Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 341 страниц)

Эпилог

Харрохак Нонагесимус пришла в себя в стерильно-белом гнезде. Она лежала на тележке, завернутая в мятое спасательное одеяло. Она повернула голову и увидела окно, за которым чернел бескрайний бархат космоса. Ледяные звезды дрожали вдали, как бриллианты. Они были очень красивые.

Если бы было можно умереть от одиночества, она бы немедленно умерла, но она могла только лежать и смотреть на дымящиеся развалины собственного сердца.

Лампы приглушили так, что они заливали маленькую комнату отвратительно ласковым мягким светом. Они светили на ее каталку, на белые стены, на болезненно белые плитки пола. Ярче всего горел высокий торшер в углу, стоявший рядом с металлическим креслом. В кресле сидел человек. На одном подлокотнике у него лежал планшет, а в руках он держал стопку бумаги, которую время от времени перебирал и делал беспорядочные пометки. Одет он был очень просто, а волосы неопределенного темного цвета были подстрижены совсем коротко.

Наверное, он почувствовал, что она проснулась, потому что отвлекся от бумаг и планшета, посмотрел на нее, отложил все и встал. Подошел к ней, и она увидела, что склера у него черная, как космос. Радужка переливалась нефтяным пятном, окаймленным белым, а зрачки не уступали чернотой склере.

Харроу не могла бы объяснить, как она поняла, кто это, но она поняла. Она отбросила хрустящее одеяло – кто-то одел ее в гадкую голубую больничную пижаму, – слезла с каталки и бесстыдно повалилась в ноги первому Владыке мертвых, Воскресителю, Господу Девяти Домов, Императору неумирающему.

Она прижалась лбом к холодным чистым плиткам.

– Господин, отмените то, что я сделала. Я никогда больше ни о чем не попрошу, если вы вернете мне жизнь Гидеон Нав.

– Я не могу, – ответил он голосом горько-сладким, скрипучим и очень кротким. – Я бы очень хотел, но ее душа теперь внутри тебя. Если бы я попытался вытащить ее, то зацепил бы и твою и уничтожил бы обе. То, что сделано, сделано. Тебе придется жить с этим.

Внутри стало пусто. Ужасное ощущение: внутри ничего не осталось, кроме тошнотворного отвращения к собственному Дому. Даже тишина в душе не могла ослабить ненависть, которая бродила и росла в ней со времен сотворения Девятого дома. Харрохак поднялась с пола и в упор посмотрела в сверкающие глаза своего императора.

– Как вы смеете требовать от меня такого?

Император не превратил ее в кучу дымящегося пепла, хотя она бы не отказалась. Он потер один висок и серьезно посмотрел на нее.

– Дело в том, – ответил он, – что империя умирает.

Она ничего не сказала.

– Если бы не крайняя нужда, вы бы сидели у себя дома в Дрербуре и жили бы долго и мирно, ни о чем не беспокоясь и не тревожась, и твой рыцарь была бы жива. Но есть вещи, которые не может сдержать даже смерть. Я сражаюсь с ними со времен Воскрешения, и я не могу сражаться один.

– Но вы же бог, – сказала Харроу.

– И этого недостаточно, – ответил бог.

Она отступила на шаг, присела на край каталки и натянула пижамную куртку на колени.

– Это должно было случиться по-другому, – сказал он. – Я думал, что новые ликторы станут ликторами, все обдумав и осмыслив, искренне осознавая свою жертву, и пойдут на нее не из страха и отчаяния, а как на подвиг. Никто не должен был умереть в доме Ханаанском без своего на то желания. Но Цитера…

Император закрыл глаза.

– Цитера – моя вина. Она была лучшей из нас. Самой верной, самой человечной, самой неунывающей. Более других способной на доброту. Я заставил ее мучиться десять тысяч лет, потому что был эгоистичен, и она позволила мне это. Не стоит ненавидеть ее, Харроу. Я вижу это в твоих глазах. То, что она сделала, непростительно. Я не могу этого понять. Но она была… прекрасна.

– Вы до отвращения великодушны, – сказала Харроу, – учитывая то, что она собиралась вас убить.

– Жаль, что она не сказала этого мне, – тяжело вздохнул император. – Если бы мы обсудили это, так было бы намного лучше для всех.

Харроу притихла, а он задумался, а потом сказал:

– Большинство моих ликторов погибло на войне, которую я считал нужным вести медленно… от дряхлости. Я утратил свои руки. Не только из-за смерти. Одиночество глубокого космоса берет свою цену со всех, и святые терпели его дольше, чем вообще можно просить вытерпеть… кого угодно. Поэтому я ждал только тех, кто узнает цену и захочет заплатить ее, прекрасно понимая, что ждет впереди.

Все это тяжело навалилось на Харроу. Она немедленно поняла, что вела себя как дура, что задавала неправильные вопросы и слушала неправильные ответы.

– Кто, кроме меня, остался жив, господин?

– Ианта Тридентариус. Она лишилась руки.

– Рыцарь Шестого дома была всего лишь ранена, когда мы расстались, – сказала Харрохак. – Что с ней?

– Мы не нашли никаких следов ее или ее тела, – ответил император, – как и следов капитана Дейтерос из Трентхема или кронпринцессы Иды.

– Что?

– У всех Домов сегодня возникнут вопросы. И не мне их винить. Прости, Харроу, но твоего рыцаря мы тоже не нашли.

Ее мозг встрепенулся:

– Гидеон пропала?

– Всех остальных нашли. Нам пришлось довольствоваться кремированными останками Седьмого дома и Стража Шестого. Живых осталось двое. То, что я не смог высадиться и поискать сам, еще все усложнило.

Харроу услышала свой голос как будто издали:

– А почему вы не можете вернуться? На этом строился план Цитеры.

– Я спас мир однажды, но не для себя.

Харроу прижала ноги к холодному металлическому ребру каталки. Она думала, что что-то почувствует, но не почувствовала ничего. Она вообще ничего не чувствовала. Только огромную грызущую пустоту, которая была чуть-чуть приятнее чувств. Чей-то голос в голове сказал: «А кто-то за это и убить бы мог», но это был ее собственный голос.

Император откинулся на спинку кресла. Они посмотрели друг на друга. Лицо у него было до странности обычное: вытянутый подбородок, высокий лоб, тусклые темные волосы. Но вот глаза…

– Я знаю, что ты стала ликтором по принуждению, – сказал император.

– Да уж, пожалуй, – отозвалась Харроу.

– Ты не первая. Послушай меня. Я сделаю то, чего не делал десять тысяч лет. Я возрожу твой Дом.

Откуда он знал об этом?

– Я защищу Девятую. Я прослежу, чтобы то, что случилось в доме Ханаанском, никогда не случалось снова. Но я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ты научишься быть моей рукой. Империя не может найти другую святую, и империя нуждается в другой святой больше, чем когда-либо. У меня есть для тебя три учителя и целая вселенная, которую ты сможешь хранить… совсем недолго.

Царь неумирающий попросил ее пойти за ним. Ей захотелось остаться одной и поплакать.

– Или ты можешь вернуться домой. Я не ожидаю, что ты согласишься. Я не буду тебя вынуждать или подкупать. Я исполню соглашение с твоим Домом независимо от того, пойдешь ли ты за мной или останешься.

– Мы не можем вернуться домой, – сказала Харроу.

В стекле мелькнуло ее смутное отражение, искаженное далекими звездами. Она отвернулась. Если она увидит себя в зеркале, она может ударить себя. Если она увидит себя в зеркале, она может разглядеть следы Гидеон Нав или, хуже того, не разглядеть ничего. Совсем ничего.

Значит, вселенная умирает. Отлично. По крайней мере, если у нее ничего не выйдет, ей не придется ни перед кем держать ответ. Она коснулась щеки и с удивлением обнаружила, что ее пальцы мокры и что первый владыка мертвых вежливо отвел глаза.

– Рано или поздно мне придется вернуться, – сказала она.

– Я знаю, – ответил император.

– Я должна выяснить, что случилось с телом моего рыцаря. И что случилось с остальными.

– Разумеется.

– Но пока, – сказала Харроу, – я буду вашим ликтором, господин, если вы примете меня.

– Тогда встань, Харрохак из Первого дома, – сказал император.

Тэмсин Мьюир
Харроу из Девятого дома

© И. Нечаева, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Изе Йап,

которая слишком хорошо

понимает Харроу

и без которой не было бы меня.

и

пиТ

♦

Пролог

Ночь накануне убийства императора

Твоя комната давно погрузилась в почти полную тьму. Ничто не отвлекало от гулкого бум-бум-бум, с которым тушки одна за другой шлепались о корпус, уже покрытый сплошной вязкой массой. Ничего не было видно, потому что ставни были опущены. Но ты чувствовала чудовищную вибрацию, слышала скрежет хитина о металл, жуткие удары пористых когтей по стали.

Было очень холодно. Тонкий слой изморози уже покрыл твои щеки, волосы и ресницы. В удушающей темноте твое дыхание походило на облачка влажного серого пара. Иногда ты тихонько вскрикивала, но это тебя больше не пугало. Ты знала реакции своего организма на сближение, крик был самой безобидной из них.

Из коммуникатора донесся размеренный голос бога:

– Десять минут до прорыва. Кондиционеры проработают еще полчаса, после этого начнется пекло. Двери останутся опущены до момента нормализации давления. Всем держать темп. Харроу, ты остаешься в резерве до самого конца.

Ты поднялась на ноги, тиская свои полупрозрачные юбки в обеих руках. Кое-как добралась до кнопки коммуникатора. Пытаясь придумать что-нибудь убийственно остроумное, проскрипела:

– Я могу сама о себе позаботиться!

– Харрохак, ты понадобишься нам в Реке. А там твоя некромантия не работает.

– Я ликтор, мой господин, – услышала ты свой собственный голос. – Я одна из твоих святых. Я твои персты и твои жесты. Если тебе нужна рука, которая прячется за дверью – даже сейчас, – выходит, я неверно тебя поняла.

Ты услышала, как он вздохнул в своем далеком святилище в Митреуме. Ты представила, как он сидит в потертом заплатанном кресле совсем один, потирая правый висок большим пальцем, как он всегда делал. После короткой паузы он сказал:

– Харроу, пожалуйста, не торопись умирать.

– Не стоит недооценивать меня, учитель, – сказала ты, – я всегда выживаю.

Ты прошла по концентрическим кругам молотых тазовых костей, которые выложила на полу, по тонкому слою бедренных костей, встала в центре и начала дышать. Глубокий вдох носом, выдох через рот, как тебя учили. Изморозь уже обратилась влажным туманом на лице и шее, под плащом становилось жарко. Ты села, скрестив ноги, и беспомощно положила руки на колени. Эфес рапиры ткнулся в бедро, как животное в поисках ласки, и во внезапном порыве гнева тебе захотелось отцепить чертову штуку и зашвырнуть как можно дальше. Жалко только, пролетела бы она совсем недалеко. Корпус вздрагивал – еще несколько сотен Вестников уселись на его поверхность. Ты представила, как они ползут друг по другу. В тени астероидов они кажутся синими, в свете ближайшей звезды – желтыми.

Двери твоих покоев открылись с натужным выдохом газовых рычагов. Но незваная гостья не заметила ни зубов, которые ты вставила в дверную раму, ни регенерирующей кости, вмазанной в порог. Она переступила этот порог, пританцовывая, высоко приподняв свои полупрозрачные юбки. В темноте ее рапира казалась черной, а кости правой руки светились маслянистым золотым блеском. Ты закрыла глаза, чтобы ее не видеть.

– Я могу защитить тебя, если ты попросишь, – сказала Ианта из Первого дома.

Холодная струйка пота побежала по твоим ребрам.

– Пусть лучше у меня все сухожилия вырвут из тела, одно за другим, и накрошат их на мои же переломанные кости. Пусть лучше меня живьем освежуют и натрут солью, пусть мой собственный желудочный сок зальют мне в глаза.

– Ну, то есть ты имеешь в виду «может быть», – сказала Ианта. – Помоги мне. Не стесняйся.

– Не притворяйся, что ты здесь ради чего-то, кроме присмотра за инвестициями.

– Я пришла тебя предостеречь.

– Ты пришла предостеречь меня? – Твой голос показался ровным и безжизненным даже тебе самой: – Сейчас?

Девушка-ликтор приблизилась. Ты не открыла глаз. Странно было слышать, как под ее ногами хрустят тщательно выложенные кости, как она встает на колени прямо на мрачный ковер из костяного порошка, не меняясь в лице. Ты не чувствовала танергию Ианты, но темнота позволяла тебе настроиться на ее страх. Ты ощущала, как дыбом встают волоски на ее предплечьях, как бьется ее влажное человеческое сердце, как сближаются ее лопатки, когда она расправляет плечи. Ты чувствовала вонь пота и духов: мускус, роза, ветивер.

– Нонагесимус, никто не придет спасти тебя. Ни бог, ни Августин, никто. – Из ее голоса исчезла насмешка, но появилось что-то другое. Волнение, кажется, или тревога: – Тебя убьют в первые полчаса. Ты легкая жертва. Если в этих письмах нет чего-то, о чем я не знаю, у тебя закончились твои приемчики.

– Меня раньше никогда не убивали, и я пока не намереваюсь получить такой опыт.

– Для тебя все кончено, Нонагесимус. Конец игры.

Ты в шоке открыла глаза, когда девушка взяла твой подборок в руки – пальцы ее казались горячими по сравнению с холодом позолоты на запястье – и вдавила большой палец тебе в челюсть. На мгновение тебе показалось, что у тебя галлюцинация, но это ощущение сразу спугнула близость Ианты Тридентариус, стоящей перед тобой на коленях, в позе просителя. Ее светлые волосы спадали на лицо вуалью, а наглые глаза смотрели полумоляще, полупрезрительно. Глаза были синие, со светло-карими вспышками. Как агат.

Глядя в глаза рыцаря, которого она убила, ты поняла – не впервые и не по своей воле, – что Ианта Тридентариус красива.

– Просто передумай, – выдохнула она. – Харри, тебе больше ничего не надо делать. Я знаю, что случилось, и я знаю, как это исправить. Просто попроси меня. Попроси. Это так просто. Смерть для слабаков. Ты и я в полной силе… мы разорвем Зверя Воскрешения и уйдем невредимыми. Мы можем спасти галактику. Спасти императора. Пусть дома говорят об Ианте и Харрохак, пусть оплакивают их. Прошлое мертво, они обе мертвы, но мы-то с тобой живы.

– А что они такое? Еще один труп, который мы за собой тащим?

Потрескавшиеся губы Ианты были алы. Лицо ее выражало мольбу – и ничего больше. Значит, то было волнение, а не тревога. Ты поняла, что это самый лучший момент.

– Иди в задницу, – сказала ты.

Вестники продолжали биться о корпус, как дождевые капли. Лицо Ианты снова обратилось ледяной насмешливой маской, она отпустила твое лицо, убрала нервные пальцы и спрятала жуткие золотые кости.

– Не думала, что сейчас время для непристойностей, но поддержу. Придуши меня, детка.

– Отвали.

– Ты почему-то считаешь настойчивость добродетелью, – заметила она ни с того ни с сего. – Мне кажется, тебе лучше было умереть в доме Ханаанском.

– А тебе надо было убить сестру. Эти глаза не подходят к твоему лицу.

Из коммуникатора послышался голос императора, такой же спокойный, как и прежде:

– Четыре минуты до прорыва. – И дальше тоном учителя, говорящего с нерадивыми детьми: – Девочки, все на своих местах?

Ианта злобно отвернулась. Встала и провела человеческими пальцами по стене каюты – по холодной арке филигранной работы, по полированным металлическим панелям и костяным инкрустациям.

– Что ж, я попыталась, и теперь никто меня не осудит, – с этими словами она нырнула в арку. Ты услышала, как захлопнулась дверь, и осталась совсем одна.

Становилось все жарче. Станция, должно быть, уже совсем сварилась под копошащимся щитом надкрылий, жвал и антенн, мертвых предвестников голодного звездного мстителя. Коммуникатор трещал помехами, других звуков не было. В зачарованных коридорах Митреума стояла тишина, и жаркая влажная тишина поселилась и в твоей душе. Крича, ты кричала без звука, мышцы горла сокращались немо.

Ты вспомнила о залапанном конверте, адресованном тебе.

«Открыть в случае твоей неминуемой смерти».

– Они идут, – сказал император. – Простите меня. Обрушьте ад им на головы, дети.

Где-то далеко послышался треск и скрежет хитина и металла. Колени у тебя подогнулись, и ты рухнула бы на пол, если бы не сидела. Ладонями ты закрыла глаза и заставила себя замереть. Темнота стала еще чернее и холоднее, первый щит вечной кости окружил тебя – глупый поступок, бессмысленный, щит рассыплется в момент погружения. За ним появился второй, третий, и наконец ты оказалась в безвоздушном, непроницаемом коконе. Пять пар глаз в Митреуме, считая твою, закрылись одновременно. В отличие от остальных, ты глаза больше не откроешь. Через полчаса, независимо от надежд Учителя, ты будешь мертва. Ликторы Воскрешающего императора начали долгое схождение в Реку, где притаился Зверь Воскрешения – у самой орбиты Митреума, полуживой, полумертвый, омерзительная, кишащая паразитами масса. Ты шла вместе с ними, но твое уязвимое тело осталось позади.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – услышала ты свой придушенный шепот, который никак не становился громче. – Молю, чтобы камень никогда не откатили от входа, чтобы однажды погребенное вечно покоилось с миром, закрыв глаза и упокоив свою душу. Молю, чтобы оно жило… Тело из Запертой гробницы, – вдруг сорвалась ты. – Возлюбленная покойница, услышь свою рабыню. Я любила тебя всем своим жалким смертным сердцем, я любила тебя больше всего остального, позволь мне прожить достаточно долго, чтобы умереть у твоих ног.

Потом ты отправилась вниз, чтобы сотворить ад.

* * *

Ад выплюнул тебя обратно довольно скоро. Что ж, справедливо.

Ты очнулась не в танергетическом пространстве, где живут только мертвые и некромантические святые, которые сражаются с мертвыми. Ты оказалась в коридоре у своей каюты. Лежала на боку, умирая от жары, тяжело хватая ртом воздух. Ты насквозь промокла от пота – собственного – и крови – тоже собственной, твоя рапира воткнулась тебе в живот и торчала из спины. Рана не была сном или галлюцинацией, кровь была мокрой, а боль – невероятной. В глазах уже начинало чернеть, как ты ни пыталась закрыть рану, сшить внутренние органы, пережать вены, привести в порядок тело, скулившее о покое. Ты ушла уже слишком далеко. Даже если бы этого захотела, письмо о неминуемой смерти прочитать уже не удалось бы. Ты могла только задыхаться в луже собственной крови, будучи слишком сильной, чтобы умереть быстро, но слишком слабой, чтобы спасти саму себя. Ты стала ликтором только наполовину, а половина ликтора – хуже, чем вовсе не ликтор.

Снаружи шумные стрекочущие Вестники Зверя Воскрешения застилали звезды, яростно колотили крыльями, стремясь зажарить все внутри. Откуда-то издалека, кажется, послышался звон мечей, и ты вздрагивала при каждом крике сталкивавшихся клинков. Ты ненавидела этот звук с рождения.

Ты приготовилась умереть с именем Запертой гробницы. Но твои дурацкие умирающие губы произнесли совсем другое слово, три слога, которые ты даже не поняла толком.

Пародос

Четырнадцать месяцев до убийства императора

В год несметный от Рождества Христова, в год десятитысячный от явления Царя Неумирающего, нашего Воскресителя, полного жалости Первого, Преподобная дочь Харрохак Нонагесимус сидела на диване своей матери и смотрела, как читает ее рыцарь.

Она лениво ковыряла пальцем гниющий парчовый череп на ковре, беззаботно уничтожая долгие годы труда какого-то преданного отшельника. Челюсть уже поддалась.

Рыцарь сидел в жестком кресле очень прямо. Со времен его отца кресло не принимало никого сравнимых габаритов и сейчас сильно рисковало окончательно развалиться. Он старательно втиснул в кресло свое внушительное тело, как будто выход за его пределы мог привести к Несчастному случаю, а она очень хорошо знала, что Ортус ненавидел всякие случаи.

– Ни слуг, ни челяди, ни домочадцев, – прочитал Ортус Нигенад и подобострастно сложил лист. – Я буду служить вам в одиночку, госпожа моя Харрохак?

– Да, – сказала она, поклявшись терпеть как можно дольше.

– Ни маршала Крукса, ни капитана Агламены?

– Ни слуг, ни челяди, ни домочадцев! – сказала Харроу, теряя терпение. – Я верю, что ты способен разгадать этот сложнейший шифр. Только ты, первый рыцарь, и я, Преподобная дочь Девятого дома. Все. И это кажется мне… неприличным.

Ортус явно не находил это неприличным. Он опустил густые темные ресницы – Харрохак всегда думала, что они пошли бы какому-нибудь милому домашнему животному, например свинье. Он вечно смотрел в пол, и не от скромности: следы гусиных лапок, потоптавшихся у глаз, оставила грусть, тонкие морщины на лбу были следом трагедии. Она с удовольствием отметила, что кто-то – возможно, его мать, мерзопакостная сестра Глаурика – раскрасила ему лицо так же, как красился его отец, покрыв всю челюсть черным в честь Безротого черепа. Не то чтобы он испытывал особую любовь к Безротому черепу, которую предполагала священная краска. Просто любой череп с челюстью в его исполнении стал бы широченным белым черепом с депрессией.

Через мгновение он внезапно заявил:

– Госпожа, я не могу помочь вам стать ликтором.

Она ужасно удивилась тому, что он рискнул высказать собственное мнение.

– Очень может быть.

– Вы соглашаетесь со мной. Чудесно. Благодарю за милость. Я не могу выступить за вас в формальной дуэли, ни с длинным мечом, ни с коротким, ни с цепью. Я не могу стоять в ряду первых рыцарей и зваться равным им. Фальшь убьет меня. Я не могу начать верить в это. Я не смогу сражаться за вас, госпожа моя Харрохак.

– Ортус, – сказала она. – Я тебя всю свою жизнь знаю. Ты правда воображаешь, что я питаю иллюзии, будто тебя может спутать с мечником хотя бы дементная собака, ничего не знающая об оружии? В темноте?

– Госпожа, только в память об отце я смею звать себя рыцарем, – сказал Ортус. – Только из-за скудости моего Дома и ради гордости матери. Я не имею никаких рыцарских добродетелей.

– Не знаю уж, сколько раз тебе повторить, что мне это прекрасно известно, – ответила Харрохак, выковыривая из-под ногтя крошечный обрывок блестящей нитки. – Учитывая, что этому были посвящены сто процентов наших разговоров за минувшие годы, я могу только предположить, что ты пришел к каким-то новым выводам и заволновался.

Ортус наклонился вперед, сцепил длинные нервные пальцы. Руки у него были большие и мягкие, да весь Ортус был большой и мягкий, как пухлая черная подушка. Он протянул руки вперед молящим жестом. Она невольно заинтересовалась: он никогда еще не позволял себе столь многого.

– Госпожа, – рискнул Ортус, цепенея от застенчивости. – Я бы никогда не сказал такого, но если долг рыцаря – держать клинок, если долг рыцаря – защищать других этим клинком, если долг рыцаря – умереть от чужого клинка, вы когда-нибудь подумали бы про Ортуса Нигенада?

– Что?

– Госпожа, только в память об отце я смею звать себя рыцарем, – сказал Ортус. – Только из-за скудости моего Дома и ради гордости матери. Я не имею никаких рыцарских добродетелей.

– По-моему, мы об этом уже говорили, – сказала Харрохак, соединяя кончики пальцев и с интересом проверяя, как сильно можно растянуть дистальные фаланги. Одно неверное движение – и нервы треснут. Этому старому упражнению научили ее родители.

– Новость о том, что ты не посвятил всю свою жизнь боевым искусствам, с каждым разом удивляет меня все меньше. Но давай, удиви меня, попробуй. Я готова.

– Я хотел бы, чтобы наш Дом родил мечника, который более меня был бы достоин этих славных дней, – нараспев заявил Ортус, который вечно копался в альтернативной истории, если его не гнали на службу или не просили сделать что-нибудь, что ему казалось сложным. – Я хотел бы, чтобы наш Дом не оскудел бы до «тех, кто держит в ножнах клинки»…

Харрохак поздравила себя с тем, что не указала ему на причины этого оскудения. Их было ровно три: его мать, он сам и «Нониада», его незаконченная эпическая поэма о Матфии Нониусе. У нее было гнусное подозрение, что его последняя фраза, вокруг которой он явно произнес кавычки, была взята из этой самой поэмы, которая уже добралась до восемнадцатого тома и совершенно не собиралась замедляться. Даже наоборот, она разгонялась, как очень скучная лавина. Харроу сочиняла возражение, когда увидела, что в отцовскую библиотеку вошла сестра-прислужница. Харроу не услышала ее стука, но проблема была не в этом. А в том, что пепельно-серая краска на лице сестры изображала милое мертвое лицо Тела.

Ладони вмиг стали мокрыми. Вариантов было два: либо сестра была настоящей, а ее лицо – нет, либо сама сестра ненастоящая. Просто оценить всю костную массу в комнате и сделать подсчеты не получалось: кости в мясе дают столько обманчиво мягкой талергии, что только идиот бы стал пробовать. Она перевела взгляд на Ортуса в слабой надежде, что он тоже предаст ее так или иначе. Но он по-прежнему смотрел в пол.

– «Те, кто держат в ножнах клинки» хорошо служили нашему Дому, – сказала Харрохак ровным голосом. – Кстати, это хреновая строчка, так, на всякий случай. Никого не удивит, что ты – тормоз.

– Это октаметр, традиционная форма. Те, кто держат в ножнах клинки…

– Нету тут девяти метров или сколько там…

– …Никогда не пуская их в ход.

– Следующие двенадцать недель будешь тренироваться с капитаном Агламеной, – сообщила Харрохак, потирая ладони одну об другую, пока пальцы не согрелись наконец. – Ты должен дотянуть до минимума, которого ожидают от Первого рыцаря Девятого дома. К счастью, сейчас от тебя ждут, чтобы в ширину ты был таким же, как в высоту, и мог поднять огромный вес. Но мне от тебя нужно… значительно больше, чем лезвие рапиры, Нигенад.

Сестра проскользнула на краю поля зрения Харроу. Ортус поднял голову и не узнал сестру, что все еще усложняло. Он смотрел на Харроу с непонятной жалостью, которая, как она подозревала, относилась к ней самой. С жалостью, которая делала его изгоем в собственном Доме, и сделала бы его еще большим изгоем в Доме, откуда пришла его мать. Она не представляла, почему Ортус стал Ортусом. Эта тайна была слишком скучной.

– Что еще? – горько спросил он.

Харрохак закрыла глаза, отгораживаясь от печального трясущегося лица Ортуса и тени девочки с лицом Тела. Тень ничего не сказала. Физическое присутствие часто бывало ловушкой. Харроу мысленно отгородилась от новой ржавой рапиры, скрипевшей в ножнах на бедре Ортуса. От успокаивающего запаха пыли, которую нагревал гудящий обогреватель в углу. От запаха свежеразведенных чернил в чернильнице. Дубильная кислота, соли человеческого тела.

– Все вовсе не так, – сказала Тело.

Это вдруг придало Харроу сил.

– Тебе придется скрывать мою слабость, – сказала она. – Понимаешь, я безумна.