Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 341 страниц)

28

Получасом позже Гидеон Нав стояла перед дверью, ведущей в покои Восьмого дома, и смотрела на крайне озадаченного Колума. Ее заплывшему алым туманом мозгу такое предательство представлялось самым правильным поступком, хотя она никак не могла решить почему.

– Твой дядя меня пригласил, я и пришла.

Рыцарь посмотрел на нее. Она, очевидно, явилась, когда он был занят каким-то домашними делами, что в любое другое время показалось бы ей смешным. Безупречная белая кожа и кольчужные наплечники куда-то делись, Колум стоял перед ней в белых штанах и сероватой рубашке, с очень грязной тряпкой в руке. На фоне снежной белизны штанов тряпка выглядела еще гаже, а рубашка – еще серее. Раньше Гидеон никогда не оказывалась с Колумом из Восьмого дома наедине. Без дядюшки рядом он казался бесцветным и болезненным, как будто страдал печенью. Кожа у него была желтоватая, волосы – примерно такого же цвета. Неприятно было думать, что он, скорее всего, чуть моложе Магнуса. Какой-то он был потертый и неинтересный.

– Ты пришла одна? – скрипуче спросил он.

– Ты бы увидел, если бы пришла и некромантка.

– Да, – согласился Колум. Кажется, он хотел сказать что-то еще, но передумал. Вместо этого он сказал: – Отдай рапиру и второе оружие. Пожалуйста.

– Что? Не отдам.

– Ну я же не идиот, тебе его оставлять. Потерпи немножко.

– Мы так не договаривались.

– Там тебя никто не тронет. Клянусь своей честью. Сдай оружие.

Напряженный и грустный Колум был совсем неприятным, но казался довольно искреннем. Кроме того, он работал на худшей работе в истории. Гидеон ему не доверяла. Но она протянула ему рапиру и кастет и неохотно потащилась за ним.

Красный туман в голове немного рассеялся, и Гидеон уже жалела о том, что разозлилась и пошла сначала к Учителю, а потом в комнаты, где разместили Восьмой дом. Обитали они в квадратных просторных залах с высокими сводами и очень изящными окнами. Какая тут стояла мебель, Гидеон так и не узнала, потому что Восьмые от нее избавились и намыли все до скрипа. Странно было видеть такую чистоту в доме Ханаанском. Где-то они даже раздобыли полироль для дерева, и деревянные половицы под ногами Гидеон пахли свежестью и маслом. Из мебели остались письменный стол, стул, обеденный стол и две табуретки. На столе лежала белая скатерть, а на письменном столе – книга. Остальное пространство осталось свободным и чистым.

Единственным ярким пятном был огромный портрет императора в образе Милосердного хозяина, излучающего блаженный покой. Он висел прямо напротив стола, так что поужинать без присутствия этого гостя никому не удалось. В одном углу стоял полированный металлический сундук, на который Колум положил свой щит и набор гантелей.

Ее рапиру и кастет он осторожно пристроил у двери – она оценила – и исчез в другой комнате. Через несколько минут он снова появился с Сайласом на буксире. Сайлас был облачен в свою вечную, белую, как белки глаз, развевающуюся шелковую рясу и серебристо-белую кольчугу. Кажется, Гидеон застала его посреди омовения, потому что мокрые волосы цвета мела торчали во все стороны, как будто он только что вытер их полотенцем. Они оказались довольно длинными. Гидеон поняла, что ни разу не видела их незаколотыми. Он выдвинул стул из-за письменного стола и сел. Его рыцарь извлек откуда-то расческу и принялся распутывать мокрые белые локоны.

Сайлас выглядел так, будто долго не спал как следует. Из-за теней под глазами и без того острый подбородок стал еще острее и наглее.

– Ты должна была знать, что я никогда не потерплю культистку тени в святилище Восьмого дома. Если только не решу, что это очень полезно.

– Спасибо. Можно я присяду?

– Можно.

– Погодите немного, – сказал Колум, – я закончу, а потом приготовлю чай.

Она вытащила из-под стола табуретку, старательно повозив ножками по сверкающему дереву. Некромант закрыл глаз, как будто это звук его ранил.

– Я никогда не принадлежала к общине Запертой гробнице, – сказала она, усаживаясь. – Если ты говорил с сестрой Глаурикой, ты должен это знать.

Расчесав волосы как следует, Колум принялся отделять тонкие пряди на затылке. Сайлас не обращал на это внимания, как будто это случалось постоянно. Гидеон возблагодарила свою счастливую звезду за то, что она не прошла традиционного обучения на рыцаря.

– Камень не должен клясться, что он камень, – устало сказал Сайлас, – ты – та, кто ты есть. Сними капюшон. Пожалуйста.

Это «пожалуйста» он добавил после долгих раздумий. Гидеон неохотно стащила капюшон, и он упал на плечи. С голой головой она чувствовала себя странно. Сайлас смотрел не на лицо, которое теперь было открыто, а на волосы, которые сильно нуждались в расческе.

– Интересно, откуда ты? – подумал он. – У твоей матери был тот же тип волос. Необычно… возможно, она из Третьих.

Гидеон сглотнула.

– Не надо. Не надо таинственных комментариев о моей… моей матери. Ты ничего не знаешь о ней или обо мне, и это меня бесит. Если я бешусь, я ухожу. Ясно?

– Кристально, – согласился некромант Восьмого дома, – но ты не так поняла. Это не вопрос. В разговоре с Глаурикой меня больше интересовала твоя мать, чем ты сама. Ты стала случайным добавлением. Глаурика не всегда может отличить полезное от никчемного, но так всегда бывает с призраками.

– Призраками?

– Выходцами с того света, если точнее, – объяснил Сайлас, – с теми редкими и решительными духами, которые непрошеными рыщут среди людей, прежде чем не уйдут совсем, цепляясь за остатки своей прежней жизни. Я был удивлен, что женщина вроде Глаурики совершила переход. Она долго не продержалась.

Позвоночник Гидеон, конечно, не превратился в лед, но по нему явно пробежал холод.

– Глаурика мертва?

Сайлас невероятно долго пил воду. Его бледное горло шевелилось.

– Они умерли по пути назад на родную планету, – ответил он, вытирая рот, – шаттл взорвался. Странно, если учесть, что это был отличный шаттл Когорты с опытным пилотом за рулем. Кстати, ты ведь собиралась его угнать?

Ортусу больше не придется рифмовать «меланхолию» с «сердоболием». Гидеон не сказала ни да, ни нет.

– Всей истории я не знаю, – признался Сайлас, – да мне и не надо. Я не собираюсь выпытывать все тайны твоей жизни и пугать тебя, заставляя говорить. Я хочу поговорить о детях. Сколько их в твоем поколении, Гидеон из Девятого дома? Не младенцев, твоих ровесников. Твоей возрастной группы.

Не младенцев. Может быть, Глаурика все же сумела после смерти сохранить кое-какие секреты. Или – что куда вероятнее – ее дух вернулся к жизни, только чтобы пожалеть о двух вещах, которые были для нее важнее всего: о грустном неповоротливом мертвом сыне и о благословенных костях мертвого мужа. Гидеон предпочла придержать язык. Сайлас напирал:

– Ты? Преподобная дочь?

– Чего ты хочешь? Перепись устроить?

– Я хочу, чтобы ты подумала, почему вы с Харрохак Нонагесимус – все представители своего поколения, – ответил он и наклонился, опираясь на локти. Взгляд у него был напряженный. Племянничек все еще заплетал ему волосы, но это почти не смягчало эффекта.

– Я хочу, чтобы ты подумала о смерти двух сотен детей, когда выжили только двое.

– Ой, это хрень какая-то. Ты выбрал вообще не тот вариант, чтобы посплетничать о Харроу. Если ты хочешь поговорить о том, что она развращенный тиран, я вся твоя. Но про грипп я знаю. Она тогда еще даже не родилась. Мне был типа год, и я просто его не подхватила. Бактерия через вентиляцию попала в ясли и в школьный зал и заразила всех детей и одного учителя, прежде чем ее обнаружили.

Это всегда казалось ей предельно логичным: во-первых, дети Девятого дома всегда были очень слабыми и болезненными, Девятый дом вообще обожал всяких увечных, калечных и жалких. Во-вторых, в окружении смрада разложения никто бы не заметил проблемы с вентиляцией, пока не стало бы слишком поздно. Она всегда подозревала, что выжила только потому, что другие дети ее избегали. Самые младшие умерли первыми, потом старшие, которые заботились о младших, а потом вообще все моложе девятнадцати. Целое поколение святого ордена. Харроу стала единственным младенцем, который родился тогда, в окружении сонма крошечных могилок.

– Бактерии из вентиляции не убивают подростков со здоровым иммунитетом.

– Ты просто никогда не видел подростков Девятого дома.

– Бактерии из вентиляции не убивают подростков со здоровым иммунитетом, – повторил Сайлас.

Хрень какая-то. Он не знал, что Харроу стала последним родившимся ребенком. Девятый дом много поколений страдал от уменьшения численности населения. Убийство любого ребенка, не говоря уж о целой куче юных монашек и иноков, было бы ужасающей и бессмысленной тратой ресурсов. Ясельный грипп почти уничтожил популяцию.

– Не понимаю, – сказала Гидеон, – ты пытаешься сказать, что Преподобные мать и отец убили сотни собственных детей?

Он не ответил, только сделал еще один длинный глоток. Колум закончил плести косу и подколол ее в пучок, завершив идеальную строгую прическу, а после этого отмерил несколько крошечных ложечек чая в кувшин для заварки холодным способом. Закончив, он присел на табуретку в некотором отдалении от стола, поближе к двери и лицом к окну, как настоящий параноик. Рыцарь взял кучу чего-то, подозрительно похожего на штопку, и нервно принялся зашивать белые штаны. Гидеон решила, что все в Восьмом доме сами не свои до пятен.

– Девятый дом – дом нарушенных обещаний, – сказал Сайлас. – Восьмой дом помнит, что вы вовсе не должны были жить. У Девятого дома была одна работа – одна гробница. Одно деяние, путь жизни и смерти в блаженстве. А вместо этого они создали культ. Дом мистиков, которые почитают жуткое явление. Правящие Преподобная мать и отец – дурная кровь скрытного племени. Я не знаю, почему император терпит это подобие Дома. Издевательство над этим гордым именем. Дом, зажигающий светильники над могилой, которая должна уйти во тьму, способен убить две сотни детей. Дом, который убивает женщину и ее сына только за попытку этот дом покинуть, способен убить две сотни детей.

Гидеон стало неуютно и грустно.

– Мне нужна мотивация лучше, а не просто утверждение, что Девятый дом – говно. Почему? Зачем убивать детей? И почему можно убить двести человек, но оставить меня и Харроу?

Сайлас сложил пальцы домиком и посмотрел на нее.

– А это ты мне скажи, Гидеон из Девятого дома. Это ты собиралась покинуть планету на шаттле, в котором оказалась бомба.

Гидеон молчала.

– Я не думаю, что любой потомок Преподобной матери и Преподобного отца может стать ликтором, – мягко сказал Сайлас, – открытая гробница Девятого дома не должна порождать призраков. Вообще-то, я не уверен, что кто-то из нас может стать ликтором. С каких пор сила стала добродетелью, а ум – истиной? Я не желаю восхождения, Гидеон. Я рассказал тебе то, что знаю. Думаю, ты поймешь, что я должен забрать у тебя ключи.

Она резко выпрямилась. Пальцы цвета пыли замерли на белесом шве.

– Так вот в чем дело, – сказала Гидеон, почти разочарованная.

– Моя совесть чиста. Я хочу добра для всех Домов.

– А если я откажусь?

– Тогда я брошу тебе вызов.

– Моя рапира…

– Думаю, без нее тебе придется тяжело, – ответил Сайлас Октакисерон, тихий и спокойный в своем триумфе.

Гидеон невольно оглянулась на Колума, почти ожидая увидеть в его руке рапиру, а на лице – угрюмую усмешку. Но он встал, уронив шитье на пол, лицо его было замкнуто, а плечи так напряжены, что на них выделялось каждое сухожилие. Как будто он почистил суставы зубной нитью. Карие глаза помрачнели, и на Гидеон он не смотрел.

– Мастер! – Он осекся, но потом все же продолжил: – Я обещал ей, что ее никто не тронет.

Сайлас не отводил глаз от Гидеон, поэтому лица Колума он не видел.

– В этом нет греха, брат Эшт.

– Я…

– Клятва, данная Девятому, – как лекарство, пролитое в песок, – сказал некромант, – оно утекает и не приносит пользы. Она знает не хуже других и лучше многих. Сердце Девятых пустынно, сердце Девятых черно.

Гидеон открыла рот для остроумного ответа: что-то вроде: «Ой, да иди в жопу», но Колум, к ее невероятному удивлению, ее опередил:

– Я не думаю о сердце Девятых, дядя.

– Брат Эшт, – тихо сказал Сайлас, – твое сердце верно…

– Каждый день, что мы проводим здесь, я все сильнее в этом сомневаюсь.

– Я разделяю твои чувства, но…

– Я поклялся ей своей честью.

– Мы не тратим правду на лжецов. – Голос Сайласа остался бесцветным, но стал тверже, как будто из воды превратился в лед, но лед весьма хрупкий, не способный поддержать, – и обещания на проклятых.

– Я поклялся своей честью, – медленно повторил Колум. – Это ничего для тебя не значит?

Гидеон сидела очень тихо, как потревоженное животное, и тихонько косилась на дверь. Достаточно резкое движение позволит ей схватить оружие и свалить отсюда на хрен, пока эта дикая мыльная опера не дошла до кульминации. Но при этом они могут вспомнить о ее существовании и перенести этот задушевный разговор на потом.

Сайлас поерзал на стуле и заговорил:

– Я не стану препарировать слова и значения с тобой в роли анатома, брат. Оставь семиотику Шестому дому. Их софисты всю свою жизнь тратят на доказывание того, что «вверх», написанное с ошибкой, значит «вниз». Если нарушенная клятва тяготит тебя, позже я назначу тебе епитимью, но теперь…

– Я твой рыцарь, – сказал его рыцарь. Сайлас заткнулся на полуслове. – У меня есть клинок и есть честь. Остальное принадлежит тебе.

– Клинок тоже, – заметил Сайлас. Он судорожно хватался за резьбу на стуле, но голос оставался спокойным, ровным и почти сочувственным. – Тебе ничего не придется делать. Если твоя честь не должна пострадать, я могу взять твою рапиру, не спрашивая тебя.

Он поднял руку, и белая ткань соскользнула с бледного запястья, перехваченного светлой цепью. Гидеон вспомнила залитую кровью комнату, где лежали Абигейл и Магнус, и вспомнила, как цвет постепенно пропал из этой комнаты, как будто вымылся лишний фабричный краситель. Она поняла, что все кончено. Отвела взгляд от двери и посмотрела на Колума, который… смотрел прямо на нее.

На одно мгновение их глаза встретились. Эта секунда показалась ей такой долгой и растянутой паузой, что ее напряженные нервы чуть не щелкнули, как резинки, и не выкинули ее из комнаты. А потом Колум принял решение.

– Когда-то давно ты принимал все мои слова как проповедь, – сказал он совсем другим тоном, – я думал, что тогда было хуже, чем сейчас… но я ошибался.

Рука дрогнула. Сайлас повернул голову и посмотрел на рыцаря. С того мгновения, как Гидеон вошла, он впервые отвел от нее взгляд.

– Немедленно опомнись, – коротко сказал он.

– Я опомнился, – ответил Колум. – А ты нет. Это случилось один раз. Когда мы это начали. Когда тебе не было даже двенадцати. Когда ты думал, что я знаю все.

Пальцы слегка согнулись, а потом разогнулись, как будто ушло какое-то внутреннее напряжение.

– Сейчас не время.

– Я уважал ребенка, – сказал Колум, – но порой я не могу вынести мужчину, Сай.

Голос Сайласа упал до мрачного шепота:

– Ты дал клятву.

– Клятву? Десять лет тренировок еще до твоего рождения. Клятву? Три брата с разными группами крови, потому что мы не знали, каким ты родишься и кто из нас будет нужен. Десять лет антигенов, антител и ожидания. Ожидания тебя. Я и есть клятва. Меня превратили в человека, который не привередничает относительно своих… моральных норм.

Его голос как будто заполнил всю комнату. Сайлас Октакисерон побелел и замолчал. Колум дернул подбородком в сторону Гидеон, и она вдруг заметила, что подбородок у него такой же маленький и раздвоенный, как у Сайласа. Он повернулся и пошел в сторону двери. Гидеон давно ничего не соображала, но спинным мозгом почувствовала шанс, встала и пошла за Колумом. Сайлас остался на месте.

Когда Сайлас взял ее рапиру, Гидеон успела подумать, что он сейчас использует какую-нибудь безумную религиозную увертку и убьет ее ее же собственным оружием. Но это было низко. Когда Колум протянул ей оружие, он протянул его горизонтально, одной рукой, как рыцарь рыцарю. Он уже совершенно успокоился, как будто никогда и не сердился. Может, так оно и было. Выглядел он как человек, который только затянул петлю у себя на шее.

Гидеон взяла рапиру. Теперь она была ему должна по гроб жизни. Вот блин.

– В следующий раз, когда мы встретимся, – сказал он еле слышно, снова став таким же спокойным и бесстрастным, как в момент ее появления, – один из нас, вероятно, умрет.

– Ага, – сказала Гидеон вместо «жаль».

Колум подобрал кастет и тоже отдал ей.

– Вали отсюда, – сказал он, и это звучало скорее предупреждением, чем приказом.

Он снова ушел от нее. Гидеон вдруг очень захотелось увести его от Сайласа, восседавшего в огромной белой комнате, но она чувствовала, что это вряд ли получится.

Еще ей захотелось показать Сайласу средний палец из-за спины Колума, но она решила, что моральные устои придуманы не просто так. Уходя, она готовилась к внезапному взрыву злобных голосов, криков, обвинений, даже стонам боли. Но ее провожала тишина.

29

Гидеон оцепенело бродила по коридорам дома Ханаанского, не желая идти домой. Она спускалась в заброшенные залы и почти не замечала, что больше не чувствует запаха плесени: она нюхала ее так долго, что плесень стала неотличима от воздуха вокруг. Она стояла в прогнивших дверных проемах и водила пальцами по ноздреватому, вздувшемуся, потрескавшемуся дереву. Слуги-скелеты прогремели костями мимо нее с корзиной древних леек. Выглянув в испачканное гнилью окно, она увидела, что два скелета стоят на стене, залитой белым светом, и держат в руках длинные шесты. Ей это показалось вполне нормальным. Костяные пальцы блестели на катушках. Пока она смотрела, один из скелетов выдернул трепещущую, дергающуюся рыбину из воды. Рыба взлетела из океана и попала в костяные руки. Конструкт осторожно положил ее в ведро.

Она прошла по огромному атриуму с сухим неприятным фонтаном и нашла там Учителя. Тот сидел перед фонтаном в кресле с рваной обивкой, думал или молился. Или и то и другое. Блестящую голову он склонил, но Гидеон заметил и устало улыбнулся.

– Ненавижу такую погоду, – сказал он, как будто они раньше об этом говорили и он просто продолжал прерванную беседу. – Мне не жаль, что он пересох. Озера… реки… водопады. Ненавижу! И зачем они залили бассейн внизу. Дурное предзнаменование, вот что я скажу.

– Но вы же окружены морем, – возразила Гидеон.

– Да, – неожиданно сказал Учитель, – и это полный отстой.

Гидеон рассмеялась с ноткой истерики, и он к ней присоединился, но в глазах у него стояли слезы.

– Бедный ребенок. Мы все соболезнуем. Мы не хотели, чтобы это случилось. Бедное дитя.

Гидеон могла быть этим самым бедным ребенком, а могла и не быть. Впрочем, какая разница. Вскоре она обнаружила себя в маленьком вестибюле, прошла мимо тихо плещущего бассейна, который ненавидел Учитель: низкий белый потолок, мягко блестящая плитка. Мимо стеклянных дверей, которые стояли открытыми, мимо брошенных на пол полотенец, мимо зала, где рыцари практиковали свое искусство… и мимо выпендрежной куртки Набериуса. А в тренировочном зале она увидела Корону.

Чудесные золотистые волосы слиплись от пота, она разделась до нижней рубашки и шортов: Гидеон было так неловко, что оценить этого она не смогла – однако пялиться вполне смогла. Длинные загорелые руки местами пятнала меловая крошка, а в руках она держала рапиру и нож. Да и вообще она стояла в классической тренировочной стойке, рука медленно опускалась, повторяя четко выверенную последовательность движений: выпад, шаг, удар ножом, отступление. Лицо покраснело от усилий. Тонкая некромантская мантия валялась сбоку. Гидеон зачарованно пялилась сквозь дверь.

Коронабет развернулась и увидела ее. Стойка ее была хороша, а глаза сияли, как аметисты.

– Ты раньше видела некроманта с оружием в руках? – весело спросила она.

– Нет, – ответила Гидеон. – Я думала, у них руки, как сопли.

Принцесса Третьего дома рассмеялась. Румянец на щеках был слишком жаркий и яркий.

– У моей сестры – да. Ей тяжело поднять руки, даже чтобы волосы заплести. Знаешь, Девятая, а я все время мечтала бросить тебе вызов. – Это было сказано низким, многозначительным голосом, с придыханием. Но следующая фраза все испортила: – Бабс сказал, что это непредставимо.

Кажется, это была худшая новость за целый день, настолько заполненный плохими новостями, что они расталкивали друг друга локтями, как зрители на дуэли. Когда-то Гидеон обрадовалась бы, заговори с ней Корона таким низким хриплым голосом, скажи она что-то вроде: «Твои бицепсы… одиннадцать из десяти». Но теперь ей не хотелось, чтобы с ней вообще разговаривали.

– Если мне больше никогда не придется сражаться с Набериусом, я не обижусь, – ответила она. – Он урод.

Корона легко и весело рассмеялась, потом сказала с улыбкой:

– Возможно, тебе придется. Но я не его имела в виду.

Она бросилась вперед. Гидеон отпрянула, потому что, несмотря на белый шум в мозгу, нервная система ее все еще была накачана адреналином. Она всунула руку в кастет и была уже настороже, когда перехватила сверкающий клинок Короны своим – ее удивила сила, вложенная в этот удар, маниакальная энергия, горевшая в глазах принцессы. Гидеон нажала, отводя рапиру, и Корона двинулась вместе с ней, высвобождая клинок и красиво переводя в темп. Она навалилась, и только быстрый блок Гидеон удержал принцессу. Принцесса тяжело дышала. На мгновение Гидеон подумала, что это и есть слабость некроманта, что легкие уже сдались под напряжением, но поняла, что Корона очень возбуждена и сильно нервничает. Как будто прежняя царственная, уверенная в себе Корона была просто маской для исковерканной души. Это продолжалось всего одно мгновение, но тут она украдкой бросила взгляд через плечо Гидеон, напряглась и отступила. От дверей донесся усталый вздох.

– Прекратите, – рявкнул Набериус Терн.

«Да ни хрена подобного», – подумала Гидеон, но он проскочил вне пределов ее досягаемости и крепко схватил Корону за предплечье. Глаза его горели тревогой. Он был в одной нижней рубашке, и все его крепкие рельефные мышцы напряглись, удерживая принцессу. Она обмякла, будто ребенок, которого впервые поймали у банки с леденцами, а он ее обнял.

– Нельзя, – говорил он, и Гидеон поняла: он тоже очень боится. – Нельзя.

Корона непокорно, злобно взвизгнула, но рука Набериуса заглушила этот крик бесплодного гнева. Слез, к счастью, не было. Она сказала что-то, чего Гидеон не услышала, и Набериус ответил:

– Я ей не скажу. Нельзя, куколка, не сейчас.

Во второй раз за день Гидеон уходила от глубоко задолбавшего ее сценария, от чего-то, чему совсем не хотела быть свидетелем. Соленая вода защекотала нос, Гидеон сунула рапиру в ножны и ушла, пока Набериус не решил, что, раз уж она здесь, можно сразиться с ней за ключи. Но, обернувшись, она поняла, что он давно забыл о ее присутствии: он положил руку поперек ключиц Короны, а та кусала его, чтобы успокоиться. Гидеон больше не хотела в этом участвовать. Гидеон шла домой.

* * *

Ноги тяжело и неохотно несли ее обратно к убранной костями двери покоев Девятого дома. Ее руки толкнули дверь сильно и резко. Внутри никого не оказалось. Дверь в главную спальню была закрыта, но Гидеон и ее распахнула, даже не постучав.

Там никого не было.

С задернутыми занавесками комната Харроу выглядела темной и тихой, кровать высилась в центре темной неясной тенью. Постель она не застелила. Гидеон заметила углубление в матрасе: спала Харроу, свернувшись клубочком. На поеденном плесенью туалетном столике валялись ручки, на тумбочке громоздились книги, подпиравшие другие, более полезные книги. В комнате пахло Харроу: старой вуалью Запертой гробницы, бальзамирующими солями, чернилами, немножко потом. Сильнее всего солями. Гидеон немножко побродила вокруг кровати, пиная ее ногой – с той же целью, с какой Корона укусила своего рыцаря. Было больно, но Гидеон об этом не думала.

Дверца гардероба была приоткрыта. Гидеон бросилась к ней, дернула, хотя у нее не было никакого настроения зашивать все манжеты рубашек Харроу, как она однажды сделала. Она почти ждала, что костяные обереги рванут ей руки, выкручивая их из плеч, но в шкафу не было ничего. Никакой охраны. Ничто не помешало бы ей сделать что угодно. Почему-то она почувствовала себя слабоумной. Она раздвинула ворох черных одежд: тщательно сложенные брюки, аккуратно отглаженные рубашки, официальное одеяние Преподобной дочери, засунутое в сетчатый мешок и свисающее с крючка. Если слишком долго на них смотреть, станет тесно в груди, поэтому Гидеон смотреть не стала.

На дне, спрятанная под сапогами, стояла шкатулка, дешевая шкатулка из полимера с выемками на крышке. Гидеон не обратила бы на нее никакого внимания, если бы не нелепая попытка прикрыть шкатулку сапогами и рваным плащом. Длиной она была примерно с локоть по каждой стороне. Вдруг, смертельно устав от того, что Харроу постоянно что-то прячет, Гидеон бездумно вытащила шкатулку и открыла рябую крышку. Она ожидала увидеть дневник, четки, трусы или литографии матери Харроу.

Холодеющей рукой Гидеон достала отрубленную голову Протесилая из Седьмого дома.