Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 341 страниц)

Харроу сняла браслет с раненой руки, и ленты пористой костяной материи окутали ее кисть, а потом стали плотными костяными пластинами. Она протянула вперед руку в перчатке.

– Это не сработает, – мило улыбнулась Дульсинея.

Перчатка разлетелась костяной крошкой. Те крошки, которые попали за линию, распались пылью. Пластины опали с руки, рассыпаясь, не успевая долететь до пола. Харроу отдернула руку и в третий раз уставилась на искалеченную кисть. Потом тяжело осела на ступеньку – по виску сбегала капля пота. Рука медленно восстанавливалась.

– Какого хрена? – поинтересовалась Гидеон.

– Это два наложенных друг на друга заклинания, – пояснила Дульсинея, – нельзя сотворить два заклинания с общими границами. Это невозможно.

– Но это существует. Они не сплетены и не склеены, они действительно имеют общую границу. Очень тонкая работа. Те, кто это сделал, были гениями.

– Одна половина – это старение… А вторая – энтропийное поле, – сказала Дульсинея.

Гидеон проследила за взглядом Харроу: вдоль длинного, тускло блестящего поля неровного металла и до постамента, сияющего, как маяк. Харроу прикусила щеку изнутри – признак напряженных раздумий – и постоянно сгибала и разгибала пальцы, будто беспокоясь за их целостность. Она достала из кармана древнюю костяшку цвета слоновой кости и передала ее Гидеон.

– Кидай, – велела она.

Гидеон повиновалась. Бросок вышел хороший. Костяшка ударилась о поле довольно высоко и пролетела примерно полметра, прежде чем распасться дождем серых крошек. Харроу уставилась на осколки: они проросли новыми шипами и тут же обреченно съежились. Еще один взрыв – Харроу сжала руку в кулак. И потом ничего. Не осталось ни единой косточки.

Дульсинея восхитилась:

– Ужасно быстро.

– Ну тогда, – сказала некромантка Девятого дома, – это невозможно, а я редко произношу такие слова. Это самая эффективная смертельная ловушка, которую я видела в жизни. Старение поражает все, пересекающее линию, а энтропийное поле – бог знает, как оно держится, – распыляет любую магическую попытку сдержать скорость распада. Но почему не разрушилась вся комната? Стены должны были рассыпаться пылью.

– Поле и поле разделяют несколько микрометров. Может быть, Девятая сможет создать совсем крошечный конструкт, который туда пролезет, – любезно сообщила Седьмая.

Харроу проговорила самым ледяным своим тоном:

– Девятый дом не практикует искусство поднятия крошечных конструктов.

– Пока ты не спросила – это не головоломка. Нельзя пройти через пол, он сделан из стального листа, и потолок тоже стальной. Второго входа нет. Паламед Секстус произвел подсчет: ты можешь идти вперед примерно три секунды, а затем умрешь.

Харроу быстро все уловила.

– Секстус это видел?

– Я сначала предложила ему, – пояснила Дульсинея, – но, увидев метод, он сказал, что не станет этого делать. Мне кажется, это очаровательно. Мне хотелось бы узнать его поближе.

Это заставило Харрохак Нонагесимус сосредоточиться как следует. Дульсинея с отсутствующим видом бросила свои костыли Протесилаю, который поймал их, вроде бы совершенно не задумываясь. Гидеон вынуждена была признать, что это круто. Потом Дульсинея села на лестницу рядом с Харроу и сказала:

– Есть только один способ это сделать… и он не станет. Прости, что я не призналась раньше… но ты – мой второй кандидат. Если черные весталки не могут пересечь эту линию, значит, никто не сможет. И я не смогу, потому что физически не сумею пройти весь путь без помощи. Если я упаду или споткнусь где-нибудь посередине, это будет означать мою вполне своевременную смерть.

– И что же это такое, – сказала Харроу голосом, обещавшим беду, – на что не пошел даже Паламед Секстус?

– Он не станет высасывать душу, – ответила Дульсинея.

Лицо Харроу замкнулось.

– И я не стану.

– Я не имею в виду полноценное высасывание души… не совсем. Когда мастер Октакисерон высасывает своего рыцаря, он отправляет душу куда-то вдаль и использует место, освободившееся от нее. Сила, которая врывается в это пространство, все пребывает – и так пока хотя бы один из них остается жив. Тебе не придется никого никуда посылать. Но энтропийное поле истощит твои собственные ресурсы танергии, стоит тебе пересечь линию, так что тебе нужен доступ к источнику силы на этой стороне, где поле его не коснется. Ты понимаешь о чем?

– Не пытайся быть снисходительной, госпожа Септимус. Разумеется, я понимаю. Вот только понимание проблемы не имеет никакого отношения к поиску решения. Ты должна была попросить Октакисерона и его человеческую жилу.

– Пожалуй, я бы так и сделала, – честно ответила Дульсинея, – если бы Про не подбил ему глаз.

– То есть на самом деле, – кисло заметила Харроу, – мы были твоим третьим вариантом.

– Ну, Абигейл Пент была талантливой магичкой, – начала Дульсинея и смешалась, увидев лицо Харроу. – Извини! Я дразнюсь! Конечно, я не стала бы призывать Восьмой дом, Преподобная дочь. Они слишком холодные, белые и негибкие. Они бы сделали это с легкостью… наверное, в том и причина. А теперь Абигейл Пент мертва. Что мне остается делать. Если ты попросишь Секстуса за меня, согласится ли он? Кажется, ты знаешь его лучше.

Харроу поднялась с лестницы. Она, кажется, не заметила, что Дульсинея подперла лилейное личико рукой и с жадностью следит за каждым ее движением, и выражения деланой невинности тоже не заметила. Гидеон испытывала сложные чувства, оказавшись не в центре внимания Седьмой. Взмахнув чернильными юбками, Харрохак повернулась обратно к лестнице и посмотрела скорее сквозь Дульсинею, чем на нее.

– Предположим, что я согласна с твоей теорией. Чтобы сохранить достаточно танергии для оберегов внутри поля, нужно установить источник за его пределами. Разумнее всего использовать в качестве источника тебя.

– Но танергию нельзя таким образом перемещать с места на место, – кротко ответила Седьмая, – нужны жизнь и смерть… или смерть и подобие жизни, как делают Вторые. Ты заберешь мою танергию, – она подняла слабую руку, а потом опустила ее медленно, будто падал бумажный самолетик, – я проведу тебя метров на десять, не больше.

– Мы прервемся, – заявила Харрохак.

Она схватила Гидеон за руку и чуть ли не силой оттащила наверх по лестнице, через вестибюль обратно в коридор. Стук двери отдался громким эхом. Гидеон обнаружила, что в упор смотрит на напряженную Харрохак Нонагесимус, откинувшую капюшон. На белом лице горели черные глаза.

– Отрыв, – горько сказала она, – конечно же. Нав, я снова собираюсь злоупотребить твоим доверием.

– Почему ты так завелась? – спросила Гидеон. – Я же знаю, что не из-за Дульсинеи.

– Давай я все объясню. Мне нет дела до горестей Септимус. Седьмой дом – не друзья нам. Ты ведешь себя с Дульсинеей как последняя идиотка. А мне не нравится ее рыцарь…

– Сильный удар по Протесилаю из ниоткуда, – вставила Гидеон.

– …но я закончу задачу, с которой не справился Секстус. Не ради высоких мест. Просто он должен научиться смотреть таким вещам в лицо. Ты знаешь, что мне нужно сделать?

– Ага. Ты высосешь мою жизненную энергию, чтобы добраться до ящика на той стороне.

– Очень грубо, но в целом верно. Как ты пришла к этому выводу?

– Потому что Паламед бы этого делать не стал. А он просто чудовищный ублюдок по отношению к Камилле. Ну ок.

– Что «ок»?

– Я имею в виду, что сделаю это, – сказала Гидеон, хотя большая часть ее мозга пыталась выкрутить соски той части ее мозга, которая это говорила. Она скусила с губы влажный комочек краски, сняла темные очки и сунула их в карман. Теперь она могла смотреть Харроу прямо в глаза.

– Лучше уж быть батарейкой, чем пускать тебя себе в голову. Хочешь мою сущность – забирай.

– Вот уж чего я никогда не хотела, – сказала некромантка отчаянным голосом. – Нав, ты не представляешь, что это такое. Я высосу тебя досуха, чтобы добраться до той стороны. Если ты меня оттолкнешь в любой момент или не сможешь удержать, я умру. Я никогда раньше этого не делала. Процесс будет неидеален. Тебе будет… больно.

– А ты откуда знаешь?

– Второй дом славится чем-то подобным, но наоборот, – пояснила Харрохак. – Дар некромантов Второго дома – высасывать умирающих врагов, чтобы делать сильнее своего рыцаря.

– Рад…

– Говорят, они умирают, страшно крича.

– Приятно знать, что другие дома тоже странные.

– Нав!

– Я все равно готова.

Харрохак жевала щеку изнутри так энергично, что могла ее и прокусить. Она соединила пальцы, плотно сжала веки. Когда она заговорила, голос ее был почти нормальным:

– Почему?

– Ну, может, потому что ты попросила.

Тяжелые веки приподнялись, открывая злобные черные глаза.

– И это все? Все, чего ты хочешь? Такова страшная тайна, покоящаяся на дне твоей души?

Гидеон снова надвинула очки, скрывая чувства за дымкой, и сказала:

– А мне больше ничего не надо. – И добавила, чтобы сохранить лицо: – Ты задница.

Когда они вернулись, Дульсинея так и сидела на лестнице и тихо разговаривала со своим огромным рыцарем, который присел на корточки и слушал ее так тихо, как микрофон слушал бы оратора. Увидев, что Девятые вернулись в комнату, она попыталась встать – Протесилай поднялся и молча предложил ей руку. Харроу сказала:

– Мы совершим попытку.

– Можешь потренироваться, если хочешь. Тебе будет непросто.

– Интересно, откуда такое предположение? – спросила Харрохак.

– Не надо было? – улыбнулась Дульсинея. – Что ж, я могу присмотреть за Гидеон из Девятого дома, пока ты будешь там.

Гидеон не представляла, зачем нужно за ней присматривать. Она стояла перед лестницей, чувствуя себя бессмысленным придатком и хватаясь за рукоять рапиры, будто каким-то чудом могла бы ее использовать. Глупо быть первым рыцарем, если функция первого рыцаря – быть большой батарейкой. Некромантка была примерно так же ошеломлена. Она стояла рядом и махала руками, будто не могла понять, куда их деть. Потом коснулась рукой в перчатке шеи Гидеон, пощупала пульс и нетерпеливо задышала.

Сначала Гидеон ничего не почувствовала, кроме прикосновения к шее. Конечно, это было гадко, но это всего лишь Харроу касалась ее шеи. Потом она почувствовала, как зашумела кровь в артерии. Сглотнула – и комок прокатился по горлу под рукой Харроу. Может быть, была какая-то боль, тряска в черепе, слабенький рывок – но ничего сравнимого с давлением и дрожью, которые она запомнила с прошлого испытания. Адептка сделала шаг назад и задумалась, сгибая и разгибая пальцы. Потом развернулась и бросилась к барьеру. Вот теперь пришла боль. Она началась в челюсти. Вспышки разрывали ее от клыков до моляров, электричество терзало скальп. Она была Харроу, идущей в пустоту, она была Гидеон, трясущейся за линией. Она резко села на лестницу и не заметила Дульсинею, которая потянулась к ней, а потом отпрянула. Как будто Харроу привязала веревку ко всем ее болевым рецепторам разом и повисла на этой веревке, спускаясь с очень высокого обрыва. Гидеон еле различала некромантку, которая делала один ужасно медленный шаг за другим по пустому металлическому залу. Вокруг нее клубился странный туман. Гидеон не сразу поняла, что заклинание пожирает черные одежды Харроу, перемалывая их в пыль.

Голову пробило молнией. Инстинкт велел оттолкнуть ее, оторваться от Харроу, от ощущения нарастающего давления, от пустоты, как будто высасывали кровь. Перед глазами танцевали яркие огни. Она упала на бок и неожиданно увидела Дульсинею, положила голову на ее тощее бедро, очки свалились и упали на нижнюю ступеньку. Харроу шла вперед, будто против сильного ветра, в вихре черных крошек – и тут у Гидеон изо рта и носа потекла фонтаном кровь, перед глазами стало серо, воздух застрял в горле.

– Нет, – сказала Дульсинея, – нет-нет-нет. Оставайся в сознании.

Гидеон булькнула что-то в ответ. Сказать она ничего не могла, в том числе и потому, что кровь бодро лилась из всех отверстий на лице. Потом вдруг перестала: она засохла, покорежилась, все пересохло во рту. Боль спустилась к сердцу и пощекотала его, заставляя двигаться левую руку и пальцы на ней, левую ногу и ступню. Это была уже не боль. Казалось, будто кто-то пьет Гидеон сквозь огромную соломинку. Сквозь дымку она видела уходящую Харрохак: ее уже не окружали черные пылинки, а лишь обливал яркий желтый свет, который моргал и кусал ее пятки и плечи. Из глаз Гидеон брызнули непрошеные слезы – и тут же ушли. Все стало серым и золотым, а потом просто серым.

– Ох, Гидеон, – говорил кто-то, – бедная девочка.

Боль спустилась в правое бедро, потом в правую стопу, побежала по позвоночнику разрядами. Желудок скрутили рвотные позывы. Давление не уходило, Харроу все давила и давила, и Гидеон чувствовала, что если начнет сопротивляться, если просто возьмет и откажется, то все уйдет. Хотелось очень. Эта была уже такая боль, когда сознание уходит, оставляя только животные инстинкты: вопить как идиотка, дергаться, трястись и стонать. Отбросить Харроу или отрубиться, лишь бы стало легче. Если и было какое-то чувство, которое помогло бы ей удерживать связь, оно уже ушло. Гидеон поражалась, как сильно ей хотелось стряхнуть это все, свернуться в углу и орать. Орала ли она? О черт, как она орала.

– Все хорошо, – говорил кто-то, перекрывая шум, – ты в порядке. Гидеон, Гидеон, ты такая юная, не сдавайся, не предавай себя. Ты знаешь, это того не стоит, ничто этого не стоит, вообще ничто. Это жестоко. Это очень жестоко. Ты такая юная и сильная… и живая. Гидеон, все хорошо… помни это и не давай никому так поступить с собой еще раз. Прости. Мы хотим слишком многого. Прости.

Потом она припомнила каждое слово, громкое и четкое. Ей вытирали лоб и лицо, но она не чувствовала прикосновений. Она утратила контроль над конечностями, они дергались сами по себе, превратившись в пучки нервов и паники. Ее гладили по волосам, очень нежно, ей не хотелось этого, но она боялась, что ее отпустят, она укатится в поле и растворится. Она цеплялась за звук голоса, чтобы не сойти с ума.

– Она уже добралась, – сказал голос, – она берет коробку. Ты видишь, в чем там подвох, Преподобная дочь? Там должен быть подвох. Гидеон, я собираюсь зажать тебе рот. Ей нужно подумать. – Ладонь легла на рот, и Гидеон впилась в нее зубами, – Ну ты и хищница. Вот и она… может, они думали, что, если ее легко будет достать, заканчивать демонстрацию придется другими способами. Она должна быть защищена от дурака, Гидеон… я знаю. Жаль, я не там. Вот бы мне туда. Она открывает коробку… как же… Да, получилось! Я боялась, что она сломает ключ.

Гидеон, прижатая к тощему бедру, могла только орать, булькать и блевать, но тонкая рука заставляла ее молчать.

– Хорошая девочка, – говорил голос, – хорошая. У нее получилось, Гидеон! А у меня есть ты. Гидеон с золотыми глазами… прости. Это моя вина. Извини. Останься со мной, – торопливо велел голос, – останься.

Гидеон вдруг поняла, что очень замерзла. Что-то изменилось. Дышать становилось все труднее.

– Она упала, – сказал голос где-то вдали, и Гидеон рванулась – не от связи, а глубже в ней. Боль была такой, что она побоялась описаться, но холод ушел.

– Она встала. Гидеон, Гидеон, она встала. Еще немного. Дорогая, все будет хорошо. Бедная девочка.

Теперь Гидеон стало страшно. Тело обмякло, как бывает перед обмороком, и очень трудно было оставаться в сознании. Паламед посчитал, что до смерти пройдет три секунды. Если Харроу не успеет переступить черту, все будет напрасно. Рука коснулась ее лица, рта, бровей, погладила виски. Как будто прочитав ее мысли, голос прошептал:

– Не надо. Умереть очень легко, Гидеон из Девятого дома. Нужно просто впустить смерть. И не впускать ее очень больно. Держись, детка. Не сейчас. Еще нет.

Кажется, давление в ушах ослабевало. Нежный голос говорил где-то вдали:

– Ты чудесное создание, Гидеон. Держись… держи ее. Она почти справилась. Гидеон? Открой глаза. Держись. Не уходи.

На то, чтобы открыть слипшиеся веки, ушел примерно миллион секунд. Открыв глаза, Гидеон, кажется, испугалась, что ослепла. Все цвета смешались перед ней в вереницу бледных пятен. Двигалось что-то черное – она не сразу поняла, что оно двигалось очень быстро, бежало изо всех сил. Слегка испугавшись, Гидеон осознала, что умирает. Пятна плясали перед лицом. Мир завертелся сначала в одну сторону, потом в другую, без всякой цели. Воздух не проходил в легкие. Смерть вроде мирная, но какая же хреновая.

Другой голос позвал:

– Гидеон! Гидеон!

Открыв глаза, она вдруг увидела все головокружительно четким. Харроу Нонагесимус стояла перед ней на коленях, голая, как в тот день, когда родилась. Волосы у нее стали короче на добрый дюйм, ресницы обгорели, и – и это было страшнее всего – на лице совсем не осталось краски. Как будто кто-то хорошенько потер ее мокрой тряпкой. Без краски она походила на хорька: остренький подбородок, узкая челюсть, высокие жесткие скулы, высокий лоб. Верхняя губа изгибалась, как лук, хотя в остальном рот был твердым. Мир дрожал – но это в основном потому, что Харроу трясла ее за плечи.

– Ха-ха, раньше ты ко мне по имени не обращалась, – сказала Гидеон и умерла.

* * *

Ну ладно, вырубилась. Но это было прямо очень похоже на смерть. Пробуждение походило на воскрешение или на превращение в свежий зеленый росток из сухого семечка, провалявшегося всю зиму. Свежий зеленый росток с большими проблемами. Все тело ощущалось одним огромным поврежденным нервом. Она лежала в чьих-то тонких усталых руках, смотрела в нежное грустное лицо Дульсинеи, глаза которой походили на пыльные черничины. Увидев, что Гидеон очнулась, она просияла.

– Ты моя детка, – сказала она и без колебаний поцеловала Гидеон в лоб.

Харроу сидела на холодном полу совсем рядом, облаченная в плащ Гидеон и броню ледяного достоинства. Даже костяные бусины из ушей исчезли, оставив только маленькие оспинки.

– Госпожа Септимус, – сказала она, – отпусти моего рыцаря. Нав, ты встать можешь?

– Преподобная дочь, нет… дай ей минуту, – попросила Дульсинея. – Про, помоги. Она не сможет встать сама.

– Я не хочу, чтобы твой рыцарь ее касался, – заявила Харроу.

Гидеон хотела сказать, чтобы она прекратила изображать из себя то ли мрачную весталку, то ли летучую мышь, но обнаружила, что не может сказать ничего. Рот изнутри был как сухая губка. Адептка покопалась в карманах ее плаща и вытащила несколько косточек, из чего последовал ужасный вывод: она их туда и засунула.

– Говорю, отпусти.

Дульсинея не обращала на Харроу никакого внимания.

– Ты была невероятна… великолепна.

– Госпожа Септимус, – повторила некромантка, – я не прошу трижды.

Гидеон сумела разве что чуть-чуть приподнять большой палец и продемонстрировать Дульсинее. Та убрала руки, а жаль: она была теплая, а комната – ледяная, как ведьмины сиськи. Потом она последний раз коснулась лба Гидеон и прошептала:

– Какие красивые волосы.

– Септимус!

Дульсинея побрела обратно к лестнице. Гидеон наблюдала за ней со смутным интересом, пока Харроу хрустела костяшками и собиралась с духом: без всяких ломаний некромантка наклонилась и закинула руку Гидеон на свои тощие плечи. Гидеон не успела даже подумать, что это какая-то хрень, как ее вздернули на ноги. Колени Харрохак подогнулись под ее весом. Потом был так себе момент, когда ей захотелось сблевать, хороший момент, когда у нее не получилось, и еще один плохой, когда она поняла, что ей просто нечем.

– Преподобная дочь, – говорила госпожа Седьмого дома, – я невероятно благодарна за твой поступок. Прошу прощения за цену, которую пришлось заплатить.

– Брось. Это деловое решение. Ты получишь ключ, когда я закончу.

– Но Гидеон…

– А это не твое дело.

Дульсинея сложила руки на коленях и наклонила голову.

– Хорошо, – улыбнулась она, явно пришибленная.

Босая Харроу еле слышно ворчала, пытаясь поднять Гидеон по лестнице. К верхней ступеньке она уже дышала совсем тяжело. Гидеон могла только наблюдать, будто со стороны, и мечтать скорее прийти в себя, поражаясь непослушности тела. Единственное, что она могла, – не выпасть из рук Харроу. Наверху они остановились, и Преподобная дочь задумчиво оглянулась назад.

– Почему ты хочешь стать ликтором?

– Харроу, нельзя просто так взять и спросить у человека, почему он хочет стать ликтором, – пробормотала Гидеон, но ее никто не услышал.

Дульсинея опиралась на руку Протесилая. Она выглядела неожиданно грустной, почти несчастной. Когда она поймала взгляд Гидеон, уголки рта чуть приподнялись в улыбке, а потом снова опустились. Наконец она сказала:

– Я не хочу умирать.

Пройти через холодный вестибюль обратно в коридор оказалось сложно. Гидеон пришлось оторваться от Харроу и прижаться щекой к холодной металлической панели. Некромантка с несвойственным ей терпением дождалась, пока Гидеон придет в какое-то подобие сознания, и они побрели дальше: Гидеон – как пьяная, Харроу – подскакивая на решетке, будто она обжигала босые ноги.

– И вовсе не надо вести себя как последняя сука, – с трудом проговорила Гидеон, – она мне нравится.

– А мне нет, – сказала Харроу, – и ее рыцарь тоже.

– Я все еще не понимаю, почему вы так не любите парня, который просто-напросто крупный. Ключ-то достала?

Харроу продемонстрировала ключ: серебристо-белый, блестящий, очень простой, с круглой головкой и тремя зубцами.

– Хорошо. – Гидеон покопалась в кармане и выудила брелок. Ключ, немузыкально звякнув, занял свое место рядом с ключом от люка и красным ключом из «Отклика».

– Жаль, что твои шмотки расплавились, – сказала Гидеон.

– Нав, – сказала Харроу медленно и спокойно, как будто еле удерживалась от крика, – помолчи, а? Ты… не совсем здорова. Я недооценила время, которое мне понадобится. Поле оказалось очень злобным, куда хуже, чем говорила Септимус. Оно начало выжигать влагу из моих глаз, и мне пришлось приспосабливаться на ходу.

– А в какой момент оно сожрало твои труселя?

– Нав.

– Я только что чуть не умерла. Дай насладиться моментом.

Гидеон не представляла, как они поднялись по лестнице к люку. У нее осталось странное, похожее на сон воспоминание, будто Харроу гнала ее по длинным кривым коридорам дома Ханаанского угрозами и лаской, не пользуясь при этом магией и одетая только в черный плащ. Порой она задавалась вопросом: может, она таки отдала концы и это такая загробная жизнь – бродить по пустым коридорам с полуодетой пристыженной Харрохак Нонагесимус, которой ничего не остается, кроме как вести себя прилично да еще учитывать, что Гидеон может в любую секунду разлететься ошметками плоти.

Она даже позволила Харроу провести себя к одеялам, служившим постелью. Гидеон слишком устала, чтобы что-то делать. Она легла и чихнула три раза подряд. Каждый чих звенел болью где-то в черепе.

– Прекрати так на меня смотреть, – наконец сказала она Харроу, вытирая кровавую жижу носовым платком, – я жива.

– Ты чуть не умерла, – серьезно сказала Харроу, – и тебе на это плевать. Не цени свою жизнь так дешево, Сито. Без чувства самосохранения ты мне не нужна. На хрена вообще эти теоремы? – вдруг взорвалась она. – Что мы получили? В чем смысл? Надо было уйти, как Секстус, но я не могу позволить себе такой роскоши! Я должна стать ликтором сейчас, пока…

Она проглотила конец фразы, как кусок мяса, сгрызенного с кости. Гидеон подождала, надеясь узнать, что «пока», но Харроу молчала. Тогда Гидеон закрыла глаза и стала ждать. Потом в панике открыла их, поняв, что не знает, сколько прошло времени. Харрохак сидела рядом с тем же странным выражением лица, совсем не походя на себя.

– Отдыхай, – настойчиво сказала она.

Впервые Гидеон подчинилась ей без внутреннего сопротивления.