Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 289 (всего у книги 341 страниц)

Но она услышала что-то еще в этих словах Гасана. Сын, который пожертвовал собой…

– Где Али? – спросила она. – Я хочу знать, что мар…

– Если еще хоть раз я услышу от тебя слово «марид», я утоплю всех детей Дэвов города в озере прямо у тебя на глазах, – пригрозил Гасан ледяным тоном. – Если хочешь знать про моего сына, так его нет. Некому больше тебя покрывать.

Нари в ужасе отпрянула.

– Я начинаю терять терпение, бану Нари. Если моя расправа с одним из самых кровавых убийц в нашей истории претит твоей совести, можем придумать другую историю.

Ей это совсем не понравилось.

– В каком смысле?

– Поговорим о тебе. – Он наклонил голову, изучая ее, как шахматную доску с фигурами. – Я без труда могу разоблачить тебя как шафитку. Есть много способов – и приятных среди них мало, – как это сделать. Уже это настроит большинство твоих соплеменников против тебя, но мы можем пойти еще дальше и подкинуть публике поводов для сплетен.

Он постучал себе по подбородку.

– Твое неуважение к культу предков даже слишком легкая мишень, как и твои медицинские неудачи. Нам нужен скандал… – Он задумался, и на его ястребином лице просквозило расчетливое выражение. – Может, мой вывод о том, что произошло в лазарете, оказался ошибочным. Может, это Дараявахауш застал тебя в объятиях другого. В объятиях юноши, от одного имени которого у Дэвов закипает кровь…

Нари отшатнулась.

– Вы не посмеете.

Они давно перестали ходить вокруг да около, так что она не стала притворяться, будто не понимает, о ком он говорит.

– Вам кажется, горожане сейчас требуют крови Али? Если они будут думать, что он…

– Что он что? – Гасан свысока ей улыбнулся. – В каком мире мужчины и женщины платят одинаковую цену за свою страсть? Винить будут тебя. Да, все сочтут, что ты обладаешь… особыми талантами, чтобы соблазнить такого религиозного юношу.

Нари вскочила на ноги. Гасан перехватил ее.

Печать сверкнула у него на щеке, и ее силы пропали. Он больнее сдавил ей запястье, и она ахнула, непривычная к резкой боли в отсутствие целительных сил.

– Я открыл тебе двери своего дома, – холодно проговорил он, отбросив шутки. – Пригласил тебя в свою семью, а теперь мой город в огне, и я никогда не увижу своего младшего сына. Я не в настроении сюсюкаться с молодой неразумной девчонкой. Ты поможешь мне расхлебать эту кашу, или я сделаю так, что все Дэвы до единого будут считать тебя виновной в смерти Дараявахауша. Ты предстанешь перед ними шлюхой и предательницей собственного племени. – Он отпустил ее. – И тогда я отдам тебя на растерзание толпе, осаждающей мои стены.

Она обхватила свое запястье. Она ничуть не сомневалась в серьезности намерений Гасана. Дара был мертв. Али был далеко. У нее не осталось ни Афшина, который стал бы сражаться за нее, ни принца, который замолвил бы за нее словечко. Нари осталась одна.

Она потупила взгляд, впервые не находя в себе сил смотреть ему прямо в глаза.

– Чего вы хотите?

Ее нарядили в церемониальные одеяния Нахид: небесно-голубое платье, отяжелевшее от золотой вышивки, вуаль из белого шелка. Нари была рада вуали. Может, она скроет красные пятна стыда на ее щеках.

Нари едва взглянула на контракт, подписывая его. Документ привязывал ее к эмиру и вступал в силу в момент достижения ей первой четверти века. В другой жизни она бы жадно изучала подробнейшую опись приданого, которое сделает ее богатейшей женщиной в городе, но сегодня ей не было до этого дела. Под ее подписью стоял неразборчивый росчерк Мунтадира – король буквально силой заставил его поставить подпись, после чего ее будущий муж плюнул и в гневе ушел.

Потом они перешли в огромный зал для аудиенций, тот самый, где она впервые увидела семейство Кахтани. Нари почувствовала размер ожидавшей их толпы раньше, чем вошла. Она слышала тревожное дыхание и учащенное сердцебиение тысяч чистокровных джиннов. Уставившись себе под ноги, она проследовала за королем на платформу из зеленого мрамора, остановившись на ступеньку ниже него. Потом она сглотнула и подняла глаза на море каменных лиц.

Лиц Дэвов. Гасан приказал представителю от каждой знатной семьи, каждой торговой компании и ремесленной гильдии, каждого жреца и ученого – всю элиту племени Дэвов – явиться и выслушать показания Нари. Несмотря на десятки арестов и публичные казни, ее соплеменники не прекращали протесты у дворцовых стен с требованиями возмездия за убийство Дары.

Она пришла сюда, чтобы положить этому конец.

Нари развернула выданный ей свиток. Руки задрожали, и она стала зачитывать обвинения, которые ей было велено зачитать. Нигде она не отступила от написанного текста, ни разу не позволила себе задуматься о словах, которые выносили такой безапелляционный приговор ее любимому мужчине, о словах, порочащих репутацию Афшина, который пожертвовал всем ради своего народа. Ее голос оставался беспристрастным. Нари подозревала, что ее слушатели были достаточно проницательны, чтобы правильно понять происходящее, но ей было все равно. Если Гасану был нужен спектакль, он ее об этом не просил.

И все-таки в ее глазах стояли слезы, когда она дочитала свиток до конца, и голос дрожал от эмоций. Преисполнившись стыда, она бросила свиток на пол и через силу подняла взгляд на толпу.

Ничего. В черных глазах собравшихся перед ней Дэвов не было ни ужаса, ни сомнения. Большинство из них смотрели на нее так же бесстрастно, как когда она только вошла.

Нет… не бесстрастно.

Непокорно.

Из толпы вперед вышел старик. Он был облачен в алую мантию жреца из Великого храма и выглядел очень внушительно: пепельная полоса шла посередине его лба, и высокий остроконечный колпак цвета закатного солнца громоздился на посыпанной золой макушке.

Картир. Нари узнала его и вспомнила, с какой теплотой он к ней отнесся тогда, в храме. Теперь она поморщилась, когда он сделал еще один шаг в ее сторону. Внутри у нее все сжалось. Она ожидала какого-то изобличения.

Но Картир сделал что-то совсем иное. Он сложил ладони в традиционном жесте почтения среди Дэвов, опустил глаза и поклонился.

Священники у него за спиной сразу последовали примеру, и по толпе прокатилась волна, когда все присутствующие Дэвы по очереди склонили перед ней головы. Никто не произнес ни слова. Нари задержала дыхание и вдруг услышала, как прямо позади нее чаще забилось одно сердце.

Она замерла, уверенная, что ей померещилось, и потом повернулась. Гасан аль-Кахтани встретился с ней взглядом. В его глазах было непроницаемое выражение. В окно позади него ярко забило солнце, отражаясь в ослепительных камнях на его троне, и Нари вдруг поняла, на чем он восседал.

Шеду. Трон был вырезан в виде крылатого льва – символа ее семьи.

Гасан сидел на троне Нахид.

И он был явно недоволен. Видимо, он не рассчитывал на это спонтанное проявление единства среди Дэвов. Ей стало даже жалко его, правда. Это ужасно обидно, когда кто-то портит твои хорошо продуманные планы.

Поэтому никогда нельзя забывать про запасной вариант.

Его взгляд стал холоднее, и Нари улыбнулась – впервые со смерти Дары. Такой улыбкой она улыбалась паше, такой улыбкой она улыбалась сотням самоуверенных клиентов перед тем, как оставить их в дураках.

Нари всегда улыбалась своим мишеням.

Эпилог

Каве э-Прамух взбежал по последним ступенькам лестницы в лазарет. Он распахнул тяжелые двери. Его трясло.

Там, на огненной постели из дымящегося кедра, лежал его сын.

От этой картины у него перехватило дыхание. Джамшиду отказывали в лечении, пока Каве, цитируя слова короля, «не разберется, что за дела творятся в его племени предателей и фанатичных огнепоклонников», и его сын до сих пор был в военной форме, в которой покинул дом в ту злополучную ночь, и его туника успела полностью почернеть от крови. Он лежал на боку скрючившись: его тело было изогнуто и подпиралось подушками, чтобы избежать давления на раны от стрел в спине. Пепел тонким слоем покрывал его кожу, пепел крапинками выступал на его черных волосах. В бликах факелов на стенах лазарета было видно, как поднималась и опускалась его грудь, но в остальном он был неподвижен. Абсолютно неподвижен.

Но он был не один. В кресле у его изголовья развалился эмир Мунтадир. Его черный кафтан был смят и измазан полосами пепла, его серые глаза отяжелели от горя. В ладонях он держал недвижимую руку Джамшида.

Каве подошел ближе, и эмир вздрогнул.

– Визирь… – он отпустил Джамшида, но Каве успел заметить, как были переплетены их пальцы. – Прости меня. Я…

– Бижан э-Ошурусан, – выпалил Каве.

Мунтадир нахмурился.

– Не понимаю.

– Имя, которое хочет знать ваш отец. Бижан э-Ошурусан. Один из солдат-Дэвов, сопровождавший вас в походе на ифритов. Это он оставил снаряжение для побега на берегу. У меня есть все доказательства и свидетель, который согласен дать показания. – У Каве надломился голос. – А теперь, пожалуйста… пустите меня к моему сыну.

Со смущением и облегчением на лице Мунтадир сразу же уступил ему место.

– Разумеется.

В два счета Каве был у постели Джамшида. Он оцепенел. Казалось невозможным, что он может просто стоять, когда перед ним лежит его израненное дитя.

Мунтадир был все еще здесь.

– Он… – Каве услышал, как дрогнул его голос. – Он даже не раздумывал. Он выскочил передо мной в тот же момент, когда полетели первые стрелы.

Каким образом это должно меня утешить? Каве смахнул пепел с опущенных век сына. Его пальцы дрожали от горя и гнева. Это ты должен лежать в окровавленной форме, а Джамшид должен плакать при полном параде. Ему казалось, сейчас он способен запросто задушить стоящего перед ним мужчину, который раз за разом разбивал сердце его сыну, когда слухи об их отношениях становились чуть пикантнее, чем ему хотелось, и всякий раз, когда ему на глаза попадалось что-то поновее и покрасивее.

Но Каве не мог сказать такого вслух. Если он выскажет Мунтадиру все скопившиеся у него обвинения, дело кончится тем, что Каве самого объявят сообщником Афшина и одна из стрел, вынутых из спины Джамшида, проткнет его сердце. Старший сын Гасана аль-Кахтани был неприкасаем. Соплеменники Каве слишком хорошо знали, как беспощаден король к тем, кто угрожает его родным.

Такой урок Каве не забудет никогда.

Но в эту минуту ему нужно было избавиться от Мунтадира: каждая секунда промедления была дополнительной секундой страданий для Джамшида. Он откашлялся.

– Эмир, не будете ли вы так любезны передать это имя вашему отцу? Я бы не хотел откладывать лечение моего сына дольше, чем необходимо.

– Да, конечно, – Мунтадир смутился. – Мне… очень жаль, Каве. Пожалуйста, дай мне знать, если его состояние как-то изменится.

О, думаю, ты и сам об этом узнаешь. Каве подождал, пока за Мунтадиром не захлопнется дверь.

В свете факелов охапки свежего хвороста и ящики с осколками стеклянной кровли отбрасывали на стены полуразрушенного лазарета дикие тени. Пациентов Нари переместили на время ремонта в другое место, и сама она была далеко, на встрече со жрецами Великого храма – Каве знал, что это затянется надолго. Он специально выбрал момент. Каве не хотел, чтобы ее заподозрили в том, что он сейчас сделает.

Из-за пояса он вынул небольшой железный ножик, больше похожий на скальпель, чем на клинок, рукоятка которого для безопасности была обмотана во много слоев льняной тканью. Каве сделал аккуратный надрез в окровавленной тунике Джамшида и разорвал ткань над его левой лопаткой, обнажая маленькую черную татуировку.

С первого взгляда это была ничем не примечательная татуировка: три спиралевидных иероглифа, четкие и неприхотливые линии. Среди Дэвов многие мужчины, особенно в Зариаспе, глухом уголке Дэвастана, откуда были родом Прамухи, до сих пор принимали участие в давнем обычае, с гордостью нанося на свою кожу символы своего рода и касты. Это был способ почтить свою родословную: отчасти суеверие, отчасти дань моде. Сами же иероглифы уходили своими корнями в такую древность, что никто уже не мог их расшифровать. Любимые, но бесполезные символы.

Метка Джамшида не была бесполезной. Она была выжжена у него на коже матерью считаные часы спустя после его появления на свет и все эти годы служила самой надежной защитой его жизни. Его анонимности.

Но теперь она убивала его.

Слышишь, Создатель, заклинаю тебя: пусть все получится. Каве поднес скальпель к верхнему концу первой спирали. Черная кожа зашипела, соприкоснувшись с железом, – магия противилась ему. С часто бьющимся сердцем Каве срезал полоску его кожи.

Джамшид сделал внезапный вдох. Каве замер, когда несколько капель черной крови выступили на надрезе. Кровь стекла.

И тут кожа срослась и порез затянулся.

– Что же ты делаешь? – строго спросил женский голос у него за спиной.

Низрин. Она подлетела к Каве и оттолкнула его от Джамшида, натягивая порванные лоскуты формы на татуировку.

– Ты сошел с ума?

Каве отрицательно покачал головой, и на глаза ему навернулись слезы.

– Я не могу допустить, чтобы он так страдал.

– И, выдав его вот так, ты положишь конец его страданиям? – Низрин обшарила темное помещение взглядом. – Каве… – предостерегла она тихим шепотом. – Мы не знаем, что случится, если ты снимешь метку. Его тело никогда не самоисцелялось. Неделю в его спине торчала стрела: почем нам знать, как магия отреагирует на такую травму. Ты можешь убить его.

– Он может умереть, если я ничего не сделаю! – Каве вытер глаза тыльной стороной ладони. – Тебе не понять, он же не твой ребенок. Я должен что-то сделать.

– Он не умрет, – пообещала Низрин. – Смотри, как долго он продержался.

Она надавила на запястье Каве, вынуждая его опустить нож.

– Они не такие, как мы, Каве, – мягко сказала она. – В нем течет кровь его матери – он выдержит. Но если снять метку и предоставить его самому себе… – Она покачала головой. – Гасан будет пытать его, чтобы выведать информацию. Он ни за что не поверит в его невиновность. Кахтани возьмут все наше племя за горло, чтобы получить ответы. Солдаты заглянут под каждый кустик, прочешут каждый дом в Дэвастане. – Ее глаза блеснули. – Ты уничтожишь все, над чем мы работали.

– А больше ничего не осталось, – заметил Каве с грустью в голосе. – Афшин мертв, бану Нари через год будет носить ребенка Кахтани под сердцем, и мы ничего не знаем о…

Низрин забрала у него из руки нож и вложила на его место что-то твердое и маленькое. Оно жгло Каве ладонь. Железо, догадался он, когда поднес предмет на свет, чтобы лучше рассмотреть его. Кольцо.

Старое железное кольцо с изумрудом, который сиял, как будто горел огнем.

Каве немедленно сжал кольцо в кулак. Оно обожгло ему кожу.

– Силы Создателя, – выдохнул он. – Откуда…

Она покачала головой.

– Не спрашивай. И не отчаивайся. Ты нам нужен, Каве. – Она кивнула на Джамшида. – Ты нужен ему. Тебе придется снова завоевать расположение Гасана, так втереться ему в доверие, чтобы он позволил тебе вернуться в Зариаспу.

Чем жарче становилось кольцо Афшина, тем сильнее Каве сжимал его в кулаке.

– Дара хотел убить моего сына, Низрин, – его голос сорвался.

– Твой сын был на чужой стороне.

Каве поморщился, но Нари продолжала:

– Этого больше не повторится. Мы этого не допустим. – Она вздохнула. – Ты нашел, на кого свалить вину за снаряжение?

Он молча кивнул.

– Бижан э-Ошурусан. Он попросил, чтобы мы позаботились о его родителях. Он… – Каве откашлялся. – Он понимал, что живым его не возьмут.

У Низрин был печальный вид.

– Создатель вознаградит его за жертву.

Воцарилось молчание. Джамшид пошевелился во сне. Этого хватило, чтобы Каве снова оказался на грани срыва.

Но это стало ему и важным напоминанием. Потому что был и другой способ спасти его сына. И ради этого Каве сделает все. Он будет ползать перед королем на коленях, он пройдет полсвета, встанет лицом к лицу с ифритом.

Он даже сожжет весь Дэвабад дотла.

Кольцо продолжало пульсировать у Каве в руке. Живой предмет с бьющимся сердцем.

– Нари знает? – спросил он тихо и поднял руку. – Об этом?

Низрин покачала головой.

– Нет. – В ее голосе зазвучала забота. – У нее сейчас и без того достаточно поводов для беспокойства. Ей не нужно отвлекаться на ложные надежды. И, сказать по правде… безопаснее ей не знать. Если нас раскроют, только неведение может как-то ее оправдать.

Каве опять кивнул. Он устал постоянно обороняться. Он подумал о Дэвах, которых Гасан уже успел казнить, о торговцах, избитых на Большом базаре, о девушке, изнасилованной на глазах у гвардейцев. О своем сыне, чуть не погибшем, защищая Кахтани, в награду за что ему было отказано в лечении. О мучениках в Великом храме. Обо всех страданиях, пережитых его народом.

Каве устал кланяться перед Кахтани.

В его груди зажегся крохотный непокорный огонек, которого он так давно уже не чувствовал. Его следующий вопрос прозвучал обнадеженным шепотом:

– Если я доставлю ей кольцо… думаешь, она сможет вернуть его?

Низрин поглядела на Джамшида. В ее глазах сквозило тихое восхищение, которое Дэвы всегда испытывали в присутствии Нахид.

– Да, – ответила она благоговейно и твердо. – Я думаю, Манижа может все.

Шеннон А. Чакраборти
Медное королевство

Посвящается Шамику

* * *

© Е. Шульга, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019

Действующие лица

КОРОЛЕВСКАЯ СЕМЬЯ

В настоящее время Дэвабадом правит династия Кахтани, потомков Зейди аль-Кахтани, гезирского воина, который много веков назад возглавил восстание, в ходе которого Совет Нахид был свергнут, а шафиты восстановлены в правах.

ГАСАН АЛЬ-КАХТАНИ, правитель волшебного царства, защитник веры.

МУНТАДИР, старший сын Гасана от первой жены-гезирки, будущий преемник короля.

ХАЦЕТ, королева-аяанле и вторая жена Гасана, происходящая из влиятельного семейства в Та-Нтри.

ЗЕЙНАБ, дочь Гасана и Хацет, принцесса Дэвабада.

АЛИЗЕЙД, младший сын короля, высланный в Ам-Гезиру за измену.

Свита и Королевская стража

ВАДЖЕД, каид и главнокомандующий армии джиннов.

АБУ НУВАС, гезирский офицер.

КАВЕ Э-ПРАМУХ, старший визирь, Дэв.

ДЖАМШИД, его сын и приближенный эмира Мунтадира.

АБУЛ ДАВАНИК, торговый посол из Та-Нтри.

АБУ САИФ, старый солдат и скаут на службе в Королевской гвардии.

АКИСА и ЛЮБАЙД, воины-мародеры из ам-гезирской деревни Бир-Набат.

БЛАГОСЛОВЕННЫЕ ВЕРХОВНЫЕ НАХИДЫ

Нахиды, исконные правители Дэвабада и потомки Анахид, были потомственными целителями из племени Дэв с выдающимися магическими способностями.

АНАХИД, избранница Сулеймана, первоосновательница Дэвабада.

РУСТАМ, один из последних Нахид, талантливый ботаник, павший от руки ифрита.

МАНИЖА, сестра Рустама и одна из сильнейших за много веков целительниц, павшая от руки ифрита.

НАРИ, ее дочь, отец неизвестен, в младенчестве оставлена на человеческой земле, в Египте.

Их сторонники

ДАРАЯВАХАУШ, последний из рода Афшинов, кастовой военной династии Дэвов, служившей одесную Совету Нахид, получивший прозвище Бич Кви-Цзы за жестокие действия, учиненные им в ходе войны, и последующий бунт против Зейди аль-Кахтани.

КАРТИР, верховный жрец Дэвов.

НИЗРИН, некогда помощница Рустама и Манижи, а теперь – наставница Нари.

ИРТЕМИДА, МАРДОНИЙ и БАХРАМ, воины.

ШАФИТЫ

Население смешанной, произошедшей от людей и джиннов расы, вынужденное проживать в Дэвабаде, значительно ограниченное в правах.

ШЕЙХ АНАС, прежний лидер «Танзима» и ментор Али, казненный королем за измену.

СЕСТРА ФАТУМА, лидер «Танзима» и надзирательница за сиротским приютом и благотворительной деятельностью ячейки.

СУБХАШИНИ и ПАРИМАЛ СЕН, лекари-шафиты.

ИФРИТЫ

Дэвы, несколько тысячелетий назад отказавшиеся покориться воле Сулеймана, за что и были им прокляты; смертельные враги Нахид.

АЭШМА, главный ифрит.

ВИЗАРЕШ, ифрит, напавший на Нари в Каире.

КАНДИША, ифритка, поработившая и убившая Дару.

ОСВОБОЖДЕННЫЕ РАБЫ ИФРИТОВ

После бесчинств, учиненных Дарой, и его смерти от руки принца Ализейда те джинны, которых целители Нахиды много лет назад освободили из рабства и воскресили, оказались подвергнуты порицанию и преследованиям – только трое из них остались в Дэвабаде по сей день.

РАЗУ, авантюристка из Тохаристана.

ЭЛАШИЯ, художница из Карт-Сахара.

ИССА, ученый и историк из Та-Нтри.

Пролог

Али

Ализейд аль-Кахтани не протянул и месяца со своим караваном.

– Бегите, принц, бегите! – вскричал единственный Аяанле из всей свиты путешественников, ворвавшись как-то ночью в шатер к Али, когда они стояли в лагере, разбитом на побережье южного изгиба Евфрата.

Прежде чем он успел что-то добавить, из его груди вырвалось окровавленное лезвие.

Али вскочил на ноги. Он уже успел схватиться за оружие, распорол заднюю стену шатра взмахом своего зульфикара и бросился в ночь.

Его преследовали всадники, но невдалеке сверкали воды Евфрата, черные от обильной звездами ночи, отраженной в текучей поверхности реки. Уповая на то, что оружие закреплено надежно, Али сиганул в воду, как только были выпущены первые стрелы, из которых одна просвистела прямо у него над ухом.

Ледяная вода сковала нервы, но Али плыл быстро – движение давалось так же инстинктивно, как ходьба, – быстрее, чем когда-либо в жизни, с грацией, которая поразила бы его самого, не будь он так занят, спасаясь от верной смерти. Стрелы шлепались рядом с ним в воду, догоняя его, и он нырнул глубоко, пока вода вокруг не помутнела. Евфрат – широкая река, и прошло некоторое время, пока он добрался до другого берега, продираясь сквозь водоросли и сражаясь с бурным течением, так и норовившим утянуть его за собой.

И только когда он выполз на противоположном берегу, на него снизошло тошнотворное озарение: за все это время ему ни разу не пришлось выныривать за глотком воздуха.

Али ахнул и поежился, когда холодный ветер пронизал его намокшую дишдашу. От груди накатила тошнота, но времени, чтобы обдумать случившееся в реке, не было – не тогда, когда лучники верхом на лошадях топтались на другом берегу. Его шатер был охвачен огнем, но весь лагерь был невредим и подозрительно неподвижен, словно остальные путники его каравана получили немой приказ не обращать внимания на крики, которые они могут услышать этой ночью.

Али предали. И задерживаться здесь, чтобы выяснить, кто из ассасинов или сопровождавших его предателей сумеет переправиться через реку, он не собирался. На шатких ногах он поднялся и бросился спасаться бегством, устремившись прямо к протянувшемуся впереди горизонту.

Когда его ноги наконец подкосились, занималась заря. Он упал и с разбегу приземлился на золотой песок. Река осталась далеко позади. Со всех сторон его окружала пустыня и яркая, опрокинутая чаша жаркого неба.

С трудом переводя дыхание, Али окинул взглядом замершую природу, но он был один. Он не знал, что чувствовать – облегчение или страх. Он был один, и впереди простиралась бескрайняя пустыня, а за спиной оставался враг. При себе у него были лишь зульфикар и ханджар. Ни еды, ни воды, ни крова. Он не успел прихватить даже тюрбан и сандалии, которые могли бы защитить его от зноя.

Он был обречен.

Глупец, ты был обречен с самого начала. Твой отец ясно дал это понять. Изгнание Али из Дэвабада было смертным приговором, ясным как день всякому, кто что-то смыслил в политических механизмах внутри его племени. С чего он взял, что сумеет преодолеть это? Что его ждет легкая смерть? Если бы отец желал ему легкой смерти, он бы отдал приказ задушить своего младшего сына в стенах королевского дворца.

Впервые сердце начали сдавливать тиски ненависти. Он не заслужил такого. Он пытался помочь своему городу и семье, а Гасан не мог расщедриться даже на тихую смерть?

Глаза защипали злые слезы. Али сердито стер их с чувством презрения. Нет, он не закончит свои дни, рыдая от жалости к себе и посылая проклятия семье, пока он чахнет в безымянной луже песка. Он – Гезири. Когда пробьет час расстаться с жизнью, его глаза останутся сухими, с губ сорвется хвала Всевышнему, а рука будет сжимать меч.

Он уставился на юго-запад, где была его родина, в направлении, в котором всю жизнь направлял свои молитвы, и впился пальцами в золотой песок. Али проделал ритуалы, необходимые для очищения перед молитвой – ритуалы, которые повторял по нескольку раз на дню с тех пор, как его обучила им мать.

Закончив с этим, он поднял ладони и закрыл глаза, уловив едкий запах песка и соли, въевшийся в его кожу.

«Направь меня, – взмолился он. – Защити тех, кого мне пришлось покинуть, и когда пробьет мой час… – к горлу поступил комок. – Когда пробьет час, молю, будь ко мне милостивее, чем мой отец».

Али приложил пальцы к своим бровям. А затем поднялся на ноги.

Не имея ничего, что сориентировало бы его в обширных нетронутых песках, кроме солнца, Али двинулся вслед за его неумолимым путешествием по небосклону, сперва стараясь не обращать внимания, а вскоре привыкнув к беспощадному пеклу на своих плечах. Горячий песок обжигал его босые стопы – а потом перестал. Он был джинном, и хоть он не мог стать дымом и скользить меж барханов, как могли его предки до Сулейманова благословения, пустыня не убьет его. Он шел день за днем, пока не одолеет усталость, делая остановки только на сон и молитву. Под ярким белым солнцем его мысли, его отчаяние по поводу того, как бесповоротно искалечена его жизнь, уплывали и растворялись.

Его терзал голод. Но пить не хотелось – жажда не мучила Али с тех самых пор, как им овладел марид. Он старался не думать о том, что это может значить, игнорировать новый неуемный краешек сознания, получавший наслаждение от влаги – которую Али ни в какую не хотел называть пóтом, – которая выступала у него на коже и градом текла с рук и ног.

Он не знал, как долго он брел, когда пейзаж наконец не изменился, и из-за барханов поднялись каменистые скалы, как огромные цепкие пальцы. Али рыскал по кряжистым утесам в поисках любого намека на еду. Он слышал, что гезирские сельские жители способны наколдовать целый пир из человеческих объедков, но Али никто не научил подобной магии. Он был рожден принцем, воспитан стать каидом, и всю жизнь, не ведая забот, был окружен прислугой. Он ничего не знал о том, как выживать в одиночку.

Измученный голодом и отчаянием, он съел каждую травинку, какую ему удалось найти, вместе с корешками. Но зря. Наутро он проснулся с чудовищным отравлением. Пепел сыпался с его кожи, и его долго рвало, пока изнутри не стала выходить только пламенно-черная жижа, прожигающая землю.

В поисках тенька, чтобы немного прийти в себя, Али пытался было спуститься с утеса, но его так мутило, что в глазах плясали мушки, и тропа перед ним поплыла. В тот же момент он оступился, поскользнувшись на камешке, и покатился вниз по крутому склону.

Он больно приземлился в расселину скалы, левым плечом врезавшись в выступающий булыжник. Что-то влажно хрустнуло, и обжигающая боль разлилась по его руке.

Али ахнул. Попытался пошевелиться и вскрикнул, когда острая боль прострелила плечо. Мышцы руки сковал спазм, и он сквозь зубы втянул воздух, сдерживая брань.

Поднимайся. Так и умрешь здесь, если сейчас не поднимешься. Но ослабшие ноги отказывались слушаться. Из носа хлестала кровь и заполняла рот, а он лишь беспомощно смотрел на скалы, остро очерченные на фоне яркого неба. В расселине внизу виднелись только песок да голые камни. Ничто живое по иронии судьбы здесь не задерживалось.

Али проглотил всхлип. Он понимал, что бывают способы умереть и пострашнее. Его могли бы схватить и подвергнуть пыткам враги отца, или ассасины – разрубить на части, лишь бы заполучить «доказательство» своего кровавого триумфа. Но, да простит его Всевышний, Али не хотел умирать.

Ты – Гезири. Ты веруешь во Всеблагодетельного. Не унижай своего достоинства. Дрожа всем телом, Али зажмурился от боли, силясь найти умиротворение в священных стихах, давным-давно заученных наизусть. Но это было нелегко. В обступающей темноте то и дело проглядывали лица близких, оставшихся в Дэвабаде: брата, чьего доверия он окончательно лишился; подруги, чьего возлюбленного он убил; отца, который решил казнить Али за преступление, которого он не совершал. Их голоса мучили его, пока наконец Али не лишился сознания.

Проснулся он от того, что кто-то впихивал ему в глотку нечто совершенно омерзительное на вкус.

Али распахнул глаза и поперхнулся. Рот был полон чем-то хрустящим, с металлическим, неправильным привкусом. Перед глазами поплыло, но ему удалось сфокусироваться на фигуре широкоплечего мужчины, присевшего рядом с ним на корточках. Лицо проступало фрагментами: неоднократно сломанный нос, грязноватая черная борода, глаза с нависающими веками.

Глаза Гезири.

Мужчина положил увесистую ладонь Али на лоб и отправил еще одну ложку, полную мерзкого варева, ему в рот.

– Ешьте, маленький принц.

– Ч-что это? – давясь, спросил Али. В гортани так пересохло, что вопрос прозвучал слабым шепотом.

Джинн заулыбался.

– Сернобычья кровь с толченой акацией.

Желудок Али немедленно воспротивился. Он наклонил голову, чтобы вырвать, но мужчина зажал ему рот ладонью и начал массировать горло, пропихивая отвратный продукт в пищевод.

– Э-э, не надо так. Кто же отказывается от пищи, которую с такой заботой приготовил для тебя гостеприимный хозяин?

– Дэвабадцы, – раздался второй голос, и, посмотрев себе под ноги, Али заметил женщину с толстыми черными косами и лицом, словно высеченным из камня. – Никаких правил приличия. – Она подняла зульфикар и ханджар Али. – Превосходное оружие.

Мужчина показал Али узловатый черный корешок.

– Ели что-нибудь подобное?

Али кивнул, и он фыркнул:

– Глупец. Ваше счастье, что от вас не осталась горстка праха. – Он сунул под нос Али очередную порцию кровянистой дряни. – Ешьте. Вам нужно восстановить силы, чтобы вернуться домой.

Али слабо оттолкнул ложку. У него все еще кружилась голова, и он был в полном замешательстве. По расселине просвистел ветер, иссушив выступившую на коже влагу. Он поежился.

– Домой? – переспросил он.

– В Бир-Набат, – ответил мужчина, как будто иного и быть не могло. – Домой. До него всего-то неделя пути на запад.

Али пытался помотать головой, но шея и плечи одеревенели.

– Нельзя, – просипел он. – Я… иду на юг.

Больше он понятия не имел, куда податься. Исторической родиной клана Кахтани были неприступные горы, протянувшиеся вдоль южных тропических берегов Ам-Гезиры – только там он мог надеяться найти союзников.

– На юг? – расхохотался мужчина. – Ты чуть живой, и надеешься пройти всю Ам-Гезиру? – Он скормил Али еще ложку лекарства. – В этих краях в каждой тени прячется наемник, которому нужна твоя голова. По слухам, огнепоклонники озолотят того, кто убьет Ализейда аль-Кахтани.

– Что нам бы и следовало. А не переводить провиант на капризного южанина.

Али с трудом проглотил гадкое варево и, щурясь, посмотрел в ее сторону.

– Ты готова убить брата-Гезири за иностранную монету?