Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 341 страниц)

32

Агламена ждала их у маленькой неприметной двери из зала. Пол поддерживал ужасного старика – тот предъявил свои права как сенешаль, – а принцесса-труп бродила у двери. Пирра завернула Нону в большой черный плащ, который был гораздо теплее, чем казался, но пах старостью, как и весь зал, – пылью, затхлостью, плесенью. Впрочем, Нона обнаружила, что теперь ей надо приложить сознательные усилия, чтобы почувствовать запах. Примерно так ноги соскальзывают с педалей велосипеда. Агламена, высоко держа фонарь, повела их по длинному извилистому коридору. Она постоянно поворачивала туда-сюда, пока наконец не остановилась у последней двери. Она погасила фонарь, и все погрузилось в глухую черную ледяную тьму.

– Мы пойдем вслепую? – спросила Пирра.

– Здесь не светят ни электричество, ни свечи, – каркнул старик, – нет света, кроме того, что дан нам. Не перед камнем и Гробницей. В это место нельзя никому из нас, кроме Дочери и ее рыцаря.

Нона ничего не могла разглядеть в темноте, но голос принцессы-трупа было ни с чем не спутать:

– У Преподобной дочери нет живого рыцаря.

Раздался металлический скрежет. Дверь открылась, и Нону перенесли через порог в гулкую пустоту. Воздух изменился, став холодным, как лед, черным и синим, как краска. Под ногами громко хлюпало.

Зажегся свет – огромный высокий яркий фонарь. Они стояли в гигантском зале, в пещере-соборе, и большой круглый холодный камень закрывал вход в туннель в дальнем конце – камень размером с небольшой автомобиль и весом в несколько автомобилей. А около камня – с фонарем около ботинка – стояла Корона.

Но глаза Ноны обманула игра света. Это была не Корона, а кто-то ростом с Корону, с лицом Короны, но таким, как будто кто-то постирал ее в слишком горячей воде и смыл все краски. Кто-то худой, без приятных выпуклостей Короны, жалкий и бледный. С рукой из металлически блестящих костей, движущихся костей, в костлявых золотых пальцах тлел крошечный оранжевый огонек. Нона поняла, что это действительно ее рука и что это настоящая сигарета. Пирра дернулась вперед, и тут же снова послышалось хлюпанье: они шли по мягкой, вязкой желтой массе, похожей на маргарин, но прозрачнее. И Пирра застряла. Пол застрял всерьез, и Крукс вместе, и Агламена, и принцесса-труп.

– Как ты попала сюда раньше меня? – спросила она.

– Я попала сюда после тебя, – ответила девушка голосом Короны – серебристым, музыкальным, нежным, вот только совсем неприятным, – просто искала следы Бога и скользила сюда. Очень легко. Это место похоже на неоновую вывеску с надписью: «Джон Гай был здесь». Боюсь, я вынуждена разрушить ваши планы. Не двигайся, пожалуйста, Секстус. Гект… Гектус? – предположила она шелковым голосом.

Пол сдвинулся, чтобы поддержать жуткого старика, желтая масса крепко удерживала его лодыжки.

– Я пока не знаю, кто ты, но ты знаешь, кто я, так что оставайся на месте, Секстус.

– Это Пол, – сказал Пол.

– Уважаю, но восхититься не могу. – Девушка глубоко затянулась.

– А что это такое интересное у нас под ногами, Тридентариус? – спросил Пол.

– Животный жир и слизистая оболочка, – скромно сказала Не-Корона, – мой собственный рецепт.

– Господи, блин, Ианта, – сказала принцесса-труп.

Свободной от желтой массы оставалась только Нона, которую несли, но поле перед ними тянулось довольно далеко. Нона, которая не была уверена, что вообще может ходить, пожалуй, сделала бы один шаг, прежде чем прилипнуть и упасть. Пирра пересадила Нону на другое бедро – бледное зеркально лицо обратилось к ним – и спросила:

– Тебя послал Джон?

Человек – Ианта, настоящая Ианта Набериус, в конце концов, а не труп с прекрасным подбородком и идеальной прической, – направился к ним, освещенный сзади электрическим светом. Вблизи оказалось, что у нее кожа как у Чести, если бы Чести посадили в пещеру на миллион лет. Или как у Лапши, если раздвинуть свалявшийся мех на затылке.

– Кто ты на самом деле? – спросила она с искренним любопытством. – Ты убедила меня, что ты – Святой долга с некоторыми недостающими элементами… я не обращала внимания.

– Его догнал номер Седьмой. Я – останки его рыцаря. Пирра Две.

– Это… происходит со всеми?

– Нет.

– Уф, – сказала Ианта, – нет. Иоанн Гай этого не делал.

Она остановилась перед Кирионой Гайей, и они уставились друг на друга ровными холодными взглядами, держа руки на рукоятках рапир, висевших на бедре. Ианта Набериус тоже носила при себе рапиру – на поясе, украшенном драгоценными камнями, стягивавшем красивые кожаные бриджи под пергаментного цвета рубашкой, на которую было наброшено нечто из мягчайшего на вид белого материала. Как будто радугу положили в холодильник, а затем соткали из нее ткань. Она лежала на плечах Ианты Набериус, как туман. Это было невероятно красиво. Она стояла перед трупом принцессы и выглядела ненамного более живой, чем Кириона.

Пирра тихо сказал:

– Не делай глупостей, детка.

– Поздновато меня воспитывать.

Ианта, не обращая внимания на эту беседу, просто сказала:

– Принцесса Кириона Гайя.

– Принцесса Ианта Набериус, – сказала ее противница, – и не кури ты здесь, мать твою.

– Привычка мерзкая, – призналась другая принцесса, – но не думала, что тебе есть до этого дело.

– Никакого, но тут миллион детекторов дыма.

Демонстрируя подобострастное повиновение, Ианта закатила глаза, золотыми костяными пальцами вынула сигарету из настоящей худой руки и швырнула окурок через плечо, где он остался тлеть на камнях. Крукс начал издавать звуки закипающего чайника. Ианта не обратила на него внимания. От ужасного голода она стала узкой, как клинок.

– Моя сестра с вами?

– Наверху, – ответила принцесса-труп и ткнула куда-то пальцем, – забирай себе. Она сама сюда приперлась, мне не пришлось задействовать свою привлекательность или обаяние.

– У тебя нет ни того ни другого. Она как будто хочет, чтобы я ее поймала. Непромытая шлюха.

– Еще там сидят шишки Шестого дома, не знаю, нужны ли они нам, – коротко сказала принцесса-труп, – остальная часть Дома где-то за пределами системы Ур, думаю, с ними легко будет справиться. Не думаю, что они вообще нужны папе. Они только вводят его в депрессию.

До Ноны постепенно дошло – судя по виду остальных, застрявших в желтой жиже, до них тоже доходило, – что разговор принял совершенно не тот оборот, которого все ожидали.

Ианта протянула руку, рукав съехал вниз, и Нона увидела на ее костлявом запястье странный толстый браслет: плетеный цветной шнурок, еще более уродливый, чем те, которые она видела у себя в классе и…

– Браслеты дружбы! – закричала она. – Они носят браслеты дружбы.

Ианта схватила Кириону за запястье, и Кириона вылезла из липкой жижи так же легко, как вышла бы из кучи пыли. Они стояли рядом, держась за руки, в красивых, ярко начищенных ботинках, с белыми клинками, отделанными самоцветами, – великолепная пара двух принцесс, одной мертвой и одной полуживой. Они стукнулись ладонями, проделали что-то сложное большими пальцами и встали, наклонившись друг к другу, легко и привычно, как будто они стояли рядом друг с другом миллион раз.

– Тело Харрохак почти мертво, – тихо сказал Пол. – Вы пустите нас в Гробницу или нет?

Длинные языки липкого густого жира выстрелили вверх и обернулись вокруг лодыжек Ноны, вырвали ее из рук Пирры и покатили в сторону. Нону тошнило, она умирала от страха, а потом она остановилась около начищенного ботинка. Он сиял так ярко, что Нона разглядела в нем свое лицо. Искаженное отражение выглядело ужасно: изможденная, с синими губами девушка, которой она не знала, это была не она. Лицо исказил страх. Жир растворился, не оставив ничего, кроме странных влажных пятен на запястьях.

– Я просто делаю то, чего от меня хотела бы Харри, – говорила Ианта, – Харри обожает эту ужасную старую каменюку и ее ужасного древнего обитателя. Харри первая бы сказала: «Нет, я не достойна. Оставьте ее закрытой». Как думаешь, Девятая?

– Стараюсь не думать вообще, – скромно сказала Кириона.

Ианта и Кириона расхохотались. Они колотили друг друга по плечам, искренне веселясь. Нона в отчаянии посмотрела на Пирру, Пола и двух стариков. Пирра и Пол все еще стояли статуями.

– Рада тебя видеть, – весьма любезно сказала Ианта Кирионе.

– Взаимно, – весело отозвалась Кириона. – Ладно, давай открывать эту Гробницу и валить.

Какое-то время Ианта продолжала смеяться, а затем сказала:

– Так. Что?

– Гробница сейчас откроется, – сказала Кириона.

– Ты не… Девятая!

Кириона сделала несколько шагов назад, в сторону от Ноны, чтобы не споткнуться об нее в желтом сиянии электрического света, отраженного от жира. Ее клинок с шорохом вылетел из ножен, и Ианта вытащила свой. Нона застыла, глядя на клинки.

– Маленькая двуличная сука, – сказала Ианта, – трижды предательница.

– Я никого не предавала, не говоря уж о трех разах, – возразила Кириона.

– Ты предала Бога, например.

– Чего? Джон сам меня сюда отправил, дура раззолоченная.

– Хрена с два, – заметила Пирра.

– Поддерживаю, – отозвалась Ианта.

– Он правда это сделал, – сказала принцесса-труп, – я не для развлечения на этот корабль попала. Неужели не ясно? Это мой шанс. Мы открываем Гробницу, я уничтожаю то, что внутри, – Алекто, Аннабель, мне насрать, как ее зовут, и все готово. Да, папа перестанет быть бессмертным, но он говорит, что ему все равно, и я ему верю, Тридентариус. Я буду его рыцарем. Я буду Первой. Черт, я его ребенок и наследник. Разве это не самый изящный способ? Ты вообще будешь мне помогать?

Ианта отступила. Даже снизу Нона видела ужас и отвращение на ее лице: они сильно меняли линию подбородка.

– Боже мой, – сказала она тихо, – ты не можешь верить в это всерьез. Ты очень тупая, когда захочешь, но не это же…

– Ты же знаешь, что он так и не восстановился.

– Я-то знаю.

– Если бы нас не было рядом, я не знаю, что бы он делал.

– Я знаю, – сказала Ианта, – в точности то же самое, что он делает сейчас, но не пытаясь это скрыть. Ты вообще ничего плохого не видела, надоедливая малолетка и идиотка. Прекрати со мной спорить! Видишь ли, задница с ушами, в тот момент, когда откроется Гробница, ты не убьешь чудовище…

– Дай мне пять минут!

– Ты не станешь его рыцарем и ничего не исправишь. Ты просто подпишешь нам приговор. Он получит ее снова, и ты не знаешь, кем он станет! Ты ничего не знаешь, ты просто решила ему поверить, а он тебя обманул. Ты же сама это знаешь! Ты обманываешься, а почему? Все-таки ради Харри?

Послышался глубокий вдох, Ианта рассмеялась и сказала:

– Знаешь, тебе вовсе не обязательно дышать.

– Ты очень скучная, когда говоришь о Харрохак, так что прекрати, – сказала Кириона, – ты сама себя послушай, госпожа из Первого дома. «Оставь Харроу умирать, не открывай Гробницу, бла-бла-бла». А зачем ты сюда приперлась? Прекрати разыгрывать хорошую девочку. Тебе насрать на всех, кроме собственных планов. Твоя сестра наверху. Забирай ее и уходи. Позволить мне сразиться с этой тварью и победить или умереть, а какая разница?

– Ты выпустила монстра из клетки. И ты ступила на путь, с которого никому из нас не сойти. Если Бог действительно хочет выпустить ее… если это устроил Учитель… если она ему нужна…

– Нужна? Он велел мне убить ее. Он сказал: «Убей ее как можно быстрее». Он сказал, что моя кровь позволит это сделать, сказал, что я со своей кровью – единственная…

Ианта подошла к трупу принцессы и отвесила ей пощечину. Кириона не пошатнулась.

– Он ее любит! – завопила Ианта. – Джон любит Алекто – Джону нужна Алекто! Без этого сраного куска мороженого мяса он никто, и нам нужно это так и оставить!

Слово было сказано, тайна была раскрыта, средний мозг исчез. Нона закончилась.

Первым делом огромная рана открылась над ее детским сердцем, кровь хлынула на темную рубашку, потом раны появились на животе, и ее смертные внутренности начали лопаться одна за другой. Все, что у нее внутри, оказалось разрушено. Ее порезали тысячу раз, миллион раз.

Кровь хлынула из всех пор на лице. Она лилась из-под коленей, из ушей, из подмышек. Из всех желез. Она захлебывалась кровью. Принцессы Башни бросились к ней, упали рядом с ней на колени. Одна сказала:

– Шея! Займись шеей. – Но шея распадалась с той же скоростью, с какой получалось ее восстанавливать. Детское тело разваливалось на части. Тонкая смуглая рука погладила ее по щеке:

– Держись. Где бы ты ни была, дура, я знаю, что ты меня слышишь. Держись!

За их голосами, за кровью, за тусклой сладостью боли она услышала Пола:

– Пирра, давай!

Выстрел. Бледно-желтая фигура рухнула рядом с развалинами тела Ноны, прямо в телесные жидкости Ноны, задергалась в спазматическом припадке, она содрогалась и тряслась так, как будто могла каким-то образом вывернуться из кожи. Пол опустился рядом с Ноной, еле взглянув на исходящую пеной и криком сестру Короны. Сказал только:

– Эффективно.

– Я берегла эту пулю для Джона, – сказала Пирра. – Пули для Вестников не растут на деревьях. Ее сделала для меня Уэйк. Или я украла ее у нее. Какая разница. Пол… может быть… еще…

Голос Пола звучал отстраненно и далеко. Она как будто плыла под водой. Ей очень хотелось под воду.

– Открой дверь. Прямо сейчас.

Нона почувствовала, что ее поднимают. Кириона держала ее за плечи, Пирра – за бедра. Пирра под ее бедрами. Почему они несли ее таким образом? Почему Пирра говорила:

– Пол, держи руку, она отрывается.

Освещенная скала была такой огромной и ужасной. Столько людей стояли над ней, над ее телом, над телом ребенка. Ребенка с большими черными глазами. Над куском плоти с фиолетовыми губами.

– Это же не настоящий вход? – говорила Пирра. – Не может такого быть.

И кто-то – старая солдатка – отвечал:

– Нет. Настоящий камень, говорят, в коридоре. Но я не могу поднять этот, я не адепт…

Громкий звук. Камень катится в сторону. Приятно скрежещет.

– Это не проблема, – говорит Пол. Старик хрипит:

– Ловушки. От воров. Капканы.

– Давайте я, – снова говорит Пол.

Она была в этом коридоре, она протиснулась через трещину в скале. Не через проход, не здесь. Джон сказал, что хочет ей что-то показать. Очень красивое. Что ей понравится.

Снова голос Пола – голос Камиллы – голос Паламеда:

– Почти все отключены. Чистая работа, не знаю чья.

Возможно, тело потеряло сознание. Следующим, что она услышала, стали настойчивые слова Кирионы:

– Бери. Откуда угодно. Забирай все.

– Моя госпожа, – слабо говорил старик, – моя госпожа… моя девочка.

– Мне не нужно все. Просто немного влаги.

Пирра говорила:

– Тут ничего не подделаешь. Касси, Мерси и я работали с клеточной танергией. Для активации нужна свежая танергия.

Джон любил ее. Она была рыцарем Джона. Она любила Джона. Она так любила мир, что подарила ему Джона. Мир так любил Джона, что даровал ее. Джон так любил ее, что сделал ее – ею. Джон любил мир.

– Убей меня, – сказала Кириона.

– Нет. Ты уже мертва, – ответил Пол, – реакции не будет.

– Меня, – сказала Пирра, – меня и Гидеона. Если бы Уэйк просто попросила, я бы это сделала. Умерла здесь, с ней, для этого…

– Меня убейте, идиоты, – проскрипел Крукс.

Она пришла не сама, черноглазый кусок мяса просил об этом. Цепь поцелуя: лед, обжегший губы, примерзшие к ледяным губам. Слезинка на руке. Руке, которую создал Джон.

Кто-то что-то сказал. Старик Крукс, малыш Крукс – ему едва исполнилось сто лет – хрипло говорил:

– Убей меня, и меня заберет неизведанное. Убей меня ради любви к Преподобной дочери. Думаешь, Нав, ты одна знаешь, что такое смерть? Я понял, что ты мертва, когда увидел тебя. Я совершу этот грех. Я умру ради нее. Она мое дитя. Я единственный, кто может умереть за Преподобную дочь Харрохак Нонагесимус.

– Конечно, – сказал кто-то так яростно, что голос показался незнакомым, – отлично. Умереть. Умереть за нее. И это единственное добро, которое ты когда-либо для нее сделал. Это все, что вы могли ей дать. Ты мог бы жить ради нее… но ты не знал как.

– Опять ты языком мелешь, не понимая о чем, – сказал Крукс. – Все наши жертвы. Наша экономия. Кровь хранителя Гробницы.

– Ты уверен? – спросил Пол.

– Маршал, у вас есть долг перед Дрербуром и оссуарием, – сказала Агламена. – Мой долг как вашего…

– Нет! Я не позволю! – крик Кирионы.

– Мое право… Я все равно умираю.

– Да просто отпустите его, – прорычала Кириона. – Он хочет умереть? Ну так я это сделаю! Много лет мечтала!

Джон сказал: «Там так красиво. Посмотри обязательно».

Она сказала: «Красивого почти не осталось. Где Анастасия? Давай я с ней поговорю».

– Ну, вперед, трусливая дура, – сказал Крукс. – Давай, нож перед тобой! Вся работа сделана.

– А ты знаешь, что я дитя Бога? – спросила Кириона. – Ты вообще знаешь, что все, что ты со мной делал… все подзатыльники, все замки́, которые ты за мной закрывал, все кандалы, все эти тарелки с дрянной едой… каждое слово, каждый взгляд… все это время я была дочерью Императора, голубой кровью! Я хочу, чтобы ты понял, кто я!

– Ты – это ты, – сказал Крукс, – бесполезный жернов на шее моей любимой. Ты рождена, чтобы заставить ее страдать. Ты умерла, как и жила, Гидеон Нав, – разочарованием для меня и Бога.

Раздался влажный, хлюпающий звук. Старик выдохнул. Стало темно. Потом был свет, яркий, холодный, электризующий, как смерть, и шорох другого камня, который медленно откатывался в сторону. А Кириона все говорила:

– Мне неприятно! Блин! Почему мне не понравилось! Так нечестно! – Истерические нотки в голосе. – Почему это так гадко! Ты, старый, мерзкий… жестокий… мудак… почему ты… почему я…

«Светлячки», – сказала она Джону.

«Технически это жуки, – возразил Джон, – но я всегда любил их».

Узкие тела жуков с длинными висящими усами, ковер колеблющихся, мертвых, мигающих огней на потолке гробницы. Зеленоватые, рыжеватые, желтоватые, бесшумно ползающие друг по другу, свешивающие длинные отростки. (Что-то оторвалось от тела ребенка; кажется, нога – Пол снова ее приделал.) И вода… огромный бассейн настоящей соленой воды, которую она пила, стоя на коленях. Они переместили тело ребенка подальше от остальных. Они не могли остановить ее. Она вошла в воду: а-а-а-ах! Это было приятно. Вода оказалась ледяной, она заморозила сердце ребенка, но теперь она управляла этим телом и не нуждалась в сердце.

– Пусти, – сказал кто-то, – это гравитация. Пусть идет.

Голоса стали далекими и тусклыми, она уже не могла их различить. Почти все человеческие голоса звучали одинаково. Они не казались красивыми. Воды расступились перед ней, и по дну стало можно пройти, хрустя по костям.

Кости. О чем они заставили ее вспомнить?

Они с Джоном подплыли к холму, поднимающемуся из бассейна. Не остров, нет. Выход породы. С мраморными колоннами, мраморной площадкой и длинным низким мраморным столом. Он сказал, что ему кажется, что это хорошее место. Чтобы полежать. Ей нравилось лежать на жестком. Терпеть наличие позвоночника было тяжело. И она… долгое эхо где-то в туннеле. Искалеченный ликтор, кричащий в безумной агонии, но приближающийся.

Вот и она. Джон сделал ее такой уродливой, такой невыносимо уродливой. Ужасное лицо, с ужасными руками и ногами, ужасным туловищем, ужасными волосами, ужасными ушами. Нос слишком вздернутый, уши слишком маленькие. Но вот и она – а внутри нее спящий ребенок со странным клинком. Меч, ее меч, ее клинок, вырвавшийся наружу, еще игрушка. Ее болтающийся меч, ее игрушка. Ее простой меч. И ее тело, прикованное цепями.

– Нет, – завопил кто-то с берега, – нет, нет!

Она оглянулась и увидела Анастасию, спрятанную там, где ее никто не найдет: Анастасию из костей. Не совсем Анастасию. Тело Анастасии без мяса, прижавшееся прямо к изгибу скалы, готовое закрыть дверь, когда бы она ни открылась.

Она вспомнила Анастасию.

В глазах у нее помутилось: сердце застряло в горле.

– Ну, пожалуй, с днем рождения меня, – вздохнула Нона.

И Нона повалилась на ледяную мертвую грудь Тела.

Эпилог

Когда камень, ставший плотью, пробудился в теле, она громко вскрикнула:

– Ты!

Затем она разорвала цепь на правом запястье, и правое запястье сломалось вместе с цепью. Она разорвала цепь на левом запястье, и левое запястье сломалось вместе с цепью. То же произошло с цепями на левой и правой ногах. Руки, ноги и цепи полопались разом. Когда она подняла свою ужасную голову, цепи вокруг шеи рассыпались в пыль, и она закричала.

Когда цепи и кости сломались, один из детей попытался поступить жестоко, подняв оружие высоко над алтарем. Но черноглазое дитя, рухнувшее на алтарь, ясным и резким голосом возразило:

– И это ты собираешься сотворить, Тридентариус? Коснись ее, и наша клятва потеряет силу и я убью тебя на месте.

На что первое дитя сказало:

– Ты не ведаешь, что творишь.

И второе дитя ответило:

– Обычно нет, но сейчас да.

И первое дитя спросило:

– Ты противишься мне, полуживая?

И второе дитя ответило:

– Я-то наполовину мертва, а вот ты мертвая целиком, сука.

И первое дитя сказало:

– Радость моя, я могу умереть только от тоски по тебе.

– Тогда умри, – сказало другое дитя.

И тогда тело, бывшее камнем, поднялось с алтаря и ударило ребенка, который занес над ней меч, одной перебитой рукой, забыв меч в другой, так что ребенок не погиб, а отлетел в воду, как мусор. Множество скелетов явилось из костей одра и стен Гробницы, но при виде меча они бежали. Коснувшись камня вокруг могилы, сломанные ноги срослись и сломанные руки, поднявшие меч, срослись, но само тело еще не пробудилось и споткнулось на ступеньках алтаря, плача: «Джон, Джон». Но не упало.

И там была толпа мертвых детей. Они наседали на живых детей на дальнем берегу Гробницы. Тело не понимало, как это произошло, но когда кто-то на берегу крикнул: «Алекто, Алекто!», тело вспомнило, и на него нахлынула память Алекто, и весь сон ушел.

И Алекто сказала:

– Пирра, он упокоил меня для их усмирения, он скормил тебя для их усмирения, но он не усмирил меня. Все, что он сделал, – это научил меня умирать.

Но Пирра ничего не слышала из-за шума.

Тогда Алекто вспомнила об обете и повернулась к алтарю, ко второму ребенку, и подняла меч с яростью в сердце, потому что дитя хотело навлечь на нее гибель. Но увидев лицо младенца, Алекто вспомнила ее, потому что это лицо однажды привиделось ей во сне. И Алекто удержала меч.

Дитя поднялось и сказало:

– Тело из Запертой гробницы, я любила тебя всю мою жизнь, всей моей душой и всей моей силой. Я прошу Господа, чтобы я узрела благодать в твоих глазах. Убей меня по слову твоему, ибо я люблю тебя.

Алекто рассердилась, подняла ее и поцеловала. Дитя не закричало, хотя кровь лилась из ее уст и языка и раны ее болели. Ибо Алекто не умела целовать иначе, чем рвать зубами.

И Алекто сказала ей: «Почему ты не рада? Вот так плоть любит плоть».

Дитя молчало; но ее кровь была на губах Алекто, и через эту кровь Алекто поняла, кто перед ней, и крайне изумилась. Она забыла свой гнев и сказала:

– Ты из рода хранителей Гробницы.

Дитя ответило:

– Да.

Алекто сказала:

– Род Анастасии еще не прерван.

Дитя ответило:

– Грешным и беспокойным путем.

Алекто сказала:

– Мне очень жаль Самаэля.

Дитя не ответило.

Алекто сказала:

– Я помню свои клятвы. Как я клялась Анастасии, так я клянусь тебе. Я в твоем распоряжении, пока ты не потребуешь исполнения долга. Все, что ты прикажешь, я выполню и тогда буду считать клятву исполненной. Так я клянусь, а до того времени поступай со мной так, как считаешь нужным.

Дитя испугалось и сказало:

– Мои руки в грязи, и я никто.

Алекто, устав от разговоров, преклонила колени на камне и протянула меч. Положила руку ребенка на лезвие, так что оно напилось алой крови. Дитя сильно ослабело, но не потеряло сознание.

Такая сила понравилась Алекто, которая сказала:

– Я предлагаю тебе свою службу.

И на другой стороне кто-то гневно и громко завопил:

– В очередь, старая шлюха!

* * *

После этого Алекто спустилась на корабль и предстала перед Джоном, намереваясь переправиться через Реку, и была опечалена, обнаружив ее мертвой. Джон спал, в чужой одежде, небритый и все еще пьяный. Дитя, которое приняло клинок и потеряло сознание от голода и жажды, свисало через руку Алекто в глубоком сне, подобном смерти. В другой руке Алекто держала железный меч. И Алекто взяла этот меч и пронзила им грудь Джона, достав до сердца.

Джон проснулся и сказал:

– Доброе утро, Аннабель.

Ад разверзнется в романе