Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 341 страниц)

День пятый

Корона выполняет задачу – Святой долга – Паламед говорит начистоту – Самая грустная девушка на свете – Мир – Нона смотрит дуэль – Конвой – Рождение Пола – Последняя поездка – Двадцать четыре часа до открытия Гробницы

20

Проснувшись, Нона не поняла, что из этого дня и ночи ей приснилось. Ее мучило смутное ощущение, что все это она придумала, что день только начинается и что сейчас она расскажет все Кэм под запись и будет уговаривать ее обойтись без завтрака.

Она проснулась, лежа на спине, накрытая чем-то теплым, чувствуя знакомый запах Камиллы – дешевое мыло и кожа. Одну из курток Кэм свернули и положили ей под голову вместо подушки. На одно счастливое мгновение Ноне показалось, что она дома. Но пол под Ноной был покрыт грязным ковром, а не плиткой, и стены казались незнакомыми. Она перекатилась на бок. В глазах все помутилось, и она с ужасом поняла, что ее сейчас стошнит.

Когда начались рвотные позывы, рядом немедленно оказалась Кэм с ведром, которая отвела ее волосы назад и мягко сказала:

– Осторожнее, не торопи события.

Значит, это была не Кэм. Нону рвало и рвало, это потребовало очень много времени и сил. После этого ей стало лучше, но ей показалось, что она сбегала на самый верх Здания и на улицу раз пять подряд. Все тело болело.

– Ох, – выдохнула Нона, плюхнулась на импровизированную кровать и вытерла рот дрожащей рукой. Она лежала в затемненной комнате, рядом с длинным столом со стульями. Поскольку она раньше не видела стол в этом ракурсе, ей потребовалось некоторое время, чтобы узнать конференц-зал Крови Эдема, тот же, что и в прошлый раз. Рыжая с жестокими глазами смотрела на нее из засохших цветов, словно бы презирая Нону за дурные манеры – блевать перед ней. В глазах все мерцало, и ей пришлось лечь. Паламед озабоченно рассматривал содержимое ведра, и это было жутко и тревожно, и она знала, что закончилось.

– Мы одни? – прошептала она.

– Да, но это ненадолго. Нона, мне нужно убедиться, что ты в порядке.

– Пуля прошла голову насквозь?

– Нет, застряла, и мне пришлось ее вынуть.

– Табаско? – с ужасом спросила она.

– Табаско хотела уйти, – сказал Паламед, – и… ну, мы ее отпустили, Нона.

Ноне показалось, что на самом деле пуля застряла у нее в сердце. Паламед продолжил:

– Кровь Эдема притащила нас сюда, к Ценой страданий, и это хорошо. Я поработал над тобой… под надзором. Большая часть Ктесифонского крыла видела пулю у тебя в голове… ну и никто раньше не знал, как быстро ты регенерируешь, потому что мы им не говорили. Поэтому они засунули Кэм и меня в наручники, а затем заперли тебя.

– И это меня разозлило.

– И это тебя разозлило.

Нона осторожно спросила:

– Я натворила много дел?

– Они должны были догадаться, – резко ответил Паламед, – каждая ошибка, которую они совершили по отношению к нам, проистекает из полного отсутствия… трусости и нежелания впускать нас в игру. И теперь я знаю то, что знаю… или думаю, что знаю… Но, Нона, сейчас я должен убедиться, что все в твоем теле работает, потому что, если бы ты была нормальным человеком, мы бы планировали твои похороны.

– Не волнуйся, – испуганно сказала Нона, – я просто разозлилась. – И добавила, помедлив: – А жаль…

– Да, – согласился Паламед, – жаль. Но, Нона… насчет той передачи. Ты же ее видела. Целиком, да? Ты не узнала никого?

Вот теперь все наконец-то закончилось.

– Только девушку из моего сна, – сказала Нона.

Паламед вдохнул через нос Камиллы, затем выдохнул через рот Камиллы.

– Ты мне этого не говорила.

– А ты не спрашивал, – сказала Нона.

– Нона, – очень-очень медленно произнес Паламед, – это очень важная информация. Такая, которая меняет вообще все. Та информация, которую мы учили тебя рассказывать нам немедленно целых шесть месяцев. И мы с Камиллой доверились тебе в плане распознавания такой информации.

Это было слишком тяжело.

– У меня были другие дела, – запричитала Нона, – я не хотела попасть в беду.

– Мы с Кэм когда-нибудь втравливали тебя во что-то плохое?

– Нет, и я не хотела это портить. Чести постоянно во что-то влезает, и это ужасно. И совсем нечестно говорить спокойно и грустно о моих обязательствах, когда сам только и думаешь: «Нона, я хочу избить тебя ручкой от метлы». Просто так и скажи: «Нона, я хочу избить тебя ручкой от метлы».

– Я бы никогда не использовал против тебя ручку от метлы, – сказал Паламед.

Нона смягчилась.

– Ты этого просто не почувствуешь. Если бы мы с Кэм не любили тебя так сильно, мы по очереди душили бы тебя, а потом отдали бы все твои журналы на благотворительность.

Паламед никогда раньше не произносил слова «любовь». Это сломило Нону вернее, чем что угодно другое, даже чем идея, что ее любимые журналы отдадут на благотворительность, как будто кто-то был их достойнее, чем Нона, самый достойный человек на планете.

– Не перебивай меня. Я должна тебе кое-что сказать, и очень быстро, – сказала Нона, подавилась жестким комком в глубине горла и продолжила: – Ты же знаешь, что мне нехорошо в последнее время?

– Да, – сказал Паламед.

– Я думала, что буду болеть не так долго, может быть, несколько недель или месяц, – сказала Нона, пытаясь собраться с мыслями, облизала губы и прошептала в потолок: – Но теперь я думаю, что у меня всего несколько дней. Слава богу, я это сказала. Какое облегчение.

Паламед замолчал. Потом спросил:

– Несколько дней чего?

– Ну, жизни, – объяснила Нона, которая так радовалась признанию, что даже не почувствовала себя глупо, – все почти закончилось, Паламед. Я умираю. Я умираю уже несколько месяцев.

Тогда Паламед прикоснулся к ней и не стал ее душить. Он прикоснулся нежной шершавой рукой Кэм к ее лицу. Он коснулся ее ребер и ее живота, он снял с нее ботинки и прикоснулся к стопам. Затем он встал, выдвинул ящик стола и вернулся с толстым черным маркером.

– Нона, положи руки на бедра и соедини лодыжки, мне нужна замкнутая цепь.

Она положила руки на бедра и соединила лодыжки. Паламед нарисовал что-то прямо в ямочке между ключицами и велел:

– Теперь не двигайся. – И она засмеялась, чувствуя щекотку. Маркер порхал над ней, прикасаясь с легкостью перышка, а потом Паламед положил его и сказал:

– Здесь ничего не происходит.

И ничего не происходило, пока Паламед водил рукой Камиллы над лицом Ноны, горлом, вниз к животу – вот только его пальцы охватило чудесное голубое пламя, бездымное и холодное. Оно породило жутковатые тени, хотя и не мерцало, оставаясь совершенно неподвижным. Она ощущала легкое покалывание, пока он водил рукой по ее телу, а потом сжал руку Камиллы в кулак, и она взглянула на него и увидела, что Паламед сбит с толку.

– Боже, упаси меня от ликторской маскировки, – раздраженно сказал он. – Цитере из Первого дома, кажется, нравились те игры, в которые она со мной играла. Так, подожди…

Теперь он стал тыкать ее: в сердце, в живот, в бедро, в то место у виска, куда вошла пуля. Когда она вздрогнула, Паламед мягко сказал:

– Извини. Дай мне минутку.

И она дала ему минутку, а потом, довольно нескоро, он сказал:

– Ты излучаешь талергию, как горящая солома. Что происходит? Это похоже на голод, но мы с Кэм знаем, что ты принимаешь пищу.

– Не так много, – призналась Нона.

– Но не так и мало, чтобы перейти на талергический метаболизм. Ты пожираешь собственные резервы. Такой уровень удержания обычно наблюдается в отделении паллиативной помощи. Нона, твоя душа пытается покинуть тело.

Нона озадачилась.

– Но мне нравится мое тело.

– Это неважно. С тобой происходит то же самое, из-за чего я не могу находиться в теле Камиллы дольше нескольких минут. Если я останусь слишком надолго, я начну вторгаться в ее душу… устроюсь там на ночлег, поклею новые обои и выгоню Камиллу, и поэтому мы так стараемся, чтобы этого не случилось. А тело Кэм пытается отвергнуть мою душу… это как соринку с глаза смахнуть. Но ни одно тело никогда не отвергает собственную душу… если узнает ее. Если душа не чужая или не смесь… теория гештальта разгромлена или подтверждена? Так мы объясняем быстрое исцеление?

Теперь он говорил уже сам с собой. И как она могла объяснить?

– Понимаешь, Паламед, я не против умереть, – Нона все-таки попыталась, – я делаю это целую вечность. Я не боюсь.

Это объяснение погибло при ударе. Паламед сказал железобетонным голосом:

– Я в этом больше не участвую.

Нона немного испугалась.

– Прости, Паламед.

– Нет. Просто… Нона, мы не можем позволить твоему телу умереть. Во-первых, это тело человека, которому я обязан, и я хотел бы увидеть выражение ее лица, когда я верну ей тело. И если мы потеряем тело, куда денется душа? Скажем, ты – это другая душа. Предположим, я тебя потеряю. Ты умрешь; она проснется. Финальный пинок под зад в жизни, которая, как я понимаю, состояла в основном из пинков. И если я ее не сохраню… Девятая, право, мне совершенно не хочется присматривать за твоей проклятой бутылкой воды.

Нона изо всех сил попыталась сесть. Она вся была мокрой и чесалась от пота и черных чернил – она потерла шею раньше, чем вспомнила, что делать этого нельзя, и отдернула почерневшую руку.

– Паламед, – сказала она, – ты думаешь, что знаешь, кто я?

– У меня есть теория, – сказал Паламед.

– Корона говорит, что знает, кто я такая.

– Корона много чего говорит. У нас есть только теории.

– Ну расскажи свои теории, – потребовала Нона, почувствовав себя гораздо лучше чисто от волнения. – Давай, вслух. Я хорошая? Я красивая? Много ли у меня друзей? Ко мне прислушиваются? Сколько у меня ног?

Паламед высвободил из-под себя ноги Камиллы, согнул колени и взял Нону за руку. Он посмотрел на нее этими острыми серьезными серо-коричневыми глазами, самых нежных и приятных оттенков серого и коричневого, как блестящие глиняные чашки.

– Нона, мы никогда не пытались руководить тобой.

– Это все еще имеет значение?

– Я не знаю, и это меня пугает, – сказал Паламед.

Это было невозможно вынести, особенно после того, сколько она ждала и при каких обстоятельствах.

– Паламед, пожалуйста. Расскажи мне хоть что-то, хоть самую крошечную, неважную вещь. Мне это так нужно. Может быть, я умираю от… любопытства…

– Не смешно, – сказал Паламед.

– Пожалуйста, – повторила Нона.

В конце концов он сказал:

– Все, что я знаю, Нона: если ты одна из двух людей, имеющиеся данные свидетельствуют о том, что ты не просто первый человек, не хозяин этого тела.

Нона попыталась посчитать.

– Но это значит, что я второй человек.

– Или не только первый человек.

Это было довольно трудно уложить в голове.

– Может ли один человек быть двумя? Мне кажется, у меня внутри места только на меня, а иногда кажется, что его даже для меня мало.

– Ликторы могут, – сказал Паламед, – или, по крайней мере, они так думают. На самом деле они просто превратились в полуживых каннибалов. Мне кажется, что истинное ликторство – это взаимная смерть… гравитационная сингулярность, создающая нечто новое. Большой лизис, а не малый лизис мегатеоремы. Господи, Нона, что я несу… ненавижу быть таким.

Нона подошла, чтобы обнять его. Она обняла его так, как обняла бы Камилла, единственное, что она умела по-настоящему, и он немедленно расслабился. Положил голову ей на плечо и глубоко вдохнул через нос.

– Помнишь девушку из эфира? Не поразительно красивого и явно мертвого человека с модной прической?

– Рыжую. – Это было легко.

– Это другое тело, которое может быть твоим, – пояснил Паламед, – ее настоящее имя – Гидеон Нав, и нам нужно доставить тебя к этому телу, если получится. Духовная гравитация сделает все остальное.

Это было ужасно.

– Но я не хочу быть рыжей, – сказала Нона. – Я не воспринимаю себя рыжей. И я не хочу быть некромантом. Или принцессой. Паламед… я… зомби?

Паламед взял ее за плечи и посмотрел на нее.

– Ты родилась в Девяти домах, Нона. И я, и Камилла, и Пирра. Мы все зомби в понимании местных. Я родился со способностями, так что я настоящий зомби, волшебник. Камилла и Пирра, у которых способностей нет, были теми, кого они называют приспешниками…

Ей стало больно.

– Неудивительно, что Табаско выгнала меня из банды. – Глаза снова зачесались от слез.

– Табаско – очень молоденькая девочка, которая терзала свои нервы столько времени, что у нее их больше вообще нет, – резко сказал Паламед, – в какой-то момент она пожалеет о своем поступке.

Губы Ноны задрожали, и она с трудом сглотнула. Паламед осторожно сел и поморщился, а она впервые посмотрела на его руки: на массивные черные наручники, мигающие электронным красным светом.

– Взрывные наручники, – пояснил он, – когда Ценой страданий увидела, как мы с Камиллой вытаскиваем пулю из твоей головы… а я не мог тебя бросить… она пришла к своим собственным выводам и тем выводам, которые ей подсунула Корона. Они очень заняты с тех пор, как мы вернулись, поэтому они хотят, чтобы мы оставались на месте.

– Ненавижу, когда меня ограничивают, – возмутилась Нона.

– Насколько я понимаю, Гидеон тоже.

Тут Паламед стал очень серьезным, и лицо его напряглось, как будто он собирался что-то сказать, и в дверь постучали. Он быстро сказал:

– Скажи Кэм, что нам с ней нужно поговорить как можно скорее. Я вернусь к тебе, ты не умрешь на наших глазах. Боюсь, я немногих смог спасти в своей жизни, но тебя спасти твердо намерен.

Нона не хотела лгать Паламеду, поэтому и обрадовалась тому, что глаза посветлели до ясного, стеклянно-серого цвета, означавшего Камиллу. Та несколько раз моргнула, чтобы сориентироваться. В дверь постучали еще раз, и Нона машинально сказала:

– Войдите.

Дверь открылась, и вошел некто: элегантный человек средних лет с сумрачными глазами. Без маски, очков и капюшона. Волосы были собраны в аккуратный узел и обернуты коротким шарфом в синюю полоску. В одной руке у человека был чемоданчик, а в другой она ловко удерживала две бутылки воды. Женщина села в то кресло, где обычно сидела Ценой страданий, и принялась вынимать из чемоданчика разные вещи – бумаги, планшет, что-то электронное, ручки. Когда она вопросительно наклонила голову в сторону Ноны, та вздрогнула, вдруг поняв, что это Ценой страданий – Ценой страданий без маски, с обнаженным лицом, впервые за все время, что Нона ее видела.

– Я тебя удивляю, Нона? – очень вежливо спросила она. – Мне кажется, мы на той стадии, когда пора отказаться от маскировки ячейки. Это полезно, но до определенного предела. Не думаю, что тебя так уж мучает вид моего лица.

– Зачем меня связали? – требовательно спросила Нона. – Зачем надели наручники на Камиллу? Почему в нас стреляли? Где Ангел? Вы нашли Пирру?

– Комедия ошибок. Приношу свои извинения, – ответила Ценой страданий. Нона заметила, что отблески света на ее волосах придали им приятный каштановый цвет, как у лоснящейся мышиной шкурки. Вероятно, она была немного старше Пирры. Черты лица у нее были резкие, нос – аристократический, с горбинкой, а тонкие линии морщин проступали даже под слоем пудры. Будь Нона в менее гадком настроении, она бы решила, что Ценой страданий симпатичная, но сейчас ей ничего не казалось симпатичным.

– Понимаю, что ограничения могут показаться несправедливыми, – добавила Ценой страданий, – пожалуйста, имей в виду, что ты очень сильно потрясла моих людей, а также ты – самое страшное существо, которое я видела за свою жизнь, так что это не должно стать сюрпризом.

Нона засомневалась.

– Я, наверное, извиняюсь. Только не похоже, чтобы ты жалела, что связала меня и Камиллу.

– Не стоит извиняться. Мы по-своему впечатлены. Я имею в виду, что сейчас большинство людей не согласится находиться с вами в одной комнате. Это нормально. Они нам не нужны. Гект, как я говорила тебе вчера, это все оказалось не напрасно. Страсти призналась, что недавно ликвидировала большое подразделение крыла Мерва. Это нормально. Неправедная надежда не стал делать из этого истории. Он всегда так себя ведет, несмотря на потери. Он хочет какое-то время хранить это в тайне. В норме ваша встреча с Посланником, которого вы называете Ангелом, стала бы катастрофой, но я думаю, что мы сможем это пережить. Ей это не повредило. Я не думаю, что нам стоит обращать внимание на что, что Страсти стреляла в ее присутствии, хотя, сделав это, мы все можем оказаться перед расстрельной командой. Мы оседлали волну. Давайте посмотрим, куда она нас принесет. Нона, ты действовала крайне впечатляюще. В Крови Эдема ценят кровь.

Большая часть ее слов прошла мимо Ноны.

– Ты вообще не отвечаешь на мои вопросы, – зло сказала она, – кто такая Ангел, ну в смысле Посланник?

– А это выше категории вашего денежного довольствия, – сказала Ценой страданий.

– Ты нам не платишь, – возразила Камилла.

– Нет. Маленькая шутка, – пояснила Ценой страданий, – вам достаточно знать, что у нее есть маленькая пожилая собачка, которая умеет лазить по деревьям.

– Ангел… важна? – спросила Нона.

– Ангел – это Кровь Эдема, – ответила Ценой страданий, но не стала уточнять, – в ретроспективе кажется, что не стоило держать Ангела рядом с тобой или даже в одном городе. Если класть все яйца в одну корзину, проблемы начинаются, когда на эту корзину кто-то садится. Но как можно это предсказать? Так или иначе, мы вернулись. Меня назначили ответственной за следующий ход, а Неправедная надежда задвинут назад… временно.

– И что это значит? – спросила Камилла.

– А это значит, что ты мне нужна, Гект.

– Тогда сними эти гребаные наручники у меня с ног.

– Как только будет можно. Они не позволили мне оставить вас двоих в одной комнате без них. Как я и говорила, они впечатлены ею, но и очень испуганы. Дома отправили на переговоры ликтора, и вдруг возникаете вы – одна способна пережить пулю в мозгу, а вторая владеет некромантией в полной мере! Некромантией, о которой я не знала! Если бы ты сказала мне, Гект, мне удалось это раскрутить. Мы бы придумали что-то вместе.

– Ты не контролируешь своих людей? – спросила Камилла.

– Я не могу требовать от них терпеть невозможное. Я не тиран. Я осуществляю контроль, которого вы не видите. Например, этот ваш с Ноной роман… о нем еще не знают в других ячейках, а остальная часть Ктесифона пока им не скажет. Пока что это семейное дело, и наши надежды и внимание сосредоточены на другом.

Нона не успела даже взглянуть на ноги Камиллы и снова разозлиться, Камилла сделала ледяное лицо, а на столе перед Ценой страданий что-то запищало. Она посмотрела на маленький складной экранчик и сказала:

– Девять утра. Она на месте. Достоверно.

Девять? Как долго Нона спала? Как мало спала Кэм? Посмотрев на Камиллу, она увидела, что ее лицо застыло, как бетон на работе Пирры.

– Это ваш последний шанс, – бесстрастно сказала Камилла, – отзовите ее.

– Это единственный шаг, который мы считаем возможным сделать, он срочный, – заявила Ценой страданий, – она вызвалась добровольцем. Нам нужен кто-то внутри. Без информации мы не сможем двинуться на казармы и найти проход. Она, пожалуй, единственный человек, для которого это не станет самоубийством. Она сама это сказала.

– Тебе следовало спросить, почему она так сказала, – уточнила Камилла. – Я могла бы пойти. Я гражданка Девяти домов.

– После последних восьми часов? Нет уж. По-своему ты тоже слишком важна. Мне нужно, чтобы ты все слышала. Чтобы ты перевела нюансы. А ей нужно, чтобы ты оставалась здесь, иначе ее план не сработает, хотя она и сказала, что сделает все сама. Она сказала, что ею можно пожертвовать, а тобой нет. Мы с этим согласны.

– Тебя переиграли, – сказала Камилла.

Ноги Ноны ослабли. Она рухнула в кресло, и Ценой страданий довольно изящно толкнула в ее сторону одну из бутылок с водой. Нона неуклюже ее перехватила и с удовольствием почувствовала прохладу пластика. Прижала бутылку к щеке и лбу. Она все еще обливалась потом.

– Послушай меня, – сказала Камилла, – отзовите ее. Она не сможет этого сделать.

– Лейтенант Корона знает, что делает, – спокойно возразила Ценой страданий, хотя Нона не была бы так спокойна при виде гримасы Камиллы. Она сделала такое же лицо в тот раз, когда Пирра позволила Ноне выкурить сигарету, и Нона случайно съела половину.

– Я уже много раз тебе говорила. Выходит так на так. Вчера голосовали за то, чтобы подложить в казармы бомбу и надеяться, что Ианте Набериус этого не переживет. Есть ощущение, что мы должны сыграть агрессора. Кровь Эдема очень хорошо умеет обороняться, не двигаясь вперед, постоянно отступать. Мы слишком многим обязаны Уэйк, чтобы продолжать играть в эту игру. Корона это понимает. Я думаю, она рассчитывает на победу… и теперь мы знаем, насколько велик выигрыш.

Камилла подошла к столу, звякнув цепью. Она приняла позу, которую часто видела Нона: руки скрещены, голова немного наклонена, выражение лица такое, которое у Ноны ассоциировалось со взлетом. Это была поза Паламеда, и на мгновение Ноне показалось, что это и есть Паламед, но это было не так. Это Камилла пыталась быть Паламедом.

– Послушай меня, – каждое слово падало, как камень в пруд, – это ловушка. Это не даст тебе информации. Это не даст тебе того, что ты зовешь ключом. Ты отпустишь ее туда одну, и она никогда не выйдет. Она собирается сдаться, а не сражаться.

Это был очень длинный для Камиллы разговор. Ценой страданий слегка нахмурилась и сказала:

– Я не могу поверить, что эта девушка убила собственную сестру-близнеца.

– Убила? – переспросила Камилла.

Маленькое электронное устройство снова запищало. Ценой страданий нажала кнопку, и динамики по углам коротко скрежетнули. Ценой страданий сделала универсальный жест, призывая Камиллу замолчать.

– Передаю. Мю на позиции. Снайперы готовятся на случай, если что-то пойдет не так. Стрелять лучше в голову. Прикрывайте Трою, если это возможно, но нам приказано стрелять, несмотря ни на что.

– Отзовите ее, – повторила Камилла, и впервые в ее голосе прозвучало отчаяние, – Корона не сможет ей солгать.

Ценой страданий посмотрела на нее, и на мгновение Ноне показалось, что она согласится. Без очков и маски читать ее было гораздо легче. Глаза ее, каре-зеленые с ресницами, чуть тронутыми черной тушью – очень роскошно по меркам Ноны, – эти глаза оставались бесстрастными, так что смотреть стоило на губы. Мгновенное колебание выразилось в поджатии губ. Потом прошло. Ценой страданий ткнула кнопку и сказала:

– Смотрите на площадь. Толпу сдерживают? Пусть ополчение их отвлекает. Не хочу, чтобы шальная пуля зацепила машину или кого-нибудь на выходе из здания… да… нет, оставим только звук, система не выдерживает нагрузки. Да. У вас есть приказ.

Камилла привалилась спиной к стене. Закрыла глаза и наклонила голову. Челка, которую давно пора было стричь, свесилась на глаза. Ценой страданий положила ресивер, потыкала кнопку, и звук в динамиках оборвался. Нона отвинтила крышку с бутылки и сделала большой глоток воды, смывая с языка кисловатый привкус.

Она чуть не выпрыгнула из собственной шкуры, когда динамики вдруг взревели звуками дороги, когда отчаянно засигналила машина, требуя ее пропустить. В динамиках трещало. Кто-то дышал тяжело и слишком быстро. Двигатель звучал так, будто Нона стояла прямо в нем. Но при этом слышно было все, даже как снаружи кто-то хватается за колесо. Кричали люди. Послышался металлический грохот, а потом возмущенный шепот Короны:

– Хватит в меня кидаться, придурки.

Ее голос и дыхание не совпадали друг с другом. Все было преувеличенно громким и странным. Колеса перевалили через что-то, въехали на новое покрытие.

– Я внутри, – сказала Корона, и раздался щелчок – выключилось зажигание. Дверь машины открылась с грохотом разорвавшейся бомбы. Сапоги Короны застучали по земле. Крик отдалился, но по-прежнему звучал на фоне.

Его прервал далекий голос, приказавший на языке Домов:

– Ни шагу дальше.

Голос Короны, куда громче и ближе:

– Я безоружна! Безоружна! Я гражданка Девяти и прошу права святилища во имя Третьего дома, во имя Императора Неумирающего! Ради бога, в меня целится снайпер!

Наступила абсолютная тишина. Голос Короны из испуганного стал раздраженным:

– Я Коронабет Тридентариус, кронпринцесса, наследница Третьего дома. Моей матерью была Виолабет Тритос, моя сестра – ликтор, и мои мозги сейчас разлетятся по плитке, если вы не соизволите дать мне проехать.

Раздался еще один лязг. Что-то открылось и закрылось. Кто-то хрипло сказал:

– Коронабет Тридентариус мертва уже более года. Садись в машину, разворачивайся и уезжай, – но другой голос, еще слабее, возразил:

– Да ты посмотри на нее.

Корона отчаянно сказала:

– Моя сестра находится на территории Когорты. Она сможет меня опознать. Скорее.

– Ты же понимаешь…

– Я понимаю, лейтенант… лейтенант, верно? И поэтому прошу позвать Ианту. Мою сестру! Она сможет опознать меня или мое тело, как вы решите! Вытащите меня из этой толпы!

Наступила еще одна пауза. Дыхание Короны стало намного мягче, менее напряженным, менее странным. Послышались треск и удары, которые Нона не смогла узнать. Она сделала еще глоток воды и посмотрела на Ценой страданий, которая держала одну руку на своем экранчике, как на спусковом крючке. Посмотрела на Камиллу. Та закрыла глаза и медленно переносила вес с одной ноги на другую – так медленно, что цепь даже не звенела.

Послышался далекий крик. Снова лязг. Голоса, которые Нона не разобрала. Потом наступила тишина, слившаяся из этого фонового шума, бессмысленных слипшихся друг с другом звуков. Еще один далекий звон. А потом Корона сделала самый длинный вдох, который Нона слышала в своей жизни.

– Корона, – крикнул кто-то новый. Нона уже слышала этот голос во время трансляции. Шаги, переходящие в бег. Что-то врезалось в Корону. Беспорядочные звуки – шорох ткани, всхлипывания, помехи в эфире, и Корона, совсем не похожая сама на себя, и второй голос, говорящий одновременно с ней:

– Не трогай меня. Не прикасайся ко мне.

– Тихо, милая, тихо. Мы здесь. У нас все в порядке. Я нашла тебя, дорогая.

– Господи, ты такая холодная. Он такой холодный.

– Он мертв, дорогая. Я здесь, внутри. Прости, прости меня.

– Как ты могла? Как ты могла?

– Пожалуйста, прикоснись ко мне. Я умру.

– Я тебя люблю. Я люблю тебя, я люблю тебя, я так скучала по тебе. Пожалуйста, окажись настоящей.

– Я настоящая… мы настоящие.

– Господи, Ианта, – сказала Корона, и ее голос снова изменился, – это отвратительно. Ты посмотри на него. Я тебя ненавижу.

– Нет, не ненавидишь. Ты всегда так говоришь. Не плачь, милая. Не смей плакать, когда я не могу плакать с тобой. Это нечестно. А я не могу плакать, если только не поработаю над слезными протоками вручную. Ты только посмотри на себя… ты такая красивая, даже с этими дерьмовыми побрякушками и секущимися концами. Заклепки, милая? Серьга для похудения?

Корона икала, рыдала и смеялась одновременно:

– Не смей. Не говори как Бабс.

– Ты сама знаешь, я всегда говорила как Бабс, за исключением тех случаев, когда Бабс говорил как я. Мы были честны.

– Иди сюда, любовь моя, – сказал голос, и рыдания Короны стали тише, а потом вообще прекратились.

Через некоторое время Корона сказала:

– Откуда ты узнала, что я здесь?

– А я не знала, – ответил другой голос, – сейчас мои люди прочесывают еще три планеты в поисках тебя. Я никогда не думала, что ты окажешься здесь. Боже, какой кошмар! Он решит, что я сделала это специально. А я ни в чем не виновата. Как ты оказалась на этом жалком астероиде, милая?

– Это длинная история.

– У меня полно времени. Ну давай же. Давай поговорим внутри. Да вылезай из машины, это безопасно. Я сейчас не совсем в форме, так что мне нельзя наружу. Давай скорее.

Икота утихла, и Корона настойчиво сказала:

– Нет. Мне нужна машина. Ианта… Ианта, мне нужна твоя помощь.

– Что угодно, но заходи внутрь.

– Нет, погоди.

Снова звон. Шаги. Открывающаяся дверца машины. Другой голос, нежный, но даже не пытающийся скрыть отвращение.

– Да ты издеваешься.

– Ей нужна твоя помощь, – сказала Корона.

Камилла подняла голову.

– Я полагала, что она покинула эту юдоль скорбей, – недовольно ответил другой голос.

– Харрохак тебе не говорила?

Голос стал холодным и жестким, как кубик льда.

– Харроу… что? Когда ты говорила с Харроу?

– Просто помоги мне затащить Юдифь внутрь. Вы должны помочь ей. Седативный эффект скоро пройдет. Ианта, ты единственная. Ианта, не смотри на меня так. Если будешь так на меня смотреть, я уйду. Хочешь меня, бери и ее, ясно?

Другой голос протянул с явным отвращением:

– Юдифь Дейтерос? Юдифь-дни-рождения-в-календарике-Дейтерос? Серьезно?

– Это синее безумие, Ианта, она не может…

– Юдифь Дейтерос, из-за которой ты при игре в «Женись, убей, реанимируй» говорила «реанимируй», потому что никто не мог понять разницу? Эта Юдифь Дейтерос?

Ценой страданий постучала по экранчику, нажала кнопку и коротко велела:

– Проверяйте подвал. Где охрана? Кто следит?

В динамиках Корона говорила:

– Я не могу… не могу просто дать ей умереть. После того, как умерли все остальные.

– Господи, дорогая, просто забудь. Никого не волнует Юдифь Дейтерос. Серьезно, в мои планы не влезает никакая Юдифь Дейтерос. Она окончательно сбрендит еще до ухода номера Седьмого. Ее приятнее убить. Две трети некромантов казарм уже мертвы. Осталось всего несколько человек, и вчера мне пришлось уложить троих, которые уже совершенно не соображали, а они выглядели значительно живее, чем Дейтерос. Прекрати так на меня смотреть. Как тебе мой наряд?

– Плохо, – холодно ответила Корона, – в белом у Бабса бледный вид.

– Подожди, пока не увидишь в этом меня.

– Да уж наверное.

– Я же говорю, перестань так на меня смотреть, – томно произнес голос, – да ладно, Корона, ты дуешься, а мне плевать. Я же теперь ликтор. Я видела, как сказали бы поэты, некоторое дерьмо. Я правда думаю, что тебе следует позволить мне ее усыпить. Я знаю, что ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что можешь вернуться домой только победоносным героем. Ты ошибаешься. Во-первых, никому нет никакого дела до Юдифи, а во‐вторых, наш с тобой день рождения уже объявили государственным праздником. Не день «вступления в ликторство возлюбленной дочери Третьего дома», а день «безвременно ушедшей дорогой Коронабет». Когда я услышала, то чуть со смеху не умерла. Тебе неприятно, милая? Я не хотела.

– Ианта, пожалуйста, – тихо сказала Корона, – я столького не понимаю. О тебе. О том, что произошло. О Гидеон.

– То есть ты запомнила ее имя, – недовольно сказал голос.

– Я несколько месяцев провела в шаттле с ее телом. Я хочу знать, что происходит.

– Объяснять придется многое.

– Ты позволишь мне войти или прогонишь?

– А это зависит от тебя, дорогая.

– Ты о чем?

– То, что я использую Бабса как марионетку, еще не значит, что у меня нет ресурсов, – сказал голос, – я же ликтор. Да, несколько марионеток – это больно. Надеюсь, эксперт по достоинству оценит мою работу. Я не слепая, Корона. Моя милая золотая девочка в этой грубой куртке… и серьгах. Отдам ему. Он сказал, серьги или ожерелье.