Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 211 (всего у книги 341 страниц)

8
Аньян, Северная Хэнань, двенадцатый месяц

Оюан молча ехал рядом с Эсэнем, приближаясь к дворцу Великого князя Хэнань. В зимнее время они обычно вели военные действия, и теперь сельская местность под покровом снега казалась им странной. Земельный удел Великого князя Хэнань раскинулся на плодородных равнинах вокруг древнего города Аньян. Фермы, гарнизоны и военные конюшни усеяли его пространство до самых гор, отмечающих границу между провинцией Хэнань и ее западной соседкой, Шаньси. Эти земли подарил прадеду Эсэня один из самых первых ханов Великой Юань. Несмотря на то что старый монгольский воин неожиданно стал владельцем дворца, он упорно продолжал жить в традиционной юрте в саду. Но в какой-то момент дед Эсэня переехал во дворец, и с тех пор монголы вели жизнь, почти неотличимую от жизни оседлых наньжэней, которых презирали.

Их появление у ворот вызвало бурную деятельность. Слуги дворца бросились к ним со сдержанной энергией стаи выпущенных голубей. Взглянув поверх их голов, Оюан заметил стоящего во дворе человека, старательно прячущего руки в рукава. Сгусток неподвижности среди хаоса, внимательно наблюдающий за происходящим. По своей привычке этот человек держался в стороне: его вычурная шелковая одежда выделялась, как хурма на покрытой снегом ветке. Вместо монгольских кос он носил волосы, собранные в узел на макушке. Единственной уступкой монгольской моде была соболиная накидка, но, возможно, даже она была данью холоду.

Когда Оюан и Эсэнь спешились и вошли во внутренний двор, второй сын князя Хэнань улыбнулся брату одной из своих медленных, кошачьих улыбок. Кровь странно смешивалась в полукровках. Несмотря на монгольские глаза, лицо господина Ван Баосяна было узким, с длинным носом исчезнувших аристократов Хинсай, южного города, когда-то называвшегося имперским Линьанем. Так как, разумеется, второй сын Великого князя Хэнань фактически был не его сыном, а сыном его сестры, рожденным от давно умершего и давно забытого мужчины, память о котором осталась только в его имени.

– Приветствую, брат, мы давно скучаем по тебе, – обратился господин Ван к Эсэню. Когда он выпрямился после не слишком низкого поклона, Оюан увидел его довольную кошачью усмешку. В культуре воинов, которые свысока смотрели на ученых, ученому, естественно, приятно видеть потерпевших поражение воинов, вернувшихся домой с позором. Господин Ван неторопливо, явно желая вызвать раздражение, вынул из рукава сложенный документ и протянул его Эсэню.

– Баосян, – устало произнес Эсэнь. Его лицо осунулось, пока они возвращались. Тяжесть поражения давила на него, и Оюан видел, что его страшила предстоящая встреча с Великим князем Хэнань, хотя и, возможно, не так сильно, как Оюана. – Ты хорошо выглядишь. Что это?

Его брат заговорил лениво, хотя выражение его глаз вовсе не было ленивым:

– Отчет.

– Что?

– Отчет о количестве людей, оборудования и материалов, израсходованных твоим любимым генералом в этой кампании и потраченных на них средствах твоих владений. – Господин Ван бросил на Оюана недружелюбный взгляд. С самого детства он завидовал привилегированному положению Оюана и вниманию к нему Эсэня. – Твои военные кампании становятся затратными, дорогой брат. Если так будет продолжаться, не знаю, сколько еще времени мы сможем их финансировать. Ты не думал о том, чтобы больше времени уделять соколиной охоте?

– Как ты мог успеть составить отчет? – в отчаянии спросил Эсэнь. Господин Ван был счетоводом провинции, эту обязанность он взял на себя несколько лет назад. Все знали, что он сделал это для того, чтобы досадить Великому князю Хэнань, который презирал все, связанное с бюрократией, но никто не мог обвинить господина Вана в том, что он не вникает во все детали работы администрации. – Даже я еще не получил полного отчета! Тебе обязательно иметь повсюду своих проклятых щелкунов на счетах?

Господин Ван холодно ответил:

– Действительно, кажется, многие из них погибли во время переправы через реку, ниже по течению от дамбы, известной своей ненадежностью, после нескольких недель сильных ливней. Не могу представить себе, что заставило их попытаться это сделать.

– Если бы ты постоянно не присылал своих людей под видом моих солдат, они бы не погибли!

Брат бросил на него презрительный взгляд:

– Если бы убытки регистрировались только после того, как ты вернулся домой, они не были бы достаточно точными и не приносили пользы. А если бы все знали, кто отвечает за подсчет, разве не попытались бы подкупить этих людей? Еще до того, как ты выступил бы в поход, все снаряжение уже продали бы, а выручку положили в свои карманы. Может, ты и сражаешься ради славы нашей империи Великой Юань, но будь уверен, твои люди предпочитают получать прибыль. Этот метод более эффективен.

– Внедряешь шпионов, – сказал Эсэнь. – В мою армию.

– Да, – ответил господин Ван. – Когда сделаешь свои подсчеты, обязательно представь мне все расхождения в цифрах. – Он помолчал, и на мгновение Оюан заметил трещину в этом притворном налете удовлетворения. – Но прежде наш отец, Великий князь Хэнань, просил передать, что он примет нас всех в своем кабинете в час Обезьяны. Надо же, я в первый раз за много месяцев его увижу! Обычно это удовольствие мне недоступно. Как я рад, что ты так рано вернулся, брат.

Он быстро удалился, плащ развевался у него за спиной.

Когда Оюан вошел в кабинет Великого князя Хэнань, он увидел, что Эсэнь и господин Ван стоят неподвижно перед своим отцом, а тот гневно взирает на них со своего кресла на возвышении.

Великий князь Хэнань, Чаган Тэмур[25] 25
  Военачальник династии Юань.


[Закрыть], был коренастым старым воином с лягушачьими щеками, борода и косы которого уже приобрели серо-стальной цвет, соответствующий его имени[26] 26
  Тэмур – железо.


[Закрыть]. Он занимал вторую по важности должность в военном командовании империи Великой Юань и подчинялся только Главному советнику, который командовал армиями столицы. Большую часть жизни Чаган лично возглавлял борьбу с мятежниками юга, и его боевой дух не уступал боевому духу любого монгола, рожденного в степях. Даже выйдя в отставку, он прочно держался в седле и на охоте проявлял азарт, свойственный человеку на десятки лет моложе него. Неудачники, слабаки и наньжэни не вызывали у него ничего, кроме презрения.

Раздраженный взгляд Великого князя Хэнань упал на Оюана. Губы его побелели от гнева. Оюан поклонился и сдержанно произнес:

– Мое почтение, высокочтимый Князь.

– Значит, вот чем бесполезное создание платит семье, которая так много сделала для него! Ты лишил меня десяти тысяч воинов и завоеваний целого сезона и смеешь показываться мне на глаза и стоять при этом? На колени, или я поставлю ногу на твою голову и заставлю тебя ее опустить!

Сердце Оюана забилось сильнее, чем когда-либо во время боя. Его ладони вспотели, а тело захлестнуло болезненное ожидание схватки, и одновременно горло перехватило от усилий сохранить самообладание. Он чувствовал, что задыхается от напряжения. После секундного колебания он опустился на колени и прижался лбом к полу. Все шестнадцать лет службы в доме Великого князя Хэнань Оюан никогда не забывал, что этот дом сделал для него; это воспоминание он ощущал как свою собственную изувеченную плоть. Он вспоминал об этом при каждом ударе сердца.

– Когда мой сын пришел и попросил меня сделать тебя генералом, я позволил глупой юношеской привязанности поколебать здравость моих суждений. – Чаган встал, подошел к Оюану и остановился над ним. – Генерал Оюан, последний из рода предателей Оюанов. Дня меня остается загадкой, как мой сын, во всех других вопросах разумный, мог подумать, будто от евнуха можно ожидать чего-то хорошего и достойного! От человека, который готов был согласиться на что угодно, каким бы позорным и трусливым ни был этот поступок, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь. – Несколько секунд в комнате слышалось только хриплое дыхание старика. – Но Эсэнь был молод, когда я создал тебя. Возможно, он забыл подробности. Я не забыл.

Кровь стучала в голове Оюана. Ему казалось, что он окружен вспышками света, что огни ламп одновременно наклонились, и от этого комната закачалась, как будто его поразил приступ лихорадки, лишающей рассудка. Он был почти рад, что стоит на коленях и не может упасть.

– Ты помнишь, не так ли? Как твой предатель-отец посмел поднять восстание против нашей империи Великая Юань, и его привезли в Ханбалик, где Великий Хан казнил его своей собственной рукой. Как после этого Великий Хан приказал уничтожить всех мужчин семьи Оюан до девятого колена, а женщин и девочек продать в рабство. Так как твоя семья была родом из Хэнань, выполнять приговор пришлось мне. Вас всех привезли ко мне. Мальчиков еще с волосами, не собранными в пучок, стариков, в которых осталось всего три вздоха жизни. И все они с честью приняли свою судьбу. Все, кроме тебя. Ты так боялся смерти, что был согласен покрыть позором память своих предков, когда головы твоих братьев, дядюшек и двоюродных братьев уже лежали на земле рядом с тобой. О, как ты рыдал и умолял пощадить тебя! А я… я проявил милосердие. Я оставил тебе жизнь.

Чаган поддел носком сапога подбородок Оюана и приподнял его голову. Глядя снизу вверх на ненавистное лицо, Оюан вспоминал милосердие Чагана. Милость настолько жестокую, что любой другой дал бы скорее убить себя, чем вытерпеть ее. Даже будучи ребенком, рыдающим в крови своих родных, он понимал, какую жизнь сулит ему такой выбор. Это правда, он умолял сохранить ему жизнь. Но не потому, что боялся смерти. Оюан был последним сыном в своей семье, он был последним носителем ее имени. Оскверненный и опозоренный, он жил и дышал ради одной-единственной цели.

Отомстить.

Шестнадцать лет он хранил глубоко в себе эту тайну, эту цель, ждал подходящего момента. Он всегда надеялся, что после долгих размышлений найдет способ ее осуществить. Но сейчас, стоя на коленях у ног Чагана, он просто понял. Именно в этот момент все начинается. И со странной ясностью, которая приходит к человеку во сне, перед его глазами пронеслась вся оставшаяся ему жизнь, посвященная этой цели, очерченной четко, как узор созвездий. Он отправляется в путешествие, чтобы вернуть себе честь, и предвкушение его конца было одновременно самым сладким и одновременно самым ужасным ощущением, которое он когда-либо испытывал. Самая ужасная часть этого путешествия вызвала в нем такую глубокую ненависть к себе самому, что он на мгновение увидел себя таким, каким его видели другие: не человеческим существом, а презираемой всеми оболочкой, не способной дать миру ничего, кроме боли.

Чаган опустил ступню, но Оюан не склонил голову. Он смотрел на Чагана таким же взглядом, как и тот на него. Чаган произнес тихо и грозно:

– Мое милосердие исчерпано, генерал. Жить опозоренным и покрыть позором собственных предков – это одно. Но опозорить Великую Юань – это совсем другой масштаб провала. Ты не считаешь, что должен заплатить за него своей жизнью?

Но тут внезапно между ними оказалось тело другого человека, и это разорвало напряжение с такой силой, что Оюан дернулся словно от пощечины. Эсэнь произнес резко и решительно:

– Поскольку он мой генерал, то это мой провал. – Он опустился на колени. Когда он прижался лбом к полу у ног Чагана, его затылок между косами показался Оюану таким беззащитным, что ему захотелось нежно положить на него ладонь. – Отец, это я заслуживаю наказания. Накажите меня!

Чаган ответил со сдержанной яростью:

– Я потворствовал тебе, Эсэнь, в твоем выборе генерала. Поэтому да, ты должен за это ответить. И какое наказание следует тебе понести? Должен ли я по примеру наших предков изгнать тебя из клана и отправить скитаться по степи, пока ты не умрешь в одиночестве от позора?

Оюан чувствовал напряжение Эсэня. Такое редко, но случалось в монгольской культуре: семья убивала одного из своих членов в наказание за то, что он уронил честь клана. Для Оюана, который всю свою жизнь терпел ради возможности отомстить за семью, такой обычай был настолько чуждым, что он его не понимал. Он не знал, что сделает, если Чаган убьет Эсэня.

А потом буря утихла. Они почувствовали это еще до того, как Чаган снова заговорил. Более мягким тоном он сказал:

– Если бы ты был кем-нибудь другим, я бы так и сделал. Эсэнь, ты не только навлек на меня неприятности, но и опозорил.

– Да, отец, – быстро и покорно ответил Эсэнь.

– Тогда мы поговорим о том, как исправить это положение. – Чаган бросил на Оюана неприязненный взгляд: – Ты уходи. – Несмотря на то что он перевернул всю жизнь Оюана вверх дном и заставил его начать движение к осуществлению его цели, для него это ничего не значило. Он понимал внутреннее состояние Оюана не больше, чем душевные переживания собаки или лошади.

Оюан ушел. Его ладони и ступни стали липкими от пота, и он чувствовал себя более обессиленным, чем после боя. Тело привыкает к физическим нагрузкам, особым звукам и ощущениям и даже к физической боли. Но, как ни странно, к позору привыкнуть невозможно: каждый раз больно как в первый.

Эсэнь, по-прежнему распростертый на полу, слышал, как ушел Оюан. Перед его мысленным взором все еще стоял образ, вызывающий боль: его гордый генерал, пригнувший голову к полу, побелевшие от напряжения ладони упираются в пол по обеим сторонам от тела. Вопреки утверждениям отца, Эсэнь все помнил. Только в его воспоминаниях это произошло с кем-то другим. Оюан стал настолько неотъемлемой частью его жизни, что казался лишенным того прошлого, которое не было частью их общего с Эсэнем. Только теперь он был вынужден вызвать в памяти настоящие события и признать, что Оюан и тот ребенок – один и тот же человек.

Стоящий над ним отец вздохнул:

– Встань. Что нам необходимо для того, чтобы одержать победу над мятежниками в следующем сезоне?

Эсэнь встал. Ему не следовало снимать доспехи. Оюан свои не снял, явно желая, чтобы между ним и гневом Великого князя Хэнань было как можно больше металла. И, наверное, даже это не помогло. Воспоминание о страшном, пустом выражении лица Оюана заставляло Эсэня чувствовать себя так, словно это ему нанесли глубокую рану, а позор Оюана был его позором.

Он сказал отцу:

– От катастрофы пострадали только боевые части. Наша тяжелая кавалерия в порядке. Треть легкой кавалерии потеряна, но если ей придать хотя бы тысячу воинов и коней, она сможет действовать и так. Три пехотных батальона можно объединить в два. Этого должно быть достаточно для победы над Красными повязками в следующем сезоне.

– Итак: тысяча опытных и вооруженных кавалеристов. А командиры?

– Мы потеряли трех: двух из пехоты и одного из легкой кавалерии.

Чаган это обдумал, потом бросил недовольный взгляд на Баосяна. Эсэнь почти забыл, что он здесь. Теперь его брат чопорно произнес:

– Не требуйте этого от меня, отец.

– Ты смеешь так со мной разговаривать?! Я слишком долго был к тебе снисходительным, разрешал тратить время на бесполезные вещи. Давно пора тебе начать выполнять свой долг как сыну нашей семьи. Теперь я говорю тебе: когда армия твоего брата снова выступит в поход, ты присоединишься к ним в качестве командира батальона.

– Нет.

Воцарилась грозная тишина.

– Нет?

Баосян презрительно улыбнулся:

– Не считая того, что смешно считать, будто командиру необходимо всего лишь быть по крови монголом, я администратор этой провинции. Я не могу просто уехать. Или вы предпочитаете, чтобы механизм работы вашего поместья и всей этой провинции остановился со скрежетом в руках некомпетентных и продажных людей? Несомненно, это привлечет к вам внимание Великого Хана. Не говоря уже о еще одном поражении, так как, конечно, вашим воинам не на чем будет скакать в бой, не будет зерна для их семей…

– Хватит! – оборвал его Чаган. – Ван Баосян, сын этого дома! Ты готов позволить брату выступить в поход одному, пока ты будешь считать налоги в своей конторе, как трусливый пес-манцзи? Хотя этот генерал-неудачник и кастрированное животное, он, по крайней мере, сражается, как мужчина! А ты готов отказаться от своих самых главных обязанностей? – Он стоял, тяжело дыша. – Ты меня разочаровал.

Баосян презрительно скривил губы:

– А когда я вас не разочаровывал?

На мгновение Эсэню показалось, что Чаган сейчас ударит Баосяна. Затем он взял себя в руки и крикнул так громко, что услышали слуги в коридоре за дверью:

– Вызвать сына генерал-губернатора Болуда!

Вскоре вошел Алтан, все еще в доспехах. Его лицо повеселело, когда он увидел царящую в комнате напряженность.

– Мое почтение глубокоуважаемому Великому князю Хэнань.

Чаган кисло смотрел на него:

– Алтан, сын Болуд-Тэмура. Ваш отец, генерал-губернатор Шаньси, давно объединился с нами против этих мятежников, сражающихся с империей Юань.

– Это правда, достопочтенный Князь.

– Учитывая наши недавние потери, я прошу у вашего отца одну тысячу воинов, способных сражаться в легкой кавалерии, со своими конями и оружием. Я позабочусь о том, чтобы при дворе Великого Хана ему воздали должное за его заслуги, когда мы победим мятежников в наступающем сезоне. Алтан склонил голову:

– Вы получите воинов.

– Моя семья благодарит вас. Я понимаю, что ваш отец не нуждается в новых сокровищах, но мне доставит удовольствие вознаградить вас лично за службу в доказательство нашего расположения. Я дарю вам земли из моего собственного владения. Я отдаю все земли и личные хозяйства, лежащие между Аньяном и северной рекой, в полное ваше распоряжение. – Все знали, что эти земли были частью владений, обеспечивающих резиденцию Баосяна.

Лицо Алтана выразило удивление и удовлетворение:

– Великий князь Хэнань очень щедр.

– Можете идти. – Голос Чагана стал мрачным. – Вы все.

Эсэнь, Алтан и Баосян ушли в угрюмом молчании. Эсэнь уже наполовину спустился по лестнице резиденции отца и только потом заметил, что рядом с ним уже нет Алтана и Баосяна. Оглянувшись, он увидел, что Баосян с отвращением смотрит на руку Алтана, лежащую на его локте. Он сделал движение, как будто хотел ее сбросить, но Алтан с усмешкой приложил силу, чтобы ее удержать.

– Кузен Баобао, позволь мне поблагодарить тебя за этот царский подарок. – Он насмешливо подчеркнул детское прозвище кузена на языке хань. И продолжал с удовольствием: – Но как странно думать, что ты предпочел отдать свои земли, но не выполнить долг мужчины. Тебе, может быть, даже придется продать книги, чтобы заплатить слугам! Я думал, подобная перспектива поможет преодолеть твое нежелание, но вижу, что ошибся. Значит, это правда, что ты забыл, как натягивать тетиву лука? Или твоя мать никогда не учила тебя должным образом, она была слишком занята тем, что служила шлюхой варвара-манцзи…

Другой на его месте за такое оскорбление полез бы в драку. Даже Эсэнь, мать которого не оскорбили, открыл было рот, чтобы дать отпор. Но Баосян просто выдернул свою руку, окинул Алтана и Эсэня ненавидящим взглядом и, широко шагая, пошел прочь.

Эсэнь выждал несколько дней – достаточно, чтобы страсти остыли, – а потом отправился на поиски брата. Резиденция Баосяна в дальнем крыле дворца одновременно служила канцелярией администрации провинции. Длинная очередь крестьян ждала снаружи, когда кто-нибудь выслушает их разнообразные жалобы. Внутри мелкие чиновники, почти все из касты сэму[27] 27
  Одна из четырех каст, основанных династией Юань; к ней относятся выходцы из Центральной и Западной Азии.


[Закрыть], с болтающимися у поясов медными и серебряными печатями, деловито сновали туда-сюда по мощеным дворам дворца.

Слуги направили его в дальний павильон. Это было помещение, идеально соответствующее вкусу брата, то есть совсем не подходящее Эсеню. На стенах висели пейзажи, некоторые из них написал сам брат. Письменный стол гнулся под тяжестью массы сохнущих образцов каллиграфии, часть их была сделана монгольским письмом, а остальные – излишне усложненными местными иероглифами, которые Эсэнь так и не потрудился выучить.

Его брат сидел в центре комнаты вместе с парой монгольских купцов. Стол между ними был усеян остатками плодотворной беседы: чашками, шелухой семечек, крошками. Они говорили на мягком языке побережья, которого Эсэнь не понимал. Увидев его, они вежливо прервали разговор.

– Наше почтение, господин Эсэнь, – сказали они на ханьском языке. Поклонились, встали и ушли, извинившись.

Эсэнь смотрел им вслед.

– Зачем ты тратишь время на купцов? – спросил он по-монгольски. – Наверняка один из твоих чиновников может поторговаться с ними вместо тебя.

Баосян приподнял густые прямые брови. Тонкая кожа у него под глазами посинела, будто его били. Хотя в студии было тепло, он носил многослойные одежды: под богатой верхней одеждой сливового цвета виднелся металлический блеск другой ткани. Такой цвет придавал его лицу искусственную теплоту.

– И поэтому ты ничего не знаешь о своих сторонниках, кроме того, что они приходят на твой зов. Ты все еще думаешь, что семья Чжан занимается всего лишь контрабандой соли? Их генерал оказался очень способным. Только недавно он отнял у анархистов большой участок фермерских угодий. Поэтому сейчас семейство Чжан контролирует не только торговлю солью и шелком, каналы и морские пути, но и все большую часть торговли зерном – и все это по поручению империи Великой Юань. – Он обвел рукой красивую мебель в комнате, покрытую желтым лаком. – Даже стул, на котором ты сидишь, брат, из Янчжоу. Любую силу, обладающую таким огромным размахом, надо принимать во внимание. И особенно если они на нашей стороне.

Эсэнь пожал плечами:

– В Шаньси есть зерно, в Корё[28] 28
  Государство на Корейском полуострове, появившееся в 935 году, после падения государства Силла.


[Закрыть] – соль. И, по общему мнению, Чжан Шичэн – совершенно бесполезный бездельник, который проводит свои дни, поедая хлеб и сахар, а ночи – с проститутками Янчжоу.

– Ну, это правда. И это имело бы значение, если бы он принимал решения. Но я слышал, что мадам Чжан – это сила, с которой надо считаться.

– Женщина! – покачал головой Эсэнь; это показалось ему забавным.

Слуги убрали стол и принесли еду. Несмотря на наказание, назначенное Великим князем Хэнань, пока не было никаких признаков, что оно повлияло на жизнь Баосяна. Суп из пресноводной рыбы, приправленный грибами и ветчиной, пшеничные булочки и салат из проса с курицей; столько овощных салатов, что Эсэнь и сосчитать их не смог; розово-красные полоски копченого ягненка, приготовленного по рецепту Восточной Хэнань. Эсэнь пальцами взял кусочек раньше, чем тарелку успели поставить на стол. Брат рассмеялся не очень добрым смехом:

– Никто не сражается с тобой за право поесть, ты, чревоугодник.

Баосян всегда ел палочками, подхватывая кусочки изящным, широким взмахом руки, напоминающим полет влюбленных ласточек.

Во время трапезы, рассматривая рисунки на стенах, Эсень сказал:

– Брат, если бы ты тратил на тренировку боя на мечах половину того времени, которое ты тратишь на книги и каллиграфию, ты стал бы вполне умелым бойцом. Почему ты упорно ведешь эту войну с нашим отцом? Разве ты не можешь просто попытаться положиться на него в том, в чем он разбирается?

В ответ он получил сердитый взгляд:

– Ты имеешь в виду то, в чем ты сам разбираешься? Если бы ты когда-нибудь потрудился выучить иероглифы, ты бы знал, что в книгах есть полезные вещи.

– Он не нарочно выступает против тебя! Как только ты выкажешь ему достаточно уважения и проявишь добрую волю, он с тобой помирится.

– Неужели?

– Да!

– Тогда ты еще больший глупец, если так думаешь. Никакое количество тренировок, как бы я ни старался, не поднимает меня до твоего уровня, мой дорогой идеальный брат. В глазах нашего отца я всегда буду неудачником. Но, как ни странно, несмотря на то что я «трусливый манцзи», я все же предпочитаю терпеть поражение на своих собственных условиях.

– Брат…

– Ты знаешь, что это правда, – прошипел Баосян. – Единственное, что я мог бы сделать, чтобы стать меньше похожим на такого сына, какого ему хочется, – это завести себе красивого любовника и сообщить всему дворцу, что он каждую ночь спит со мной.

Эсэнь поморщился. Хотя среди манцзи это и не было чем-то неслыханным, для репутации монгола не могло быть ничего хуже. Он смущенно сказал:

– В твоем возрасте большинство мужчин уже женаты…

– Тебе что, вода в мозги попала? Мужчины интересуют меня, несомненно, меньше, чем тебя, ведь ты проводишь в обществе этих твоих воинов, которые обожают героев, много месяцев. В обществе мужчин, которых ты лично обучал и формировал по своим стандартам. Тебе стоит только попросить, и они охотно пойдут на унижение ради тебя. – Тон Баосяна был жестоким. – Или тебе даже не пришлось бы просить? А, у тебя до сих пор нет сыновей. Неужели ты был так занят битвами, что твои жены забыли, как ты выглядишь? О да, тот твой генерал действительно очень красив. Ты уверен, что любишь его только как соратника? Никогда я не видел, чтобы ты падал на колени быстрее, чем тогда, когда отец решил устроить ему разнос…

– Хватит! – крикнул Эсэнь. И сразу же пожалел об этом, это была просто обычная игра брата. Он чувствовал, что у него начинает болеть голова. – Ты сердишься на отца, не на меня.

Баосян слабо улыбнулся:

– Неужели?

Выбегая в ярости из комнаты, он слышал смех брата.

Оюан вошел в палаты администрации провинции в поисках господина Вана, сжимая в кулаке сверток счетоводных отчетов. Его сразу же окружил неприятно пахнущий воздух бюрократической конторы: смесь запаха чернил, заплесневевшей бумаги и лампового масла. Это помещение представляло собой вызывающий клаустрофобию лабиринт из книжных полок и письменных столов, и мимо скольких бы закоулков он ни проходил, в каждом всегда сидел еще один чиновник, сгорбившийся над кипой бумаг. Оюан ненавидел здесь все. За последние годы руководства господина Ван власть этого учреждения значительно возросла, а чиновники размножились, как кролики. Теперь ничего невозможно было предпринять, не проставив по крайней мере трех печатей, не проконсультировавшись с костяшками на счетах, будто это афоризмы «Книги Перемен»[29] 29
  Гадательная система Древнего Китая.


[Закрыть], и не сделав запись в казнайчейских книгах. На каждого загнанного коня или потерянный лук должно быть дано объяснение, а получить им замену стало таким подвигом, что рыдали даже закаленные воины. А когда ты потерял десять тысяч человек, в два раза меньше коней и все их снаряжение, то даже думать об этом было страшно.

Несмотря на то что господин Ван был администратором провинции и аристократом, размер его письменного стола не превышал размеров столов прочих чиновников. Оюан стоял перед ним и ждал, когда его заметят. Господин Ван окунул кисть в чернила, не обращая на него внимания. Даже здесь, на его рабочем месте, его жесты были такими же искусственными, как у танцовщицы. Представление. Оюан распознал его, так как и сам разыгрывал представление. Он обладал маленьким телом и женским лицом, но он носил доспехи, говорил низким голосом, двигался быстро, и хотя люди видели его непохожесть, они реагировали на его поведение и его положение. Однако представление господина Ван выставляло напоказ именно его отличие от других. Он словно привлекал взгляды и нарочно вызывал презрение к себе. Будто ему нравилось страдать.

В конце концов господин Ван поднял глаза:

– Генерал.

Оюан сделал самый легкий поклон, который можно считать приемлемым выражением почтения, и вручил господину Ван счетоводные отчеты. Вид всех своих потерь, перечисленных на бумаге, он воспринимал как вызов. С новым приливом гнева он вспомнил о мятежном монахе. Став причиной его потерь и позорного выговора от Чагана, этот монах положил начало его движению к цели. Он не чувствовал к немуза это благодарности. Скорее, это походило на нарушение его прав. Похищение того, что он не был готов отдать. Не невиновности, а того состояния неопределенности, в котором он еще мог обманывать себя, считая, что возможно и другое будущее.

К удивлению Оюана, господин Ван отложил в сторону отчеты о потерях и снова занялся каллиграфией.

– Вы можете идти.

Поскольку Оюан знал характер господина Ван, он готовился к конфронтации. В отличие от усилий Великого князя Хенани, унижение от господина Ван лишь слегка его раздражало. В этом смысле их разговоры носили почти ритуальный характер, как будто они исполняли роли в пьесе, в которой оба обязаны были участвовать. Но ему, несомненно, грозило наказание самого господина Ван.

В тот момент, когда он поклонился и повернулся к выходу, господин Ван произнес:

– Вы столько лет этого желали, и вот Эсэнь наконец встал на колени ради вас. Вы получили удовольствие?

Вот оно. Похоже, он не смог устоять. Несмотря на понимание того, что в основе лежит ревность, Оюана охватило тошнотворное чувство незащищенности, когда нечто глубоко личное, в чем он не хотел признаться самому себе, вытащили из него на холод и уничтожили. Господин Ван, наслаждавшийся своей собственной болью, всегда знал, как ранить других.

Не дождавшись ответа от Оюана, господин Ван произнес с пониманием:

– Моего брата легко любить. Мир его любит, и он любит весь мир, потому что в этом мире все всегда складывалось для него как надо.

Оюан подумал об Эсэне, щедром, чистосердечном и бесстрашном, и понял, что сказанное господином Ван – правда. Эсэня никогда не предавали, не обижали и не презирали за то, каким он был, и именно поэтому его любили. И он, и господин Ван, они оба, каждый по-своему. Они понимали друг друга, потому что эта правда их связывала, два ничтожных и сломленных человека, взирающих снизу вверх на того, кем им никогда не стать и кого не получить: на благородного, идеального Эсэня.

– Он родился в правильное время. Воином в мире воинов, – сказал господин Ван. – Вы и я, генерал, мы родились слишком поздно. За триста лет до настоящего времени нас, может быть, уважали бы за то, какие мы. Вас, как манцзи. Меня, как человека, который считает, что цивилизацию следует беречь, а не превращать в корм для завоевания и разрушения. Но в глазах нашего общества мы – ничто. – Вокруг них тихо и непрерывно жужжали бюрократы. – Вы и Эсэнь непохожи. Не обманывайте себя, он никогда не поймет вас.

Оюан готов был рассмеяться. Он всегда понимал, что Эсэнь, как и все остальное, чего можно желать в жизни, для него недосягаем. Он с горечью спросил:

– А вы меня понимаете?

Особенность зависти в том, что ты можешь ощущать ее только к тому, кто похож на тебя. Оюан мог завидовать Эсэню не больше, чем мог завидовать солнцу. Но Оюан и господин Ван были похожи. Несколько мгновений они стояли там, с горечью сознавая это, чувствуя, как их сходство звенит в разделяющем их пространстве. Одного отвергали за то, что он не мужчина, другого за то, что он поступает не по-мужски.

Оюан вышел из конторы господина Ван через лабиринт письменных столов, чувствуя себя так, будто с него содрали кожу.

«– …приглашение на Весеннюю охоту пришло? На некоторое время они от нас отстанут…»

Два офицера сэму замолчали и поклонились, когда Оюан проходил мимо, но он услышал достаточно. Весенняя охота. Приглашение на ежегодную охоту Великого Хана, которую устраивали высоко в горах, на плато Шаньси, в месте под названием Хичэту, было самым престижным в году. Сотни самых важных членов Великой Юань собирались там ради охоты, игр и развлечений. Это была одна из немногих возможностей для представителей провинциальной аристократии, таких как Великий князь Хэнань, завести связи среди придворных двора императора в Ханбалике. Оюан один раз ездил туда, когда ему было двадцать лет и он был начальником личной стражи Эсэня. Но на следующий год Великий князь Хэнань ушел в отставку и перестал участвовать в военных походах, и с тех пор Эсэнь и Оюан всегда находились на юге во время Весенней охоты. Впервые за семь лет Эсэнь сможет сопровождать Великого князя Хэнань в Хичэту. И все из-за поражения Оюана.