Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 216 (всего у книги 341 страниц)

– Значит, это будет легкая победа, – ответил Оюан, и они разошлись, чтобы восстановить силы.

Чжан, чья молодость и физическая форма остались в прошлом, слегка задыхался.

– Может быть, и так, но победителю наверняка следует побеспокоиться о своей карьере. Вам так хочется завоевать приз?

У Оюана было о чем беспокоиться, кроме карьеры. Даже сейчас у него возникло сверхъестественное ощущение, что павильон императора притягивает его, как край утеса. Он понимал, что сейчас неподходящий момент, чтобы бередить эту рану. Но, несмотря на все это, он знал, что будет это делать.

С притворным весельем он спросил:

– Значит ли это, что вы сдаетесь?

– Вовсе нет, – усмехнулся Чжан. – Я буду рад схватиться с Третьим Принцем. Не вредно, если он узнает мое лицо. Я просто проиграю схватку, когда буду биться с ним. Конечно, изящно. Молодой человек любит, когда льстят его мастерству.

– Молодой человек должен ясно понимать, каков уровень его мастерства по сравнению с другими.

– Вы действительно так далеко продвинулись в карьере, не нуждаясь в лести?

– Если имеешь достаточный уровень мастерства, нет нужды в лести. – «Если бы только весь мир так считал».

– Вот как! Хорошо, что вы оказались в войсках. Мы с вами простые люди. Политика нас бы прикончила… – В тот момент, когда он это говорил, Оюан увидел, как он приоткрылся, сделал выпад, и его противник упал.

– Я вижу, вы не льстите моему мастерству, – грустно произнес Чжан, лежа на земле.

Оюан помог ему встать.

– Вы знаете, как велики ваши таланты! Вы не нуждаетесь в моей лести.

Чжан отряхнул одежду. Оюан видел, что он колеблется, дать ему совет или нет. Но в конце концов он лишь сказал:

– Желаю удачи, генерал, – и покинул поле, улыбнувшись на прощание.

– Третий Принц! – вызвал глашатай, и молодой монгол с красивым, широким лицом вышел на поле. Бусы в его косах были из лазури и серебра, такого же цвета, как серьги и доспехи.

– Генерал Оюан, – приветствовал Третий Принц. Несмотря на то что он только что стал взрослым и имел хорошо развитое тело воина, как у Эсэня, в его облике была плохо скрытая уязвимость, которая заставила Оюана считать его гораздо более юным. Третий Принц осматривал Оюана с нездоровым интересом, словно его возбуждало собственное отвращение при встрече с чем-то новым и неестественным. – Вы не хотите отдохнуть несколько минут перед нашим поединком?

Оюан ощетинился под его внимательным взглядом. Он постарался не опустить глаза, и когда оценивающий взгляд Третьего Принца дошел до его лица, молодой человек вздрогнул. Оюану была знакома эта реакция: это было удивление человека, который забыл, что лицо Оюана – это лицо мужчины, обладающего мужскими мыслями и опытом.

– Ваше превосходительство. Большая честь для этого недостойного слуги соревноваться с вами. Прошу вас, давайте продолжим.

Третий Принц поднял свой меч. Может, он физически и напоминал Эсэня, но был совсем на него не похож внешне: его тело было столь же красивым, сколь и бесполезным.

– Тогда давайте начнем.

Оюан нанес удар. Один быстрый раздраженный удар, каким прикончил бы муху. Третий Принц рухнул на землю. Пока он лежал, распростертый на земле, Оюан уже забыл о нем. Третий Принц не имел никакого значения, ни как угроза, ни как потенциальная возможность, как и эта победа была всего лишь потенциальной возможностью, использовать которую ему не следовало. В нем росло загадочное ощущение. Его сердце быстро билось, настолько оно было сильным; боль от него заставляла его действовать. «Я хочу видеть лицо моей судьбы». Толпа зрителей гудела.

– Победитель, подойдите к Великому Хану!

Оюан подошел к павильону императора и опустился на колени. Он чувствовал, как его распирает ужасное, непостижимое чувство. Вероятно, это вся его жизнь. Он трижды прикоснулся лбом к истоптанной траве. Потом наконец поднял взгляд на Великого Хана. Он смотрел на золотую фигуру на троне, и мир остановился. Там, на расстоянии всего двадцати шагов, сидел человек, который убил его отца. Тот, который приказал Великому князю Хэнань убить всех мужчин рода Оюан до девятого колена и навсегда прекратил род Оюанов. Оюан смотрел на это обыкновенное лицо и видел свою судьбу. Он чувствовал, как в нем растет это темное чувство, пока внутри уже ничего больше не осталось. Великий Хан был его судьбой и его концом. Мысль об этом конце вызвала у него взрыв облегчения. После всего остального это будет тем моментом, когда все прекратится.

Темные пятна поплыли перед его глазами. Он пришел в себя, задыхаясь, все это время он не дышал. Его трясло. Что подумал о нем Великий Хан, видя, как он дрожит на траве перед ним? Может, он смотрел на него и чувствовал свою судьбу, как Оюан чувствовал свою?

Оюан понятия не имел, как он сумеет заговорить, но заговорил:

– Да живет Великий Хан десять тысяч лет!

Сверху последовало долгое молчание. Гораздо более долгое, чем ожидал Оюан, оно уже вызывало опасение. Толпа перешептывалась.

– Встань, – сказал Великий Хан. Когда Оюан откинулся назад и сел на пятки, он с беспокойством увидел, что Великий Хан упорно смотрит в какую-то точку у него за спиной. На секунду Оюаном овладела безумная идея, что если он достаточно быстро обернется, то что-то увидит: миазмы своих эмоций, отбрасывающие на траву губительную тень. По-видимому, обращаясь к тому, что приковало внимание Великого Хана, что бы это ни было, тот рассеянно произнес:

– Мы хотим знать уважаемое имя этого генерала.

Оюан почувствовал, что он уже не дрожит, будто переживает последние мгновения перед смертью от переохлаждения.

– Великий Хан, фамилия этого недостойного слуги – Оюан.

Великий Хан вздрогнул и в первый раз посмотрел на Оюана.

– Оюан из Хэнань?

Его рука стиснула подлокотник кресла, из-под его пальцев появились язычки голубого пламени. По-видимому, это произошло помимо его воли. Он всего лишь вспоминал или его встревожило нечто иное? Внезапно у Оюана возникло ужасное чувство, что идет какая-то игра, которая недоступна его пониманию. Что он каким-то образом совершил ужасную ошибку…

Но затем Великий Хан стряхнул с себя это наваждение. И веско произнес:

– Мастерство этого генерала необычайно. Вы делаете большую честь вашему господину, Великому князю Хэнань. Прошу вас, продолжайте служить ему преданно и успешно. – Он подал знак слуге: – Наградите его!

Слуги вынесли коробки на богато расшитых подушках. Денежный эквивалент трофеев успешной кампании. Даже двух кампаний.

Шок резкого перехода от грозящей катастрофы к успеху вызвал у Оюана эйфорию. Прикасаясь лбом к траве, он мысленно уже видел их следующую встречу.

– Великий Хан щедр. Да живет Великий Хан десять тысяч лет! Десять тысяч лет!

Он все еще чувствовал на себе взгляд Великого Хана, когда пятился от него.

Дневные соревнования уступили место вечерним развлечениям. Пиршество и выпивка начались несколько часов назад, и воздух наполнился жирным ароматом жаренных на углях ягнят. Сотни столов накрыли на траве. Украшения на столах, инкрустированных жемчугом, сверкали в свете крохотных светильников. Над ними ночной ветер надувал шелковые навесы, их нижняя сторона отражала свет множества громадных фонарей, установленных на треногах. Оюан сидел рядом с генералом Чжан, между ними стояло несколько пустых винных кувшинов; он смотрел на очередь сановников, которые несли подарки к столу на возвышении, где сидел Великий Хан с императрицей, Третьим Принцем и Главным советником.

Чжан заметил:

– Один из дворов в аду, должно быть, зарезервирован для подобных скучных событий. – Он выглядел непринужденно мужественным в одеянии из роскошной парчи, но ближе к концу вечера его элегантный узел на макушке начал распускаться.

– Просто выпейте еще. – Оюан еще раз наполнил его чашку. Чем больше он пьянел, тем больше его пугал звук собственного далекого голоса, говорящего на языке хань. Будто постепенно понимал, что внутри его тела находится кто-то, говорящий и думающий на другом языке.

– Вы, монголы, пьете больше, чем я раньше думал. Оюан фыркнул:

– Это ерунда. Всю следующую неделю тоже будут пить; лучше будьте к этому готовы.

– Я только могу приготовиться это терпеть, – печально ответил Чжан. Оюан подумал: неужели и на его щеках горит такой же лихорадочный румянец, как у Чжана? Наньчжэни были известны своим неумением пить как монголы.

Чжан бросил взгляд на трон и сказал:

– Трудной была ваша встреча с императором?

Оюан так сильно окоченел, что ему даже не пришлось скрывать дрожь.

– С чего бы это? Из-за моего жалкого происхождения? – Он залпом выпил свою чашку и подождал, пока Чжан наполнит ее. – Все это в прошлом. Я никогда об этом не вспоминаю.

Чжан пристально посмотрел на него. Колеблющийся свет фонарей ярче отражался от золотой заколки в его волосах, чем от золотых бусин в волосах самого Великого Хана, и наполнял глубокими тенями благородные морщины его лба. Что за выражение у него на лице? Возможно, Оюан был пьян, но он по опыту знал, что может потерять сознание и все равно сохранить невозмутимое лицо. Однако сейчас у него возникло ощущение, что Чжан способен определить каким-то особенным образом, что он лжет. Но, возможно, Чжан решил пожалеть его, потому что сказал только:

– А Третий Принц? Вас не беспокоит, что он будет плохо вспоминать о вас?

Оюан расслабился: эта территория была более безопасной.

– Пускай вспоминает. Мне все равно.

– Не вас одного, но и Великого князя Хэнань, и вашего господина Эсэня. Вы не слышали, когда они хотят переехать из провинции ко двору в Даду?

Незнакомое название Ханбалика на ханьском языке привело Оюана в замешательство, словно они с Чжаном были жителями разных планет, которые случайно встретились друг с другом в призрачном пространстве между ними.

– Эсэнь никогда не прижился бы при дворе, – ответил он, и его охватила пророческая печаль.

– И вы явно тоже. А что, если вы снова встретитесь с Третьим Принцем в будущем году?

Следующая группа сановников приблизилась к трону, преклонила колени и вручила свои подарки. Все тело Оюана горело от вина. Несмотря на постоянные уговоры Эсэня, он обычно пил очень умеренно. Однако сегодня его наполняло понимание того, что сулит ему завтра. Он мрачно подумал: «Я обречен страдать».

– Я впервые за семь лет присутствую на одной из таких церемоний, – сказал он. – Мы всегда весной проводим военные кампании. Не собираюсь снова приезжать сюда.

– Никогда? Несомненно, когда-нибудь вы подавите этот мятеж. Закончите свою войну.

– Вы в это верите? Что когда-нибудь мы останемся без работы, потому что наступит мир? – Оюан мог представить себе смерть Великого Хана, но не мог представить себе конец империи. Так же, как не мог вообразить возврата к стабильности. Воображение, в конце концов, подстегивает вклад человека в результат.

– Вы сами можете уйти с этой работы, – сказал Чжан. – Но что значит мир для торговцев? Поскольку движущая сила коммерции должна только расти, работа ее генерала никогда не закончится. Я буду служить амбициям моего хозяина до самой моей смерти.

– Вашего брата?

– Ах, а я думал, что вы хорошо нас знаете. Разве вы не верите докладам о моем брате, которые вам присылают? У него нет честолюбия. Приезжайте к нам в гости когда-нибудь, и вы сами увидите. Но также неправильно было бы сказать, и что у нас нет честолюбия.

– А-а, – медленно произнес Оюан. – Мадам Чжан. Чжан улыбнулся:

– Вы не верите, что женщина способна возглавлять кампанию?

Эсэнь часто приписывал своим женам способности, свидетелем которых Оюан никогда не был, и он не верил в их существование. Полноценные мужчины имеют склонность преувеличивать, когда речь идет о женщинах, хотя они всегда настаивают, что то, что они видят, это объективный факт. Оюан дипломатично ответил:

– Вы слишком скромны. Вы преуменьшаете свой собственный вклад.

– Вовсе нет. Я генерал, как и вы. Вы выполняете приказы своего хозяина, господина Эсэня, я выполняю приказы своего. Я знаю свои таланты в рамках своей сферы, но также понимаю, что слабо разбираюсь в коммерции. Это ее амбициям мы служим, и это по ее решению мы ваши союзники. Те, кто недооценивает эту женщину, обычно потом жалеют об этом.

Когда Чжан говорил о мадам Чжан, тон его голоса становился особенным, но чтобы разгадывать эту загадку, требовалось приложить слишком много усилий. Вместо этого Оюан налил им обоим еще.

– Тогда наше партнерство прочное: желаю успеха вашим торговым предприятиям в границах Великой империи Юань.

Чжан поднял свою чашку. На мгновение его взгляд скользнул мимо Оюана, словно его чем-то заинтересовало пустое пространство между столами. Оюану уже было знакомо это выражение лица. Такое же отстраненное выражение было на лице Великого Хана, и как только Оюан его узнал, он почувствовал холодный, пронизывающий страх человека, за которым наблюдают сзади. Все волосы на его затылке встали дыбом. Хотя он и знал, что там ничего нет, он задрожал от непреодолимого желания оглянуться и вступить в схватку.

А потом свет изменился и ужас постепенно стих. Сидящий напротив него Чжан улыбался ему.

– Ваше здоровье.

Они выпили, глядя, как генерал-губернатор Шаньси Болуд приближается к столу Великого Хана. За ним шли его сыновья. Алтан, как младший сын, шел последним.

– Кажется, этот мальчик хочет произвести хорошее впечатление, – сказал Чжан, имея в виду большой ящик, накрытый тканью, который несли рядом с Алтаном четверо слуг.

– Лучше бы он сосредоточил свои усилия на том, чтобы угодить своему генералу, – ответил Оюан. Он понимал, что демонстрирует недостойное генерала раздражение против подчиненного, но не смог сдержаться. – Я его терпеть не могу. К сожалению, Великий князь Хэнань считает, что нам необходима поддержка Болуда, чтобы одержать победу над Красными повязками. Но Болуд обеспечивает нам только численность войск! Численность всегда можно найти в другом месте, не так ли?

– А так как императрица не в фаворе, Болуд уже не важная шишка, – задумчиво произнес Чжан.

Перед высоким столом Алтан сделал знак своим слугам, и с ящика сдернули покрывало. Открывшееся взорам содержимое ящика заставило ахнуть и замолчать даже это шумное сборище пьяных людей.

Ящик оказался клеткой, в которой находился очень красивый гепард. Один из самых редких и самых желанных подарков. Достать его, наверное, стоило невероятных трудов и длительного времени. Его стоимость не поддавалась оценке.

Но он был мертв.

Великий Хан отшатнулся. Грозно нахмурив брови, он встал и крикнул:

– В чем смысл этого оскорбления?

Все присутствующие поняли этот смысл: мертвое животное было пожеланием такой же участи Великому Хану. Это была самая ужасная измена.

Алтан, уставившийся на клетку с отвисшей челюстью и посеревшим лицом, упал на колени и стал кричать о своей невиновности. Его отец и братья бросились на землю рядом с ним и тоже вопили, стараясь перекричать друг друга. Великий Хан возвышался над ними, глядя на них с убийственной яростью.

– Я этого не ожидал, – произнес Чжан.

Оюана охватил смех. Даже ему самому он показался истеричным. Где-то глубоко внутри часть его разума, которая никогда не расслаблялась, сколько бы он ни выпил, сознавала, что он только что получил неожиданный подарок. Вслух он сказал:

– А, мое почтение этому ублюдку!

– Что?

– Не я один недолюбливаю Алтана. Великий Хан снова закричал:

– Чья это выходка?

Болуд, подползавший вперед до тех пор, пока его голова едва не коснулась ступни Великого Хана, крикнул:

– Простите меня, Великий Хан! Я в этом не принимал участия. Я ничего не знаю!

– Как может вина сына не быть также и виной отца!

Внезапно императрица вскочила, ее красные и золотые украшения качались и сверкали. Из всех женщин Великого Хана она одна носила традиционный монгольский головной убор. Его высокая колонна в свете фонарей отбрасывала пляшущие тени, так как женщина дрожала. Она закричала:

– Великий Хан! Эта ничтожная женщина просит у вас прощения за своего отца. Пожалуйста, поверьте, он не имеет к этому никакого отношения! Виноват мальчик! Прошу вас, пускай наказание коснется его одного!

Стоя на коленях и дрожа у ног Великого Хана, Алтан выглядел маленьким и жалким: мальчик, покинутый своей семьей.

Третий Принц с легкой улыбкой наблюдал за императрицей. Конечно, он не питал любви к этой женщине, которая сумела родить ему на смену сына, удостоившегося расположения Небес.

Увидев выражение лица Третьего Принца, Чжан спросил:

– Это он?

Оюан откинул голову на спинку стула. Его радость по поводу пользы того, что сейчас произошло, омрачала ужасная печаль. Пространство под навесом сияло и дрожало вокруг него. Это был мир, к которому он не принадлежал, но через который просто проходил, стремясь к своей мрачной судьбе. Он ответил:

– Нет.

– Взять его! – взревел Великий Хан, и два стражника выбежали вперед и потащили Алтана под локти. – За самое страшное оскорбление Сыну Неба мы приговариваем тебя к ссылке!

Алтана, обмякшего от шока, потащили прочь.

За мигающими огнями столами Оюан увидел господина Вана, который с удовлетворением наблюдал за этим, насмешливо щуря сонные кошачьи глазки.

– Это, – сказал Чаган, – это ты подстроил, Ван Баосян!

Даже внутри юрты отца Эсэнь слышал гвалт людей, которые бегали из одной юрты в другую, обсуждая события этого вечера. Когда Эсэнь шел по лагерю, он видел, что все люди и юрты семьи Болуда уже исчезли, остались только примятые круги на траве.

Чаган стоял над Баосяном, и фонари раскачивались, словно под ветром его гнева. Принц был одного роста со своим приемным сыном, но казался намного крупнее из-за широкого туловища, торчащей бороды и кос.

Эсэнь поморщился, когда Баосян издевательски посмотрел отцу в глаза. Как и Чаган, Эсэнь сразу же понял, кто был причиной падения группировки Шаньси. По крайней мере, Баосян ответил на оскорбление, как следует мужчине. С другой стороны, это была бесчестная атака, ответ труса. Эсэнь почувствовал знакомый прилив отчаяния. Почему Баосян не может вести себя проще и делать то, чего от него ждут? Возможно, Эсэнь занимает соответствующее ему место, но и ему приходилось бороться с собой и идти на личные жертвы, чтобы оправдать надежды отца. Так и должен вести себя сын. Но Баосян отказывался так поступать. Он вел себя эгоистично и создавал трудности, и этого Эсэнь понять не мог. Боасян спросил:

– Почему же вы считаете, что это сделал я, отец?

– Скажи мне, что не ты.

Баосян криво усмехнулся. За его бравадой, однако, скрывалось нечто похожее на обиду.

– Ты, эгоистичный сопляк! Как ты смеешь ставить свою мелкую месть выше интересов семьи! Если Болуд узнает…

– Вам следовало бы сказать спасибо! Если бы вы потрудились хоть на секунду задуматься, то могли бы понять, что теперь, когда Болуд лишился благосклонности двора, у вас наконец появился шанс возвыситься!

– Спасибо?! Как ты можешь без зазрения совести утверждать, что сделал это ради нас? Без поддержки Болуда все, за что мы боролись, будет потеряно! Ты вот так просто плюешь на могилы своих предков?

– Вам не нужен Болуд! – закричал Баосян. – Разве я не сделал все возможное, чтобы помочь вам освободиться от этой зависимости? Перестаньте считать, будто вам необходим этот шут гороховый, и имейте мужество взять власть в свои руки! Думаете, она сама придет к вам, если вы будете ждать?

– Ты мне помог? – Голос Чагана мог бы расплавить стальной меч.

Баосян хрипло рассмеялся:

– Ах! Сюрприз. Вы понятия не имеете, что я делал для вас все это время. Вам даже не любопытно это узнать! Разве вы не понимаете, что только благодаря мне у вас еще есть поместье? Без дорог, ирригации и сбора налогов, думаете, у вас бы хватило денег, чтобы продолжать служить Великому Хану? Для него ваше единственное достоинство заключается в армии, а у вас даже армии не было бы! Вы были бы всего лишь никому не нужной деревенщиной, чьи земли с одной стороны отбирают мятежники, а с другой – Болуд.

Эсэню стало стыдно за Баосяна. Разве он не видит, какой ущерб ему самому наносит попытка приравнять то, что делали Эсэнь и Оюан, и то, что сделал до них Чаган, к той бумажной работе, которой все время занимался Баосян?

Чаган сплюнул:

– Послушай себя. Ирригация! Мы монголы! Мы не работаем на полях. Мы не роем канавы. Наши армии – это рука Великого Хана на юге, и пока существует Великая Юань, наша семья будет защищать ее с честью и славой.

– Вы действительно верите той чуши, которая льется из вашего рта? – презрительно улыбнулся Баосян. – Возможно, я недостаточно ясно выразился. Без меня Хэнань уже пала бы, с поддержкой Болуда или без нее. Мятежники обещали своим сторонникам все то, что мы им не можем дать. И если ваши крестьяне будут голодать, а солдаты не получат жалованья, не думайте, что они сохранят верность вам, или монголам, или империи Юань. Они бы без раздумий перешли на сторону мятежников. И не сделали они этого только потому, что я управляю, назначаю налоги и контролирую. Я плачу им жалованье и спасаю их семьи от катастрофы. Я и есть Юань. Я поддерживаю империю больше, чем можете вы при помощи грубой силы своих мечей. Но в глубине души разве вы не считаете меня до сих пор бесполезным?

– Как ты смеешь даже предполагать, что Великая Юань может пасть?

– Все империи рушатся. И если рухнет наша, что будет с вами, отец, с монголом?

– А ты? На чьей стороне будешь ты? Ты манцзи или монгол? Я выбился из сил, стараясь воспитать тебя как одного из нас, а ты готов повернуться к нам спиной и присоединиться к народу своего ублюдка-отца?

Баосян отшатнулся.

– Моего ублюдка-отца? – прошипел он. – Отца по крови? Ваши слова выдают вас, Чаган. Вы никогда не воспитывали меня, как одного из вас. Вы никогда не понимали, кто я такой; вы никогда даже не замечали, как много я делал для вас, и все потому, что я не такой, как мой брат!

– Ты отребье манцзи, в тебе течет собачья кровь! Трус и слабак! Ты никому не нужен. Мне ты не нужен. – Чаган пересек комнату и тыльной стороной ладони дал Баосяну пощечину. Баосян упал. Через несколько мгновений он медленно поднялся на ноги, дотронулся до уголка рта. Чаган схватил со стойки свой меч и вынул его из ножен.

Инстинкт воина позволил Эсэню понять намерение Чагана. Несмотря на все свое негодование против Баосяна, он не мог даже представить себе, что его невозможный, упрямый, раздражающий брат погибнет.

– Отец! – закричал он.

Чаган не обратил на него внимания. Охваченный такой яростью, что обнаженный клинок дрожал в его руке, он сказал Баосяну:

– Я отрублю тебе голову, предатель. Смерть истинного монгола для тебя слишком хороша.

Баосян оторвал взгляд от пола. Кровь текла у него изо рта, лицо исказилось от ненависти:

– Ну, давайте! Давайте же!

Чаган оскалился. Сверкнул клинок. Но не опустился. Эсэнь прыгнул через всю юрту и схватил отца за запястье.

– Как ты смеешь! – воскликнул Чаган, вырываясь из хватки Эсэня.

– Отец! – снова произнес Эсэнь, сжимая его руку насколько хватило духу. Он понимал, что стоит ему ее отпустить, и Баосян умрет. Он готов был взвыть от отчаяния. Даже сопротивляясь смерти, Баосян доставлял неприятности. – Умоляю вас, пощадите его! – Кости руки отца трещали под его пальцами до тех пор, пока Чаган не охнул и не уронил меч.

Выдернув руку, Чаган через голову Эсэня устремил полный ярости взгляд на Баосяна. На несколько мгновений он, казалось, лишился дара речи. Потом тихо и грозно произнес сдавленным голосом:

– Будь проклят тот день, когда я взял тебя к себе. Ты ублюдок манцзи, потомок восемнадцати поколений проклятых предков. Больше никогда не попадайся мне на глаза!

И только спустя некоторое время после его ухода Баосян сжал кулаки. Он неторопливо, хотя его выдавала легкая дрожь, достал из рукава носовой платок и вытер рот. Покончив с этим, он поднял глаза и горько улыбнулся Эсэню.

Эсэнь обнаружил, что ему нечего сказать. До этого момента он искренне верил, что, стоит Баосяну только постараться, и он все-таки сможет стать таким сыном, какого хотел Чаган. Но теперь понял, что это никогда не было возможно.

Будто читая его мысли, Баосян просто сказал:

– Понимаешь?

Юрты сверкали серебром в лунном свете. Дым из центральных отверстий тек ввысь, подобно небесным рекам. Оюан шел через лагерь туда, где держали коней Великого князя Хэнани: их длинные привязи соединяла общая веревка, натянутая между двумя столбами. Одинокая фигура стояла у середины этой веревки, и ее окружали огромные тени сгрудившихся вокруг нее коней.

Эсэнь не оглянулся, когда подошел Оюан. Он гладил по носу своего любимого коня, высокого гнедого жеребца, казавшегося черным при лунном свете. Конь насторожил уши, узнав его, но смотрел не совсем на Оюана. Тот с тревогой подумал, что конь смотрит на то невидимое, что следует за ним. Его собственная кобыла была привязана через несколько коней от жеребца. Заметив Оюана, она потащила свой повод по веревке и при этом спутала все промежуточные в один узел, за который конюхи утром будут осыпать его проклятиями, потом ткнулась в него носом.

Напряженные плечи Эсэня говорили о том, как ему плохо. Легко было догадаться, какой прием они с господином Ван только что встретили у Чагана. Глядя на благородный профиль Эсэня, Оюану на несколько мгновений захотелось лишь одного – облегчить его страдания. Видя, как ему больно, Оюан тоже чувствовал боль, и он попытался представить эту боль умноженной на сто, на тысячу, на десять тысяч. Но не смог. «Я все еще пьян», – подумал он, а вслух сказал:

– Как все прошло между вашим отцом и господином Ван?

Эсэнь вздохнул. Его порывистость исчезла. Это напомнило Оюану тот момент, когда ты подходишь утром к костру, а вместо тлеющих углей находишь только холодные серые камни. Его охватила печаль:

– Значит, ты знаешь. Конечно, знаешь. А все остальные?

– Не знают, но подозревают. И разве они не правы?

Эсэнь отвернулся. Посмотрел на кобылу Оюана и спросил:

– Какое имя ты ей дал?

– Еще никакого. – Оюан погладил нос кобылы. – Разве оно повлияет на то, как хорошо она будет мне служить?

Эсэнь грустно рассмеялся:

– Ты не считаешь такое отношение слишком холодным?

– Разве вы даете имя мечу? Люди слишком привязываются к своим коням. Мы ведем войну, они гибнут чаще всего.

– Я вижу, ты высокого мнения о моем подарке, – криво усмехнулся Эсэнь.

Несмотря на озабоченность, Оюан улыбнулся:

– Она прекрасный подарок. Я более высокого мнения о дарителе.

– Для людей нормально привязываться к коням. И к другим людям. – Эсэнь снова вздохнул: – Но не для тебя. Ты всегда всех отталкиваешь. Что ты находишь в этом, в одиночестве? Я бы его не вынес. – Теплый запах животных окружал их. После долгого молчания Эсэнь сказал: – Отец бы убил его, если бы меня там не было.

Оюан знал, что это правда, как знал и то, что нет такого мира, в котором Эсэнь мог бы допустить такое. При этой мысли его пронзило чувство, в котором смешались любовь, тоска и боль.

– Я в это не верил, – сказал Эсэнь. – Раньше. Я думал… я думал, что между ними есть некоторые разногласия. Думал, их можно помирить.

Именно эту его чистоту Оюан хотел оберегать вечно. Большое сердце Эсэня и простое доверие ко всем людям. Он заставил себя произнести:

– Вам надо быть осторожным с Ван Баосяном. Эсэнь замер.

– Даже ты… ты тоже так о нем думаешь?

– Он только что уничтожил брата императрицы. За что, за несколько оскорблений? За те несколько владений, которые ваш отец у него отнял? Это заставляет задуматься о том, на что еще он способен. – Оюан с болью подумал, что Эсэнь похож на собачку, которая смотрит на хозяина снизу вверх с любовью и доверием, пытается лизнуть его и виляет хвостом в тот момент, когда он сворачивает ей шею. Он с горечью продолжал: – Вы слишком доверчивы. Меня в вас это восхищает. То, что вы предпочитаете притягивать людей, а не отталкивать их от себя. Но вы за это пострадаете. Вы бы прижали к груди раненую лисицу, не ожидая, что она вас укусит? Самая болезненная рана, которую можно нанести человеку – это унизить его. Он этого никогда не забудет. А Ван Баосяна унизили.

– Баосян – мой брат, – ответил Эсэнь.

Оюан продолжал медленно расчесывать комки свалявшейся зимней шерсти на шее лошади.

Эсэнь повторил, уже тише:

– Он мой брат.

Они долго молча стояли в лунном свете, их тени уходили вдаль по морю серебристой травы.

В день охоты рассвет был теплым и ясным. Бледно-желтые облака плыли по небу, как знамена. Пешие загонщики шли впереди по высокой траве и били в барабаны, чтобы вспугнуть дичь. За ними следовали благородные господа. Вид сотен конных мужчин и женщин, которые расцветили всю равнину, как полевые цветы, был одним из самых великолепных зрелищ в империи. Его должно было хватить, чтобы поднять настроение кому угодно, но Оюан оставался неизменно мрачным. Похмелье он воспринимал как справедливую кару. В то же время вся эта ситуация выглядела нереальной. Он ждал так долго, а теперь ему не верилось, что момент настал.

Эсэнь подъехал к нему, стараясь казаться веселым. Его любимая питомица, золотистая орлица, когтистые лапы которой были не меньше кулаков Оюана, сидела на луке его седла. Эсэнь рассеянно поглаживал ее по спине. Она была ему дороже, чем любая из его дочерей, и, по мнению Оюана, это было единственное живое существо во дворце, по которому скучал Эсэнь, когда они уезжали на войну.

– Чего такой кислый, мой генерал? Сегодня мы скачем ради удовольствия. Это редкий случай, мы должны насладиться им, не так ли? – Слуги небрежно заплели ему косы, но они уже начали расплетаться, выбившиеся пряди развевались на ветру. Оюан видел, что он твердо решил не думать о ссоре между Великим князем Хэнани и господином Ваном, и ему это в основном удавалось. Эсэнь всегда умел устанавливать для себя приоритеты. Оюан, по-видимому, потерял эту способность. Он всю жизнь делил себя на части, и теперь все они слились вместе в одном непрерывном кровотечении.

Группа самого Великого Хана ехала немного впереди и направлялась к каменистым холмам, где водились тигры. Оюан мог различить только Великого Хана, разодетого в мех снежного леопарда. Чаган, пользуясь отсутствием Болуда, ехал рядом с ним. Как подобает в таком случае, Принц Хэнани был одет в роскошный придворный наряд, который обычно презирал, он ехал верхом на великолепном молодом коне. В отличие от крепких монгольских лошадей, приученных к охоте на волка, медведя или тигра – а именно такую охоту предпочитали монголы, – новый конь Чагана был одной из лучших западных пород; таких коней звали драконами за их красоту и скорость. Изящные и нравные, они мало годились для охоты, но Оюан понимал, чем руководствовался Чаган: этот конь был частью награды Великого Хана за их борьбу с мятежниками. Полезно польстить вкусу своего правителя.