Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 341 страниц)

Он сказал: «Мы продолжали орать друг на друга, но мы мобилизовались и строили баррикады, пока орали. Я не стал просто всех убивать. Это выглядело бы крайне хреново. Я пытался доказать, что не решаю все проблемы убийством. Все всегда происходит в самый неподходящий момент. Мы ввели режим ЧП, разработанный на случай утечки криоматериалов. Опустили ставни, дистанционно заблокировали противопожарные двери и все такое. И мы построили баррикады. Ты их видела».

Он сказал: «Мы пытались поговорить с ними, говорили, что сейчас не время, надо успокоиться. Они не слушали.

А сказал, что они разойдутся. Я так не думал. Они видели, как я один раз продолбался, убив копов. Когда люди увидят, как ты что-то делаешь, и составят по этому поводу мнение, изменить уже ничего нельзя. Люди ничего не прощают. Как только они усомнятся, вы их уже потеряли. Это меня пугало и в остальных. А если я уже потерял своих лучших друзей? Единственных людей, в которых нуждался? Я только что поймал дурацкий зубастый букет на свадьбе К и Н. А что, если это уже ничего не значит?»

Через мгновение он сказал: «Так или иначе, бывшие сектанты снаружи пытались прорваться внутрь и говорили, что откроют огонь, если я не выйду. Я сказал, что, если они так хотят, я выйду. А, М и другие говорили: “Не смей, Джон”. Вместо этого я отправил пару скелетов попытаться спасти заложников. Драка, неразбериха. Мы привели нескольких заложников в здание, но потом на нас напали. Мы заблокировали коридор, когда они ворвались в зону ресепшена. Ты же видела входные двери? У них оказались коктейли Молотова. Я предложил, что нашу следующую секту надо бы набрать из девочек-подростков. М возразила, что от мужиков с автоматами еще есть какой-то шанс уйти живыми.

Я все время держал связь с Г. Он был молодцом и разговаривал со множеством переговорщиков, несущих ужасную чушь. Он оставался непоколебим. Вот почему я отправил туда его. Г слушал только двух людей за всю свою гребаную жизнь. Его не волновали рассуждения какого-то богатенького мудака в бронежилете об анализе цен. Я был почти уверен, что он в безопасности: они были слишком напуганы, чтобы действовать. Меня больше волновали те, кто штурмовал наши баррикады. Я даже не мог их уложить, потому что делал шестьдесят дел одновременно. Я управлял мертвым политиком, вел одновременно шесть переговоров, строил баррикаду из шезлонгов… Время шло, а я не понимал, что делать дальше. У меня сдали нервы. Я не знал, что мне сделать, когда отсчет закончится. Мне пришлось признаться в этом самому себе. Сложно было не заморозить всех в радиусе километра, чтобы просто успокоиться. Мне показалось, что это лишит меня морального превосходства».

Он сказал: «Они ругались в коридоре, и я испугался и заперся в спальне. Я никого не взял с собой, кроме Улисса и Титании, потому что они со мной не спорили. Вот тут, давай покажу».

Он вывел ее из кухни, забыв о банке персиков. Скелеты продолжали расчищать завалы. Когда он миновал гору костей, она вдруг распалась в пыль, и он пошел дальше сквозь вонючее облако. Она следовала за ним. В следующем коридоре было чисто, никаких сломанных стульев и мусора, но все промокло и стены вздулись. Лампы вывалились из гнезд, потолок расклеился, между панелями чернели дыры. Наконец один из скелетов открыл дверь, и они оказались на пороге комнаты, всего в нескольких шагах от того, что на первый взгляд казалось кучей мокрой коричневой одежды. Впрочем, большая часть оставшегося в здании выглядела мокрой коричневой одеждой. Но в этой одежде лежало тело, которое не улучшилось от пребывания в воде.

Она посмотрела на тело, а он нет; он смотрел куда угодно, только не на него. Он закрыл лицо руками, убрал руки. Отвернулся. Заговорил он нескоро.

Тогда он сказал: «М и ее монахиня кричали на меня сквозь дверь. Ну, М кричала. Она говорила, что я зашел слишком далеко, что она знает, что я не такой, что я могу все исправить. Она говорила, что все можно вернуть, пока не нажата кнопка. Она сказала, что бывшие сектанты дошли до лаборатории, и спросила, что же делать. Я не отвечал. В конце концов М сдалась и ушла».

Он сказал уже почти сонно: «Осталось не так много времени. Все уже поднялись на борт, проводили последние проверки. Г ждал в центре города за океаном, под прицелом полудюжины снайперов, с ядерным чемоданчиком в руках. Я чувствовал это. Я был с ним. Я был с трупом в командном пункте, без охраны. Три человека держали палец на ядерной кнопке, а все, кто знал, что этот мужик давно помер, остались далеко. Монахиня молилась за мою ясность ума за дверью спальни. Куча напуганных бывших сектантов перестреливалась с верными. Каждый из тех, кого я любил, мог в любой миг схлопотать пулю, с которой я ничего не смог бы поделать. Мне нужно было что-то сделать. Я ничего не мог сделать».

Он сказал: «В конце концов именно монахиня изменила ситуацию. Она постучала в мою дверь и очень мило спросила, как у меня дела. Я сказал, что хреновато. Она спросила, насколько я близок к обнаружению души. Я ответил: “Я не могу ее найти, сестра. Она слишком велика. Я не понимаю, почему она такая огромная. Я не могу найти душу внутри тела, не знаю, где искать. Я не знаю, что делаю”.

Она помолилась надо мной, а потом ушла на самые долгие пять минут моей жизни. Сообщили, что они пытаются эвакуировать город вокруг Г, но я сказал только, что они тянули слишком долго и это уже не сработает. Больше со мной не разговаривали.

Монахиня вернулась, постучала в мою дверь и сказала: “Джон, я, кажется, поняла. Я знаю, что тебе сейчас очень страшно, но я хочу помочь тебе. Пожалуйста, впусти меня”».

Он сказал: «Я впустил ее. Она принесла пистолет П».

Они стояли в грязном коридоре, и он смотрел на бурую кучу одежды и останков. Она тоже смотрела, почти не понимая, что видит.

– Не надо, – сказал он, – она не так выглядит.

И он сказал, как будто был под водой вместе со всем остальным: «Я думаю, что во всей этой неразберихе П не заметила, что он пропал. Я думаю, она хотела убить меня. Титания и Улисс были там, но я не заставил их заслонить меня, не заставил остановить ее. Я почти… мне было очень плохо, понимаешь? Меня всего трясло».

Он сказал: «Она просто улыбнулась мне. Она сказала: “Джон, не пойми меня неправильно. Я хочу помочь тебе. Я искренне верю, что в самые страшные мгновения мы не обращаемся к Богу, мы инстинктивно уходим от Него. Не расстраивайся, что не оказался на высоте. Страх не помогает достичь благодати, он отупляет сердце. Джон, я искренне верю, что ты можешь спасти всех. Так что сосредоточься, пожалуйста”.

Она произнесла: “Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей”. И застрелилась».

Он сказал: «Ее душа зависла там на секунду, даже меньше. И я пытался удержать ее – я думал только о том, что должен спасти ее, должен исправить хотя бы эту ошибку, если нельзя исправить другие. Я почувствовал рядом огромную дозу энергии смерти – это походило на инъекцию метамфетамина в глазные яблоки. Впервые я смог удержать душу, увидеть ее границы, не отпустить ее. Она походила на крошечную атомную бомбу. Я сразу понял, что это недостающее звено. Если бы я только мог это контролировать.

Я должен был вытащить пулю из ее мозга и излечить ее. Вернуть душу обратно. Вернуть ее к жизни».

Он сказал: «Но я держал ее душу в своих руках и знал, почему это так сложно, потому что я все почувствовал. Я смотрел на код. Я понимал, почему я ничего не видел».

Он сказал: «Когда я коснулся ее души, я коснулся и тебя».

Он сказал: «Ты была шумом, который оказался повсюду. Это было похоже на попытку поговорить по телефону, когда кто-то кричит в мегафон в той же комнате. Ты затопила все вокруг себя. Ты была такой огромной и сложной, и ты кричала. Ты не умолкала. Ты так испугалась. Ты сошла с ума».

– Да? – спросила она.

– Это была не твоя вина, – ответил он.

Он сказал: «Но именно тогда я понял, что ты рядом. Я понял, что душа одного человека совершенно невероятна, но при этом это сущая мелочь. Я держал в руках три ядерные бомбы, а не две. И по сравнению с тобой две остальные горели не ярче свечек на торте».

Он сказал: «Я оставил ее лежать в спальне. Забрал ли я что-то? Кажется, нет, оставил даже Улисса и Титанию. Кровь на меня почти не попала. Я вытер ее джемпером и кинул его там же. Никто не заметил. У нас уже возникла следующая проблема. Эти безумцы пустили нескольких верных внутрь купола. Сказали, что я развязываю ядерную войну, или еще что-то соврали. Когда я вернулся в кухню, тут шла перестрелка».

Он сказал: «Кажется, я просто стоял и смотрел, как это происходит. Это было вообще не похоже на кино. Кто-то стрелял. Все громко орали. Кто-то стрелял в стрелка. Выходило очень неуклюже, как будто они злились по очереди. Младший брат А лежал на полу, подстреленный с двух сторон. Никто не любит миротворцев. Чем больше они стреляли, тем злее они становились. Я не думаю, что они вообще меня заметили. Я как будто стал невидимкой. Передо мной умирали люди, и я чувствовал каждого… как будто лопались пузырьки на пленке. Только я их удерживал и собирал. В соседней комнате я нашел К и Н. Сначала они застрелили К. Потом, прямо у меня на глазах, Н.

Щелк. Пленка с пузырьками. Я не знаю, что с ними случилось. Это все довольно странно звучит. Как будто мне это приснилось. Помню П за баррикадой, еще живую. Она велела мне бежать. Помню А и М… они были живы, мы прятались за кухонным столом. Я помню их руки в своих руках… Я помню, как А говорил мне что-то, а М твердила: “Мы вместе, мы уйдем вместе”.

Но они нас нашли, они уже были там. Они пристрелили А, прямо перед нами, вытащили меня. М сказала: “Берите Джона живым, он ценнее живой”. Они пристрелили и ее».

Он встал и спросил:

– Помнишь, что я обещал?

Она сказала:

– Да.

– В этой части я причинил тебе боль. Ты готова?

– Да.

Он сказал: «Ты кричала. Я хотел, чтобы ты замолчала, я хотел тебя. Я мечтал о тебе, как первобытный человек мечтает о лесном пожаре или о солнце. Я думал, ты собираешься забрать меня. Подвергнуть очищению. Использовать как орудие. Но ты ничего не говорила. Я шептал: “Покажи мне. Приди. Я готов”. Ты продолжала кричать и кричать… как больной младенец. Поэтому я пытался причинить тебе боль – и я причинил. Я дотянулся до тебя, и тебе стало больно, но мне не хватило сил. Первобытный человек. Лесной пожар. Неолитический жрец падает на колени перед метеоритом».

Он сказал: «Я почувствовал, как П ушла.

Г последним остался в живых. Я протянул руку и остановил сердце Г».

Он сделал паузу и сказал: «Честно говоря, мне все еще жаль, что это оказался Мельбурн. Я очень любил трамваи».

Внезапно он развернулся и вышел из комнаты, вернулся в кухню. Скелеты пробили дыры в потрескавшихся стеклах, так что внутрь хлынул воздух, и он дергал ручку стеклянной двери, пока та не открылась и он не сделал шаг наружу. Он стоял там, его глаза в сумерках сияли, как фонари, и он смотрел в небо.

Он сказал: «Господи, тебе было больно. Я достал тебя. Я поглотил все смерти до единой».

Он сказал: «Я сорвался. В теле, которое я превратил в марионетку за деньги, я отдал команду. Эту команду услышали во всем мире. Очень много людей, державших пальцы на кнопках. Мир развалился, как костяшки домино. Запусти одну ядерную бомбу – получишь двадцать тысяч ракет в ответ. ЗРК распустились по всей земле, как полевые цветы. Одна маленькая ядерная бомба… и много больших… Господи Иисусе, зачем они нам? Одна бомба за другой. Они летели из подводных лодок, бункеров и самолетов. И ведь все это делали, чтобы заставить остальных прекратить огонь. Как в старом комедийном скетче».

Он сказал: «Во-первых, я стал полубогом. Я почти лишился тела. Я держал за горло половину мира. Некоторых мне удалось убить до того, как их поглотило пламя ядерного взрыва. Я убрал их. Умерли все, но я помог многим из них уйти раньше, чем они поняли, что что-то произошло. Я их выпил, но этого оказалось недостаточно. Мне нужны были корабли. Мне нужны были длинные руки. Я обхватил глотки второй половины мира и заставил их тоже уйти. Потом я взял под контроль всю планету, кроме кораблей. Птиц, летевших над пламенем. Игравших детей».

Он сказал: «Я обвил руками твою шею».

Он сказал: «Я взял твою душу в ладони».

Он сказал: «Я впустил тебя в себя, и мы стали единым целым».

Он сказал медитативно: «Ну то есть я попробовал. Тебя было так много – ты не походила на маленькую грязную душонку нормального человека. Ты была намного больше. Я открыл рот и попытался поглотить тебя – и ты не влезла. Я упал на колени – тут, кажется».

Он шагнул вперед. Она увидела, на что он указывал: на кучу грязи, где не росла трава.

Он сказал: «И вот здесь я упал на колени, да. Я сунул в рот пригоршню грязи и ел ее, пока меня не вырвало. Я собирал окровавленную землю. Я понял, что тебя слишком много для меня. В этом и проблема. Инкорпорация сложнее всего. Это человеческий инстинкт – поглощать. Когда ты обжигаешь палец, ты же суешь его в рот? А во мне еще оставалось слишком много человеческого».

Он сказал: «Я не стал совать палец в рот. В этом и то было бы больше смысла. Хрен его знает, что бы случилось, если бы я попытался поглотить тебя целиком. Наверное, я бы сгорел заживо. Но мне нужно было куда-то поместить тебя, раз уж я не собирался поместить тебя в себя. Я сделал тебе пристанище. Я вообще не думал… Я вырвал себе половину ребер и сотворил тебя из праха, моей крови, моей рвоты, моей кости».

Он сказал: «Я хотел сделать тебе самое красивое тело, какое только мог придумать».

Он сделал паузу и сказал:

– Но я был в стрессе вообще-то. Я с ума сошел. Почти все, что делало меня Джоном, ушло. Осталось немного мыслей… какие-то идеи. Крохи идентичности. Нельзя меня судить так уж строго, да? Я не сделал этого умышленно. Я не счел это искусством. Знаешь, в мои семь лет у бабушки в доме не было игрушек, кроме старых маминых. Больше всего я любил…»

Он судорожно вздохнул.

– Я любил старую голливудскую Барби, – пробормотал он, – ее короткое золотое платье и длинные светлые волосы. Она была лучше всех. С ней случались все приключения. Еще была невеста Мидж, но мама выстригла ей маллет на голове. Так что я любил Барби.

Она посмотрела на него. Он посмотрел на нее.

Он добавил:

– Не Кен. У мамы он тоже был, но он был мудак. Я отдал его на съедение бабушкиному псу.

Он сказал: «Из своей крови, костей и рвоты я создал для тебя красивый лабиринт. Я боялся, что ты найдешь способ сбежать прежде, чем я закончу. Я сделал тебя похожей на сказочную фею. Я сделал тебя похожей на ангела эпохи Возрождения… Я сделал тебя Адамом и Евой. Галатеей. Барби. Чудовищем Франкенштейна с длинными светлыми волосами».

Он сказал: «Когда мир рухнул, я изменил нас обоих. Я спрятал себя в тебе. Я спрятал тебя в себе. И когда мы стали одним… когда шаман вызвал солнце… я сделался богом».

Он сказал: «Этого было недостаточно».

Он сказал: «Корабли. Там все еще оставались люди, и я протянул нашу руку в космос. Я старался».

Он сказал: «Сначала я прокусил солнце. Это человеческая природа. С этого все начинается. Выключаешь солнце и готовишь на газу, простите за каламбур. Я уничтожил Венеру, Меркурий, Марс. Дело в том, что пара буксиров уже прошли через пояс Койпера. В спешке я раздавил Юпитер и Сатурн. Я дотянулся… они не смогли смотреть на меня. Мне оставалось только надеяться, что они увидели мои дела и сдохли от ужаса.

Мы с тобой были как Очень Голодная Гусеница из книжки. Мы съели Уран… Нептун… Плутон… нашли все спутники и корабли, дотянулись до них, сжевали всех людей и двинулись дальше. Я не умел смотреть, понимаешь ли, умел только трогать. Когда я понял, что флот развивает сверхсветовую скорость, было уже слишком поздно. Я смог только взять один из кораблей. Мы с тобой держали его на ладони. Я был там. Среди напуганных людей. Чертовых крыс, бегущих с корабля».

Он замолчал.

Она спросила:

– Тогда?

Он сказал: «Потом они ушли. Навсегда затерялись во времени. Это научило меня не колебаться».

Она скрестила руки на груди. Ей не было холодно, но она чувствовала, что должна мерзнуть. Стоя на улице в тени, среди пыли и грязи, у зловонной бетонной стены, она хотела мерзнуть.

Он сказал легко:

– Вот и все. Вот такая история. Вот что я сделал.

– Ох, – сказала она.

Потом он сказал:

– Помнишь, что ты сказала мне, когда я сделал это? Когда мы стояли здесь вместе?

Она посмотрела на него и сказала:

– Да.

Он сказал:

– Ты сказала: «Я выбрала тебя, и вот как ты мне платишь?»

Она сказала:

– Что еще я сказала?

Он сказал:

– Ты сказала: «Что ты со мной сделал? Я отвратительна».

Она сказала:

– Что еще я сказала?

Он сказал:

– «Куда ты дел людей? Где они?»

Она сказала:

– Я все еще люблю тебя.

Он сказал:

– И это ты тоже говорила.

28

Нона проснулась на холодном, пахнущем грязными сапогами полу грузовика, почти в полной темноте. Сиденья будто бы сомкнулись над ее руками и ногами, и она на мгновение запаниковала, задергалась, пока кто-то не сказал очень мягко:

– Успокойся.

Задние двери грузовика были широко открыты, прохладный сырой воздух вонял бензином и холодной дорогой. Издалека доносились знакомые резкие звуки выстрелов, иногда крики, изредка – скрип металла и стоны, эхом отдававшиеся от стены, как будто грузовик стоял в туннеле. Она поняла, что, видимо, грузовик просто стоял в туннеле. Сев и посмотрев назад, она увидела глухую черноту, которую время от времени чуть рассеивали пятна бледно-розового жиденького света, который дают солнечные батареи и который не приносит облегчения для глаз. Кое-где на дороге были установлены огромные прожекторы, напоминавшие окна в иной мир – большие светящиеся прямоугольники с кабелями, которые лежали на крашеном бетоне толстыми клубками, кучами и завитками. Некоторые из них тянулись обратно в грузовик. Тут же обнаружилась принцесса Кириона Гайя, растянувшаяся на сиденьях. Она спокойно лежала, глядя из тени золотыми глазами мертвого животного.

Нона посмотрела на нее, она посмотрела на Нону. Они смотрели друг на друга очень долго. Платок на шее Кирионы снова затянули, а куртку застегнули, закрывая раны. Принцесса-труп смотрела на нее, и лицо у нее было ледяное, ничего не выражающее, будто железное.

– Где она? – спросила Кириона.

Нона не знала, что сказать. Принцесса нажала:

– Не молчи. Куда она делась? Где она?

– Я не знаю, о ком ты, – жалобно прошептала Нона.

– Послушай, мне насрать, даже если она в аду, я не буду на тебя злиться, – пояснила Кириона. – Она может быть на дне моря или на другом конце космоса. Мне просто нужно знать – где.

Когда Нона не ответила, принцесса-труп сказала:

– Ладно, другой вопрос. Ты ее любишь?

– Иди прогуляйся, Нав, – сказал новый голос снаружи грузовика.

Это была Пирра. Она казалась похудевшей и очень измотанной, на руках виднелись длинные заживающие ссадины, как будто она упала после последней встречи с Ноной. Шея тоже была исцарапана. Ржавая щетина проступала на щеках, подбородке и верхней губе. Жесткое знакомое лицо выглядело невероятно усталым.

– Я тут вроде как мертвой притворяюсь, – возразила Кириона.

– Хорошо, тогда мы прогуляемся. Никуда не ходи и прекрати вести себя как сука, – согласилась Пирра.

– Это наследственное, – сказала принцесса.

Пирра забралась в кузов, отчего он затрясся, и отодвинула кабели от Ноны.

Нона сказала, пытаясь найти нужные слова:

– Пальцы… штуки…

– Вестники загнали нас сюда, – пояснила Пирра. – Их не так много, но даже горстки хватит.

– Да, редкие твари, – сказала Кириона. – Я сражалась с ними врукопашную в Митреуме.

– Да уж. Выходишь с ними врукопашную, и бой заканчивается. Надо их на подлете сбивать. Пара автомобилей Крови Эдема лупит в них наугад на съезде, в паре километров отсюда. Нет, детка, не двигайся.

Нона попыталась влезть в объятия Пирры и обнаружила, что собственные ноги кажутся ей высеченными из мрамора. Она никогда раньше не чувствовала такого: ноги словно онемели, и их кололи маленькие иголочки. Порой банда отсиживала друг другу руки и ноги, и она всегда предлагала свою кандидатуру, но, к ее сожалению, это на нее ни разу так и не подействовало.

Пирра взяла ее на руки и очень осторожно вынесла из грузовика. Снаружи было темно и гулко, только кое-где на пахнущей бензином дороге светились лампы.

Неподалеку от грузовика стояла бетонная плита высотой по пояс. Пирра усадила ее у плиты, прислонила к ней спиной и села рядом сама.

– Я не могу идти, – удивленно сказала Нона.

– Ты помнишь, что произошло после того, как ты потеряла сознание на крыше?

– Нет.

– Может, оно и к лучшему, – задумчиво сказала Пирра и тихо добавила: – А…

– Не надо, – неожиданно для себя оборвала ее Нона, – нет. Не называй меня так и другими такими именами. Не заставляй меня вспоминать. Я не хочу. Тебе это не понравится. Нет. Не заставляй.

– Не волнуйся, малышка. Остынь.

Нона вообще не чувствовала себя остывшей, ей было ужасно жарко. На затылке что-то чесалось влажно и тепло, и она подняла туда дрожащую руку, но Пирра перехватила ее запястье.

– Не смажь. Это… поможет тебе как можно дольше удержаться в теле.

Рука на запястье Ноны была крепкой, нежной и совершенно нормальной – сколько раз Пирра вот так брала ее за руку, чтобы перейти дорогу, помогала ей встать, кружила ее под песни по радио. Но в глубине мозга Ноны, из какой-то дыры, закрытой ложной стенкой, кто-то грубо произнес:

– Не прикасайся ко мне.

Пирра опустила запястье, а голос Ноны все говорил и говорил:

– Ты думаешь, это весело, Пирра Две? Мило? Семья. Кровь. Вместе. Поцелуй, поцелуй. Детская игра. Ты говоришь хорошие слова, и все делают вид, что это те слова, которые ты говоришь. Вот дом. Мы живем в нем. Черви скользят друг по другу. Тебе нравится притворяться? Нравится быть матерью и отцом разом? Ты должна была поддаться твоим желаниям и съесть нас. Сожрать. Это было бы более естественно. Я бы смогла тебя уважать.

Голос затих, и Нона в порыве ужаса, ненависти, отвращения и смущения попыталась свернуться калачиком, но у нее не получилось. Она чувствовала себя так, как будто ее прервали в туалете посреди процесса.

Раскаленный добела стыд родился где-то в глубине души и выплеснулся наружу, к ней вернулся собственный голос.

– Нет, нет, нет. Не делай этого со мной, Пирра. Пирра, просто позволь мне умереть. Это приятнее. Я не могу этого вынести.

Нона немного поплакала. Слезы текли из глаз и капали на колени. Лицо казалось очень горячим, а шея болела и зудела. Через некоторое время слезы утихли, и Пирра спросила:

– Лучше?

– Да, – сказала Нона и почувствовала, что ее голос дрожит, но добавила более уверенно: – Дай, пожалуйста, платок.

– Подожди Кэм и Секстуса. Тебе не понравится любой платок, который побывал у меня в кармане.

– Они нашли Шестой дом?

– Да, благодаря тебе. И мегагрузовики оказалось несложно остановить. Когда Ктесифон подорвал первый, остальные сразу сдались. Это… смягчающие обстоятельства.

Это немного приободрило Нону.

– Это же хорошо?

Судя по лицу Пирры, таким уж хорошим она это не считала.

– Нона, – осторожно сказала она, – а что, если я скажу тебе, что это конец пути, как по мне? Я не уверена, что кто-то из нас выберется отсюда.

Это очень воодушевило Нону, но она заколебалась, прежде чем сказать это вслух. Это показалось ей невероятным счастьем. Она, Пирра, Кэм и Паламед были все вместе, и никому не приходилось беспокоиться ни о завтрашнем дне, ни о послезавтрашнем, что она могла просто выбросить все из головы – яростно выбросить из головы вообще все – и больше ничего не пытаться делать. Но ее облегчение было трудно выразить так, чтобы оно не прозвучало совершенно ужасно. Поэтому она просто сказала:

– Я буду вести себя хорошо.

– Пойдем посмотрим на остальных, – предложила Пирра. – Не возражаешь, если я снова тебя понесу?

Сапоги Пирры хрустели по блестящей черной поверхности, пока она несла Нону. В темноте высился мегагрузовик, облепленный светящимися полосами. Он был больше любого другого грузовика в жизни Ноны. Он казался высоким, как дом. Если бы кто-то подъехал на нем к школе, можно было бы выйти из окна класса и встать ему на крышу. Его собственная крыша терялась в черноте, а в ширину он был таков, что Пирра обходила его секунд двадцать. Огромная дверь была распахнута, к ней приставили пандус, и люди сновали между огромным грузовиком и маленьким. Солдаты укладывали людей на походные койки, осматривали их, производили какие-то манипуляции, порхали в темноте, как мотыльки. Нона заметила, что у многих из тех, кому оказывали помощь, были распахнутые слепые белые глаза, такие же, как сделали Ноне линзами. Эти липкие прозрачные взгляды так напугали команду Чести.

Камилла сидела в кресле на колесах, держа в руках планшет. Тело Ианты Набериус стояло у нее за спиной – в линии плеч и развороте головы узнавался Паламед. Люди спускались по пандусу с помощью солдат Крови Эдема. Корона и, что было удивительно, Страсти вели очень слабого и пожилого человека ростом примерно с Нону. Паламед выглядел очень растерянным.

– Кэм, можем ли мы получить новую информацию о туннелях? Ради всего святого, запретите моей матери лезть к Крови Эдема, пока ее никто не пристрелил. Пусть этим займется Кестер Чинкве, он умеет разговаривать с людьми. Хотя думаю, что прямо сейчас он жалеет, что вообще покинул Кониортос. Где ваши отцы? Почему это похоже на курятник? Нона, как ты?

Нона чувствовала себя потерянной, изумленной и утомленной.

– Это все твоя семья?

– Метафорически – да, буквально – все сложно, – ответил он. В его теле чувствовалось невероятное облегчение, которого Нона не ожидала. Кэм тяжело осела в кресле и была тонов на шесть бледнее, чем когда-либо.

– Моя мать хотела с тобой познакомиться, к несчастью для себя. Сейчас она расспрашивает одного из младших офицеров о философии насилия, и о том, как работают эти грузовики, и о том, как он зарабатывает на жизнь.

Большинство людей, которым помогали, не могли стоять сами, и все они выглядели худыми, помятыми и изможденными, хотя вполне веселыми.

Пирра огляделась и сказала:

– Секстус, если сюда попадут Вестники, я не уверена, что эти люди выживут.

– Они не выживут, – сказала Камилла.

Она еле шептала. Паламед добавил:

– Они действительно в плачевном состоянии, но надо подумать и о других жителях города. Я пытался объяснить им, что происходит, и они уловили суть, но только если не говорить про некромантию. Главный архивариус говорит, что любое проявление способностей мучило их по нескольку дней. Ослепление их чуть не убило, а они тогда были намного сильнее. Не стоит надеяться, что кто-то вернется в казарму и займется тонкими вещами вроде оставленных Иантой оберегов.

Нона почувствовала, как Пирра переносит вес с ноги на ногу.

– А Ианта…

– Бьется, – снова улыбнулся Паламед. – Она невероятно, просто невероятно зла.

– Секстус, – сказала Пирра, – я редко такое говорю, но у меня нет вообще никаких планов. И либо ты совершенно сбрендил от так называемой любви, а это случается даже со мной, либо ты знаешь что-то, чего не знаю я.

– Не то чтобы я что-то знал, Пирра, – сказал Паламед, – но я чувствую, что готов рискнуть. Через пару минут, когда командир даст мне инструкцию, я суну всех обратно в грузовик. Сейчас они это обсуждают на случай, если крыло Мерва оставило внутри неприятный сюрприз.

Нона заглянула в грузовик, в большой колодец тусклого света, и попыталась вести себя осторожно, но оптимистично.

– Паламед, ты же знаешь, что меня укачивает.

– Я знаю. Прости. Тебе придется совсем немного потерпеть, Нона, я обещаю.

– Слушай, эта штука, конечно, тоннажем не уступает космическому кораблю, – сказала Пирра, – но если ты планируешь кататься по городу и давить Вестников, я сразу скажу, что ничего получится.

– Кстати, не думала об этом, – заметила Камилла.

– Нет. Не волнуйся, Две, мои амбиции не распространяются на город наверху. Погоди, вот и комитет.

Командир и кто-то, кого Нона никогда не встречала, вышли в большой желтый квадрат света перед пандусом. Командир выглядела неплохо, вот только Нону вновь поразил огромный контраст между нею и Паламедом: Ценой страданий больше походила на Пирру – измученная, с дикими глазами и смертельно сосредоточенная. Никакого сходства с веселым предвкушением, которое испытывал Паламед. Паламед выглядел как малыш на уроке «расскажи и покажи», который принес в школу любимую игрушку и ждет не дождется, когда у него будет целых две минуты, чтобы рассказать о ней всем-всем, даже старшим детям. Морщинистая слепая женщина, которая держалась за изящно вытянутую руку Ценой страданий, остановилась на свету. У нее были резкие черты лица и очень длинная темная седеющая коса – Нона немедленно пожалела о своих косах. Она выглядела довольно старой – может быть, старше даже, чем Ценой страданий, – и на лице ее лежала печать тревоги. Ее нельзя было бы назвать красивой даже в чистой одежде.

– Вот цифры, Главный страж, – она протянула пачку бумаг, – у меня не было возможности перепроверить их. Я сделала первоначальные расчеты, но, конечно, полагаться на элементарную математику не стоит. Хочу заметить, что в последние пару месяцев мои способности к вычислениям очень пригодились. Мы очень весело проводили время, вслух решая квадратные уравнения, пока нас не пригрозили выкинуть из грузовика. Как себя чувствует председатель?

Паламед присел на корточки, чтобы вместе с Камиллой проверить цифры.

– Если бы мы смогли проникнуть внутрь купола, это не имело бы значения, – сказала Кэм.

– Я не обеспечу такую навигацию, Кэм. Я не уверен, что кто-то вообще такое может. Я никогда не знаю, где я нахожусь в пространстве, а процесс выхода и входа будет сущим адом. Нам придется делать это на ходу. Гидеон выдала кое-что о внутренней планировке. Наш лучший вариант – это посадочная платформа, если мы сумеем к ней приблизиться.

Пирра прочистила горло.

– Командир, есть потери?

Ценой страданий вздохнула.

– Из огня да в полымя, – сказала она, – а оттуда в другой костер, а оттуда прямо в ад, где черти танцуют в огне и шлют тебя на хер.

– Ты всегда умела обращаться со словами, – признала Пирра. – Они повсюду или только в некоторых местах?

– Ктесифон стоит у входа в туннель и внутри него. Разведданных нет. Мы держимся хорошо, но через пару часов кончатся боеприпасы. У них там настоящая оргия, и мы не можем использовать взрывчатку, если не хотим обрушить туннель. А я не хочу обрушить туннель, потому что из него нет другого выхода.

– Принято, – кивнула Пирра.

– Это новый голос, – сказала архивариус, а Паламед весело ответил:

– Архивариус, это Пирра Две, и мы с Кэм полагаем, что она спасла нам жизнь. Пожалуйста, будьте с ней очень любезны. Шестой дом обязан Пирре Две всем, и бессрочно. Итак, – он постучал пальцем по стопке бумаги, – это все, что у нас есть. Командир, я хотел бы попросить вернуть Шестой дом обратно в грузовик. Беспокоиться о пространстве не стоит, это очень временно. Если вы хотите взять что-то с собой, скажите.