Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 341 страниц)

22

Ночью, после того как ты убила свою тринадцатую планету, тебе приснилось, что ты сидишь за накрытым столом напротив Тела. Это было гораздо приятнее обычных мучительных ужинов, все участники которых были облачены в полупрозрачные перламутровые одежды дома Ханаанского, которые окружали Мерсиморн звездным сиянием, делали Августина почти бесплотным, Ианте придавали желтушный оттенок, а тебя превращали в тухлый пастернак. Каждый ужин становился испытанием. Если ты ела слишком мало, император Девяти домов мягко говорил, пока Ианта прятала ухмылку:

– Съешь еще пару ложек, Харрохак, пожалуйста.

Во сне ты была одета в плотные темные одежды Девятого дома, а за столом кроме тебя сидела только чудовищная покойница из Запертой гробницы в мешковатой черной рубашке и брюках, явно снятых с какого-то очень неопрятного кающегося. Ваши лица покрывала священная краска, и вы говорили, к счастью, очень мало, хотя значило это очень много. И никто не заставлял тебя есть.

А потом Тело взглянула на тебя непостижимыми глазами и сказала:

– Харрохак, вставай.

– Что?

– Просыпайся немедленно.

Ты открыла глаза и увидела потолок, который давно покойная Анастасия так и не увидела. Ты лежала на ее белье, на котором она так и не поспала. Толстые черные шторы закрывали плексовые окна и бросали на потолок глухие темные тени. Ты еле различала собственную руку перед лицом. Ты отбросила одеяло и сразу закоченела в своей ночной рубашке, которая была просто коротка, когда ты приехала в дом Ханаанский, а теперь представляла собой печальное зрелище. Экзоскелет громко заскрипел в черной тишине, когда ты взяла меч в костяных ножнах, лежавший в твоей постели вместо любовника. Ты закинула спеленатый клинок на плечо, обхватив ладонями нижнюю часть рукояти, ну то есть яблоко, и не стала брать рапиру, выданную тебе императором.

В коридоре было посветлее. В приглушенном свете желтых панелей по памятникам Митреума метались искривленные, скелетообразные тени. В часы сна их обычно переключали на светло-голубой, так что видны оставались одни очертания. Но по меркам уроженки Дрербура проход был залит ярким светом. Поэтому ты разглядела ее так ясно.

Она стояла у поворота коридора, метрах в пятнадцати от тебя. Тень ее в холодном желтом свете казалась очень странной, мягкая белизна ее сорочки походила на столб света в зеленоватой воде. В ее русых волосах еще остались лепестки роз, а глаза в темноте было не разглядеть, но ты помнила их кошмарную синеву.

Цитера посмотрела на тебя, повернулась к тебе и двинулась с места.

Что это была за походка! Шаркающая, скользящая, странная походка. При каждом шаге она выбрасывала вперед себя руки, ноги не гнулись ни в бедрах, ни в коленях, правая рука двигалась одновременно с правой ногой, странно и жутко. Застывшие мертвые пальцы сомкнулись на костяной руке, обернутой в золотую фольгу и украшенной многочисленными аметистовыми глазками, рука рухнула на пол и Цитера споткнулась об нее, но лицо так и осталось повернуто к тебе. Взгляд немигающих глаз был прикован к твоему лицу, а тело распласталось на полу и дергалось. Потом труп пополз вперед, как червяк, отталкиваясь от пола ногами, цепляясь за плитки пальцами, разбрасывая по сторонам священные кости павших верных и не замечая их. Казалось, что где-то в ее плоти спрятан магнит, магнит, полярность которого была противоположна твоему телу.

Создание подползло ближе. Ты была священным ликтором, Харрохак из Первого дома, девятой некросвятой на службе Царя Неумирающего, наследницей тяжело давшейся тебе силы, которая горела внутри тебя, как реактор. Ты, не хвалясь, могла назвать себя одним из самых могущественных некромантов вселенной. Посмотрев на эти жалкие, дрожащие руки, ты бросилась бежать.

Ты спряталась в своей комнате и тщательно заперла дверь. Поковырялась у себя во рту, соскребла немного крови ногтями, прикусила язык, сплюнула красноватой слюной на дверь, торопливо нарисовала несколько завитков кровавого оберега и на всякий случай подперла дверь стулом. Рухнула на пол, чувствуя, как сердце выламывает ребра изнутри.

Тишина. Весь шум издавало твое собственное тело, твое рваное дыхание, мечущаяся по артериям кровь, сжатые зубы. А вокруг было очень тихо и очень темно.

А потом от двери, от зачарованной двери, которая должна была взорваться заклинаниями при первом прикосновении чужой магии, от этой двери послышался тихий противный звук, будто кто-то скреб ногтями по стали. Ручка повернулась, ударилась об спинку стула, замерла.

Снова глухая гадкая тишина. Отчаянный скрежет. А потом ничего.

Ты не знала, сколько времени пролежала на прохладной стеклянной плитке, уткнувшись лбом в красное пятно на чистом черном стекле, сжав руку на грубом ворсе ковра. Ты только отметила, когда настройки системы обеспечения изменились и панели вокруг комнаты начали излучать слабый свет, призванный имитировать восход солнца. Ты замерзла до полусмерти, дрожала в своем экзоскелете, а заусенцы впивались тебе в кожу.

В какой-то момент ты механически встала и легла обратно в постель. Больше ты ничего не могла сделать.

* * *

Кажется, ты не спала. Подумав, что уже достаточно поздно, ты надела свои перламутровые одежды и постучала в дверь Ианты. Оказалось, что поздно еще недостаточно, она открыла очень нескоро, выглядела сонной, была наряжена в обескураживающе короткое одеяние из фиолетового шифона, а волосы неопрятно свисали на шею и плечи.

– Септимус ходит, – сразу же сказала ты.

Она не сразу поняла, кого ты имеешь в виду, потому что это имя никогда не принадлежало Цитере. Через несколько секунд в чужих голубых глазах мелькнуло понимание, потом угрюмое утреннее раздражение и наконец всепобеждающая скука. Ты поняла, что Ианта тебе не поможет.

– Скажи, пусть вернет мою руку, – сказала она и захлопнула перед тобой дверь.

Акт третий

23

Четыре месяца до убийства императора

Ты знала, что если погрузить руку в холодную воду, то можно не заметить, что вода нагревается, пока не станет слишком поздно. Но вот атмосферу грызущего беспокойства, окутавшую Митреум, ты заметила, только когда ее не ощутил бы только полный идиот. Это стало заметным на бесконечных ужинах. Августин намекал, что для них следует «переодеваться» – ты понимала это как необходимость натянуть ритуальный перламутровый плащ, Ианта нацепляла под свой какие-то шмотки, на которые и смотреть-то не стоило, и закалывала светлые волосы повыше, а бог не надевал рубашки с почти истлевшими воротниками. Теперь ликторы ели, глядя в стол. Иногда Мерсиморн открывала карту ближайшего участка космоса, вычисляла местоположение каких-то объектов, из-за которых старшие хмурились, и они обсуждали что-то, не включая в разговор тебя или Ианту. Частенько вы вдвоем ужинали в полной тишине, пока, как горько заметила Ианта, взрослые разговаривали.

Теперь ты часто заставала Августина одного в тренировочном зале. Он не занимался ничем таким понятным и очевидным, как тренировки. Просто заходил, смотрел, думал, не взяться ли за рапиру, передумывал и уходил. Августин тренировался последние десять тысяч лет. Ты вообще не представляла, что он понимал под тренировками. Там же торчала и Ианта, повторявшая упражнения медленно, неуклюже, непослушными руками. Все это плохо вязалось с ее высокомерием. На лице ее вечно была написана очень изящная покорность судьбе, что-то вроде: вы же понимаете, что на самом деле я не собираюсь этим заниматься?

Ты рисковала заходить туда сама только в часы сна, когда в зале никто не мог оказаться. Ты раздевалась до рубашки, экзоскелета и штанов, оставалась босиком, держала перед собой свой двуручник, поднимала его – и опускала, и так повторяла много-много скучных раз, пытаясь почувствовать себя нормальной, пытаясь понять, в чем дело. Ты очень старалась, но твои попытки разбили бы сердце любой нормальной мечнице. Даже если руки теперь лучше тебя слушались, даже если ты уже могла поднять меч и нанести медленный удар, это все равно не спасло бы в бою с Вестником, тварью, которую ни один из твоих учителей не мог даже описать.

– Представь себе, – задумчиво сказал Августин, когда ты спросила. – Представь себе самую страшную на свете пчелу, только с кровью, как будто ты всегда знала, что в пчелах очень много разной крови. Минимум три разных типа, если подумать.

– Последний раз, когда я сражалась с Вестником, я делала это с закрытыми глазами, – в свою очередь сказала Мерсиморн и закончила гордо, как будто это была невесть какая шутка. – А когда я их открыла, они вытекли!

– Знаешь, я довольно мало видел Вестников, – сказал бог, когда ты наконец пришла к нему с этим вопросом. – Когда они появляются, меня запирают в запечатанном святилище в сердце Митреума, чтобы их нечистота меня не коснулась. Несмотря на звукоизоляцию, я их слышу… всегда слышу.

– Господи… – начала ты.

– Учитель.

– Святая радости будет сражаться, когда мы все окажемся в Реке. И святой долга, и святой терпения. И Ианта. Четверо ликторов, за которых сражаются великие мечники, их рыцари. Учитель, неужели я непременно умру? Я буду бездействовать, да, но ведь их хватит, чтобы защитить наши тела, пока мы уничтожим мозг.

– Ианте далеко до великого мечника.

Ты сама не знала, почему защищаешь ее.

– В день сражения она себя покажет. Она притворяется.

– Мы не можем позволить себе притворство, – сказал он, но слегка улыбнулся усталым ртом. – Ианта из Первого дома не перестает меня удивлять. Если бы я собирался дать четвертый эпитет, я бы назвал ее святой благоговения.

Ты подумала, что этот титул плохо подходит Набериусу, хотя ты с трудом могла вспомнить принца Иды. Лицо, глаза и почти ничего больше. Как будто твой мозг закрыл толстой коркой все, что с тобой случилось. Но ты продолжала настаивать:

– Господи, я вовсе не обязательно умру.

На этот раз он не стал тебя поправлять. В черных, как нефть, невероятных глазах промелькнуло что-то, чего ты не могла понять. Бог сказал:

– Харроу, я могу сказать только, что я живу надеждой. И что тебе следует продолжать носить рапиру.

И ты продолжала носить рапиру. Поздней ночью, когда ты босая, измученная, с тяжестью на сердце и стертыми до крови пальцами возвращалась в свои покои, истекая потом и чувствуя странную боль в руках, ты прошла через атриум с колоннами из плоти, ведущий в жилое кольцо, и заметила, что автоматическая дверь в гробницу Цитеры закрыта. Она никогда не закрывалась. Она зияла, как открытая рана, от нее вечно пахло этими вечными розами. А теперь она закрылась.

Ты встала перед дверью и словно бы услышала тихий приказ своего императора… не делать этого. Строго говоря, он был прав. Ты даже не осознала свои страхи достаточно, чтобы им противостоять. Ты даже не понимала, реальны ли они. Когда ты была ребенком и застывала, думая, что что-то видела или слышала, Крукс обычно говорил:

– Ты видела то, что видела, госпожа. Ты влияешь только на свою реакцию.

Итак, ты видела восставший труп. Теперь ты должна была как-то на это отреагировать. Стальная дверь оказалась так близко перед твоим лицом, что туманилась от дыхания.

Стремительным движением ты ее открыла.

И увидела Ортуса из Первого дома, точнее его спину. Он был облачен исключительно в мягкие фланелевые пижамные штаны, так что твоему взгляду предстали канаты мышц на плечах и шишковатые выступающие позвонки. Обмякший труп Цитеры принял вертикальное положение, ее пальцы безвольно лежали на его предплечье, из-за его головы виднелось ее лицо цвета мертвого голубя, розовые бутоны ссыпались к его ногам желтоватой кучей. Ладонью он придерживал ее шею, как сломанный цветочный стебель. Прикосновение пальцев к выцветшей коже было таким нежным, что не оставляло следов. Ты очень хорошо знала, на что способны его руки в бою, и не представляла, что они умеют быть и нежными. Они будто принадлежали другому человеку. Он…

Багровая волна залила твою шею. У тебя запылали уши. Ликтор, который так часто пытался тебя убить, не обернулся, хотя за долю секунды ты уже успела сделать свой экзоскелет вдвое толще и заодно прикрыла сердце прочным слоем чешуи.

Ортус напрягся так, что его лопатки чуть не прорвали кожу изнутри. Он весь съежился. Ты застыла, несмотря на охватившую тебя адреналиновую лихорадку, ты ожидала одного из его чудовищных смертельных ударов, и совсем не готова оказалась к внезапному тенору, которым он спокойно сказал, по-прежнему стоя к тебе открытой, уязвимой спиной.

– Закрой дверь и уходи.

Ты закрыла дверь и ушла.

– Я застала святого долга в муках могильной похоти, – сообщила ты Ианте примерно через минуту. Она тоже еще не спала, сидела в постели, включив свет, и что-то писала в маленьком дневнике.

– Господи, – отреагировала принцесса Иды. Она выглядела очарованной. В свете лампы мешки у нее под глазами особенно выделялись. Два яблочных огрызка, окутанные вечным ароматом гнили, лежали у ее постели: попытки остановить разложение становились все более успешны.

– Классический порок. Самый старый грех.

– Всех магов плоти, – холодно сказала ты, – надо утопить в кипящей крови.

– Не говори только, что в Девятом доме никогда…

– Никогда.

– Какая же ты наивная…

– Нет.

– Ладно, неважно. Он что, правда?..

Тут она сделала неприятный жест, который ты не сразу поняла.

– Ну, ты понимаешь. Совершал некролангию? Занимался любовью, которая не может назвать своего имени?

Ты рассказала ей, что видела, и она отреагировала весьма пренебрежительно.

– Да кто же этого не делал, – сказала она и снова открыла дневник. Ты успела заметить, что там есть довольно сложные вычисления. – Скучно. Ты слишком рано вошла. По крайней мере теперь ты знаешь, кто ее двигает, так сказать.

Она мерзко пошевелила бровями, а потом, очевидно, утратив всякий интерес, вернулась к своим цифрам.

– Спокойной ночи, Харрохак.

Но от тебя было не так просто отделаться. У тебя под рубашкой стыл пот, а тело прилипало к экзоскелету. Ты сказала:

– Бесчинства дурного человека не могут заставить Цитеру ходить.

Ианта закрыла тетрадь и прижалась светлым затылком к изголовью.

– Дурной человек, – пробурчала она. – Я бы сходила на свидание со святым долга, например. Нонагесимус, сейчас не время отвлекать взрослых ликторов от занятий, которые через десять тысяч лет при настолько ограниченном количестве партнеров наверняка кажутся вполне нормальными. Слышала бы ты кое-что из того, что говорил мне Августин, господи! И уж точно не время всем демонстрировать, что ты не просто неудачный эксперимент, а еще и безумный неудачный эксперимент.

– А тебе не стоит демонстрировать полное отсутствие воображения, – ответила ты. – Тридентариус, мое положение не настолько шатко, чтобы я игнорировала вещи, случающиеся у меня на глазах.

– Ну да, но они правда случаются?

– Не делай вид, что ты знаешь, о чем говоришь.

– Твое положение именно что настолько шатко, милая, – сказала Ианта и протянула длинную левую руку, чтобы положить дневник на правую тумбочку. – Ты знаешь, что учитель спрашивал Мерсиморн, можно ли запереть тебя в той камере, когда мы отправимся за Зверем? Мерсиморн сказала, что нет, что по ряду причин оттуда выпустили кислород, но если лично он хочет убить тебя удушьем…

– А ты знаешь, что учитель полагает, что тебе далеко до хорошего мечника? – спросила ты и добавила, увидев ее лицо. – Не люблю использовать сплетни в качестве оскорблений, но, видимо, это твой основной аргумент ведения дискуссии.

Рот Ианты сжался в пурпурную щель, и ты заметила, что кожа у края губ надорвана:

– Он так и сказал?

– Не секрет, что я умру, – ответила ты. Ты не собиралась с этим смиряться. Ты раньше никогда не умирала. – Я скорее всего выбываю. Но его слова я повторяю в точности.

Она посмотрела куда-то вдаль, потом остановила взгляд на огромном изображении довольно покойной и очень легкомысленно одетой ликтора.

– Ну и мудак этот бог, – прошептала она.

Ты рассердилась так, что это тебя саму удивило. Сила собственного гнева пугала. Ты потянула из-за спины двуручный меч. Запястья приняли не самое правильное положение, но попытка была неплоха. Матовая, кальцифицированная поверхность клинка будто всасывала свет, отбрасывая странную тень на пуховое одеяло.

– Не смей богохульствовать в моем присутствии.

– Не размахивай передо мной этой штукой. Ты не умеешь с ней обращаться.

– Его дал мне бог.

– А ты никогда не задумывалась почему?

Эти шесть слов перевернули твой разум. Ты почувствовала липкий жар в носовых пазухах, которого не случалось очень давно, потому что ты давно так не выкладывалась: подступало носовое кровотечение.

– Ну и почему же? – ровно спросила ты.

– Не могу сказать, – рявкнула она. – Ты сама заколдовала мне челюсть, гребаная весталка! Да-да, я почувствовала! Так что если я не хочу заниматься челюстно-лицевой хирургией в домашних условиях, мне придется молчать. И я вообще-то думала рискнуть, но не представляю, насколько далеко распространяется твое проклятие, потому что я не черная мерзкая маленькая костяная мерзавка. А теперь спрячь свой меч, потому что ты не рискнешь сойтись со мной лицом к лицу.

– Ты очень сильно неправа.

– Я удушу тебя твоим собственным висцеральным жиром раньше, чем ты поднимешь одного жалкого скелета.

– Попробуй, – сказала ты. – Попробуй, Ианта.

Вы смотрели друг на друга. Ты стояла у изножья ее кровати, держа меч как можно ровнее. Его вес причинял привычную, почти приятную боль. Она сидела, одетая в лохмотья ночной рубашки, а глаза ее походили цветом на заледеневшую землю.

Ты знала, как это будет: ей хватило ума оставить у постели два драгоценных канделябра, украшенных топазами и нежными пятнышками отполированных плюсневых костей. Именно из них вырастут два костяных щупальца и воткнутся ей в череп с двух сторон. Ты могла провести пальцем по клинку, собирая костяную материю, вскормленную кровью твоего собственного сердца, как масло. Ты могла превратить эту материю в толстые колышки фаланг и воткнуть ей в ладони, воткнуть в щель между большой берцовой и малой берцовой костями. К этому моменту ты сядешь на нее сверху и, используя все, чему научилась, глядя на Мерсиморн из Первого дома, сломаешь ей позвоночник, как палач петлей.

Ианта посмотрела на тебя. В бледности ее кожи и тенях ее губ была смерть. Ее и твоя.

Потом Ианта перевернулась и накрыла голову подушкой в атласной наволочке.

– Давай, убей меня, – сказала она сквозь подушку. – До тренировки с Августином меньше пяти часов, а я еще не сплю. Лучше смерть.

Ты сделала единственный возможный шаг. Убрала меч в ножны, вернулась к себе и легла, чувствуя себя побежденной.

24

Ни для тебя, ни для кого-то другого в этом клаустрофобно-душном классе, который представлял из себя Митреум, не было секретом то, что фехтовальные тренировки Ианты уже никого не интересовали. Святой терпения ею больше не занимался. Ее неуклюжестью можно было бы пренебречь, если бы она не сохранялась, даже когда Ианта была в Реке, если бы ее сомнения не стопорили бездумную руку Набериуса Терна. Ты видела, как меняется осанка погрузившейся в Реку Ианты, как тело перестает держаться прямо, по-мальчишески развернув плечи, как правая рука выпускает рапиру. Психологический блок, конечно же, но блок, прочно загнанный в мертвую душу, остававшуюся на страже тела, когда разум отправлялся в путешествие.

На нее давили сильнее, чем на тебя. Тебя мерили менее критической меркой, потому что считали тебя уже мертвой.

Твой восемнадцатый день рождения никто не заметил, включая тебя саму. Накануне, ложась спать, ты тревожно подумала, что еще один год прошел. Ты рассматривала этот факт, как и всегда: как мемориал двум сотням людей, которые умерли, извиваясь, дергаясь и задыхаясь, пока их нейромедиаторы заливали ядом. Ты молча просила их ничего не делать, как и всегда. О прощении ты никогда не просила. Потом ты заснула. Большинство людей на твоем месте украшали бы торт или что-то вроде того.

Вскоре после окончания семнадцатого года твоей жизни ты призналась себе в том, что подозревала уже довольно давно: Ортус из Первого дома должен был умереть.

Его традиционное для Девятого дома имя перестало тебя волновать, когда ты узнала об Анастасии. Казалось разумным, что прародительница, положившая начало традиции выбора имен, решила почтить своих братьев-ликторов, потому что тогда их имена еще не скрывала завеса священной тайны. Просто банальное и неприятное совпадение. Как будто его звали так же, как умершую много лет назад собачку.

Смерть святого долга превратилась из возможности в неизбежность, когда ты осознала его истинную силу.

Узкая прихожая твоих покоев была настоящей мечтой некроманта: ее ничего не стоило зачаровать, причем очень подробно и тщательно. Ты целиком покрыла ее паутинно-тонким слоем возрождающегося праха и вделала в стены косточки всех видов. Вошедшему вырвало бы руки из плеч, а кости в ногах нарушителя закипели бы, и кипящая кость поднималась бы все выше, как горючий гель. Дальше пришлось бы миновать ураган из четырех тысяч девятисот восьмидесяти семи острых гибких игл, сделанных из твоей собственной височной кости, быстрых, неразрушимых, резких.

Конечно, такой защитой ограничился бы только полный идиот. Были ведь еще и окна. Если бы ты решила залезть в чью-то комнату, то надела бы защитный костюм – а ведь настоящие ликторы в этом не нуждались! – вылезла бы за внешнюю часть обитаемого кольца и нашла бы неизбежную брешь в защите комнаты. В твоих комнатах такой бреши не было. Ты внимательно изучила планы и несколько часов строила лестницу из скелетов, размазывала собственную кровь и плевала в щели над стеновыми панелями. Ты выбралась в стыковочный отсек, открыла шлюз, выкинула туда мешок с костями и отправилась к себе, пока кости двигались параллельным путем, грохоча по корпусу. Ты привела их к своим окнам и защитила ими плекс снаружи. Ты спустила кости в слив раковины и сияющей белой гробницы ванны. У тебя начинала болеть от напряжения голова, когда к тебе заходила всего-навсего Ианта Тридентариус и заклинания начинали реагировать на нее. Если она и заметила мелкую костяную пудру, которой ты обсыпала всю ее одежду, чтобы платья светились танергией, она не сказала ни слова. Это заставило тебя заподозрить, что она все знала и втайне поступала с тобой еще хуже. Ты не нашла ни одной из ее ловушек и поэтому нервничала.

Разумеется, безопасными твои комнаты все равно считаться не могли. Ты спала с мечом в руках. Ты часто внезапно вскакивала, чтобы проверить, как быстро ты сможешь начать действовать. Ты не сумела правильно поглотить рыцаря, и тебе приходилось полагаться на саму себя и работать в девять раз тяжелее. Но ты думала, что хотя бы знаешь свои уязвимые места.

Тебе было восемнадцать, и ты стала ликтором Первого дома, но где-то в глубине души ты угрюмо цеплялась за традиции Девятого. Несмотря на все требования мертвой Харроу, которая хотела сделать из тебя генералиста, ты полагалась в первую очередь на магию кости. Твои охранные заклинания были костяными и немногокровными. Не то чтобы ты не принимала во внимание магов духа – ты вполне разумно подготовилась ко всему, к любым понятным и непонятным сценариям, но все же по сути своей твоя магия оставалась магией некроманта Девятого дома.

Это стало твоей ошибкой.

Ты лежала в ванне, когда это случилось. В причудливых ванных комнатах Митреума не было ультразвуковых очистителей, можно было только вымыться в воде, к чему ты постепенно привыкла. Ианта открыто наслаждалась этой возможностью и постоянно твердила, что ты пускаешь слишком холодную воду, но ты так и не смогла поверить, что горячая вода безопасна. Ты лежала в нескольких сантиметрах воды чуть холоднее температуры крови, в экзоскелете и под защитой многочисленных костяных заклинаний, и по какой-то темной причине считала себя в безопасности.

Центральный оберег ванной располагался рядом со светильником, из-за которого плитка на потолке стала хрупкой и местами разошлась. Ты ничего не замечала, пока не увидела мелкие серые ошметки в воде, не набрала их в горсть, все еще полагая, что это мыло или что ты сама почему-то оказалась невероятно грязной. Даже увидев подергивание умирающей измельченной кости, сыплющейся с заклинания, ты не могла понять, что происходит.

Молотая кость лежала в твоих руках, неподвижная, инертная. Только попытавшись слепить ее вместе, ты поняла, что она мертва так, как были мертвы лишь самые древние кости в самой старинной части Дрербура, кости, остаточная танергия которых полностью вытекла за десять тысяч лет, как вытекает вода из ведра, и оставила только кальциевую пыль, не отзывающуюся на призывы некроманта. Если бы кости, погребенные в Митреуме, ощутили бы на себе всю силу времени, если бы тление не было остановлено нежным прикосновением Князя Неумирающего, самые-самые древние из них стали бы похожи на то, что лежало у тебя в ладони.

Прошло примерно пять секунд от этого костяного пятнышка до осознания: твои заклинания разрушены. Затем ты услышала треск в прихожей, и дверь твоей ванной разлетелась на куски.

Ты непроизвольно окружила себя толстым коконом из скрепленной сухожилиями кости. Трюк вышел бы отличный, если бы он сработал. Ничто не реагировало. Экзоскелет свалился с тела, как будто ему стало за тебя стыдно. Костяные гвоздики в ушах были глухи. Осколки кости, распиханные по нишам в ванной, не отвечали, когда ты тянулась за ними. Все кости в доступном тебе пространстве словно заснули и не двигались. Ты осталась голой, куда более голой, чем если бы с тебя просто сняли одежду. Впрочем, разделась ты сама. А святой долга стоял в дверях с копьем и рапирой, глядя на тебя спокойными зелеными глазами, как будто твои заклинания вовсе ничего не значили.

Он отвел руку и швырнул копье тебе в сердце. Ты с такой силой рванулась вправо, что ванна покачнулась и упала на бок, толстый фарфор треснул и раскололся и прохладная вода растеклась по полу, достав до носков его сапог. Меч, который ты положила поперек ванны, рухнул на пол. Костяные ножны отслаивались от него, как карамель с засахаренного яблока. Ты вцепилась в меч, но он подошел и пнул клинок в сторону.

Ты распростерлась в луже мыльной воды и грязной костяной пыли у ног своего убийцы. До копья, которое он метнул, и до меча, которым ты не умела пользоваться, было не дотянуться. Твои многослойные ловушки и планы на случай непредвиденных обстоятельств оказались никчемными. Ты была совершенно голая и мокрая.

Наверное, жизнь тебе спасло отчаяние. На протяжении всей своей некромантской карьеры ты готовилась к работе в космосе, то есть училась сражаться на расстоянии. Ликтор должен был это предвидеть. Он и раньше видел, как ты это делаешь. Но он не понял, что ты бросишься на него, вооружившись единственной оставшейся у тебя костью, своей собственной. Огромные шипы выросли из костей запястья, проросли из ладони, и ты кинулась вперед, стала бить его по груди, по лицу, по руке, держащей рапиру с алой лентой. Ты сделала длиннее изогнутые окровавленные когти из трапециевидных костей, вонзила их в ткань его потрепанной рубашки, глубоко в грудные мышцы, и тут он ударил тебя затылком о дверной косяк. Череп врезался в стальную раму, но Ортус упал назад, увлекая тебя за собой. Когда он перевалился через порог и оказался в спальне, у тебя была доля секунды, чтобы заметить свои заклинания, лежавшие у двери кучками и обломками, высохший на пороге прах.

Он бросил рапиру, чтобы вырвать твои когти из своей груди, и ты поняла, что он сделал. Он сжал окровавленные кости в пальцах, и кровь засохла и посыпалась вниз, пока он высасывал танергию. Он не пытался поглотить ее или обернуть против тебя, он просто уничтожал ее с невероятной легкостью, как будто сливал воду из кувшина в канализацию. Иглы живой кости, только что выросшие из твоего тела, за мгновения истлели и стали хрупкими. Он обломал их, вырвал из твоих ладоней и отшвырнул в сторону.

Ты обалдела. Ты пришла в ужас. Рапира снова оказалась в его руке, мягко поднявшись по струйке крови, стекавшей с предплечья. Он стоял слишком близко, чтобы пускать в ход клинок, поэтому просто ударил тебя рукоятью в лицо. Щека вмялась внутрь, ты почувствовала, как треснула челюсть, как пара зубов покатилась по рту, как кривые маленькие игральные кости. От удара ты отлетела назад, он подошел ближе и ударил вниз и вперед, попав тебе куда-то ниже ребер. Ты плюнула ему в лицо. Кровяной сгусток не долетел и плюхнулся на пол.

А вот зубы на мгновение зависли в воздухе, а потом раскрылись идеальными четырехугольными цветами острой эмали. Каждый из зубов нацелился в один из травянисто-зеленых глаз. Ты отправила зубы в полет, как пули. Они рванулись, а ты упала на бок, потеряв равновесие. Ты ощутила, как ломается затылок, почувствовала, как льется кровь из плечевых артерий, запаниковала.

Ты ударилась в стену и не видела, что было дальше. Но он этого тоже не увидел. С неприятным хлюпаньем зубы вошли в глаза.

Ортус не закричал от боли. Когда-то ты могла бы зауважать его за это. Он просто развернулся, держа в руке рапиру и таща за собой копье, и выбежал наружу через истерзанную переднюю дверь, через грязную, засыпанную лохмотьями заклинаний прихожую. Ты осталась лежать на полу у ванной – вся в мыле и крови, полумертвая и ничего не понимающая.

Травмы были излечимы. Артерии можно было перевязать, а потом соединить. Плоть сшить, кожу зарастить, дентин легко было восстановить, как и эмаль, хотя скорее всего челюсть пришлось бы переделывать несколько раз, чтобы добиться правильного прикуса. Сломанные кости черепа не повредили мозг, а кровь можно остановить. Вот только покой пропал навеки.

Святой долга мог пройти сквозь твои заклинания в любой момент. Святой долга был танергетическим вампиром. Святой долга был Немезидой для любого адепта костяной магии. Ты больше никогда не сможешь спать спокойно.

В этот момент кто-то, очевидно, привлеченный шумом, на цыпочках подошел к твоей входной двери и заглянул внутрь. Тебе не нужно было ощущать ее присутствие, чтобы понять, что это именно она: ты знала звук ее шагов.

– Харроу? – спросила Ианта откуда-то от двери. Потом она, очевидно, остановилась, увидев тебя голой, окровавленной, ободранной, несчастной, с мыльной пеной на ногах. Тебе показалось, что ты чувствуешь ее запах: пот, мускус, ветивер.

Ты ясно видела свое вероятное будущее. До этого момента ты не осознавала опасности.

Если бы Ианта Тридентариус опустилась рядом с тобой на колени – со сладеньким презрением или с отточенной снисходительностью Третьего дома, ты бы рассказала ей о своих жалких страхах, ты бы заползла ей на колени и бесстыдно завыла, ты бы, как червяк, поползла бы за любыми крохами утешения, которые она могла бы дать тебе. Всю свою жалкую, унизительную жажду сочувствия ты бы вывалила на свою сестру-ликтора, зная, что от этой дерзости ты никогда не оправишься. Ианта станет твоим концом, таким же верным, как молот кислородной машины в детстве. Ты потянулась к ней так же бездумно, как мор поражает людей, ты предлагала себя ей, как некроз предлагает себя ране.