Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 341 страниц)

Так что, наверное, слова принцессы Иды после многозначительной паузы оказались только к лучшему.

– Вау! Я совершенно не так себе это представляла! – И ты услышала торопливые шаги – она отступила прочь по коридору, по которому пришла. Потом и они затихли.

Ты лежала на холодной черной плитке, глядя на разводы на потолке, где когда-то располагались твои заклинания, несчастная и отчаявшаяся, почти мертвая и не способная излечить себя. Где-то в голове звенел и звенел Второй колокол, не вызванивая ни одну из священных композиций Девятого дома, и ни один звонарь Гробницы никогда бы такого не сделал.

Ты вслух сказала, еле шевеля распухшими губами:

– Святой долга должен умереть.

– Да, – отозвалась Тело с кровати.

25

Твой смертный обет никак не повлиял на всеобщую серьезность, царившую в Митреуме. Ты пережила апокалипсис, но больше ничего не изменилось. Все были слишком заняты, чтобы обращать на тебя внимание. В следующий раз, когда ты заговорила с учителем – сердце билось аж в горле, а чай ты пить упрямо отказывалась – он даже не упомянул этот случай. Конечно, он знал. Конечно, он знал вообще все. Ты была слишком горда, чтобы просить его о спасении, но оказалась слишком глупа, чтобы не ляпнуть, пытаясь отвлечься от паники:

– Господи, я видела, как святой долга целовал тело Цитеры из Первого дома.

Кусочек печенья упал в чай. Он посмотрел на него с неподдельным ужасом, а потом с таким же ужасом посмотрел на тебя и снова на печенье.

– Харроу… Харрохак… мне неприятно спрашивать, но ты уверена?

Даже бог тебе не доверял.

– Клянусь Запертой гробницей, учитель.

– Не стал бы я ею клясться в этом случае, – пробормотал он и взял свою мятую ложку, чтобы выловить раскисший комочек имбирного печенья. Снова посмотрел на тебя. Под глазами у него виднелись темные круги, он не надел короны из детских пальчиков и перламутровых листьев, и, кажется, не причесался. Он пригладил волосы ладонью, будто услышав твои неодобрительные мысли.

– Что же, – сказал он наконец, – неудачно вышло.

– Это разве не грех? – Ты знала, что в этот момент похожа на предательницу, ну или на болтливую сплетницу. Но на самом деле ты хотела сказать: «Господи, я лежала в ванне, а он выпил танергию из моих оберегов, и я разорвала его глазные яблоки, пока он меня не убил. Я не спала сорок восемь часов. Я спросила у Мерсиморн, как лучше всего стимулировать выработку естественного кортизола, чтобы не спать. Она ответила, и теперь я боюсь, что испортила себе гипоталамус».

– Ты разве не считаешь, что это странно?

– Странно тут разве что то, что Ортус раньше проявлял интерес только к Пирре и к преступникам, за которыми охотился, – ответил император Девяти домов. – Когда он выкинул командира эдемитов из шлюза, то походил на жениха на свадьбе. Впрочем, это не очень романтично. Харроу, за десять тысяч лет я хорошо изучил этого человека, и он не нуждается в любви. Я видел, как шестеро других ликторов заводят бесконечные бесполезные романы друг с другом, потому что невозможно столько времени быть одному, но только не он. Он неприступен. Я не верю, что он сделал что-то с Цитерой. Она всем нравилась, и ему тоже, но расстояние между симпатией и… уестествлением трупа очень велико.

Ты, чувствуя себя слегка пьяной и невыносимо жалкой, смотрела на свое несъеденное печенье.

– Наверное, мы кажемся тебе бандой развратных бессмертных преступников, – тихо сказал он.

Ты ничего не ответила. Он надавил:

– Харроу, сделай что-нибудь нормальное. Научись готовить. Почитай книгу. Конечно, надо идти вперед и готовиться… вся наша жизнь вращается вокруг подготовки… но и отдыхать тоже надо. Когда ты спала последний раз?

Ты впервые подумала, что бог тебя не понимает.

Что никому нет до тебя дела, что никто не уделяет тебе ни капли внимания, включая святого долга, который был таким же нормальным, двухглазым и целым, как обычно. Ты не тешила себя надеждой, что смогла причинить какой-то серьезный вред. Единственным подтверждением произошедшего остался запах сырости от ковров.

Так что ты отправилась к Ианте и спросила ее, как варить суп.

– Ой, это просто, – весело сказала принцесса Иды. Хотя Августин все чаще критиковал ее, она не выказывала ни малейших признаков гнева, хотя его вполне можно было ожидать. С каждой неудачей она становилась все беззаботнее.

– Режешь лук, обжигаешь его на дне кастрюльки, кидаешь пару овощей, а потом немного мяса. Вкуса никакого не будет, поэтому положи пару ложек соли, тогда будет вкус пары ложек соли.

Во исполнение приказа императора ты приготовила суп. Раньше ты никогда не видела, как готовят. Тебе не понравилось. В ящике кухонного стола нашлись технические руководства на эту тему, и ты предпочла следовать им, а не рассуждениям Ианты на тему соли. К вечеру третьего дня после неудачного купания ты не спала уже восемьдесят шесть часов, но прочитала книгу и трижды сварила суп. В часы сна ты лежала под кроватью в темноте, тяжело дыша и глядя на голые стальные ребра рамы. Ты молилась покойнице из Запертой гробницы или твердила про себя «Господи, господи, господи», пока слова не теряли всякий смысл, не сливались одно с другим и не присоединялись к симфонии звуков, кипевшей у тебя между ушами. Ты ждала нападения, но его все не было.

На третий же день после прихода Ортуса напряжение в Митреуме стало тяжелым и ощутимым, будто бы в рассоле выпали кристаллы. Ты не имела к этому никакого отношения. Просто Августин поставил Ианту на счетчик.

– Еще пять дней, – сказал он. Ты знала, потому что он сообщил это за завтраком, прямо перед тобой и Мерси. – У тебя осталось пять дней, курочка моя. Если ты к этому времени не отпустишь свою руку и не научишься ею действовать, я перестану тратить время на твое обучение. Я не занимаюсь благотворительностью. Иначе я учил бы Харроу.

В другой жизни ты бы заледенела от ярости или просто сильно бы огорчилась. Сейчас ты просто смотрела на нож, вилку и ложку, пытаясь вспомнить, зачем все это нужно. Ложка с выемкой на конце, вероятно, предназначалась для переноски жидкостей. Ты увидела в ней отражение Ианты, которая оперлась бесцветным подбородком об руку и наклонила голову, как будто слушала не очень интересную сказку на ночь.

– Как скажешь, брат.

Все стали особенно раздражительны и бесились – кроме Ианты и кроме тебя. Ты ходила по Митреуму с мечом за спиной, не убирая руку далеко от конца – яблока – рапиры. И варила суп.

Через два дня после ультиматума Августина измученный бог, очевидно впечатленный твоим новообретенным талантом к варке супов или соскучившись по социальному взаимодействию, попросил тебя приготовить ужин для всех. Ты нашла еще несколько книг с рецептами, потратила некоторое время на калибровку мер и весов и поиски наиболее подходящих ингредиентов в огромных кладовых и впервые за долгое время заперлась в ванной, чтобы сделать то, что должна была сделать. Сто двадцать шесть часов. Боли ты больше не чувствовала. Иногда челюсть тряслась сама по себе, но это было почти музыкально.

В тот вечер ты готовила суп намного тщательнее, чем обычно. В рецепте говорилось, что варить его надо долго. Ты бродила по кухне, шарахаясь от ламп, помещение постепенно затягивало паром, поднимался сладкий запах. Когда звонок сообщил, что время вышло, ты уже почти кричала. Ты не сразу смогла выключить плиту. Минуту поколебавшись, ты попробовала результат своих трудов: ты терпеть не могла сильные вкусы, да и вообще не очень разбиралась в том, что такое вкус. Особенного вкуса у супа не было, но ты не добавила упомянутую Иантой соль.

Ты перелила его в большую супницу. Когда все расселись за столом, император сам стал разливать суп по тарелкам, как он всегда делал: в первые дни в Митреуме тебя страшно пугало то, что бог Девяти домов ставит перед тобой тарелки, но он всегда так себя вел. Он был тобой доволен. Он улыбнулся грустной, усталой улыбкой и осторожно положил руку тебе на плечо, наполняя твою тарелку.

– Я это и имел в виду, Харрохак. Готовь еду. Читай книги. Мелочи важны…

До отведенного Ианте срока оставалось два дня, и все ликторы ели без особого удовольствия. Ты смотрела, как Ианта глотает суп, и возилась со столовыми приборами. Выглядел суп неплохо, и ты даже смутно им гордилась: густой, полупрозрачный, золотисто-белый, необгоревший лук слоистыми белыми клиньями, конфетно-оранжевая консервированная морковка. Ты очень внимательно прочитала все об овощах, пытаясь преодолеть свое отвращение к цвету. Ты не хотела ничего, что могло бы полностью раствориться в супе за время готовки.

– Соли маловато, – решила Ианта.

– Воды многовато, но попытка неплохая, – сказал Августин преувеличенно весело. – Бульон должен подольше повариться и выпариться, Харроу.

(Ты выпаривала его несколько часов, а потом в ужасе долила воды.)

– Не пойми меня неправильно, сестренка. Стряпня нового человека через десять тысяч лет – в любом случае волнующее событие. Можно я дам тебе список своих любимых блюд, чтобы ты могла их все неправильно приготовить?

Святой долга ел суп равнодушно, механически. Ты успела заметить, что ему не нравятся кое-какие овощи, поэтому положила их все. Из-за этого ему приходилось есть в основном жижу. Бог съел немного супа, отложил ложку и запил водой. Ничего не сказал. Следующие шестьдесят секунд раздавалось только немного виноватое хлюпанье.

– Если мы собираемся и дальше устраивать эти жуткие совместные ужины, давайте хотя бы разговаривать, – злобно сказала Мерси. Она выискивала в тарелке кусочки какого-то корнеплода и изящно ела их вилкой. – Смысл сидеть тут и есть посредственную еду молча? Это я и одна могу.

Ты спросила, помолчав секунду, чтобы подобрать слова получше:

– Она посредственная, старшая сестра? Я следовала рецепту.

– Кассиопеи? Да, уж она готовить умела, – сказал Августин, и гранитные глаза на длинном остром лице стали влажными. – Правда, если подумать, это не всегда хорошо заканчивалось. Джон, помнишь, как она оттяпала себе половину пальца, выковыривая мякоть из кокоса? И никому не сказала, пока мы все не съели. Вот тебе урок, Харроу: признавайся раньше, чем мы найдем палец в супе.

Ты вздрогнула и попыталась улыбнуться, кажется, этого от тебя и ждали. Ианта посмотрела на тебя и сильно передернулась.

– А что это за мясо в бульоне? Оно все так разварилось.

Ты закрыла глаза и попыталась вспомнить. Было очень сложно. Очень хотелось спать. Ты столько всего делала разом, что последние остатки концентрации тебя покинули. На секунду или две ты забыла слово, которое вертелось на кончике языка, и выстроила его заново, одну стромальную клетку за другой.

– Костный мозг, – сказала ты.

Святого долга разорвало – из его живота выскочил твой конструкт. Да, суп был водянистый и невкусный, но вот как способ доставки гелеобразной взрывчатки, костного мозга, разваренного так, что его никто не заметил… в этом смысле суп был идеален. Полдюжины рук схватили его и принялись рвать на куски, поблескивая в мягком электрическом свете. Ты выдохнула наконец, и костяные косы уничтожили внутренности, легкие, сердце.

Потом ты нацелилась выше, к мозгу.

– Хватит, – сказал бог.

Мир замедлился. Августин и Мерсиморн замерли, наполовину поднявшись со стульев. Ианта остановилась, не успев поднять левую руку и заслонить лицо. Ты застыла на стуле, кости вдруг стали очень жесткими и неподвижными, а плоть туго облепила их. Осколки и брызги, летящие от святого долга, не остановились. Они заливали стол розовым водопадом, дробно стучали по тарелкам, по скатерти и по полированной темной поверхности дерева. То, что осталось от него – то ли человек, то ли груда плоти, – замерло и бесстыдно засветилось ярко-белым светом, когда сила бога вспыхнула, слепя глаза.

Император Девяти домов, первый воскресший, сидел во главе стола, его простецкое лицо покрывала кровь, а в глазах стояла смерть света.

Первый владыка мертвых сказал очень спокойно:

– Уже десять тысяч лет, Харроу, я не ел человеческих существ, и мне не хотелось этого делать. А теперь расскажи, что это было.

Тело тебя не слушалось, но губы зашевелились:

– Я преобразовала скопление стволовых клеток костного мозга в сезамовидную кость, а из нее подняла конструкт.

– Харрохак. Ты не смогла бы почувствовать чужой костный мозг в теле ликтора. Я не уверен, что с этим хотя бы Мерси справилась бы, даже если бы обнимала Ортуса все это время.

– Но это не чужие клетки.

– Что?

– Я положила в суп свою большую берцовую кость, – объяснила ты.

Бог на мгновение прикрыл глаза и оттолкнул тарелку на долю дюйма. Ты смотрела через стол на него, на белые, далекие лица твоих номинальных учителей, на застывшее лицо Ианты, похожее на слоновую кость, на ее порозовевшие волосы, на космос за окном, где, казалось, замерли даже астероиды.

– Ты должна понимать, Харроу, что я не позволю вам убивать друг друга у меня на глазах.

– Он напал на меня в моей комнате. Он выпил мои заклинания.

– С точки зрения святого долга это комплимент.

– Господи, он охотится на меня. Я погибну.

– Харроу…

– Я говорю не как Харрохак из Первого дома, – произнесли твои губы. – Я пришла как проситель. Я не могу так жить. Господи, чем я разгневала тебя, что ты защищаешь его. А не меня? Я понимаю, что я – лишь заостренная веточка рядом с лучшим из твоих клинков, но почему ты не даешь веточке жить? Я не могу жить так, не могу. Мне некуда пойти. Мне не к кому прийти. Я – ошибка.

Вы смотрели друг на друга через длинный, залитый кровью стол.

– Харрохак, когда ты спала последний раз? – спросил бог.

Ты вложила в свои слова все достоинство Запертой гробницы, холод камня, который откатили от входа, и костей, которые покоились там, и тихой соленой воды, плескавшейся перед белым склепом твоего священного монстра. Ты сказала:

– Шесть дней назад.

Император Девяти домов встал.

Чары, чем бы они ни были, рассеялись с той же скоростью, с какой закатывается белое солнце. Ты обмякла на стуле. Конструкт, весело выбиравшийся из святого долга, рассыпался розовой пылью. Осколок, который ты вела по шейным позвонкам к основанию черепа и мозгу, просто исчез: был уничтожен или удален, ты не поняла. Комок внутренностей Ортуса из Первого дома, раскинувшийся перед ним на столе, растаял в мягком тумане. Воздух вырвался из всех легких разом. Ортус схватился руками за живот.

Император не дал никому времени что-то сделать. Он сказал ровно:

– Ужин окончен. Давайте выйдем из-за стола. Ианта, отведи свою сестру в постель.

Стулья задвигались, раздался хруст дерева и визг плитки.

– Господи… – начал Августин.

– Идите, – сказал бог.

Все вокруг стало нереальным. Ианта, сжав побелевшие губы, стащила тебя со стула. Кожа, которой она касалась, на самом деле была тонкой хрупкой сеткой, охраняющей твою плоть. Плоть состояла из десяти тысяч пауков. Она закинула твою руку себе на плечи, как будто ты была инвалидом. Может, так оно и было. Ноги не гнулись. Самая старшая сестра, заметно позеленевшая и выбиравшая сгустки крови из длинных волос цвета перезрелой розы, тоже встала, но император велел:

– Останься, – и она замерла.

Тебе и в голову не пришло драться с Иантой, пока она уводила тебя прочь. Ты бы покорно пошла на бойню без ошейника или поводка. У тебя за спиной Принц милосердный говорил таким зловещим тоном, какого ты еще не слышала:

– Шесть дней без сна. И она может поднять целого скелета из растворенного костного мозга. И что ты еще пропустила, Мерсиморн?

Ты уже добралась до двери, когда услышала раздраженный ответ:

– Но это безумие! Ей всего девять!

* * *

Святые долга и терпения вышли в коридор. Если бы любой из них решил тебя убить, ты бы ничего не сделала. Ты смотрела на них, хотя Ианта тянула тебя прочь. На Августина, который будто увидел привидение какого-то неприятного человека, и на Ортуса.

Ианта попыталась развернуть тебя, но ты все равно смотрела на святых, пока она тащила тебя по коридору. Ты увидела, как Августин достал сигарету, поджег ее маленькой серебряной зажигалкой, которую носил в нагрудном кармане, и молча протянул своему брату ликтору. Ортус вел себя невозмутимо. На одежде не осталось следов крови. Ни одного обрывка кишки на старой рубашке или перламутровом плаще, свисавшем с плеча. И никаких эмоций на лице: ни удивления, которое чуть раньше приподняло его тяжелые веки, ни гнева, ни даже неудовольствия.

Он посмотрел тебе в глаза. Ты не отвела взгляд.

И святой долга поднял зажженную сигарету, явно салютуя тебе.

26

Как-то днем взгляд Харрохак привлекли дождь, заливающий посадочную площадку, и черные фигуры в тумане. Они стояли на самом краю террасы. Она натянула капюшон поглубже, вышла под дождь – костяные щепки она зажала в кулаке, чтобы они не отсырели от дождя или пота, – и подошла ближе. Одна из черных фигур выступала из серого вонючего тумана, как полуденное солнце из облаков, она была крупна и величественна. Это была Коронабет Тридентариус.

Она смотрела в другую сторону, и буйство ее волос, наполовину забранных в пучок, наполовину промокших насквозь, под дождем казалось темным янтарем. Она не спорила и не кричала. Она была спокойна, как статуя, и бдительна, как сторожевой пес.

Человек рядом с ней оказался значительно более мелким и хрупким, а его стерильная мантия от воды стала бледно-серой. Косица, заколотая на голове, тоже казалась белой, а промокшая от дождя кольчуга влажно блестела в тумане. Своим черепашьим шагом Харрохак успела преодолеть половину расстояния, когда услышала, как Сайлас Октакисерон говорит, перекрывая шум дождевых капель:

– И где-то там всю кровь твоего рода ждет малая доля страданий, что выпали на мою долю.

Он ударил. Старшая принцесса Иды свалилась с края посадочной площадки с лебединым изяществом. Она просто соскользнула в бездну, не дрогнув и не изменив позы. Просто – горела золотая звезда, и вдруг исчезла. О том, чтобы помочь ей, не было и речи. Некромант Восьмого дома стоял, ветер трепал его мокрый алебастровый плащ, косичка развалилась на прядки. Он даже не посмотрел через край.

Но он смотрел на Харрохак.

– Защищайся, Октакисерон, – сказала она. – У черных весталок есть только один ответ на убийство.

– У черных весталок есть только один ответ вообще на все, – последовал ответ, произнесенный удивительно глубоким, но каким-то каркающим голосом. Их разделяло расстояние примерно в пять человеческих тел, и глаза на его белом, ошеломленном лице были тусклы. – Если звучит вопрос «почему», черные весталки отвечают «потому». Ты явилась за мной, ночная шавка, осколок рабовладельческого строя, ты сделала то, что сделала, а теперь велишь мне защищаться. Что я могу ответить?

– Мне насрать на тайны и загадки белого стекла, – сказала она. – Но ты только что убил одну из Тридентариус.

– Убил? – переспросил Сайлас.

Он посмотрел на клубящийся туман, застилавший неспокойное море, куда, должно быть, еще не успела упасть Тридентариус. Вблизи Харроу разглядела его неприглядный вид: одежда помята, пуговицы не застегнуты. Туман и дождь здорово его потрепали.

Харроу вытащила руки из карманов и уронила косточки на землю. Из каждого обломочка – в затылке что-то щелкало при распределении танергии, щелк, щелк, щелк – она подняла полноценного аппендикулярного скелета, торопливо растя кости, чтобы они не успели смешаться с водой. Теперь они тускло поблескивали, как мрамор. Сайлас Октакисерон смотрел на пять скелетов, скривив губы.

– На подоле у нее была нечистота, но она не помышляла о будущности своей, – пробормотал он.

– Ради бога, Октакисерон, подними руки, – сказала она. – Или мне придется убить безоружного.

– Так оно и происходит? – спросил Сайлас.

Он отвернулся. Она поняла, что он хочет сделать, и ее скелеты заскользили вперед по мокрому бетону площадки. Но без толку: Сайлас Октакисерон бесстрашно бросился в пустоту вслед за рухнувшим телом Коронабет Тридентариус. На мгновение он словно завис на сыром ветру, как грязная белая птица, а потом исчез.

Она протолкалась сквозь строй скелетов и подошла к краю: они придерживали ее за руки из соображений безопасности. Посмотрела вниз, в нетронутую бездну соленого, зловонного тумана. Никаких следов некромантов. Далеко внизу ревел океан. Харроу показалось, что она услышала хлюпанье, с каким тело прошло бы сквозь плотное облако. Пульс ритмично стучал в ушах, и ей вдруг показалось, что она увидела струю водянистой крови, как будто ранили сам туман. Но красное пятно исчезло почти сразу.

27

Потом наступил провал. Следующее, что ты осознала, – что ты смотришь в темные недра комнаты, освещенной только маленькой желтой лужицей света, разлитой вокруг ночника, и что простыни скользкие и прохладные. Впервые в жизни у тебя не получилось запаниковать с целью вызвать прилив адреналина. Это устройство сломалось. Ты слишком много дней вырабатывала сплошной кортизол, и теперь гипофиз отправился в несанкционированный отпуск куда-то подальше. Так что тебе оставалось только лежать, ничего не понимая, в незнакомом месте.

Хотя не в таком и незнакомом. Через несколько долгих глупых секунд ты осознала, что тебя уложили отдохнуть в бело-золотой конфетной кровати Ианты, под ее прохладное атласное одеяло, на белье, сплошь вышитом шелковыми цветами сирени. Ты снова попыталась запаниковать, вжалась в матрас и жалобно вскрикнула.

– Лежи, – сказала принцесса Иды.

Она стояла у окна. Аметисты, украшавшие рукоять ее рапиры, сверкали и переливались в темноте, левую руку она завела за спину, ноги расставила на ширину плеч, а правую руку с клинком вытянула перед собой. Она совершала размеренные механические движения: острие клинка вверх, острие клинка вниз, поворот запястья.

Ты попыталась сесть. Голова болела так, как будто кто-то насовал тебе в череп крошечных крючочков и тыкал ими прямо в мозг каждый раз, когда ты двигалась.

– Лежи, я сказала. Ты вообще с ума сошла, – добавила она без особых эмоций. – Поверить не могу, что я съела целую миску вареной монашки. Надо было два пальца в рот сунуть.

Принцесса Иды была не похожа сама на себя: это была какая-то очень далекая и отстраненная Ианта, будто рука, вырванная из плеча, или зуб, вынутый из челюсти. Голова у тебя весила целую тонну. На мгновение тебе показалось, что вы снова вернулись на «Эребус», во времена, когда ты будто состояла из ваты и черного тумана.

Она переменила стойку. Рапира медленно опустилась слева, медленно поставила блок справа, сверкнула сталью и поднялась наверх, указывая кончиком в потолок. Потом снова налево, потом вверх, чтобы перехватить воображаемый удар, направленный в голову и плечи. Защитная стойка, которую тебе стоило бы выучить, но ты этого не сделала.

Ианта тренировалась в ночной рубашке, жуткой конструкции из золотистого кружева длиной в пол, в которой ее длинное тощее тело походило на пронизанную зелеными прожилками мумию. Даже ты была в состоянии понять, что двигается она неловко и скованно.

Ты довольно долго пыталась выговорить:

– Августин…

Она сразу же нетерпеливо ответила:

– Ты еще не спишь? Ну да. Можно было бы надеяться, что твоя маленькая выходка за ужином даст мне отсрочку, но этого не произошло.

– Святой долга, – слабо прошептала ты. – Ортус умеет высасывать заклинания.

Ианта ответила что-то очень грубое. Потом добавила:

– Так вот почему ты перестала спать. Что ж, если он решит напасть на тебя, пока ты здесь, можешь быть уверена, что я обрадуюсь такому аду.

– Но…

– Спи, Харри.

Ты была очень слаба. Ты чувствовала даже не усталость, а полное истощение, дурманную, неясную слабость. Опустив голову на подушку Ианты, ты почувствовала тонкий запах гниющих яблок с ее прикроватной тумбочки, а потом и ее собственный запах, который уже казался совсем знакомым. Именно животное стремление к знакомому взяло над тобой верх. Ты закрыла глаза и заснула.

* * *

Ты не знала, сколько проспала. Не знала, в какой день проснулась, утром или вечером. Свет дневных ламп просачивался сквозь полог кровати с балдахином теплыми белыми лучами. Лимонно-желтый свет подчеркивал обнаженные тела на картинах, украшавших стены. Ты будто проспала сотню лет. Атласное одеяло под ладонью казалось прохладным, и в постели Ианты тебе было комфортно.

Поначалу ты почти ничего не чувствовала, но потом постепенно ощутила тяжесть рядом с собой. Ты повернулась на бок, вдруг страшно испугавшись, что ты увидишь хозяйку кровати. Рядом с тобой на одеяле лежал твой меч, и костяные ножны переливались тускло-серым в имитированном солнечном свете. Как ни посмотри, это было приятнее, чем проснуться рядом с Иантой «Люблю свою сестру и убивать» Тридентариус.

Потом ты услышала дыхание. Этот звук прочистил тебе мозг и душу, ты отбросила одеяло и подползла к краю кровати. И увидела Ианту на полу.

Она лежала на животе на кремово-золотом коврике, брошенном поверх пушистого ковра цвета темного меда. Вокруг нее все увеличивалось кровавое пятно. Лужа крови походила на ее тень. Длинные волосы вуалью закрыли лицо и плечи, она с трудом стонала сквозь зубы и дышала тяжело и рвано, как умирающее животное. Пока ты безмолвно наблюдала за ней, лежа на ее же матрасе, она приподнялась на локтях, обеими руками стиснула багровое лезвие своего трезубого кинжала и яростно вонзила его в отвратительный шов на своей правой руке.

Ианта била снова и снова. Рана продолжала заживать. Кожа срасталась, как только лезвие выходило из нее. Кровь слипалась вокруг шва зубцами или иголочками, Ианта попыталась разорвать этот шов, но локоть подогнулся, и она плюхнулась на мокрый ковер. Выронила кинжал из бесчувственных пальцев. Шлепнула ладонью по почти незаметному шву, раз, другой. Потом тихо горестно застонала и легла на бок, свернувшись клубком.

Разум твой был ясен. Мысли казались теплыми и чистыми, словно их пропустили сквозь ультразвуковой очиститель. Почти не дрожа, ты опустилась на колени рядом с ней. Перекатила ее на спину – она посмотрела на тебя испуганными глазами, сине-карими, с сиреневыми вкраплениями. Губы уродливо скривились от презрения к себе. Ты видела это выражение миллионы раз – в зеркале. Но никогда – у нее.

– Харроу, – с трудом сказала она, вся дрожа.

– Ну ты и дура, – сказала ты.

– Как мне не хватало твоих нежных слов. – Губы Ианты стали почти фиолетовыми от боли. – И твоего сладкого сочувствия.

Ты слишком сосредоточилась на задаче, чтобы думать о ее лицемерии.

– Надо оторвать разом, – сказала ты.

– Что…

– Найди что-нибудь, что сможешь зажать в зубах.

Она смотрела на тебя разноцветными глазами. Она раскинулась перед тобой в своей отвратительной цветочной ночной рубашке, теперь покрытой алыми, золотыми и розовыми пятнами и похожей на печенку. Через мгновение она кивнула, оторвала окровавленную полосу желтого кружева от подола, свернула в тугой цилиндр и сжала в зубах. Зубы были очень белые, язык – влажный и красный.

Ты выпрямилась, стоя на коленях, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и увидела ее настоящую: изысканное скопление кожи и плоти, с драгоценной паренхимой где-то посередине. Когда ты положила руки ей на ребра, то увидела ее скелет, как будто она застенчиво разделась для тебя, как будто в оранжевом свету дневных ламп она сняла все капилляры и железы с нежного подъема лопаток. Ты увидела изгиб ее ключиц, мягко склоняющийся, как поникший колокольчик.

Это оказалось очень просто. Ты выспалась, и теперь все было просто. Как будто ты долгое время передвигалась в стальном скафандре, а теперь освободилась. Как и перед любой сложной работой, ты помолилась вслух: молилась, чтобы камень не откатили от входа, чтобы однажды погребенное покоилось с миром, закрыв глаза и успокоив свою душу, молилась женщине, которую ты любила, чтобы она помогла тебе раздеть женщину, которую ты не любила, но чьими костями ты не могла не восхищаться. Ты сжала ее бедра коленями и вытащила из ладони длинный костяной стержень – Ианта дернулась, но всего один раз – и заточила его край до полупрозрачной, немыслимой остроты.

Одним ударом ты отхватила руку: пробила связки у лопатки, перерезала плечевую кость. Ианта заорала сквозь зажатое в зубах кружево. Кровь потоком залила тебя спереди, мгновенно промочила одежду и стекла в пупок. Ты сразу же прижгла плоть, пережала сосуды, дотянувшись туда, где раньше была кость. Потом ты закрыла рану пористой костью, чтобы тебе было над чем работать, повернула плечо руками. Ианта задергалась от твоих прикосновений, но крики сменились хищным хныканьем.

Это должна была быть ее собственная рука. Не так и сложно. Ты вытянула тонкие перепончатые нити красного костного мозга из обломка кости, торчащего из плеча, а потом из мелкой остеобластической пыли, из спутанной костяной сетки вокруг губки, из костного мозга ты сделала новую руку. Плечевая кость оказалась плевым делом, и ты с искренним удовольствием вставила ее в гнездо лучевой кости, в раздвоенные объятия локтевой. Суставную головку ты лепила, затаив дыхание, и наконец прикрыла ее влажной белой костью.

Рука почти что помогала тебе. Скелет вспоминал сам себя. Тебе не нужно было так уж подробно знать строение костей запястья любовницы – длинный зуб полулунной кости, выступающую трапециевидную кость – не нужно было и знать, как изгибается дистальная фаланга, как лежит тело кости. Новая кость охотно выскакивала навстречу твоим пальцам, как будто влюбленный тянул к тебе руку после долгой разлуки. Ты скорее направляла эти кости, а не создавала. А потом настало время творчества, и ты предупредила:

– Будет больно.

Ианта дернулась вверх.

Ты знала свои пределы. Ты инстинктом поняла, что сделать с ее телом, и это было не совсем то, чего она хотела, но ты полагала, что этого хватит. Ты обвила кость сухожилиями – только самыми необходимыми для движения. Ты вделала нервы в сверкающую надкостницу, там, где раньше не было никаких нервов. Неполный комплект, но должно хватить. Кость будет взаимодействовать с костью, а нервы – с мозгом. Когда ты провела пальцами по гладкой, уже оживленной плечевой кости, Ианта почти выплюнула свой комок кружев. Ты вжала ладонь в плечо и оживила его. Она ритмично всхлипывала под тобой.

То, что получилось, не было рукой. Это был конструкт, лишенный плоти скелет. Сев рядом, ты почувствовала приятную усталость и прохладу высыхающего пота, как будто ты пробежала длинную дистанцию. Ты смотрела, как Ианта вынимает изо рта пропитанный слюной обрывок ночной рубашки, как, дрожа, поднимает новую руку к свету. В теплом отсвете электрических ламп обнаженные кости переливались золотом.

Старая рука лежала на полу, брошенная и мертвая, и будто жалела себя. Ты сказала:

– С плотью возиться не стала.

– Но я что-то чувствую, – недоверчиво сказала Ианта.

– Большая часть нервных узлов находится в локте.