Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 213 (всего у книги 341 страниц)

Он посмотрел на ее запястье, к которому она машинально прикоснулась.

– Миряне считают монастырь беззаботным местом, где монахи только и думают, как бы достичь нирваны. Но я могу вам сказать, что некоторые монахи, называющие себя благочестивыми, столь же агрессивны и эгоистичны, как Чэнь Юлян.

Ее поразило, что он произнес слово «я». Будто кто-то потянулся в темноте к щеке другого человека, но вместо нее наткнулся на его влажный, открытый рот. Она встревожилась:

– Тогда ты все понимаешь. Если перейдешь на его сторону, то пожалеешь.

– Это тот урок, который я усвоил, по-вашему? – Он прикрыл глаза, на мгновение на его лицо под шляпой, похожее на лицо сверчка, легла тень, от которой ей захотелось отшатнуться. Потом он сказал: – Все равно монахи не становятся ни на чью сторону. Левый министр Чэнь может думать, что ему угодно, но этот монах служит только Будде и его посланнику на земле – Сияющему Принцу.

Взглянув на него, она увидела десять тысяч погибших солдат генерала-евнуха.

Его взгляд блеснул, как острый крючок на солнце. Но через секунду он просто спросил:

– Учительница Ма, поскольку этот монах скоро отправится к Лу, вы дадите ему какое-нибудь мудрое наставление?

Ответить ей не дал красный огонь, вспыхнувший над Аньфэном. Переливающиеся нити света летели вниз, похожие на медуз.

– Это фейерверк? Я никогда такого не видела.

– Работа Цзяо Юя. Он очень здорово умеет обращаться с порохом, настоящий талант. – Понаблюдав несколько секунд за фейерверком, монах прибавил: – Цвет точно такой же, как у Небесного Мандата.

«Или у храмовых свечей», – подумала Ма, глядя, как свет заливает небо. Цвет набожности и молитв предкам. Цвет ее покойного отца. Внезапно ее захлестнуло чувство безысходности и разочарования во всем: в империи Юань, восстании, эгоизме стариков, сражающихся за власть. В самих Небесах, в их туманных знаках, которые могут указывать в любом направлении, какое тебе угодно.

– Как мало значат жизни людей в этой войне, – с горечью заметила она. – И их людей, и наших.

Через несколько мгновений он ответил:

– В вас много чувств, Ма Сюин.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что мне небезразлична твоя жизнь и смерть, монах. – Но было уже слишком поздно: он уже был ей небезразличен. Ему стоило только попросить ее о помощи. Она нехотя сказала: – Ты знаешь, мой отец раньше был одним из генералов Великой Юань. К концу этого времени он познакомился с человеком, который стал губернатором Лу. Он из касты сэму, как и моя семья. Этот человек не пользовался большой популярностью в Даду, потому что позже женился по любви на девушке из наньжэней, и это использовали против него. Но мой отец очень ценил его таланты. Позже, когда отец перешел к Красным повязкам, он всегда отказывался атаковать Лу: говорил, что под руководством такого человека город слишком хорошо укреплен. Но он умер меньше месяца назад. Великая Юань пришлет ему замену из Даду. Кто знает, каким будет этот новый губернатор? Но если ты сумеешь попасть туда до него, у тебя, возможно, будет шанс. – Она поправила себя: – Крохотный шанс.

Она не знала, напугала ли она Чжу или обнадежила. Помолчав в задумчивости, он ответил:

– Это полезно. Вы хорошо учили этого монаха сегодня ночью, учительница Ма. – Он снова вскочил на коня и произнес совершенно обычным тоном, словно они только что не обсуждали его неизбежную смерть: – Но почему мы здесь, когда фейерверк гораздо лучше смотреть вблизи? Поехали. Доедем быстрее, если оба сядем на коня.

Он схватил ее за руку и рывком посадил впереди себя. Сила и уверенность подхватившей ее руки удивила ее. Она думала, что монахи весь день проводят, сидя с закрытыми глазами. Стараясь не выдать изумления, она сказала:

– Из нас двоих я лучший наездник. Может, мне взять повод?

Сидя в кольце его рук, она почувствовала, как он рассмеялся.

– Этот монах не умеет ездить верхом? Поскольку вы предложили дать ему только один урок, этот монах счел себя достаточно умелым.

– Твоего умения хватит, чтобы свалиться с коня, как только кто-то на тебя заорет! – Она нагнулась вперед и щелкнула пальцами возле уха коня. Конь от неожиданности отпрянул влево, и Чжу кубарем скатилась с его спины.

К тому времени, когда Ма успокоила коня и развернула его, Чжу уже отдышалась и делала вид, будто любуется звездами.

– Ладно. Может быть, этому монаху не помешает еще один урок.

Ма фыркнула:

– Один урок уже сделал из тебя более умелого наездника, чем большинство здешних людей, у которых есть кони. – Она подняла его наверх и посадила позади себя, он оказался не таким тяжелым, как она ожидала.

– Если мы поскачем быстрее пешехода и вы не хотите, чтобы я свалился, – с улыбкой сказал он, – мне придется за что-то держаться. – Но он держался за нее только кончиками пальцев, целомудренно. Почему-то она слишком явственно ощущала это слабое прикосновение и тепло его тела, прижавшегося к ней.

Наверное, она больше никогда его не увидит. При этой мысли она с удивлением ощутила болезненный укол. Не совсем похожий на сожаление.

Шесть дней спустя после Праздника фонарей, в середине первого месяца, мальчишка-вор Чан Юйчунь отправился в поход вместе с семьюстами сотнями воинов монаха Чжу по усеянной озерами равнине между Аньфэном и городом Лу Боевой дух у них не был высоким, хотя кто-то (возможно, сама Чжу) начал распространять одну историю периода древних Трех царств, в которой рассказывалось, как генерал Чан Ляо, командующий кавалерией Вэя из восьмисот всадников, нанес поражение целой армии царства У численностью не меньше двухсот тысяч человек, как раз у самого города Лу. Юйчунь, которому в детстве никогда не рассказывали сказок, из принципа отказывался в это поверить.

Они уже остановились на ночлег вечером, в час Обезьяны, и разбивали лагерь. Юйчунь прилег рядом с палаткой нового пополнения армии Чжу и спросил с искренним любопытством:

– Итак, в какой момент вы намерены пожалеть о том, что оставили своего командира Суна ради самоубийственного похода под началом бесполезного монаха?

Цзяо Юй держал в руке металлический стержень примерно в фут длиной. Один его конец был выпуклым, потом стержень сужался и заканчивался узким отверстием на другом конце. Юйчунь с интересом смотрел, как он прикоснулся горящей палочкой к отверстию на выпуклом конце и прицелился в дерево, стоящее примерно на расстоянии двадцати шагов. Через секунду из нее вылетел клуб едкого дыма, и они чуть не задохнулись. Юйчунь спросил:

– А с деревом что-то должно было произойти?

– Он не бесполезный, – невозмутимо заметил Цзяо. Он постучал своим оружием о землю, и из открытого конца выпала пригоршня маленьких металлических шариков и глиняных черепков. Потом он заглянул внутрь, что-то про себя бормоча.

– Еще не поздно убежать. На вашем месте я бы серьезно об этом подумал. Я это просто так говорю. – Юйчунь поднял один из шариков. Он казался слишком маленьким, чтобы причинить кому-то вред. – Что это такое?

– Ручная пушка. – Цзяо отобрал у Юйчуня шарик. – Монах попросил меня подумать над оружием с использованием пороха. Проблема в надежности…

Юйчунь посмотрел на совершенно не пострадавшее дерево.

– Этим можно надежно дать человеку по голове, наверное. А почему он не бесполезный? Он не умеет даже орудовать мечом. Думаете, он сумеет взять город без боя?

– «Одержать сто побед в ста битвах – это не вершина мастерства. Победить врага без боя – вот вершина мастерства».

– Мастерство, победа, что? – спросил Юйчунь, силясь понять древний язык.

– Этот монах точно знает, чего хочет. В ночь перед сражением на реке Яо он попросил меня сделать для него гонг. Я его сделал, он его использовал, и он победил, – ответил Цзяо. – Я уже встречал прежде такой тип людей. Они либо идут далеко, либо умирают молодыми. И в любом случае обычно они склонны попутно приносить в жертву обычных людей. – Он посмотрел на Юйчуня и поднял брови: – Ты особенный, братец? Потому что, если нет, я бы на твоем месте поостерегся.

– Я… – начал было Юйчунь, но осекся, так как заметил какое-то движение. – Что…

– Бандиты! – раздался вопль.

Лагерь превратился в хаос. На них набросилась банда из ста горцев на конях, дезертиров из армии Великой Юань и бывших крестьян. Солдаты Чжу схватили оружие и защищались, но каждый из них был сам за себя. Юйчунь, который всегда гордился своим умением избегать стычек во время мятежа, внезапно очутился в гуще боя. Забыв о Цзяо, почти ослепший от паники, он пытался выбраться из хаоса, беспомощно прикрывая голову руками.

Наткнувшись на коня, он поднял глаза и увидел знакомый треугольный силуэт. Под шляпой у монаха Чжу было такое застывшее выражение лица, как у человека, который не способен предотвратить ужас, который уже пережил раньше. Впервые Юйчунь видел его потерявшим самообладание. Юйчунь посмотрел на человека, который был их командиром, на буддийского монаха, и в его голове возникло ясное понимание: «Я сейчас умру».

Мимо пробежал бандит, Юйчунь отпрыгнул в сторону, но когда снова выпрямился, перед ним стоял еще более высокий бандит. Он отшатнулся, но вместо того, чтобы броситься за ним, высокий бандит замер на месте, увидев монаха Чжу.

– Стойте! – заорал этот бандит и повелительно вскинул руку: – Стойте!

Прозвучал последний звон ударов стали о сталь, остановленные командиром люди что-то забормотали, и бой прекратился. Никто не кричал, несколько человек медленно поднялись с земли, зажимая неглубокие раны. Как ни странно, прошло всего несколько секунд. Красные повязки и бандиты злобно смотрели друг на друга, разгоряченные схваткой.

Высокий бандит не отрывал глаз от монаха Чжу. Его крепкое тело под лохмотьями одежды казалось созданным для агрессии. Даже волосы у него были коротко острижены, в нарушение заветов предков. Меч дрожал в его руке. Монаху Чжу он сказал спокойно и повелительно: «Слезай с коня».

Через мгновение монах Чжу спешился. Он стоял без оружия и без доспехов и выглядел маленьким и жалким. Из всех Красных повязок Юйчунь единственный давно готов был биться об заклад, что монах не выживет. Теперь, в момент своего выигрыша, он чувствовал странную пустоту. Он уже представлял себе это: отрубленная голова монаха падает на землю, алая дуга крови на его лице. Так это всегда заканчивалось.

Высокий бандит бросился к монаху Чжу. Юйчунь, который в последний момент зажмурился, открыл глаза и в изумлении уставился на два тела, сплетенные не в схватке, а в крепком объятии. Лицо монаха Чжу сияло от радости, он протянул руку и обхватил ладонью затылок высокого бандита жестом собственника, странно не вязавшимся с разницей в их росте. «Старший брат!»

– Видишь?

Юйчунь подскочил; это произнес Цзяо. Глядя на монаха и бандита, Цзяо продолжал:

– Ему не нужно драться, чтобы победить. Не надо его недооценивать, потому что он монах. То, кто этот человек, ничего не говорит о том, какой это человек. Правда заключается в поступках. А если мы посмотрим на поступки, то этот монах уничтожил десять тысяч человек в одно мгновение. И кто он такой после этого?

Прежде чем Юйчунь обрел голос, Цзяо ответил сам:

– Человек, которого следует остерегаться.

10
Аньян. Первый месяц

«Это момент, когда все начинается», – сказал себе Оюан, выходя из своей комнаты в тихом дальнем крыле резиденции Эсэня. На улице начиналась буря, и лампы почти не рассеивали сумрак в коридоре. Холодный, зловещий запах приближающегося дождя проникал сквозь оконную бумагу.

– Генерал! – закричали слуги, когда Оюан вошел в личные покои Эсэня. – Господин Эсэнь на тренировочном поле, но, судя по погоде, он, несомненно, скоро вернется. Подождите его, если угодно! – И они удалились с тихим топотом. Оюан сел, встал, снова сел. Он хотел, чтобы Эсэнь пришел, и одновременно это было последним, чего он желал.

Эта буря чувств, должно быть, отражалась на его лице, потому что, когда Эсэнь вошел, он изумленно посмотрел на него и воскликнул: «Какие новости?» Махнул рукой, отпуская слуг, которые снова прибежали в комнату, чтобы снять с него доспехи, и стал развязывать ремни. После физических упражнений лицо его раскраснелось, а выбившиеся из кос влажные пряди волос упали на шею. Оюан ощущал запах конского пота от кожи его доспехов, смешанного с запахом металла, и легкий аромат разгоряченного мужского тела: сочетание интимное, как запах внутри палатки.

– Ничего важного, мой господин. Мелкие уточнения. – Увидев, что Эсэнь никак не может справиться со шнуровкой под мышкой, Оюан шагнул вперед, чтобы развязать узел. И только когда тот вздрогнул, он осознал, что делает.

Эсэнь удивленно рассмеялся:

– Неужели генерал Великой Юань так унизился?

– Разве я не делал этого много раз?

– Это было очень давно. Ты был еще ребенком. Шестнадцать лет назад. Больше половины их жизни.

– Вы тоже. – Он положил доспехи Эсэня на столик и взял с вешалки-стойки свежую одежду, пока Эсэнь снимал остальное. Потом подошел к Эсэню сзади, чтобы расправить платье на его плечах. Когда его руки коснулись плеч Эсэня, привычность этого давно забытого жеста его ошеломила. Перестав быть рабом, прислуживающим Эсэню, Оюан всего один раз за все время своего долгого восхождения от стражника до командира, а потом генерала снимал с Эсэня одежду. Он помнил тот случай урывками: как Эсэнь удивился, опустив глаза и увидев пронзенные копьем доспехи и свое тело. Как в юрте лекаря кровь Эсэня заливала руки Оюана, когда он пытался сам снять с него пробитые доспехи, никому не доверив эту задачу. Он помнил свое отчаянное желание облегчить боль Эсэня, такое страстное, словно кровоточило его собственное тело. И даже тогда, в тот момент, когда их тела объединяло общее страдание, малая часть сознания Оюана помнила о его судьбе.

Он разгладил ткань на плечах Эсэня и отошел.

Несколько секунд Эсэнь не двигался, будто груз воспоминаний заставил и его застыть. Затем встряхнулся и сказал:

– Поешь вместе со мной, мой генерал. Мне нужна компания.

Когда слуги принесли полуденную трапезу, порыв ветра захлопнул решетку в наружном коридоре, и сразу же забарабанил ливень. Оюан слышал женские крики где-то в глубине дома, этот звук был призрачно бестелесным, и его унес ветер. Сидящий напротив за столом Эсэнь ел с нехарактерным для него измученным видом. Несмотря на то что он был сыном Великого князя, в Аньяне он всегда чувствовал себя чужим: как дикое растение, принесенное из степи и посаженное в горшок ради удовольствия других людей. Внезапно Эсэнь выпалил:

– Как я ненавижу их игры и требования!

Оюан макнул кусочек свиной щеки в желе в черный уксус и спросил нейтральным тоном:

– Ваши жены?

– Ох, Оюан. Женщины ужасны! Эта политика! – Он застонал: – Считай, тебе повезло, что не приходится терпеть такие пытки.

Эсэнь никогда не хотел причинить боль, и Оюан всегда старался делать вид, что принимает отсутствие у себя семейной жизни как нечто само собой разумеющееся. Зачем ему винить Эсэня за то, что он не читает его мысли и не видит гнев и боль? Но правда была в том, что он все-таки винил Эсэня. Винил его даже больше, чем если бы он был ему чужим, потому что еще больнее, когда человек, которого он так любит, не понимает правды о нем. И он винил и ненавидел себя за то, что скрывал эту правду.

Он с отвращением произнес:

– Я действительно случайно столкнулся с госпожой Бортэ сегодня утром. Она посылает вам привет и спрашивает, когда ей выпадет честь снова принять вас. – По мнению Оюана, все четыре жены Эсэня не отличались ни красотой, ни достоинством, и в присутствии любой из них у него мурашки бежали по телу. Он ненавидел их неподвижные лица под толстой маской грима, их крохотные шажки, из-за которых им требовалась целая вечность, чтобы дойти от одного места до другого, и их дурацкие вытянутые шляпы, возвышающиеся над головой настолько, что Оюан не мог бы дотянуться рукой до их верха. Даже их запах внушал отвращение: аромат увядших цветов, который прилипал к Эсэню на много часов после его визитов к ним. Оюан, знающий Эсэня лучше всех, не мог понять, что тот находит в них привлекательного. Мысль о том, что Эсэнь ложится с одной из них, внушала ему такой же интуитивный ужас, как мысль о совокуплении разных видов животных.

– Если бы только одна из них родила сына, это навело бы среди них порядок, – пожаловался Эсэнь. – Но в данный момент каждая полагает, что у нее есть шанс стать самой главной. Это кошмар. Когда я здесь, они относятся ко мне только как к племенному жеребцу. – И он с негодованием прибавил: – Они даже не предлагают мне чаю сначала!

Слуги Эсэня были насмешливо-озабочены тем, что у него до сих пор не было сыновей. Его жен это беспокоило, но, конечно, не забавляло; и в последнее время сам Эсэнь подумывал о том, чтобы усыновить мальчика, хотя и признавался Оюану, что такое предложение вызвало апоплексический припадок у Великого князя Хэнань (который жалел о том, что усыновил господина Ван).

Даже при задвинутых панелях сила бури заставляла пламя ламп метаться сильнее, чем присутствие Оюана. Наньжэни верили, что подобная буря является плохим предзнаменованием для будущего империи Великой Юань. Но, несмотря на то что Оюан был генералом Великой Юань, он сражался не за империю. Он старался только ради Эсэня. Он внезапно почувствовал в глубине души страстное желание снова оказаться на войне. Война была его и Эсэня миром, в котором имели значение только гордость достойным поведением в битве и любовь и доверие между воинами. Только на войне Оюан был счастлив.

Но какое отношение имеет счастье к тому, как человек должен прожить свою жизнь? Он с трудом произнес:

– Мой господин, дело, по которому я пришел, – я слышал, что пришло приглашение на Весеннюю охоту. Вы поедете в этом году?

Эсэнь поморщился:

– Я бы не поехал, но отец уже выразил надежду, что я буду его сопровождать.

– Вы должны. Когда Великого князя Хенань не станет, вы унаследуете его титул. Для двора и для Великого Хана важно знать, что вы больше, чем просто сын своего отца. В этом году вы можете произвести на них впечатление.

– Полагаю, ты прав, – согласился Эсэнь без энтузиазма. – Но мысль о том, что я надолго расстанусь с тобой, мне не нравится. И так уже я чувствую, что почти не видел тебя после возвращения. После… – У него хватило вежливости замолчать раньше, чем он произнес «той встречи у Великого князя Хэнань».

Оюан почувствовал, что его рука стиснула палочки для еды. Он положил их и сказал:

– В таком случае, мой господин, почему бы вам не спросить у вашего отца, могу ли я отправиться вместе с вами на Весеннюю охоту?

Эсэнь радостно посмотрел на него:

– И правда! Я так и сделаю, с радостью. Я до сих пор этого не сделал потому, что думал, что ты ни за что не поедешь. Я знаю, как ты ненавидишь улыбаться и поддерживать разговор.

– Я собираюсь последовать собственному совету. Если Великий Хан узнает ваше имя, вероятно, ему также следует знать мое.

– Мне это по нраву. Правда. – Эсэнь улыбнулся и набросился на пропаренного с женьшенем цыпленка с проснувшимся аппетитом.

Двери дома хлопали и гремели так, будто это делали разгневанные призраки, пока Оюан ел вместе с сыном убийцы его родных, с человеком, дороже которого для него не было никого на свете.

Накидки Оюана и Шао хлопали на ветру, когда они шли по территории дворца. Буря снова превратила весну в зиму, а опавшие цветы во внутренних дворах почернели. Оюан был мрачен: он всегда страдал от холода.

– Я буду сопровождать Великого князя Хэнань, господина Эсэня и господина Ван на Весеннюю охоту Великого Хана. Это будет началом. Мне нужно, чтобы вы все подготовили в мое отсутствие.

– Значит, время пришло. Вы готовы действовать? – Холодный взгляд, которым одарил его Шао, был совершенно неуместным, так как это нижестоящий командир смотрел на вышестоящего. Но Оюану было безразлично, нравится он Шао или нет, питает тот к нему отвращение или нет, лишь бы сделал то, что нужно.

Не успел он ответить, как они свернули за угол и увидели господина Ван, быстро шагающего к ним через внутренний двор.

– Здравствуйте, господин Ван. – Оюан и Шао одновременно поклонились.

– Генерал, – произнес господин Ван, чуть наклонив голову. – Неожиданная встреча. Вчера ночью дождь затопил и разрушил несколько деревень. Пришлите мне два батальона солдат, чтобы немедленно восстановить дороги и дренажные канавы. – Он промчался мимо.

– Мой господин. – Оюан поклонился в знак повиновения и продолжил свой путь. Воспоминание о недавнем приливе сочувствия к этому человеку заглушило его обычное раздражениев его сторону.

Торопливо шагая вслед за Оюаном, Шао спросил:

– Вы действительно позволите нашим солдатам отложить приготовления ради рытья канав?

– А вы бы нажили в его лице врага на весь мертвый сезон? У меня нет желания заполнять по пять листов бумаги на каждую лишнюю выпущенную стрелу. – Оюан нетерпеливо тряхнул головой: – Пусть берет батальоны, у нас достаточно времени.

– Вы слишком легко принимаете его неуважение к вам. Вы генерал, а он человек, который даже не желает вести себя как мужчина. Почему вы до сих пор позволяете унижать себя, как слугу?

Оюан подумал, что господин Ван уважает его больше, чем Шао. Он ответил:

– Какое мне дело до того, как со мной обращается господин Ван? Он так ведет себя только потому, что понимает: никто не принимает его всерьез. Даже его собственный отец ненавидит и порицает его.

– А господин Эсэнь?

– Эсэнь ни к кому не питает ненависти, – сказал Оюан, ощутив укол знакомой боли. – А следовало бы. Это усыновление было глупой ошибкой. Чаган должен был это понимать. Корни уничтожить невозможно. Как мог бы господин Ван прославить род Чагана? В нем течет кровь его отца.

– Наша кровь, – произнес Шао.

Кровь. Кровь его отца в его венах. Кровь его предков. Услышав эти слова, сказанные вслух, он испытал такой шок, будто рядом ударила молния.

– Никогда не разрешай никому услышать, что ты это говоришь, – резко сказал он. – Когда я уеду, ты будешь командиром. Ты должен быть верен Великой Юань, только это все должны видеть. Ты понимаешь?

– Да, генерал, – ответил Шао и ударил себя кулаком в грудь в знак согласия. Но этот жест маскировал дерзкую улыбку, лишенную раскаяния. Что-то в этом заставило Оюана содрогнуться: призрачное прикосновение крови, предательство и судьба.