Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 203 (всего у книги 341 страниц)

Глава 63
Память

третий месяц

Доктор Эмери Анден с неплохим перевесом выиграл место в Королевском совете в центральном округе Жанлуна, включающем Соген, Старый город, Деревню Сотто и Северный Сотто. Больше всего пересудов вызвало то, что он первый гей в кеконском парламенте, всего лишь третий член Королевского совета смешанного происхождения и первый член семьи Коулов, получивший государственный пост. Хотя его победу широко праздновали, она никого не удивила. В конце концов, он получил покровительство клана, был известным врачом с международным опытом и обладал репутацией Зеленого в душе человека, преданного клану.

Как же иронично, что поступок, который раньше считался позорным пятном на его репутации – отказ от нефрита при выпуске из Академии Коула Душурона и последующий отъезд в изгнание, – теперь служил доказательством его высоких принципов, приняв во внимание трагическую смерть матери от Зуда, он отказался от насилия и «сияния», несмотря на выдающиеся нефритовые способности и сильнейшее давление со стороны семьи и общества. Порой Андену хотелось вернуться в прошлое и заверить себя восемнадцатилетнего в том, что в конце концов он найдет свой путь, хотя все равно было бы жестоко сообщать юноше, через какие испытания и муки ему предстоит пройти.

Ранним воскресным утром, солнечным, но прохладным, накануне того дня, когда ему предстояло принести присягу в Королевском совете, Анден вошел в маленькую квартиру на втором этаже неприметного дома в Молоточке. Он миновал трех охранников, Зеленых костей из Горного клана, верных семье Кобенов. Один стоял у входа в здание, второй – перед дверью квартиры, а третий – в прихожей. Конечно, они сразу узнали Андена – кто же еще мог сюда явиться? А когда он показал письмо Коула Никояна, Колосса Равнинных, с его личной печатью, охранник у двери проворчал, впуская его:

– Давно пора.

Айт Мадаши сидела на диване, поджав под себя ноги, и смотрела новости на маленьком экране телевизора. Ее вид поразил Андена. Некрашеные седые волосы выглядели неряшливо, она сидела сгорбившись, как будто замерзла, несмотря на мешковатый свитер с высоким воротом и длинными рукавами, опускавшимися до пальцев. Анден никогда не видел Айт с закрытыми руками.

Он знал, что руки под плотным свитером совершенно голые. На них больше нет витых нефритовых браслетов, которые Айт так гордо демонстрировала многие годы. Сдавшись людям Кобенов, она приказала своим сторонникам прекратить борьбу. С нее сняли нефрит и поместили под домашний арест в тайном месте. Конечно, ей пришлось пройти через нефритовую ломку, но Анден все равно удивился, что она так сильно сдала. Когда-то самая грозная Зеленая кость своего поколения теперь превратилась в усталую и худую шестидесятишестилетнюю женщину без нефрита.

Айт выключила телевизор и повернулась к Андену. Увидев в его глазах жалость, она сжала губы в тонкую нитку, и в ее глазах ненадолго мелькнул прежний огонь – вспышка стальной беспощадности, которая много лет несла погибель Равнинному клану.

– Удивлены, что я еще здесь, Эмери Анден? – спросила Айт с легким сарказмом. – Наверное, думали, что я последую примеру Иве?

– Эта мысль приходила мне в голову, – признался Анден.

– Как и мне. – Айт опустила плечи. – Но я, видимо, ни в чем не могу выбрать легкий путь. Я привыкла бороться за жизнь, и от этой привычки трудно избавиться.

– Это все нефрит, – отозвался Анден, пристально глядя на нее. – И власть.

Айт выпрямила ноги и поставила их на пол, но не встала с дивана.

– Кобен Ато так и не пришел. Не сказать чтобы я ждала его появления. Он всегда был трусом и увиливал от трудных решений, предпочитая, чтобы за него решали другие. Даже зная, что я шепнула его имя, он побоялся казнить собственную тетю и спихнул эту проблему на Равнинных. – Она говорила разочарованно, словно жалея, что человек, которого она пыталась убить, не сумел доказать неверность ее оценок. Айт прищурилась в сторону Андена. – И все-таки я удивлена, что ваш племянник ждал так долго. Целых три утомительных месяца. А я-то считала нового Колосса Равнинных по-настоящему Зеленым.

– Если бы речь шла о члене клана, вас бы уже публично казнили, обезглавили и закопали без могильного камня, – ответил Анден. – Но Коул Нико решил дождаться, пока уляжется пыль, пройдут выборы и праздники, когда люди о вас забудут.

Айт посмотрела Андену за спину, словно ожидая увидеть там кого-то еще, но там никого не было.

– И он послал вас. Даже не соизволил посмотреть мне в лицо.

– Теперь вы никто для него, всего лишь поверженный враг, – сказал Анден. – Он не похож на других Зеленых костей. Из-за вас погиб его отец, точнее отцы – кровный и тот, который его вырастил, но он не собирается мстить и не хочет принимать решения под влиянием личной ненависти. Он не желает ни видеть вас, ни разговаривать с вами. Просто хочет, чтобы вас не стало.

– И поэтому вы здесь, доктор Эмери. То есть член Королевского совета Эмери. Чтобы от имени Равнинного клана объявить решение Коулов и свершить правосудие.

– Да.

Лицо Айт дернулось.

– А как же Коул Шаэлинсан? После всех ее усилий я все-таки ее обманула. Отправила обоих ее братьев в могилу. Почему она не пришла?

– Ей тоже нечего вам сказать, – ответил Анден. – Однажды она спасла вам жизнь и теперь считает, что боги не могут требовать от нее чего-то еще.

Анден протянул Айт письмо от Нико, которое принес с собой. Короткое и безличное, объясняющее подробности решения без каких-либо эмоций. Копию Нико послал Кобену Ато.

– Вас изгонят с Кекона, – объяснил Анден. – До конца дней вы будете жить в Югутане. Вас отвезут в небольшой и непримечательный город на севере. Нефрит в Югутане до сих пор вне закона, и вы не найдете ни одного камня в радиусе сотен километров от этого места.

Лицо Айт медленно залилось краской, а письмо задрожало в ее руках.

– Почему? – спросила она. – Зачем это бессмысленное милосердие? Почему вы меня не казните?

– В этом нет смысла, – сказал Анден. – Теперь у вас нет нефрита. Казнь будет плохо выглядеть, как бы вы ее ни заслуживали. Вы потеряли влияние не только в Горном клане, но и в стране. Разумеется, остались люди, которые до сих пор вам симпатизируют. Зачем превращать вас в мученицу, напоследок удовлетворив вашу гордость, и рисковать отношениями с Кобенами, если мы можем забрать остатки Горных под свое крыло? – Анден раскинул руки: – По крайней мере, таково мнение Колосса.

Это было первое решение, которое принял Коул Никоян на посту Колосса, обсудив положение с Анденом, Шаэ и Лоттом, а потом размышляя над ним несколько недель. Если тщательный и бесстрастный подход, который он продемонстрировал в этом случае, показывает, каким Колоссом станет Нико, Анден не сомневался, что его племянник превратится в грозного лидера Зеленых костей, хотя и на свой лад.

Айт ухмыльнулась, так что кожа вокруг ее глаз болезненно сморщилась.

Она как будто хотела не то захохотать, не то убить кого-нибудь, и в это мгновение снова стала вызывать страх.

– Не могу поверить, что я начинаю скучать по Коулу Хилошудону.

– Вы останетесь в Жанлуне еще на два дня, чтобы собрать вещи и посетить семейный склеп, если пожелаете. Если за этот срок вы измените решение и все-таки последуете примеру Иве, охрана не станет вам мешать. Если вы смиритесь с изгнанием и не попытаетесь снова получить нефрит, вернуться в Жанлун или как-то вмешаться в дела Зеленых костей, после смерти ваше тело вернут на Кекон и похоронят в семейном склепе. Если вы нарушите условия, все кланы шепнут ваше имя, и ваши кости никогда не вернутся в кеконскую землю.

Гордость Айт была сломлена. Полный негодования взгляд растворился, маска, которую она носила всю жизнь, упала, и под ней осталась только измученная женщина. Анден никогда не видел ее такой, даже когда она лежала при смерти в его квартире. Айт выглядела печальной до глубины души.

– Передайте своему Колоссу, что я больше не доставлю ему хлопот, – сказала она, когда Анден закончил говорить. В ее голосе больше не было ни гнева, ни ненависти, только смирение. Даже достоинство. – Я отдала все, что имела, и больше у меня ничего нет. Я знаю, что мое время прошло.

Айт отвернулась и посмотрела в узкое оконце крохотной квартиры, на единственный видимый кусочек города. В косых лучах солнца танцевала пыль, и они прочерчивали яркие полосы на ковре. Смутно слышался уличный шум – прогромыхал автобус, звякнул велосипед, и что-то тяжелое бросили в мусорный бак. Люди снаружи занимались обычной рутиной и не подозревали, что бывший Колосс Горных сидит в маленькой комнате наверху и прислушивается к ним.

– Много лет назад, увидев, что происходит вокруг, я нарисовала смелую картину будущего, – сказала Айт. – Зеленые кости объединятся в единственном могущественном клане, получат контроль над нефритом и станут грозной силой на Кеконе, будут хранить наши традиции и защищать страну от врагов из-за океана так же хорошо, как и от внутренних. Нефритовые воины с честью встретят все угрозы и возможности, которые неизбежно постучатся в нашу дверь. – Айт подтянула ворот свитера, но вскинула подбородок, словно выступала перед притихшей в ожидании публикой. – Все, что я делала, каждое великое или ужасное решение за долгие годы, каждая крошка счастья и нормальной жизни, которых я себя лишила, все это я делала осознанно и охотно. И теперь это будущее наступило, пусть и не так, как я представляла, пусть не с моим кланом и без меня. – Она убрала руки в рукава, коснувшись своей голой кожи. – И это будет радовать меня до самой смерти.

Они долго молчали.

– Одна поговорка гласит, что великих воинов даже враги вспоминают с благоговением, – наконец сказал Анден.

Айт встала. В этом плавном движении читались ее былая сила и решительность.

– Тогда я прошу вас вспоминать обо мне, Коул-цзен.

Коул-цзен. На церемонии выпуска из Академии толпа скандировала это имя. Как он был потрясен и напуган, когда ему присвоили звание, которого он не заслуживал.

Анден коснулся сомкнутыми ладонями лба и поклонился.

– Прощайте, Айт-цзен.

Он развернулся и вышел.

* * *

Снаружи Анден на ходу застегнул пальто, вдыхая прохладный воздух, освежающий голову. Дворники сметали с мостовой остатки фейерверков и залезали на лестницы, чтобы снять новогодние украшения. В окнах некоторых заведений в Молоточке еще горели бледно-зеленые фонари, другие уже сменили их на белые, а кое-кто не вывесил никаких в ожидании передела территорий. Когда Анден пересек границу района и оказался в Трущобе, два Пальца клана, патрулирующие улицы, коснулись ладонями лбов и слегка поклонились, узнав его.

Анден остановился на углу и поднял лицо к небу. Он чувствовал и облегчение, и тяжесть на душе одновременно, а мир вокруг казался ярким и прекрасным, каким не могли его сделать даже нефритовые чувства. И все-таки у Андена ныло сердце – не только от горя, которое он только начал осознавать в полной мере, но и от облегчения, и от любви. Любви к жизни, наполняющей его сердце и вены, любви к дорогим ему людям – тем, кто ушел, и кто остался, любви к родному городу, к Жанлуну, суровому и честному месту, такому же противоречивому, гордому и стойкому, как воины, Зеленые кости.

Анден подозвал такси. Когда машина остановилась у обочины, он сел на заднее сиденье и сказал:

– Ресторан «Двойная удача».

Водитель посмотрел на Андена в зеркало заднего вида. Это был неулыбчивый человек с желтоватой кожей и изуродованным лицом. Нижнее веко под одним глазом провисло.

– То старое местечко в Доках?

– То самое, – ответил Анден.

Водитель помедлил. Он как будто хотел что-то сказать, но потом отъехал от тротуара, и машина влилась в поток.

– Поверить не могу, что этот ресторан до сих пор работает, – проворчал он, снова бросив взгляд на Андена. – Знаете, есть места и получше.

– Это мое любимое заведение с давних времен, – объяснил Анден.

– Он еще существует только из-за своей древности, – фыркнул таксист. – Я слышал, ресторан начал терять популярность, но семья Унь наняла какого-то молодого, известного на весь мир повара из Луканга, чтобы внести перемены, и сейчас там все по-другому. Ресторан пережил столько войн, что теперь ему все нипочем.

На светофоре загорелся красный. Таксист остановил машину и обернулся через плечо:

– А знаете, я ведь там когда-то работал. Мыл посуду. Давно это было. Тогда я был совсем еще мальцом. Глупышом с грандиозными мечтами.

– Все мы когда-то были такими, – откликнулся Анден.

– Ага… Ну, моя-то жизнь могла бы сложиться иначе. Совсем иначе. – Зажегся зеленый, водитель повернулся обратно и снял ногу с тормоза. – Конечно, я мог бы уже лежать в могиле, вот так вот.

Он захихикал. Звучал его смех неприятно.

Они остановились перед «Двойной удачей», и таксист выключил счетчик.

– А вы знаете, что в «Двойной удаче» собираются Зеленые кости Равнинного клана? И Коулы заходят. Даже сам Колосс. Ну, тот, старый. А новый… Кто ж его знает. – Он взял деньги, и Анден жестом отказался от сдачи. – Уж я-то всякого навидался, кеке. Могу такого порассказать… Всякие истории о Равнинных.

– Не сомневаюсь, – сказал Анден. – Много ходит историй.

Он вышел из такси и шагнул через двойные двери в ресторан, чтобы позавтракать с семьей.

Шелли Паркер-Чан
Та, что стала Солнцем

Монахи, все пылает… Пылает в каком огне? Пылает в огне страсти, в огне отвращения, в огне заблуждения. Пылает, я говорю вам, в огне рождения, старения и смерти, в огне печали, плача, боли, горя и отчаянья.

Адиттапарьяя сутта [5] 5
  Огненная проповедь – проповедь Будды, обращенная к тысяче монахов на вершине горы в Индии.


[Закрыть]

Часть первая
1345–1354 годы

1
Долина реки Хуай, Южная Хэнань, 1345 год

Деревня Чжонли распласталась под солнцем, подобно отчаявшемуся псу, потерявшему надежду найти тень. Вокруг не было ничего, кроме голой желтой земли, трещины на которой образовали узор, как на панцире черепахи, и запаха горячей пыли, похожего на запах высохших костей. Шел четвертый год засухи. Крестьяне знали причину своих страданий и посылали проклятия своему императору-варвару в далекой столице на севере. Как любые две похожие вещи, соединенные нитью «ни», из-за которой действия одной влияют на другую даже на расстоянии, так и достоинства императора определяют судьбу подвластной ему страны. Владычество достойного правителя вознаграждается хорошими урожаями, а недостойный получает в наказание наводнения, засухи и болезни. Нынешний правитель империи Великая Юань был не только императором, но и Великим Ханом; он был десятым потомком монгольского завоевателя Хубилая-хана, победившего последнего представителя местной династии семьдесят лет назад. Одиннадцать лет он держал в своих руках божественный свет Небесного мандата[6] 6
  Небесный мандат – одно из центральных понятий традиционной китайской политической культуры, используемое как источник легитимации правящей династии.


[Закрыть], и уже выросли одиннадцатилетние дети, никогда не знавшие ничего, кроме катастрофы.

Вторая дочь семьи Чжу, которой в тот иссушенный жарой год Петуха исполнилось десять лет, думала о еде, шагая следом за деревенскими мальчишками к полю покойного соседа. Широкий лоб и полное отсутствие той пухлости, которая придает детям очарование, делали ее похожей на угловатую коричневую саранчу. И, подобно насекомому, девочка постоянно думала о еде. Однако, поскольку она выросла на однообразной крестьянской диете и лишь смутно подозревала о существовании чего-то лучшего, ее воображение ограничивалось количественными рамками. Сейчас ее мысли занимала чашка просяной каши. Она мысленно уже наполнила ее до самых краев дрожащей под пленкой густой жидкостью, готовой перелиться через край, и на ходу со сладострастной тревогой представляла себе, как зачерпнет первую ложку так, чтобы не пролить ни капли. Сверху (но тогда каша может выплеснуться через край) или сбоку (верная катастрофа), твердой рукой или осторожным прикосновением? Она так погрузилась в свою воображаемую трапезу, что едва обратила внимание на скрип лопаты могильщика, когда проходила мимо.

На поле девочка направилась прямо к шеренге обрубков вязов на его дальней границе. Когда-то эти вязы были красивыми, но девочка вспоминала их без ностальгии. После третьего неурожайного года крестьяне обнаружили, что эти прекрасные вязы можно пустить на убой и съесть, как и любое живое существо. Вот что стоит помнить, подумала девочка. Тускло-коричневую вязкую массу из корней, вскипяченных шесть раз, которая вызывала легкую тошноту и сводила щеки изнутри напоминанием о еде. Или еще лучше: муку из коры, смешанную с водой и рубленой соломой, и лепешки из нее, приготовленные на слабом огне. Но теперь у вязов давно уже не осталось съедобных частей, и единственное, чем они интересовали деревенских детей, было то, что они служили кровом для мышей, кузнечиков и других подобных лакомств.

В какой-то момент, хоть девочка и не помнила точно в какой, она осталась единственной девочкой в деревне. Знать это было неприятно, и она предпочитала об этом не думать. Не было необходимости об этом думать, она точно знала, что произошло. Если в семье есть сын и дочь и два кусочка еды, кто станет тратить один кусочек на дочь? Возможно, только в том случае, если дочь особенно полезна. Девочка понимала, что она не полезнее тех, умерших. И к тому же уродливее, чем они. Она сжала зубы и присела рядом с первым пнем вяза. Единственным ее отличием от них было то, что она научилась сама ловить для себя еду. Эта разница казалась такой незначительной по сравнению с такой диаметрально противоположной судьбой.

Как раз в тот момент мальчишки, побежавшие вперед к лучшим местам, подняли крик. Они заметили добычу и, несмотря на прежние неудачи такого метода, пытались выманить ее, тыкали в нору палками и колотили ими о землю. Девочка воспользовалась тем, что они отвлеклись, и вытащила спрятанную в укромном месте ловушку. У нее всегда были ловкие руки, и раньше, когда такие вещи что-то значили, все очень хвалили сплетенные ею корзины. Теперь в ее силках обнаружилась добыча, которую любой бы пожелал: ящерица длиной с ее предплечье. При виде нее все мысли о каше вылетели у девочки из головы. Она стукнула ящерицу головой о камень и, зажав ее между коленями, проверила остальные ловушки. Нашла горсть сверчков и задумалась. При мысли об их ореховом, хрустком вкусе ее рот наполнился слюной. Но она взяла себя в руки, завязала сверчков в кусочек ткани и положила в карман на потом.

Снова вернув на место ловушки, девочка выпрямилась. Туча лёссовой пыли поднималась над дорогой, проходящей по холмам за деревней. Под лазурными знаменами, такого же цвета, как Небесный мандат, принадлежащий правящему роду монголов, солдаты в кожаных доспехах текли темной рекой в облаке пыли, направляясь на юг. Все обитатели долины реки Хуай знали армию Великого князя провинции Хэнань, знатного монгола, подавившего крестьянские восстания, которые были в этом регионе больше двух раз за время жизни девочки. Армия Великого князя маршировала на юг каждую осень и возвращалась в свои гарнизоны в северной части провинции каждую весну точно по календарю. Армия никогда не подходила к Чжонли ближе, чем сейчас, и никто из Чжонли не приближался к ней. Металл солдатских доспехов отражал свет и отбрасывал блики, и темная река сверкала, медленно переползая через коричневую вершину холма. Это зрелище настолько не имело отношения к жизни девочки, что казалось почти нереальным, как печальный клич диких гусей, пролетающих высоко над головой.

Голодная и утомленная солнцем, девочка потеряла всякий интерес к происходящему. Держа в руках ящерицу, она повернула к дому.

В полдень девочка сходила к колодцу с ведром и коромыслом и вернулась, обливаясь потом. С каждым разом ведро становилось все тяжелее, и воды в нем становилось все меньше, а желто-бурой грязи со дна колодца все больше. Земля не могла дать им пищу, но теперь она, кажется, решила отдавать им себя в каждом царапающем горло глотке. Девочка вспомнила, как однажды некоторые жители деревни попытались есть лепешки, сделанные из грязи. И ощутила укол сочувствия. Кто не готов пойти на что угодно, только бы унять боль в голодном желудке? Может, и другие попробовали бы такие лепешки, но вскоре руки, ноги и животы первых смельчаков распухли, а потом они умерли, и остальные жители деревни урок усвоили.

Семья Чжу жила в хижине из дерева, состоящей из одной комнаты, которую построили в то время, когда деревьев вокруг росло много. Это было очень давно, девочка этого не помнила. За четыре года засухи все доски хижины отошли друг от друга настолько, что внутри было не меньше воздуха, чем снаружи. Это не создавало проблем, так как дождь никогда не шел. Когда-то в доме жила целая семья: родители отца, мать с отцом и семеро детей. Но их количество убывало с каждым годом засухи, и теперь осталось только трое: девочка, ее старший брат Чжу Чонба и их отец. Одиннадцатилетнего Чонбу всегда любили и лелеяли, потому что он имел счастье родиться восьмым в своем поколении родственников мужского пола. Теперь, когда он единственный остался в живых, стало еще яснее, что Небеса ему улыбнулись.

Девочка отнесла ведро на кухню в задней части дома, которая представляла собой просто навес с шаткой полкой и крюком в потолке для подвешивания котелка над огнем. На полке стояли котелок и два глиняных кувшина с желтыми бобами. Полоска старого мяса висела на гвозде – все, что осталось от рабочего буйвола отца. Девочка взяла ее и протерла мясом котелок изнутри, так всегда делала мать, чтобы придать супу аромат мяса. Про себя девочка думала, что с тем же успехом можно надеяться получить вкус мяса, выварив старое седло. Она развязала юбку, обвязала ею отверстие котелка и налила в него воду из ведра. Потом счистила с юбки кружок грязи и снова надела ее. Юбка не стала еще грязнее, но, по крайней мере, вода очистилась.

Отец пришел, когда она разводила огонь. Она наблюдала за ним из пристройки. Он был одним из тех людей, глаза которых были похожи на глаза, а нос выглядел как нос. Ничего примечательного. Голод так туго натянул кожу на его лице, что оно представляло собой две плоскости: одна от скул до подбородка, а вторая от одного угла подбородка до другого. Иногда девочка гадала, действительно ли ее отец молод или, по крайней мере, не очень стар. Определить было трудно.

Отец нес под мышкой зимнюю тыкву. Она была маленькая, размером с новорожденного младенца, и ее рыхлая белая кожура покрылась пылью, так как она пролежала, зарытая в землю, почти два года. Выражение нежности на лице отца удивило девочку. Она никогда раньше не видела у него такого выражения лица, но поняла, что оно означает. Это их последняя тыква.

Отец сел на корточки возле пенька с плоским верхом, на котором они раньше забивали кур, и положил на него тыкву, будто жертвоприношение предкам. Заколебался, держа в руке большой нож. Девочка знала, о чем он думает. Разрезанная тыква долго не хранится. Ее отхватили смешанные чувства. Несколько славных дней у них будет еда. В ее мозгу вскипели воспоминания: суп из свиных костей с солью, на поверхности плавают золотистые кружочки масла. Почти студенистая мякоть тыквы, полупрозрачная, как рыбий глаз, приятно растворяющаяся на зубах. Но когда тыкву съедят, не останется ничего, кроме желтых бобов. А после желтых бобов не будет вообще ничего.

Нож со стуком опустился, и через несколько секунд отец вошел в кухню. На его лице уже не было нежности, когда он вручил ей ломоть тыквы. «Свари ее», – коротко произнес он и ушел.

Девочка очистила тыкву и разрезала твердую белую мякоть на кусочки. Она уже забыла запах тыквы: запах свечного воска и зелени цветущих вязов. На мгновение ее охватило желание сунуть тыкву в рот. Мякоть, семечки, даже колючую кожуру, все, что заставит каждый дюйм языка ощутить великое наслаждение едой. Она с трудом сглотнула слюну. Она знала, какую цену имеет в глазах отца и чем грозит ей такое похищение. Не все покойные девочки умерли от голода. Она с сожалением отправила тыкву в котелок вместе с горсточкой желтых бобов. И варила суп долго, пока не прогорели все дрова, потом взяла кусочки коры, которые использовала в качестве прихваток для котелка, и понесла еду в дом.

Чонба поднял на нее взгляд, сидя на своем месте на голом полу рядом с отцом. В отличие от лица отца, его лицо провоцировало людей высказаться. У него был вызывающе вздернутый подбородок, а лоб бугристый, как грецкий орех. Эти особенности делали его лицо таким поразительно уродливым, что невольно завораживало людей и притягивало их взгляды. Чонба взял у девочки ложку и налил супа отцу. «Ешьте, пожалуйста, Ба». Потом налил себе и потом только – девочке.

Девочка посмотрела в свою чашку и увидела в ней только бобы и воду. Она молча пристально посмотрела на брата. Тот уже принялся за еду и не заметил ее взгляда. Она смотрела, как он сует в рот ложку с куском тыквы. На его лице не было жестокости, только слепое, восторженное наслаждение, характерное для человека, занятого исключительно самим собой. Девочка знала, что отцы и сыновья являются моделью семьи, как семья является моделью вселенной, и, вопреки своим беспочвенным мечтам, никогда по-настоящему не надеялась, что ей позволят попробовать тыкву. Но это все равно вызывало горькую обиду. Она проглотила ложку супа. Когда жидкость влилась в ее тело, ей показалось, что она проглотила горящий уголек.

Чонба сказал с набитым ртом:

– Ба, мы почти поймали сегодня крысу, но она ускользнула.

Вспомнив, как мальчишки лупили по пню, девочка подумала с укором: «Да уж, почти».

Теперь Чонба обратил внимание на нее. Но если он ждет, что она сама заговорит, то пускай подождет. Через несколько секунд он сказал прямо:

– Я знаю, ты что-то поймала. Отдай мне.

Не отрывая взгляда от миски, девочка нашла в кармане шевелящийся сверток со сверчками и отдала его брату. Уголек разгорелся сильнее.

– И это все, ты, никчемная девчонка?

Она так внезапно подняла на него глаза, что он отпрянул. Он начал так ее называть недавно, подражая отцу. Ее желудок сжался, как крепко стиснутый кулак. Она позволила себе подумать о ящерице, спрятанной на кухне. Она ее высушит и всю съест сама, тайком. И этого будет достаточно. Должно быть достаточно.

Они закончили еду в молчании. Когда девочка дочиста вылизала свою миску, отец положил два тыквенных семечка на грубый семейный алтарь: одно для предков, второе – чтобы умиротворить бродячих голодных духов, у которых не осталось собственных потомков, которые о них помнят.

Через несколько мгновений отец девочки поднялся, с трудом разогнув спину после поклона перед алтарем. Повернулся к детям и произнес тихо и свирепо:

– Еще один день, и наши предки вмешаются и прекратят эти страдания. Непременно.

Девочка понимала, что он прав. Он старше нее и знает больше. Но когда она попыталась представить себе будущее, то не смогла. В ее воображении не было ничего, чем можно заменить бесформенные, одинаковые дни голода. Она цеплялась за жизнь, потому что жизнь казалась чем-то ценным, даже пускай для нее одной. Но когда она думала об этом, то не могла понять почему.

Девочка и Чонба сидели у входа в дом и смотрели вдаль, безразличные ко всему. Одна трапеза в день не может заполнить время. Под вечер жара становилась почти невыносимой, когда солнечные лучи били по деревне наотмашь, красные, как Небесный мандат последних императоров-китайцев. Вечером, после захода солнца дышать становилось просто невозможно. В той части деревни, где жила семья Чжу, дома стояли далеко друг от друга, а между ними проходила широкая грунтовая дорога. На этой дороге ничего не происходило, как и в других местах в опускающихся сумерках. Чонба теребил висящий на шее буддийский амулет и бил пятками по земле, а девочка смотрела на краешек полумесяца, медленно выползавший из-за далеких темных холмов.

Они оба удивились, увидев отца, огибающего дом сбоку. В руке он держал ломоть тыквы. Девочка почувствовала исходящий от тыквы запах гнили, хотя этот ломоть отрезали только сегодня утром.

– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросил он у Чонбы.

Жители деревни уже много лет не устраивали никаких праздников, отмеченных в календаре. Помолчав немного, Чонба рискнул высказать догадку:

– Фестиваль середины осени?[7] 7
  Фестиваль середины осени, также известный как Фестиваль Луны или Фестиваль Лунного пирога, является традиционным праздником, который отмечают многие жители Восточной и Юго-Восточной Азии.


[Закрыть]

Девочка тихо фыркнула: разве у него нет глаз и он не видит луну?

– Второй день девятого месяца, – сказал отец. – В этот день ты родился, Чжу Чонба, в год Свиньи. – Он повернулся и двинулся прочь. – Пойдем.

Чонба поплелся за ним. Через минуту девочка поспешила следом. Дома вдоль дороги выглядели темными силуэтами на фоне неба. Обычно она боялась ходить по этой дороге ночью из-за хищных собак. Но сейчас ночь опустела. Она полна призраков, говорили оставшиеся в живых жители, хотя, поскольку призраки такие же невидимые, как дыхание или ци, невозможно понять, есть они здесь или нет. По мнению девочки, их не стоило так уж опасаться: ее пугало только то, что она действительно видела.

Они свернули с главной дороги и увидели впереди крохотный огонек. Не ярче случайной вспышки света в закрытых глазах. Там стоял дом прорицателя. Когда они вошли в дом, девочка поняла, почему отец разрезал тыкву.

Первое, что она увидела, была свеча. Свечи стали такой редкостью в Чжонли, что ее свет показался волшебным. Пламя свечи поднималось на высоту ладони и колебалось на конце, как хвост ужа. Красивое, но вызывающее тревогу. В своем лишенном света доме девочка никогда не чувствовала темноту снаружи. Здесь они стояли в пузыре из света, окруженные темнотой, и свеча лишила ее способности видеть то, что за его пределами.

Прежде девочка видела прорицателя только издали. Теперь, оказавшись так близко от него, она сразу же поняла, что ее отец не был стар. Прорицатель был, наверное, таким древним, что помнил время до императоров-варваров. Из родинки на его морщинистой щеке рос длинный черный волос, вдвое длиннее, чем тонкие седые волосы на подбородке. Девочка не могла оторвать от него глаз.

– Глубокоуважаемый дядюшка. – Отец поклонился и вручил прорицателю тыкву. – Я привел к вам восьмого сына семьи Чжу, Чжу Чонба, под звездами его рождения. Не можете ли вы поведать нам его судьбу? – Он вытолкнул Чонбу вперед. Тот с готовностью шагнул к прорицателю.

Прорицатель обхватил лицо Чонбы старыми ладонями и стал поворачивать то в одну сторону, то в другую. Он нажимал большими пальцами на лоб и щеки мальчика, измерил его глазницы и нос, ощупал череп, определяя его форму. Потом взял мальчика за запястье и пощупал пульс. Веки его опустились, а выражение лица стало суровым, замкнутым, будто он получал некое послание из далекого источника. На его лбу выступил пот.

Это продолжалось долго. Свеча горела, а темнота снаружи, казалось, сжималась вокруг них. По коже девочки поползли мурашки, ее охватили дурные предчувствия.