Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 230 (всего у книги 341 страниц)

2

Бяньлян

Эсеня похоронили у самой воды, где-то на длинном побе-режье Желтой реки. Дикие травы, пестревшие последними летними цветами, отвоевали себе землю, которую люди возделывали веками. Ничего, что сильнее напоминало бы родные степи Эсеня, их бескрайнее травяное море, Оюану найти не удалось. Вдалеке голубели выщербленные пики – не гор, а давно разрушенных внешних стен Бяньляна. Преклонив колени подле свежеприбранной могилы, Оюан почувствовал, что медленно погружается в топкую почву. Рано или поздно так же исчезнут стены Бяньляна, могила Эсеня, весь этот первозданный пейзаж. А первым уйдет он сам.

Накатила боль. Она его и не отпускала с того дня, как погиб Эсень. С каждым вдохом нестерпимая вспышка горя прерывала поток ци, связующий воедино дух и плоть, органы, кости. Все его существо словно разрывалось на части. Но самая невыносимая боль накатывала волнами, вот как сейчас. Застигнутый ею, он попадал в сердце беснующегося огненного урагана, в ловушку муки столь сильной, что та отсекала внешний мир. В такие моменты от него оставался лишь пылающий разум, замкнутый сам на себя в бесконечной, бесплодной попытке к бегству.

Коленопреклоненного генерала бросало то в жар, то в холод. На миг все вытеснила мысль: как же хочется, чтобы желтые волны сомкнулись над ним, остудили боль, а тело унесли в море. Только это невозможно. Сам не свой от боли, он все же сознавал: выход лишь один. Он выдержит, любой ценой, но выдержит. Просто потому что должен. Когда кончится лето и Великий Хан вернется из Летнего дворца в столицу, Оюан двинет войска на Даду и отомстит наконец тому, кто вписал их с Эсенем судьбы в узор мироздания и отнял у них право самим выбирать свою жизнь и свою смерть. Убийство Великого Хана станет последним деянием Оюана. И тогда весь ужас, что он сотворил и претерпел, обретет смысл.

Он поднялся на ноги. Тень его упала на траву, и та вдруг затрепетала. Жаворонки, у которых там оказалось гнездо, выпорхнули и умчались прочь. Чуть поодаль угадывалась бликующая водная гладь и покачивались метелки рогоза. В воздухе был разлит его луковый запах. Солнце припекало по-летнему. Но Оюан чувствовал, что подходит осень. Лето заканчивается. Скоро настанет время идти на Даду.

Солнце светило уже по-вечернему, когда показались нетронутые внутренние стены Бяньляна. Он подумал, рассеянно и отстраненно, что отсутствовал целый день.

– Генерал!

Всадник, поджидавший Оюана, нагнал его черную кобылу на въезде в ворота. Раздраженный помехой, тот оглянулся. Из шести наньжэньских командиров-заговорщиков, предавших монголов вместе с ним, осталось трое. Причем командир Гэн был самым незапоминающимся из всех. На его непримечательном лице, квадратном, как иероглиф «народ», читалось только общее стремление заговорщиков вернуть Великую Юань под власть исконных правителей. Как и остальные командиры, Гэн обрезал монгольские косички и теперь с гордостью закручивал волосы в узел на макушке, по-наньжэньски. Интересно, подумал Оюан, не смотрят ли на меня косо за отказ сменить прическу?..

Впрочем, какая разница. Ему-то, в отличие от них, наньжэнем уже не быть. Как будто эту часть души отрезали вместе с тем, что делает мужчину мужчиной.

Гэн умоляюще смотрел на него, и Оюан разозлился.

– Генерал, тут такое дело… командир Линь…

Говорил он не по-монгольски, а по-ханьски, подражая новому наньжэньскому командованию.

– Призываю вас безотлагательно встретиться с ним и разрешить вопрос. Со всем уважением…

Оюан растерялся: он бы даже в лицо этого Линя не признал. Так с чего бы уделять ему внимание.

– Мне-то ты зачем этим докучаешь? Пусть старший командир Шао разбирается.

Оюану припомнилось, какая судьба постигла двоих из шести заговорщиков. Он не питал теплых чувств к своему заместителю, но ценил его методы. Проблемы навсегда исчезали вместе с людьми.

Возражения Гэна он слушал вполуха. У ворот штаба в бывшей губернаторской резиденции оба спешились. Когда Оюан шагнул в треснувшие деревянные ворота, какой-то бродячий пес поднял голову и тихо заворчал.

Оюан знал, почему рычит собака. Потому же, почему птицы летят прочь от его тени, а огонь меркнет, когда он проходит мимо.

Это всё призраки.

Он их не видел – в отличие от тех, кто наделен Небесным Мандатом, как поговаривают. Но призраки шли за ним по пятам. С тех пор как погиб Эсень, они повадились сниться ему – родичи-мертвецы в изодранных белых одеждах взирали на Оюана пустыми черными очами. Ждали, пока он вернет им покой.

Ослепленный своей мукой, генерал подумал: «Скоро».

* * *

Нож Оюана легко полосовал козлиную кожу на ремешки взамен износившейся нащечной части уздечки. На маленьком столике, стоявшем рядом на постели, были разложены инструменты и горела свеча из пчелиного воска. Чинить сбрую – работа для конюха, но чем ближе был день выступления, тем чаще он брался за мелкие дела, чтобы время пролетало быстрее.

Оюан разогрел лезвие в пламени свечки. Размечать стежки на коже было проще незаточенной стороной раскаленного клинка. Он смотрел на затухающий огонь – и вдруг силой какой-то чудовищной алхимии запахи свечки, горячего металла и кожи слились в одно воспоминание – не конкретное, как с горечью подумал генерал, а в ощущение Эсеня. Тогда боль вернулась. И не было ей конца.

Едва понимая, что делает, ведомый инстинктом отчаяния, рефлексом, бездумным воплем о прекращении боли, Оюан закатал узкий левый рукав и плашмя приложил раскаленный металл к собственной коже.

Как же больно! Он уставился на руку в немой муке. Боль выжигала горе, пока сознание не обратилось в сплошной белый крик.

Задолго до того как Оюан стал солдатом, привычным к любым физическим неудобствам, раскаленный нож превратил его в того, кто он есть. Такая боль была ему знакома. Он знал, что эту боль – в отличие от той, другой – можно пережить. Тяжело дыша, он отнял клинок от запястья. Вдоль браслета, собранного из нефрита и золота из кос Эсеня, протянулся ужасный ожог. В голове все нарастал и нарастал белый вопль. Оюан позволил себе раствориться в нем. Теперь вместо разума пылало тело, начисто стирая его личность вместе с чувствами.

Он не знал, сколько длилось забытье. Кажется, долго.

– Генерал.

Тот рывком обернулся. В дверях стоял Шао. И давно он там стоит? На коленях у Оюана лежала забытая уздечка. Он одернул рукав, с мрачным стыдом пряча ожог и браслет. Рука все еще саднила.

Шао вошел. Видимо, счел, что приглашения не требуется, учитывая, сколько раз он впустую окликал Оюана. За ним вошли Гэн и командир Чу, еще один соучастник заговора. Оюан встал. Без доспехов, не успев прийти в себя. Больше похоже на противостояние, чем на собрание. Он вдруг осознал, что до сих пор сжимает в руке нож.

– Генерал Оюан, – произнес Шао, не отдав ему честь.

Взгляд его скользнул по ножу. Он иронично и в то же время понимающе улыбнулся. Кривая улыбка командира напомнила Оюану взмах меча. Но Шао всегда такой, может, он и не заметил, чем занят генерал.

– Вы не получили моего сообщения?

Спохватившись, генерал вспомнил, как отмахнулся от молодого солдата. Когда же это было? Утром, наверное. А уже перевалило за полдень.

– Сейчас вы здесь, – кратко ответил он. – В чем дело?

– Сегодня утром командир Линь со своими инженерами не присутствовал на перекличке в казармах. – Договорив, Шао всегда замирал с приоткрытым ртом, как щука, готовая цапнуть.

Кажется, Гэн что-то говорил на днях насчет командира Линя… или Чу?

– То есть?

– То есть командир Линь, который просил вас о встрече три дня назад, чтобы обсудить разногласия, но не был услышан, решил дезертировать.

Оюан встретился неприязненным взглядом с Шао. Его совершенно не интересовали кадровые проблемы. Ему было душно и яростно хотелось, чтобы его оставили одного.

– У нас еще три инженерных подразделения, не так ли? Не понимаю, в чем сложность.

Гэн и Чу принялись неуверенно переминаться с ноги на ногу, но Шао так просто не собьешь. Помедлив, он ответил:

– Ожидание сложно дается даже лучшей из армий. Ваша же армия состоит из рекрутов, которые совсем недавно замарали руки хладнокровным убийством собственных командиров. Им бессмысленно надеяться на награду. И тут они видят, как уходят сразу сто человек. Поверьте, никакая верность не удержит остальных.

Под прямолинейным ответом скрывалось презрение, вызванное очевидным фактом: евнух, вроде Оюана, едва ли способен завоевать уважение полноценных мужчин, не говоря уж об их верности.

– Хотите, чтобы они остались, – дайте им что-нибудь взамен.

– Независимость наньжэней от монголов – уже награда, – твердо сказал Оюан.

Шао скривил губы еще сильнее. Его высокие материи не впечатляли.

– Не забывайте, что они, при всей своей преданности, – всего лишь обычные люди. Им нужно кормить собственные семьи, – вставил Чу. Оюана он невыразимо раздражал. Что-то бесило в его мягком, круглом, как у сурка, лице. А может, всему виной излишняя учтивость, чересчур вкрадчивая походка… Так и хочется врезать.

– Помните прошлогоднее наводнение? – добавил Гэн. – В Хэнани почти все крестьяне остались без урожая. Кто работает на Принца Хэнани, как-то еще выкрутились. Ведь Господин Ван простил наши долги. В других местах людям пришлось тяжело. Если вы сможете заплатить рекрутам золотом, шелком, солью – чем-нибудь, что можно отослать семьям, – они останутся.

Оюан смутно помнил, как Ван Баосян позаимствовал у него солдат – копать канавы. Очевидно, Господин Ван ныне Принц Хэнани. Теперь, когда Эсень и Оюан исчезли из его жизни, он, наверное, пересчитывает золото и нянчится с крестьянами, ища способ повысить урожайность. Генерал желчно подумал: «Ну, Вану-то все оказалось на руку».

– Пустые слова. У нас нет золота. И шелка. И соли тоже нет.

– Мы можем их добыть, – кратко ответил Шао. – В пределах досягаемости лежат несколько городов Чжу Юаньчжана. Когда он перенес свою столицу из Анфэня в Интянь, окраины остались без защиты. Мы легко возьмем эти города и добудем все, что нужно.

– И отложим наступление на Даду? – огрызнулся Оюан. – Нет уж!

Ярость начинала его душить при одной только мысли о том, чтобы ждать, ждать еще.

– Довольно! Пошлите за ними вдогонку небольшой отряд легковооруженных всадников. Пусть выследят этих дезертиров, сдерут шкуру со всех до единого, а трупы развесят на стенах. Говорите, людям нужна причина для верности? Ну вот им и причина!

Он повернулся к гостям спиной и сел. Огонек свечи затрепетал на фитильке и опал – это нож погрузился в пламя. Когда лезвие прогрелось и Оюан снова взялся за кожаный ремешок, командиры уже ушли.

* * *

– Почему повсюду битая черепица?! – рявкнул Оюан с порога зала, который служил им штабом. Неизвестно почему, передний двор был весь усыпан обломками, как после землетрясения.

Совещавшиеся тесным кругом Шао, Гэн и Чу подняли головы. Шао произнес фальшиво-приятным голосом:

– Отвечаю на вопрос генерала: так люди выразили свою благодарность за новые украшения, которые вы развесили вокруг города. Полагаю, черепицу кидать легче, нежели камни.

Горячий ветер залетал в здание, неся с собой отвратительный запах мертвечины, помоев и дыма, но у Оюана был крепкий желудок. Он тяжело взглянул на Шао:

– Однако дезертиров больше не было. До них дошло.

Шао не без сарказма отозвался:

– Да уж.

И кинул Оюану свиток с донесением.

– Только что доставили, от северной разведки. Вам понравится.

Оюан чуть не уронил футляр, извлекая письмо, так заколотилось сердце. Он с трудом сосредоточился на монгольской вязи и прочел то, что ожидал: «Великий Хан возвратился из Летнего Дворца. Он снова в Даду».

От волнения в голосе прорезались омерзительные писклявые нотки, но генералу было не до того. Он превратился в того грязного безумца, скитающегося по улицам, равнодушного ко всеобщему отвращению.

– Вот оно. Теперь можно попрощаться с этим дерьмовым городком. Главный Командир Шао! Готовьтесь к выступлению!

С этими словами Оюан вышел. Ему стало до странного легко. В движении тоже придется терпеть боль. Но теперь хотя бы можно было надеяться на близкий конец. Надо только еще чуточку продержаться, а там он отдохнет…

Оюан не замечал, что Шао вышел вслед за ним, пока тот не окликнул:

– Генерал!

Посреди пустого длинного коридора Оюан удивленно обернулся. Шао смотрел на него с ненавистью. Оюан опешил. Шао никогда не вызывал у него доверия. Однако тот всегда делал вид, будто признает субординацию. Открытое выражение неприязни – это что-то новенькое и тревожащее.

Шао холодно произнес:

– Слушайте меня. Я понимаю, вы собрались сложить голову в Даду, но необязательно всем об этом знать. Как, по-вашему, поступят солдаты, когда осознают, что их гонят на верную смерть? Если боевой дух упадет еще сильнее, мы даже до Даду не доберемся, не то что до Великого Хана. Хотите оценить масштабы бедствия? Выйдите к воинам из главных ворот, увидите, чем они вас встретят. Я скажу чем: гробовым молчанием!

– Да нужны мне их приветствия, – ответил Оюан с внезапной яростью. – Мне нужно повиновение. Один раз я уже заставил их подчиняться. И опять заставлю.

Шао, вместо того чтобы почтительно опустить глаза, не отвел взгляда. Отказ повиноваться пробудил в Оюане внезапное желание ударить его. Захотелось выбить непокорность из Шао кнутом, как из новобранцев.

– Шао Гэ, я вот иногда думаю… У вас ведь еще нет Мандата, верно? Что-то он к вам не спешит. Как считаете, может, это знак? И мне надо поискать другого союзника для похода?

Они с Шао никогда подробно не обсуждали, какую именно выгоду тот надеется получить от их союза. Но, с отвращением подумал Оюан, и так ясно.

Губы Шао побелели.

– Вы меня на испуг не возьмете. Я знаю, как вам важно попасть в Даду. Вам не удастся это сделать без меня и войска.

Он смерил Оюана яростным взглядом сверху вниз. Сидя на лошади, они были равны, но на земле разница в росте бросалась в глаза. Ледяное выражение лица Шао напомнило Оюану ту партию в вэйци, сыгранную дождливым днем. Тогда он в последний раз видел командиров Яня и Бая живыми. Узнав, что план вызывает у них сомнения, Оюан бы просто их отпустил. Но Шао оказался иного мнения. Уже тогда он служил исключительно самому себе.

Единственное, что не давало им вцепиться в глотку друг другу, – это взаимная нужда, которую оба прекрасно сознавали.

– Сейчас командую я, – отчеканил Оюан. – Выполняйте мои приказы, и мы избежим неприятностей. Подготовьте войско к походу, даже если придется забить насмерть половину солдат на глазах у оставшихся. – Он не потрудился скрыть презрение в голосе. – А когда мы доберемся до Даду, обещаю – вы получите трон.

3

Ханбалык (Даду)

– Так, значит, вы – новый Принц Хэнани. Должны признаться, ваш брат подходил нам больше.

Ван Баосян простерся ниц, потом аккуратно поднялся на ноги и увидел, как апатичные черты Великого Хана исказились от отвращения, столь хорошо знакомого Баосяну. Пожалуй, это своего рода достижение. Великий Хан всеми силами избегал любых волнений, словно валун, врастающий в склон холма все глубже и глубже с каждым годом. Взгляд Баосяна скользил по обрюзгшим щекам Сына Неба вниз, к ушам с длинными мочками, а оттуда – еще ниже, к обвисшим косам. За спиной у Хана разевали пасти золотые драконы, извиваясь на резной спинке деревянного трона.

Двор вернулся в Ханбалык и обнаружил столицу в объятиях не по сезону жаркой осени. Даже высоко поднятые стропила Зала Великого Сияния не спасали. У Баосяна во рту остался едкий вкус северных пустынь. Из чувства противоречия он вырядился на первую аудиенцию при дворе в свое любимое платье кричащего салатового цвета, который его отец ненавидел до невозможности. Теперь все плыло перед глазами – ткань была плотная, зимняя. Но упасть в обморок перед Великим Ханом он не мог себе позволить. Вместо этого Баосян выудил из рукава веер и принялся им обмахиваться. Отделанные серебром стены ханской резиденции замелькали в ответ. Рельефный металл отбрасывал слишком много бликов – мнилось, что по углам зала, в тени, собираются бледные силуэты.

Великий Хан задержал взгляд на веере, которым жеманно обмахивался Баосян, и скривился. Это выражение Баосян видел на лицах окружающих всю свою жизнь. Словно само его существование оскорбляет человеческое достоинство. Словно их чести каким-то образом угрожает упрямая, строптивая женственность Баосяна.

Волной взметнулся гнев. В последнее время, начиная с… с тех событий… собственный гнев представлялся ему темным океаном, неустанно бушующим внутри него. Довольно одного-единственного повода, чтобы ярость и ненависть выплеснулись, точно цунами. Трудно представить, что так было не всегда. Его завораживала всеобъемлющая сила тьмы. Как она уничтожает, как поглощает все вокруг. И по-другому уже не будет, ибо, в отличие от прочих эмоций, эта – не проходит. Вот и насмешки Великого Хана тонут в черном море, а он, Баосян, упивается ими с широкой приветливой улыбкой. Давай-давай. Унижай меня.

Не только Великий Хан презирал его. С кресел ступенькой ниже Драконьего трона на Баосяна взирали еще три недружелюбные физиономии. Он узнал Главного Советника – главнокомандующего центральной армии Великого Хана и любимую ханскую наложницу, Госпожу Ки. Они едва удостоили его взглядом. Но третья! Уж она-то его заметила. Ее неприкрытая ненависть поразила Баосяна. Голову Императрицы венчала высоченная красная шляпа – головной убор знатных монгольских женщин. На кукольном личике, затененном полями шляпы, читалась жажда мести. Причем совершенно непоэтичной. То была уродливая ненависть, тяга порезать врага на куски.

Он знал, что заслужил, но не помнил толком, чем именно. Нет, Баосян, конечно, не забыл, что сделал: уничтожил младшего брата Императрицы, Алтана, и поставил клеймо предательства на всю его семью. Кажется, это было даже весело. А вот то, что произошло позже, врезалось ему в память. От него отреклись. Ложно обвинили в убийстве отца. И он отправился, невольно, в полном неведении – по крайней мере, поначалу – по пути, который привел к гибели брата.

Старший брат. Это не шутки. Баосяна поглотила вспышка черного гнева. Эсень, безупречный принц-воин. Образец монгольской культуры – умом, телом и духом. До самого последнего вздоха не знавший ни насмешек, ни отвергнутости, ничего, кроме всеобщей любви. Любивший весь мир в ответ, всех, даже собственного убийцу. Всех, кроме одного человека, в чью порочность он верил без тени сомнения.

Баосян не был отцеубийцей, но, пройдя путь предательства до конца, стал порочным и бесчестным, каким его всегда считал Эсень. И оказался вполне достоин ненависти.

Баосян знаком подозвал слугу с золотым орлом на запястье. Пьяный от гнева, он был почти уверен, что хорошо скрывает собственные чувства.

– Великий Хан, окажите честь своему недостойному слуге, примите этот скромный дар! Пусть он и покажется вам нестоящей мелочью, мой брат Эсень-Тэмур дорожил им как великим сокровищем. Брат безмерно любил нашу Великую Юань и отдал жизнь за родину. Я смею надеяться, что память о его верности порадует Великого Хана.

Императрица вдруг ядовито поинтересовалась:

– Обноски мертвеца в подарок Великому Хану?

Кончик ее высокой шляпы качнулся, как разъяренный страус. Несмотря на все титулы, она была обыкновенной монгольской девушкой – круглолицей, румяной, с узкими губами. Накрашенные по последней моде, они казались еще тоньше. Всем известно – Императрицей она стала благодаря вкладу своего отца, военного губернатора Шаньси, в оскудевшую казну. Знали и то, что Великий Хан ей не благоволит, предпочитая Госпожу Ки.

– Поместье Принца Хэнани некогда было так богато, что могло содержать войска. А теперь тебе даже не по карману сделать Великому Хану достойный подарок? – Она смерила убийственным взглядом Баосянова слугу в поношенной одежде. – Неужто ты ухитрился растерять не только семейную честь, но и богатства?

В воздухе произошла неуловимая перемена: ошибка врага привлекла чье-то внимание. В то же мгновение Госпожа Ки подалась вперед и тепло улыбнулась Баосяну. Ошеломительное преображение: высокомерная неприязнь сменилась чистой благосклонностью, не обманувшей, впрочем, Баосяна. Конечно, дело тут совсем не в нем.

– Принц Хэнани принес самый благородный дар, – произнесла фаворитка Великого Хана. Она говорила по-монгольски с очаровательным корёсским акцентом. Будучи матерью взрослого принца, она уже давно вышла из юного возраста, но ее утонченность навела Баосяна на мысль, что, стоит ему отвернуться, она примет свой истинный облик – превратится в драгоценный камень или белую цаплю. Госпожа Ки улыбалась, но ее внимание, острое, как кинжал, было направлено на Императрицу.

– Любой мужлан при деньгах может купить дорогую вещицу. А этот дар не имеет цены, он от сердца.

От двери донесся молодой мужской голос:

– Может, верность Эсень-Тэмура и не знала границ, зато о его здравом уме этого не скажешь. – Широкоплечий дворянин в мятом шелковом наряде для верховой езды вразвалочку вошел в зал, мимоходом бросив на Баосяна взгляд, полный отвращения. – Только идиот мог доверить командование войском евнуху, этой суке-маньцзи. Получил, что заслужил.

Он приблизился к трону и склонился в неглубоком поклоне.

– Приветствую Великого Хана. Приветствую Главного Советника. Приветствую Императрицу и Госпожу Ки.

Великий Хан окинул молодого придворного неприязненным взглядом. Императрица, забыв о Баосяне, ядовито поинтересовалась:

– Интересно, что за важное дело у Третьего Принца, если он смеет отвлекать Великого Хана от развлечений?

Третий Принц, единственный оставшийся в живых сын Великого Хана и предположительный наследник, выпрямился, не спрашивая разрешения, и отвел косы от лица с аккуратно подстриженной бородкой. Его выразительные губы, формой напоминавшие изгиб лука, вызвали у Баосяна в памяти странно-жестокие лица статуй Будды из южного вассального царства Чам. Принц заметно вытянулся с их прошлой встречи, которая произошла полтора года назад, на той кошмарной Весенней охоте. Уже не мальчик, но муж. А все будто мальчик ждет Небесного Мандата, ждет титула наследного принца. Мандат никак не желал снизойти на него. Уже и в провинции дворяне шептались, что, наверное, избранный Небом принц пока не родился. Ведь Императрица еще молода.

Госпожа Ки едва взглянула на своего сына. Лаская взглядом Великого Хана, она промурлыкала:

– Мне сказали, Третий Принц провел утро на охоте. Уверена, его опоздание связано с тем, что он стремится превзойти Великого Хана на этом поприще. К несчастью, Великий Хан задал такую планку, что другим трудно ее взять.

– Вот как, – сказал Великий Хан, смягчившись. – У нас не было намерения усложнять юноше жизнь. Лучше вознаградим его за старания.

И он воскликнул:

– Мы даруем орла Эсень-Тэмура сыну Госпожи Ки, Третьему Принцу!

Госпожа Ки грациозно опустилась на колени, а Третий Принц ухмыльнулся и подошел погладить орла, сидевшего под мешком на сжатом кулаке слуги. Но смотрел он не на птицу, а на Баосяна, всем видом выражая готовность к драке, точно молодой олень, красующийся первыми рогами. Знакомый холодок предупредил Баосяна об опасности.

– Приветствую Третьего Принца, – сказал он с поклоном.

– Принц Хэнани, – испытующий взгляд Третьего Принца скользнул по Баосяну, с открытым презрением задержавшись на всем, что оскорбляло его вкус: узел волос в наньжэньском стиле, не по-монгольски длинный нос, гладко выбритые худые щеки… изящное платье, мягкие ладони ученого. Баосян вспомнил, как этот же взгляд преследовал его во время Весенней охоты Великого Хана. Почти так же смотрели на Баосяна другие юнцы за миг до удара. Почти. Третий Принц снова взглянул на лицо Баосяна. Глаза под мальчишески длинными ресницами вспыхнули отвращением:

– Я тебя помню.

Да уж еще бы. Тьма в сердце Баосяна удовлетворенно заколыхалась. Я тебя тоже помню.

Ласкающая рука Третьего Принца замерла на птичьей спине. В очертаниях пальцев сквозила некая подростковая незавершенность.

– Твой брат был не чета тебе. Но не можешь же ты оказаться таким бесполезным, как говорят. Не против, если попрошу тебя об услуге? – Он улыбнулся в предвкушении злой забавы. – Подержи для меня орла, пока я надену перчатку.

В ту же секунду Баосяна перенесло в отцовский птичник, в день, когда двенадцатилетний Эсень посадил сокола на руку маленькому Баосяну. В нос ударил пыльный запах соломенной трухи и сухого отрыгнутого меха. Он пытался не поддаваться страху, но дерганые движения птицы пугали на каком-то первобытном уровне. И чем сильнее Баосян нервничал, тем неистовей плясала птица на его сжатом кулаке. Затем сокол опрокинулся назад и повис вниз головой на ножных путах, вереща от ярости и ужаса. А он стоял и трясся, пока разочарованный и злой Эсень короткими фразами успокаивал и распутывал птицу. Больше всего ему было стыдно за собственную глупость. Что он осмелился надеяться на утешение, словно его ужас мог иметь для Эсеня такое же значение, как и страх птицы.

– Протяни руку, – мягко сказал Третий Принц. Баоcян, почтительно опустивший глаза, ощутил укол презрения. Детская жестокая игра. Ребенок не понимает, насколько он предсказуем и как уязвим. В удовлетворении Баосяна появился острый оттенок жестокости. Я тебя насквозь вижу.

Он вытянул левую руку, не защищенную ничем, кроме шелкового рукава. Не было смысла протестовать, никто бы не вступился. Ясное дело, все они хотят того же, что и Третий Принц: полюбоваться, как Баосяна наказывают без причины.

Птица, бесцеремонно пересаженная на новую, незнакомую ей жердочку, тревожно вцепилась Баосяну в руку. Когти, толщиной с его палец, пропороли рукав. Пока не до крови. Но он знал, какую рану могут нанести орлиные когти. Вопреки всем усилиям, в душе Баосяна шевельнулся страх.

Третий Принц взял перчатку у слуги Баосяна и стал медленно натягивать ее. Он пристально наблюдал за своей жертвой – чем отвратительней, тем притягательней, не так ли? Баосян пытался не обращать внимания на шевеление орлиных когтей, на распахнувшийся клюв. Его прошиб холодный пот. Третий Принц хотел лишь напугать его, а не покалечить, но от этого было не легче. Он стыдился собственной слабости и страха. Правильно люди говорят – он слабак. Однако глубже страха плескался, вздымая волны, океан черного гнева.

Натянув перчатку, Третий Принц выждал еще одну томительную минуту, а потом сноровисто снял птицу с рукава Баосяна. Глаза недобро блеснули:

– Премного благодарен. Этот подарок мне по душе. Только… – он взглянул на лохмотья рукава Баосяна в притворном изумлении, – …ваше прекрасное одеяние испорчено! Жалость какая. Когда будете переодеваться, советую выбрать более подходящий цвет. – Следующее слово Принц протянул с удовольствием: – Персиковый.

Персик надкусанный. Эти слова висели в воздухе, когда он уходил, улыбаясь, с орлом Эсеня на руке.

Восемь царапин горели на левой руке Баосяна. Он спрятал руки в рукавах, подождал, пока сердце перестанет колотиться. Яркий страх улетучился, и обнажилась тьма – гуще и чернее прежнего.

– Принц Хэнани! – Главный Советник носил такую же красно-коричневую мантию, что и любой другой юаньский чиновник, но в его непринужденном голосе звучала власть. Все знали, что Главный Советник – сила, стоящая за троном. – Ваш подарок пришелся кстати. Что привело вас ко двору?

Это было долгожданное возвращение на нужную почву. Баосян сложил руки, поклонился и скромно кашлянул:

– Ваш слуга смеет надеяться в меру своих скромных дарований послужить Ханбалыку и нашей славной Империи. Хотя умения мои недостойны похвалы, я имею некоторый управленческий опыт. Пока был жив мой брат, я вел дела в хэнаньской провинции.

Это была завидная должность, самая высокая в ключевой провинции Великой Юани, пусть и странноватое занятие для отпрыска царских кровей. «А с другой стороны, – горько подумал Баосян, – сколько в приемыше-полукровке драгоценной крови?»

– Если поместье Принца Хэнани находится в таком запустении, как можно предположить по одежде его слуги, мы едва ли можем счесть умения Принца исключительными, – фыркнула Императрица. – Может, он в своем невежестве даже не знает, что чиновников назначают в начале года? Или думает, что, за неимением свободной должности, мы придумаем новую специально для него? – Ее карминовая улыбка ясно говорила: и не надейся.

После минутного раздумья Главный Советник произнес:

– А как насчет той недавно освободившейся должности в Министерстве доходов? Заместитель Министра.

Баосян безрадостно улыбнулся про себя.

– Главный Советник шутить изволит. – Императрица прожигала Баосяна убийственным взглядом. – Он же позорит весь двор самим фактом своего появления здесь! Как можно сделать такого человека Заместителем Министра?

Госпожа Ки грациозно обернулась к Великому Хану. Золотой феникс в ее волосах, знак благосклонности Великого Хана, вспыхнул на солнце.

– Ваше Величество, Принц Хэнани обладает высочайшими достоинствами. Что и говорить, явись он просить назначения в другое время года, ему могла бы достаться и более высокая должность. Он ведь, в конце концов, принц крови.

То, как откровенно она пользовалась своим влиянием на Великого Хана, обескураживало. Когда Великая Юань потеряла доступ к соли клана Чжан, это укрепило позиции Госпожи Ки: ее родина, царство Корё, теперь стала главным источником этого драгоценного вещества. Госпожа Ки улыбнулась Императрице:

– Ну что вы, не стоит отвергать тех, кто стремится приумножить славу нашей Великой Юани.

Главный Советник бросил взгляд на Великого Хана, и тот согласно махнул рукой.

– Принц Хэнани, – произнес Главный Советник. – Непоколебимая верность вашей семьи и приверженность защите нашей Великой Юани завоевали мое уважение и благодарность. Хотя чувства мои, несомненно, лишь слабая тень ваших, я был глубоко опечален смертью Эсень-Тэмура. Поскольку вы не в состоянии пойти по его стопам, вы можете занять должность Заместителя Министра и, не посрамив память брата, служить Великой Юани в соответствии со своими способностями.

Внезапная ярость перехлестнула всякую радость от успеха. Главный Советник смеет думать, будто понимает, какие чувства вызвала у Баосяна смерть Эсеня.

Дрожа от злобы, он простерся ниц, что символизировало благодарность. На краю зрения пульсировали бледные вспышки – наверное, игра света на рельефных посеребренных стенах.

– Тысяча благодарностей Главному Советнику и Великому Хану!

Обозленный, он желал показать свою ярость, темную, кипящую силу, волнами бьющуюся о заслон внутри него.

Знал бы ты, что я на самом деле чувствую и чего хочу, от жалости твоей вмиг не осталось бы и следа.

* * *

– Досточтимый Принц, – приветствовал Баосяна его секретарь Сейхан, едва тот шагнул за высокий порог Зала Великого Сияния в тень колоннады. Там было не жарко. Баосян уже буквально сварился заживо в своем салатовом одеянии. Из зала, который представлял собой передние покои резиденции Великого Хана, открывался вид на слепяще-белые мраморные площадки, крест-накрест перечеркнутые лестницами, ведущими во всех направлениях. От яркого света болела голова. Баосян поморщился. Сейхан искоса взглянул на него своими ледяными светлыми глазами и лукаво добавил по-персидски: