Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Кэмерон Джонстон

Соавторы: Роб Харт,Тесса Греттон,Шелли Паркер-Чан,Кристофер Браун,Шеннон Чакраборти,Ярослав Калфарж,Кристофер Каргилл,Тэмсин Мьюир,Ли Фонда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 341 страниц)

Иоанн 5:4

Во сне они снова сидели на пляже, спиной к морю. Мягкий влажный серый песок был таким мелким, что мгновенно высыхал в руках и сыпался сквозь пальцы пеплом. На длинном гладком пляже кое-где виднелись травяные кочки да серебристые, выброшенные морем коряги торчали из дюн, как обнаженные кости. Он кончиком пальца чертил в песке большие печатные буквы. Она смотрела, как он нарисовал угловатое Д, а потом ребристое Е. Е он стер и заменил его на А. Потом стер и А, перечеркнул песок крестиком Х. Обвел Д и Х кривоватым сердечком.

– Учитель, можно задать вопрос?

– Конечно, – удивился он и отряхнул пальцы от песка, – валяй.

– Что такое любить Бога?

– Приличный ужин и бутылка терпимого розе. Может быть, фильм. Я не привередливый.

Она сказала уже не так терпеливо:

– Учитель, что такое любить Бога для потомка Девятого дома?

Трава, острая как бритва, прижалась к песку испуганным зверьком, когда налетел порыв ветра. К ее губам прилипла соль. Наконец он сказал:

– Ты живешь в темном доме, и в этом темном доме бесконечное количество комнат. При свете догорающей свечи ты идешь по комнате, зная, что умрешь, когда дойдешь до порога. Ты отдаешь свечу кому-то, чье лицо не можешь разглядеть.

– Бог – это пламя? Свет? Свеча? – поторопила она.

– Любовь Божия – это уверенность в том, что тебе не придется разгонять тьму в одиночку.

– После этого ты воскресишь их, – сказала она.

– Да, – ответил он, словно бы в полусне. Проковырял в песке такую глубокую ямку, что на дне выступила вода. Загипнотизированный блеском воды, он сделал еще одну ямку.

– Да. Мы упокоились… это было до того, как упокоилась ты. Ты отдохнешь потом. Воскресение не похоже на пробуждение. Мы вернем их всех… или хотя бы некоторых… тех, кого я хочу вернуть. Тех, кто не делал этого. Тех, кто не принимал в этом никакого участия. Тех, кого я смогу простить, посмотрев им в лицо. И моих близких. Тех, кого я оставил, я верну. Я знаю, что смогу. Даже Г. На самом деле с Г будет проще всего. Он не запомнит. Никому из них не придется ничего вспоминать. Я знаю, где именно в мозгу живет память, и у него ее не будет. Ты же тоже знаешь, да? Это проще всего на свете… забывать.

– Забыть… все?

– Да! – сказал он и добавил еще резче: – Да. Это единственный путь.

– Учитель, почему?

– Они себе этого не простят, – пояснил он. – Они проведут остаток дней спрашивая себя, что было бы, если. Что нам следовало сделать? Как можно было бы сделать это по-другому? Должен ли я был это сделать? А я должен был это сделать, Харроу. Другого пути не было. Когда бомбы полетели, у Мельбурна все равно не осталось надежды. Г превратился в мертвый кусок мяса.

– Но ты сказал, что бомба Г взорвалась первой.

– Да, это так, – ответил он нетерпеливо, – конечно, так оно и было. Вот только какое это имеет значение? Какая на хрен разница, в конце концов? Важно только одно.

Он загладил ямки одним тяжелым движением руки, мокрый песок лег стеночками с двух сторон.

– Я все еще могу дышать, – сказал он, – они все еще там. Прощения нет.

– Для кого? – спросила она.

Он долго не отвечал. Затем сказал:

– Ты помнишь, что сейчас происходит?

Харрохак Нонагесимус встала. Смахнула со штанов песок, вытерла глаза, к которым тоже пристали песчинки. Она услышала позади себя море, которое беззвучно стонало, вгрызаясь в сушу. Она подняла взгляд, пытаясь увидеть ядовитый желтый туман, искалеченную землю, разорванные здания, затопленные остовы городов, но ничего этого не было – только пляж и холмы вдалеке.

– Да, – сказала она, – я вижу это ее глазами. Ты воскрешаешь их. Ты будишь немногих. Ты начинаешь с нескольких тысяч, продолжаешь сотнями тысяч, миллионами, но никогда не больше. Ты учишь их жить заново. Ты учишься сам. Ты выясняешь, как заново заселить каждую планету, завершить работу, начатую до бомбежек, или улучшить ее. Это легко. Ты Бог. Твои силы безграничны, ты можешь поддерживать свои теоремы без всяких усилий и даже забыть о них, потому что она огромна, а ты и она – одно. Сейчас она понимает, что ей не обязательно умирать, что она никогда не умрет, пока ты жив. А ей страшно умирать. Ты боишься многого, а она – только смерти. А потом, когда ученики приходят к тебе и говорят слово «ликтор», она не понимает, что им нужно то, что ты с ней сделал… Она смотрит, как ты смотришь. Видит, что они делают все неправильно.

Он смотрел на нее, щурясь от белого беспощадного солнца.

– Бог должен иметь возможность коснуться всего своего творения.

– Я не…

– Ты сама это сказала. Я не могу умереть, пока она жива, она не может умереть, пока я жив. Как можно отпустить подобное на свободу, Харроу? Как можно позволить кому-то уйти… от тебя… двоим неуязвимым? Я не смог. Я любил их слишком сильно. Я увидел лицо Земли, выдавил из нее жизнь и поглотил ее. Я знал, что веду себя как Зверь Воскрешения. Я делал вид, что она единственная, но знал, что будут и другие. Я хотел, чтобы я мог прикоснуться к своим любимым. Хотел, чтобы они стали моими руками… моими пальцами.

– Но…

– Тем, кто ушел, не может быть прощения, – сказал он, – так же, как и мне не может быть прощения, хотя я вырываю собственные пальцы и бросаю их в пасть чудовищ, которые охотятся на меня… бегаю от них через всю Вселенную. Рано или поздно они удовлетворятся чем-то. А я – нет. Никогда.

Он отвел от нее взгляд – черно-белый хтонический взгляд – и посмотрел на дюны.

– Но в этом есть и своя благодать, Харроу. Если я Бог, я могу начать все сначала. Слышала о потопе? Все можно отмыть начисто. Таков конец Земли – уборка. Она снова становится грязной, и ее снова можно отмыть. Как в старой рекламе средств для уборки. Только распыли их, и делать ничего не надо. Иногда я думаю, что единственная причина, по которой я еще этого не сделал, заключается в том, что я не вынесу невозможности к ним прикоснуться. Что их все равно не будет там. Может быть, именно поэтому я создал Гробницу, Харроу. Это смерть Бога… это апокалипсис… Это мое средство самосохранения.

– Учитель, я не понимаю одного.

– Я не понимаю очень много чего, – заметил он.

– Я хочу понять, почему она разозлилась. Я хочу понять расчеты, которые я видела. Сколько Зверей Воскрешения осталось, и сколько их было сначала, и что с ними случилось. Я хочу знать, где ты их держишь. Они не попадают в Реку. Я хочу знать, почему она разозлилась, а ты испугался. – Она отвела от него взгляд и добавила: – Я отправляюсь на поиски Бога. Может быть, в конце пути я найду Бога в тебе, учитель. Бога, ставшего человеком, и человека, ставшего Богом. Или дитя Девяти домов найдет другое божество. Но я – Преподобная дочь, я Преподобная мать, я Преподобный отец, и я должна найти Бога или хотя бы божественное и познать его… даже если она лежит в Гробнице прямо сейчас.

Он встал. Он был выше нее. Она не испугалась. Он положил руку ей на плечо и удивленно посмотрел на нее. Лицо у него было самое обычное. Даже если бы она подозревала, что и на этот раз его страх мог найти выход в убийстве, она бы не разглядела этого сейчас.

– Бог – это сон, Харроу, – сказал он очень мягко. – Вы все видите меня во сне, и она тоже видит. В некотором смысле ее мертвые сны о Боге весят больше, чем все ваши сны, вместе взятые. Где в своем сне ты будешь искать Бога? Куда ты пойдешь?

Харроу вывернулась из-под его руки и, босая, зашлепала по мокрому песку. Вошла в Реку по щиколотку, не веря самой себе.

Воды расступились перед ней и замолкли, открывая путь к огромной, копьем вздымающейся башне, башне, которой прежде не было, невероятной и смертельно-серой, растущей из воды, башне из серого кирпича, рвущейся из Реки словно бы в поисках воздуха. Невозможная башня с острым шпилем, колокольня – шпиль она различала ясно, но колокол на таком расстоянии виден не был.

– Начну отсюда, – сказала она.

И сделала шаг в Реку. И еще один, и еще.

30

Когда Нона открыла глаза, было еще темно, но затем темнота изменилась. Она стала плотнее, потом посветлела, сделалась серой, а потом и абсолютно прозрачной. Прозвучал громкий отрывистый хлопок, и они оказались не в туннеле. Они были нигде. Пространство между лобовым стеклом и тем, что снаружи, не существовало, как будто кто-то залил кабину серой краской. Нона ничего не видела. Она встала – или, по крайней мере, встало ее тело. Ее тошнило. Ей подумалось, что она-то встанет, но на сиденье или в руках Пирры что-то останется. Вставая, она порвала ремень. Пирра потянулась к ней, она сбросила руку Пирры. Ног она все еще не чувствовала, как и рук, и туловища, и шеи, но глаза ее все еще видели, уши слышали, а язык чувствовал вкус. Когда она открыла рот, чтобы почувствовать вкус, это помогло видеть немного лучше. Все говорили, говорили, говорили. Пирра что-то говорила – Пол спокойно отвечал ей:

– Нет. Мы в пузыре.

Из ответа Пирры Нона уловила только:

– …недостаточно, я не стану утверждать, что здесь существует скорость, но…

– …безгранично, но…

– …если хочешь попасть в поток, ты…

Корона шептала самым мягким и нежным тоном:

– Юдифь? Ты вернешься ко мне? Юдифь?

Конечно, капитан ничего не отвечала. Пирра обернулась к принцессе-трупу и спросила:

– Малышка, ты еще тут?

– Меня так просто не взять, – презрительно сказала Кириона.

Никто не заговаривал с Ноной и не замечал ее.

Пока Нона не тронула Пола за плечо. Пол посмотрел на нее, и понимание отразилось на когда-то знакомом лице Камиллы и в незнакомых глазах с глубокой черной точкой посередине. Нона долго рассматривала эти новые глаза и решала, что́ думает о них, нравятся ли ей холодные серо-коричневые зрачки и прозрачная серая радужка. Ее губы произнесли:

– Теперь я.

Пол взглянул на нее в последний раз, затем расстегнул пряжку и отошел в сторону. Взялся за что-то, пока Нона устраивалась на водительском месте. Оно было рассчитано на кого-то повыше, и Нона не дотягивалась до педали газа, поэтому Пол вытянул ногу к педали и расперся между сиденьем и панелью управления.

– Это, – сказала Нона, – контур. Не сработает. Не задавай вопросов.

– Это все, что стоит между нами и неминуемой смертью, – ответил Пол.

Глаза Ноны заблестели. Тело дрожало. Она снова чувствовала тело как нечто находящееся рядом, над ней, но не являющееся ею. Она ощущала, что существует вне его. Это тело охватил мягкий экстаз. Оно напоминало мягкую голубую медузу в гавани, со всеми ее укусами и угрозами, а Нона, мысли Ноны стали рукой, сомкнувшейся вокруг медузы, которая слепо подрагивала между пальцами. И чем больше она ощущала себя пальцами, тем сильнее они смыкались.

Где-то в этом мерцающем пространстве, между пальцами и ладонью, она услышала голос Пирры:

– Детка, останься с нами.

И Нона осталась.

– Не говори того, что является вопросом, но не звучит как вопрос, – сказала она в конце концов, не думая, а просто отпуская свой голос на свободу, – убери это. Нам это не нужно. Если ты задашь вопросы, я захочу ответить на них. Убери, говорю.

– Ладно, – согласился Пол.

– Погоди-погоди, – сказала Пирра, но Пол уже повиновался.

Нона ощутила хлопок. Серое лопнуло и отлепилось от лобового стекла, вспыхнул бледный свет, и все стало видно.

Перед ними была вода, мегагрузовик ехал по ее поверхности. Над водой царило бесконечное ничто – нечто, что пыталось быть похожим на ночное небо или пурпурную грозу с мерцающими огнями звезд и молний, и оно тянулось над водой бесконечно. Мегагрузовик взбивал колесами грязные клочья пены, и они закрывали воду, пустоту и все остальное, пока Нона не схватилась за штурвал и не закрутила его. Приятно было позволить рукам действовать: они знали, как делать то, что не умела делать она сама. Поднялось огромное облако пены, мегагрузовик накренился, все похватались за что попало, незакрепленные вещи полетели во все стороны.

Из-за двери доносились приглушенные крики. Пол, легко двигающийся в теле Кэм, наклонился через плечо Ноны, и дворники оглушительно заскрипели, вытирая стекло.

– Это невозможно, – сказала Пирра, – нас освежуют заживо.

– Да, – согласился Пол.

Нона попыталась объяснить:

– Вода не хочет к нам прикасаться, вот и все.

Корона настойчиво говорила:

– Юдифь, вернись, останься.

Нона смутно услышала щелчок пряжки, а потом на нее упали тени. Люди встали у нее за спиной. Много людей. Нона не была уверена, что ей это нравится. Пирра втянула воздух сквозь зубы и сказала:

– Что это за херня?

– А я говорила, – сказала Кириона Гайя.

Когда мегагрузовик развернулся, серые волны обернулись чем-то совершенно иным. Из Реки вырывалась нечто – вся эта вода была Рекой, – из Реки рос высокий холодный цилиндр, несомненно каменный. Воды расступились вокруг него, волны бились в него, будто пытаясь уничтожить, но он был плотным, неумолимым и реальным, а вода и небеса стали тусклыми и ненастоящими. Нона подумала, что это похоже на картинку из книжки, и зацепилась за эту мысль, эту мысль из середины мозга. Были другие мысли, выше и ниже, но она знала, что, посмотрев на любую из них, она проиграет.

Голос капитана скрипел, как старые зубы.

– Он оставил их слишком надолго – ты оставил их слишком надолго.

– Ты тут, – сказала Нона, обнаружив, что говорить ей трудно, что ее голос тягуче звучит в ее собственных ушах, – вода и правда нас не тронет. Я боялась за корму.

Пол и Пирра отшатнулись при звуках этого голоса, отлетели по разным стенкам кабины, как будто их ударили, на педали не осталось ничьей ноги, и Ноне пришлось съехать вниз, так что она еле-еле видела сквозь лобовое стекло, что мегагрузовик еще движется.

– Автоускорение включено, – сказал механический голос, раздался приятный звон, и Нона уселась обратно.

Башня была невероятно велика. Когда мегагрузовик приблизился, она начала осознавать, насколько велика башня, такая же высокая и широкая, как любой кран или здание в городе, даже выше их родного Здания.

Нижняя часть башни была мокрой и черной от воды, а выше виднелся сухой серый камень. Из кабины она очень четко видела, докуда доставала вода. Почему-то эта башня так перепугала верхние и нижние мысли Ноны, что у нее в груди заколотилось сердце и ужасная боль отдалась в руку. Боль была кстати, потому что Нона не могла думать ни о чем, кроме боли, а чем меньше она думала, тем меньше у нее было проблем.

– Дыра, – сказала капитан, – яма в дороге, яма, яма, яма.

Корона что-то говорила и скреблась в спинку сиденья Ноны. Пирра и Пол лежали на полу. Нона знала, что скользить по поверхности воды не очень хорошо, поэтому она нашла огромную волну и направила мегагрузовик прямо в нее.

Река поглотила их. Она казалась ужасно тяжелой. Колеса вращались впустую, корпус стонал от давления, скрипел, как разбитое сердце Ноны, – и они камнем пошли на дно. В кабине потемнело, дворники согнулись и отстали от стекла, а потом течение сорвало их и унесло, а на краю лобового стекла появилась белая трещина звездочкой.

Нона снова соскользнула вниз, нащупывая ногой педаль газа, но она не могла оторвать руки от штурвала. Она устала. Ей больше не хотелось вести машину. При виде башни у нее кончились все мысли снизу и сверху, а теперь и в середине.

Она посмотрела в сторону и увидела Пола, который корчился на полу и вытряхивал кровь из правого уха Камиллы. Лицо у него было спокойное и ровное, только глаза немного косили. Пол взялся рукой за грязную педаль газа и посмотрел на нее. Спросил не умоляюще, но выжидательно:

– Ты можешь доставить нас в Девятый дом?

Где-то сзади послышался ужасный визг металла. Лобовое стекло все время темнело – вода казалась мутной и грязной, воздух сделался странно холодным, люди орали. Она слышала на заднем плане Пирру, а Корона возилась с капитаном.

– Да, – сказала Нона, – но…

– Но?

Как она могла сказать, что так устала, что в ее груди происходило что-то настолько ужасное, что если бы она закрыла глаза и расслабилась, то умерла бы прямо сейчас, наверное? Как она могла объяснить, что хочет остаться Ноной, с чувствами и мыслями Ноны, которым, может быть, сравнялось всего около шести месяцев и не так уж они были хороши, но зато принадлежали ей? Что она могла поделать с тем эгоистичным соображением, что теперь, когда Камилла и Паламед ушли – пусть даже оставив Пола, что, вероятно, было очень мило с их стороны… теперь, когда Пирра сломалась, тяжело было хотеть жить и желать жизни всем остальным, даже милой Короне? Капитан ушла, возможно, навсегда, а принцесса-труп давно умерла и привыкла к этому, так что ее вообще не стоило принимать во внимание.

Нона сглотнула. Она почти позволила своим векам сомкнуться, что означало бы конец.

– Но, возможно, нам не стоит этого делать, – ответила она, почти закрыв глаза и глядя сквозь крохотную щель между веками, как по экрану мелькают торопливые закорючки, как расширяется белая трещина, как речная вода льется туда, куда хочет, пусть даже этого не хочет сама Река.

– Если мы останемся здесь, это будет что-то вроде… плохого сна, да ведь? И, возможно, мы проснемся где-нибудь еще. Я знаю, что этого не будет, – пояснила она, – но мы не обязаны этого знать. Может быть, здесь это будет хотя бы быстро.

Пол посмотрел на нее, и его темные зрачки немного расширились.

– Нона, – сказал он, – там сзади Лапша.

Средние мысли вернулись. Нона раскрыла глаза.

– Господи, – запаниковала она, – я совсем забыла про Лапшу.

Лобовое стекло треснуло до середины. Пол налег на педаль всем весом. Нона направила грузовик домой.

31

Вода исчезла. Громко завизжали шины – Пол еле успел отпустить педаль газа, – зашуршал гравий. Колеса, которые выехали из ничего на каменистое поле, разбрасывали камень во все стороны. Лобовое стекло треснуло насквозь, грузовик подпрыгнул – один раз, – и на экран потоком хлынул красный текст. Но свет, проникавший в окна, больше не был серым и казался довольно тусклым. Неяркий желтоватый электрический свет, совсем не разгонявший тьму. Мегагрузовик загудел сам собой, и Нона услышала только этот звук, его эхо, и пронзительный вопль. Затем она осознала кое-что еще; что-то дергало ее верхние, средние и нижние мысли разом. Она чего-то хотела. Она не понимала толком чего, но по настойчивости это желание сравнимо было с желанием посетить туалет.

– Фары, – сказал кто-то, – включите.

Пол, шатаясь, поднялся и направился к задней части кабины, открыл дверь.

– Мы выровнялись, – сказала Пирра, – мы на ровном месте.

Труп принцессы тоже поднялся.

Она наклонилась над водительским сиденьем и всмотрелась вперед сквозь электрический свет. Потом вдруг поймала себя на том, что пытается что-то сказать. Пошла за Полом.

– Где мы? – спросила Пирра. – Опять в туннеле?

Нона почувствовала, как сильные, гибкие руки Пирры обвиваются вокруг нее, поднимают с водительского места, почувствовала, что вся мокрая от пота и что это ее смущает, что тепло рук Пирры кажется очень далеким. Руки Пирры были далеки. Она едва могла вспомнить, как шла, сдвигалась на сиденье, вела машину. Она была благодарна за то, что ее несут. Она почувствовала, что ее подняли, услышала многочисленные голоса:

– …забыли проверить двигатель. Столкновение, топливные элементы…

– Правильно? Вывих, а не перелом.

– Танергия, – сказал кто-то еще, – я сразу ее почувствовала. Как теплый душ.

– И давно ты была в теплом…

Раздался пронзительный лай. Лапша. Нона чувствовала себя очень слабой и была рада услышать Лапшу. С громким скрежетом отворилась раздвижная дверь.

– Раз, два – подъем!

Загрохотал металл. Нона изо всех сил попыталась выпрямиться и открыть глаза, и она увидела черноту за дверью, и услышала шипение, когда вода начала закипать на бортах, и ощутила порыв ледяного воздуха – черного, холодного, пахнущего пылью, самого черного и холодного на ее памяти.

Принцесса спустилась на платформу. Встала на гравии, подсвеченная фарами, и сказала:

– Милый дом.

Пирра с грохотом протопала на платформу. Нона подняла глаза: они стояли на дне огромной скальной шахты, где-то наверху виднелся крошечный квадратик света. Пар рвался из грузовика наверх. За мутной белой субстанцией открывался темно-синий ночной простор – это был космос. Она знала, что ей должно быть холодно, ее тело ощущало холод, но это было скорее воспоминание об ощущении, чем само ощущение.

Пол, который шел рядом с Пиррой, уставился на узкую спину стоящей принцессы и спросил:

– Гидеон, где мы?

– Верхний уровень, площадка для шаттлов. Ровно посерединке.

– Молодец, Нона, – сказал Пол.

Нона не чувствовала, что сделала что-то заслуживающее похвалы. Она просто сидела за рулем и почти сдалась.

– Я не специально, – мрачно сказала она.

Пирра сказала:

– Ни один ликтор не добился бы такой точности. Я не уверена, что Джон… не уверена, что Джон, точка. Мы с Гидеоном не смогли бы этого сделать. Правда, в мое время этой площадки не было, ты приземлялся на станции, из которой они сделали тюрьму, и спускался оттуда на лифте. Но что такое мы видели в Реке? Это не номер Седьмой.

Принцесса Кириона Гайя отошла от них на несколько шагов и словно бы плыла во мраке, похожая на призрака в белых одеждах. Не оборачиваясь, она обнажила клинок.

– Тихо, – велела она.

Лапша ее проигнорировала – она лаяла в грузовике, как всегда делают собаки, чувствующие угрозу. Остальные послушно помолчали несколько секунд.

– Я ничего не слышу, – ровно сказала Пирра.

– Я тоже, – сказал Пол.

Кириона издала звук, который прозвучал почти весело, и сказала:

– Хорошо. Я пошла. Идите за мной, или, вероятно, умрете. – Прохрустела по гравию и исчезла из поля зрения.

Пирра и Пол переглянулись. Пол снова вскарабкался наверх и что-то сказал людям. Произошел короткий разговор – слух Ноны стал очень нечетким, и она не смогла разобрать ни слова, но никто не кричал, – а потом Пол спрыгнул вниз, а пандус пополз наверх. Пирра перехватила Нону поудобнее и вместе с Полом пошла за трупом принцессы.

– Страсти не пойдет? – спросила Пирра.

– Она должна оставаться с Эйм, а Эйм контузило во время аварии. С ними все будет в порядке.

– Честно говоря, я надеялась на вторую пушку. Как дела у Шестого? Твоя… Юнона…

– Мы вне радиуса воздействия Зверя. Танергии полно. В грузовике несколько высококвалифицированных некромантов и собака. Волнуйся лучше о нас.

– А я и волнуюсь, – сказала Пирра.

Шли они долго. Ноне очень хотелось спать, но она боялась засыпать. Позвоночником она ощущала все тот же странный настойчивый позыв или боль. Она смутно отметила, что Пол и Пирра больше с ней не говорили. Они не разговаривали и друг с другом, просто медленно шли в темноте. Раньше Пирра развлекала бы ее, отпускала дурные шутки и говорила что-то вроде: «Детка, еще минутка, а потом ты понесешь меня». Кажется, они не думали, что Нона в сознании, хотя у нее были открыты глаза.

Единственный раз, когда кто-то заговорил, это была Пирра. Она вдруг сказала:

– Темно, как в заднице.

– Да, – согласился Пол, как будто это было невероятно остроумное замечание.

– Вспоминаешь атмосферу Девятого дома?

– Не-а.

– Надо бы сказать Анастасии, что гирлянда лампочек ничего бы не испортила. Могли бы сделать их в виде черепов, в фирменном стиле. Правда, она всегда говорила, что череп – самая скучная кость.

Они шли дальше, и Нона чувствовала, что боль становится сильнее, а еще чувствовала что-то одновременно знакомое и неприятное, что извивалось где-то впереди. Она потянулась к этому мыслями. Много маленьких штук, которые она уже видела раньше, но совершенно не хотела видеть снова. Перед глазами плыли серые тени, и ей показалось, что она увидела профиль Пирры, – она на самом деле увидела профиль Пирры, потому что становилось светлее. Они шли к свету: холодное белое зарево в конце туннеля становилось все ближе.

Они вошли в комнату. Это оказалась большая круглая комната со стенами из темного камня. В арочных нишах в стенах сидели скелеты в темных бесформенных одеяниях. Нона разглядела все это в свете мощного электрического фонаря, похожего на фару грузовика. Фонарь лежал на полу и отбрасывал во все стороны длинные угловатые тени. Принцесса-труп Кириона Гайя стояла посередине комнаты с обнаженным клинком, наполовину мокрым и красным от крови. Вокруг нее валялись в нелепых позах трупы. Нона разглядела шесть или семь, закутанные в черное, как и скелеты. В глубине комнаты стояла прямоугольная клетка выше человеческого роста, выкованная из железа, как решетка в парке.

У клетки лежал крупный человек в странных потертых металлических доспехах и черной мантии поверх. Кажется, это был самый старый человек, которого Нона видела в жизни, а она коллекционировала стариков примерно так же, как собак: старики в молочной лавке, в рыбном магазине, старухи из авторемонтной мастерской. Он был старше любого из них. Его лицо выглядело так, будто пыталось убежать от собственного скелета. Вокруг него лужей растеклась темно-красная кровь.

Его древняя голова мотнулась в сторону, и он посмотрел мимо Кирионы на Пирру – на Нону – и сказал голосом, скрипучим от мучительного, благоговейного трепета:

– Моя госпожа… моя госпожа, вы наконец вернулись.

Пол подошел к старику и начал его разглядывать. Сдернул черную мантию, обнажив ряд синюшных порезов на шее и след от укола на груди. Старик поднял морщинистый кулак и, не говоря ни слова, ударил Пола в ухо.

– Пошел вон, – прохрипел он, – нарушитель. Незнакомец. Дурак. Ничего со мной не делай. Не трогай меня.

– Оставь его, – сказала принцесса.

– Нет, – возразил Пол, – его легко спасти. У него только шок и потеря крови.

Кириона вытерла рапиру о закутанный в черное труп и пнула его красивым начищенным ботинком.

– Посмотри вот на это и поверь мне.

В свете мощного фонаря лицо умершего пугало. Веки тяжело свисали на глаза, над и под ними виднелись ряды темно-фиолетовых проколов, как будто их тыкали чем-то тонким и острым. Из-под век – Нона сначала не поняла, на что смотрит, – торчало что-то сморщенное, сырое и красное, как слизняк. Как мышца. Вывалившийся изо рта язык был намного длиннее обычного, заостренный, треугольный, темно-синий. Почему-то от этого зрелища ноги Ноны задрожали, и дрожь постепенно поднялась до самой головы. Ужасная боль сдавила ей грудь и почти вытолкнула ее из тела. Затылок у нее чесался так сильно, что казалось, будто из него течет кровь. Пирра произнесла себе под нос такое ужасное слово, что Нона резко вернулась в свое тело.

– Пирра, – с упреком сказала она, – хотя нет, прости, теперь уже можно говорить что хочешь.

Пол присел на корточки, задумчиво глядя на мертвое лицо с пустыми глазами. Он выглядел не как Камилла и не как Паламед. Нона подумала, что Камилла бы сделала каменное лицо, а Паламед протянул бы руку потрогать. Пол ничего не трогал, но выглядел так, будто ему было интересно.

Принцесса-труп жестко сказала:

– Их не должно быть здесь. Нам бы сообщили, если бы они вернулись в домашнюю систему. Они ограничены Антиохией – он сказал, что они будут только в Антиохии. Мать его, он это сказал.

– Гидеон, я видел его раньше, – заметил Пол, – память подводит. Где?

– Бедный тупой рыцарь Сайласа Октакисерона, – сказала Кириона, – Колум Эшт. Я тогда не поняла… мы зовем их чертями. Я имею в виду, папа зовет их чертями. С ними мы столкнулись в Антиохии. Черт возьми, я не думала… это ментальное. Они не могут здесь находиться. Он говорил, что они не способны путешествовать. Он говорил…

– Гидеон, остынь. Почему нельзя исцелить этого человека? – спросил Пол.

– В таком виде я нежелателен, – прохрипел человек в доспехах.

– Они его укусили, – пояснила принцесса, как будто никто ничего не сказал, – ну, то есть ударили, кусаться им необязательно. Это магия призраков. Они ждут, пока он умрет, чтобы работы было не слишком много. Исцели его, и они все равно проникнут в его омерзительное старое тело через рану, и мне придется убивать его самой.

Древний старик обратил свой единственный слезящийся, полный ненависти глаз на труп принцессы.

– Я хотел, чтобы тебя принесли сюда на носилках. Чтобы ты лежала передо мной в бессилии смерти. Твоя ниша готова, Гидеон Нав, но мне недоступна радость уложить тебя туда. – Он раздраженно кашлянул, замахнулся железным кулаком на Пола, который инстинктивно рванулся вперед, и продолжил: – Ты посмотри на себя, отброс, жалкая чушка, гроб повапленный. Кровь Девятого дома на чужом мече…

От ленивого наслаждения словом «чушка» Нону отвлекло мерцание в темной арке, той самой, из которой они только что вышли. Она снова ощутила рядом то знакомое и ужасное, как будто, вернувшись в постель, ты обнаруживаешь на ней странные пятна и слизь. Она слабо схватилась за предплечье Пирры.

– Там еще есть. Снаружи.

Мышцы Пирры напряглись. Пол и Кириона оглянулись на арку. Что-то шевельнулось глубоко в тени.

– Спасибо, малышка, – сказала Пирра. – Нав, открывай клетку – и вперед. Извини, дедуль, у нас много дел.

Пол подошел к металлической клетке и принялся возиться с тяжелым металлическим засовом. Кириона замерла, держа клинок в руках и глядя на арку.

– Нав, давай, – резко сказала Пирра, – любой ребенок в Когорте знает, что дело прежде всего. Или ты форму в благотворительном магазине нашла?

Кириона повернулась к Пирре, ее золотые глаза были холодны и надменны, но, вместо того чтобы что-либо сказать, она сунула рапиру обратно в ножны и тоже подошла к клетке. Пол открыл засов и с грохотом дернул дверь. Пустая голая клетка внутри была чуть меньше ванной комнаты в их квартире.

Приоткрыв дверь, Пол и Кириона попытались перетащить в клетку умирающего старика. Процесс был грязный и непростой: за ним тянулся кровавый след, а сам старик продолжал кашлять, размахивать руками, крыть их последними словами, обещать им хорошую порку и всякое такое. Ноне стало плохо: она не только не могла помочь, но она мешала Пирре помочь. Она рискнула взглянуть обратно. В арке стояло нечто в темной мантии, с бледным лицом, оно не двигалось вперед, но слегка раскачивалось на месте. Выглядело оно так, будто наблюдало за ними. Лицо его кривилось.

Пол усадил старика у задней стены клетки и поднял фонарь. Кириона вытащила меч из лужи крови и бесцеремонно бросила его на колени пленника. Пирра оттащила Нону в клетку, и Кириона с грохотом захлопнула дверь. Еще две фигуры появились в арке, встали по обеим сторонам от первой.

– Надеюсь, у нас пока есть электричество, – сказал Пол.

– Выключатель, – ответила Кириона, – большой выключатель вон там, на стене. Должен работать, если там снизу ничего не разбили.

Пол дернул ручку, на которую она указала. Небольшой стеклянный шар над ней загорелся тусклым болезненно-красным светом. Послышался тяжелый механический скрежет, пол вздрогнул, и каменный пол начал подниматься вокруг решетки. Кровь стекала с края и капала вниз, несколько капель упали на металлическую плитку. Пол поднимался все выше и выше, пока не закрыл пятно яркого света и они не остались во тьме, которую нарушала только краснота контрольной лампочки. Дыхание старика участилось и стало прерывистым, где-то над их головами грохотали машины.