Текст книги ""Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28 (СИ)"

Автор книги: Андрей Земляной

Соавторы: Николай Степанов,Влада Ольховская,Алексей Вязовский,Алексей Изверин,Ник Ивашев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 343 (всего у книги 345 страниц)

Наше путешествие по городу сразу началось с неприятностей. Сначала мы встретили пьяных казаков. Трое всадников, покачиваясь, ехали по улице и орали песню:

 
Мы в фортеции живем,
Хлеб едим и воду пьем;
А как лютые враги
Придут к нам на пироги,
Зададим гостям пирушку:
Зарядим картечью пушку…
 

– Вам ли не доносили мой указ о запрете пьянства?! – не выдержал я, дернув за узду коня ближайшего казака.

Генералы двинули своих лошадей и прижали пьяниц к дому.

– Царь-батюшка! – молодой парень с огромным чубом прижал руку к сердцу. – Ну как не выпить? Такая же виктория! Век люди помнить будут.

– Чья сотня? – поинтересовался я.

– Полковника Лысова, – повесил голову парень.

– Слезайте с лошадей, сдавайте оружие. Вы под арестом на два дня… – я кивнул джуре, что нас сопровождал: – Где гауптвахта знаешь?

– Да, царь-батюшка!

– Веди.

Генералы подкрутили усы, но ничего не сказали. Спустя четверть часа мы были возле приземистого серого здания. Овчинников постучал в дверь, и к нам вышел… каторжник Хлопуша. Его заклейменное лицо озарила страшная улыбка. Арестованные казаки дружно выдохнули.

– А я тут, ваше величество, заселился, обстраиваюсь. Капрал-то местный сбег.

– Раз так, принимай пополнение, – я ткнул ногайкой в сторону пьяниц. – Запри их до послезавтра. Пусть протрезвеют. Вот тебе человечек в помощь… – я кивнул на джуру.

Хлопуша поклонился, молча схватил казаков за шиворот и потащил к себе. На улице почти стемнело, генералы разожгли факелы. Я же повернулся к Овчинникову:

– Андрей Афанасьевич, надо на ночь разъезды по городу пустить. Будь любезен, распорядись!

Мы отправились дальше, и я даже не удивился, когда уже на следующем перекрестке мы столкнулись, судя по малахаям, с двумя башкирами, которые тащили в четыре руки расписной сундук. За ними бежала растрепанная простоволосая молодая девушка в разорванной душегрейке. Она цеплялась за ящик, азиаты ее со смехом отталкивали. Увидев нас, девушка повалилась на колени, закричала:

– Ой, родные, государи мои!.. Спасите! Я ж невеста… Это ж мой сундук, с приданым!

Башкиры бросили сундук, схватились за сабли.

– А ну на колени перед царем, сучьи дети, – закричал Творогов.

– Встань, милая, – я слез с коня, подхватив девушку под мышки, поднял ее, как перышко. – Как тебя звать-величать?

– Марья.

– Искусница? – пошутил я.

Тем временем Творогов и Овчинников наезжали конями на башкир. Те достали сабли и отходили к стене дома. Я пожалел, что, почистив пистолеты, так и не зарядил их. Все некогда было. Да и охрану надо было взять, а не надеяться на генералов.

– Что будем с ними делать? – Овчинников передал свой факел Творогову.

– Руби их к псам! – я решился посмотреть, чего стоит Андрей.

И тот показал класс. Дал шенкелей жеребцу, тот с места прыгнул вперед. Я даже не заметил, как в руках привставшего в стременах генерала оказались сабли – так быстро он их выхватил. Чирк, чирк и башкиры валятся на землю, хрипя и зажимая горло.

Девушка визжит, по земле течет кровь.

– Любо, Андрей Афанасьевич! – одобрил Творогов, светя факелом. – Кончаются.

Глава 4

Конец дня проходит стремительно. Я пытаюсь успеть везде и нигде толком не задерживаюсь. На объезде, захватив с собой Марью и ее сундук, мы сначала посещаем местный госпиталь. Два полковых врача не сбежали и даже перевязали раненых. Делаю себе еще одну пометку в памяти поговорить с эскулапами. Отворять кровь больным – это совсем не то, что лечить болезни.

Разговариваю с ранеными казачками, одариваю их золотыми рублями. Пугачевцы довольны. Заехав в казармы и проведав сотни, осматриваю тюрьму. Тут распоряжается Чика.

– Всех заперли пока по камерам да казметам. Офицериков, да с пару сотен солдат ренбурхских. Еле влезли.

– Так много? – удивляюсь я.

– Сдались на твою милость. Готовы присягу дать.

– Все завтра, – я от усталости уже валюсь с ног, а день-то еще не закончился.

После тюрьмы нахожу разграбленную лавку золотых дел мастера. Грустный чернявый мужичок, в чьем виде легко угадываются семитские корни, встречает нас поклонами. Не ропщет, не ругается. Имя у мастера, впрочем, оказывается вполне русское – Авдей. На грозный вопрос Овчинникова, который при чернявом оттирает кровь с сабель, «Не выкрест ли ты?» Авдей обреченно кивает головой. Ясно. Евреям в Россию въезд запрещен. Но если ты отказался от веры отцов, крестился… Многие двери перед тобой открываются.

Я компенсирую мастеру разорение лавки, выдаю золото из запасов губернатора. Пытаюсь договориться об изготовлении отличительных знаков. Надо как-то выделить моих начальных людей. Авдей обещает что-нибудь придумать. Обсуждаем внешний вид знаков. Мастер смотрит на меня печальными глазами, в которых видна толика удивления.

– Такового я еще не делал. Но у меня остались в тайничке, царь-батюшка, заготовки медалек для Вольного экономического обчества. Оренбургские чиновники заказали. Из них могу изделать по твому слову.

Вот это новость.

– И что за звери эти экономы? – поинтересовался я. В преданиях о Праотце ни слова не говорилось, что в Оренбурге жили какие-то экономисты.

– Некто Рычков, – ответил мне Авдей. – Большой учености человек!

– Сбег поди, – качает головой Овчинников. – А может, казачки споймают.

– Тады и глянем в мошне, сколько Рычков наэкономил, – смеется Творогов.

Споймали. И не только его. К нашему возвращению к губернаторскому дому тут стоит под охраной группа мужчин и женщин. Толстая, надменная губернаторша в шубке. Выводок ее взрослых детей – девушек и юношей, плешивый мужчина лет пятидесяти в сюртуке.

– Пытались затемно сбежать через валы, – пояснил один из казаков, рассказывая, кого поймали.

– Да как ты смеешь, быдло яицкое! – губернаторша брызгает слюной, бьется в руках казаков.

– Маша, – я оборачиваюсь к спасенной девушке, – мне нужна помощница домоправительницы. Плачу хорошо, пять рублей в месяц.

У окружающих отваливаются челюсти. Извозчик канцелярии армейского штаба получает пятьдесят копеек в месяц, сержант – три с половиной рубля, оклад асессора (гражданская должность, соответствующая воинскому званию майора) составляет тридцать семь рублей с полтиной.

Мария краснеет, бледнеет, тихо произносит:

– Куда мне, сироте, податься, я согласная.

– Бери вот этих девиц, – я указываю на двух дочек губернатора, – они теперь здешние служанки. Дом мыть, чистить, мне баню истопить.

Губернаторшу сейчас хватит инфаркт. Она хватает воздух губами, пытается что-то сказать. Я демонстративно достаю незаряженный пистолет, играю им в руках. На крыльцо выходит напряженная Татьяна Харлова. Одна.

– Вот, Татьяна Григорьевна! – я указываю стволом на губернаторшу. – Нашел вам прачку. Будет вести себя дерзко – велю пороть на главной площади прилюдно.

Теперь уже все таращат на меня глаза. Пороть дворян? При Петре-то можно было, а вот Екатерина отменила телесные наказания. Губернаторша пытается изобразить обморок.

– Петр Федорович, окститесь! – тихо говорит мне Харлова на ухо. – Это же лучшие люди Оренбурга! Они дворяне.

– Кончились дворяне, Татьяна Григорьевна, – я тоже наклоняюсь к уху вдовы. – Или лучше, чтобы казачки их убили или они замерзли в степи? Пусть пока так… – и уже громче, для всех: – А это Мария, ваша помощница. Будет руководить служанками.

Губернаторские девицы бледнеют, кусают губы. И молчат. А как не молчать, если рядом играют плетками казаки?

– Что с хлопцами будем делать? – Овчинников тыкает в трех сыновей Рейнсдорпа.

– Отдай в сотни, в джуры.

– Забреем в рекруты… – генерал смеется.

– Умоляю! – губернаторша пытается взять меня за руку, но я киваю казакам, и те ее утаскивают. Овчинников с Твороговым уводят сыновей, Татьяна – Марию и дочерей. Остается лишь один человек – тот самый плешивый мужчина.

– Рычков. Петр Иванович, – представляется он, заискивающе заглядывая мне в глаза. – Смею надеяться, что надо мной не будет учинено насилие?

– Зайдем в дом… – я уже порядком замерз, и мне хотелось чем-нибудь согреться.

Мимо поста казаков мы прошли в ту же самую гостиную, в которой пировали с генералами. К моему удивлению, не прошло и пяти минут, как Харлова лично принесла черный чай в чашках. Боже! Что это был за напиток! Амброзия. Только попробовав местный чай, я понял, какую бурду в пакетиках мы пили в будущем.

– С последнего китайского каравана, – пояснила Татьяна в ответ на мой вопросительный взгляд. – Все в Оренбурге знали, что Иван Андреевич брал с купцов не только деньгами…

Ага, а вот и разгадка огромной казны в подвале. Видимо, там Рейнсдорп хранил свой бакшиш. А взятки с китайских караванов – это огромные деньги. Интересно, а губернатор «засылал» наверх? А если да, то кому? Орловым?

– Петр Федорович, – Харлова опустила взгляд, – умоляю, пересмотри свое решение насчет Елены Никаноровны.

– Кто это? – удивился я.

– Супруга губернатора. Она не переживет подобного урона чести!

– Очень даже переживет.

Опыт жизни российских дворян после революции – тому пример.

– Предлагаю пари, – я посмотрел на тихо сидящего в углу Рычкова, – если она откажется стирать и сбежит… – тут я задумался, что бы поставить на кон, – я отпускаю из слуг ее дочерей. Пристрою их на чистую работу.

– Согласна! – на румяном лице вдовы появилась робкая улыбка.

– Согласна она… – усмехнулся я. – Что ты-то, Татьяна Григорьевна, ставишь на кон?..

Харлова еще больше покраснела.

– У меня и нет ничего…

– Петр Иванович, – я обратился к Рычкову, – в городе есть губернский театр?

– Есть, точнее был… – мужчина подскочил на месте, преданно на меня уставился. – Актеры могли разбежаться…

– Татьяна Григорьевна, даю вам слово… – я допиваю чай, с сожалением отставляю чашку. – Я верну театр к жизни. И если вы проиграете, то ваш заклад таков… – делаю паузу по Станиславскому. – На премьеру идем вместе. Ожидаю от вас вечернего платья.

– Но швеи дорого берут… – Харлова растеряна, Рычков с любопытством смотрит на нее.

– Это уже моя забота. И уговор. Елене Никаноровне о нашем пари – ни слова! Договорились?

Вдова ошарашенно кивает, уносит посуду.

Я начинаю беседовать с Рычковым. К моему удивлению, он не только состоит в Вольном экономическом обществе, но и является членом-корреспондентом Академии наук. Богата русская земля талантами.

Работает Рычков в должности начальника соляного дела Оренбургской губернии и очень печалится по ходу разговора, что знаменитые соляные промыслы в Илецком городке пограблены и наполовину порушены пугачевцами.

Я ему обещаю восстановить производство и тут же возвращаю должность асессора.

– Кто везет – того и грузят, Петр Иванович… – я встаю, давая понять, что разговор окончен. – Завтра дам вам крестьян, казачков в охрану и вперед. Покажете свою нужность, а ежели все устроится с солью, то и в других делах подумаем.

– Но как же так… вы собираетесь восстановить в губернии гражданское управление?

– Собираюсь.

– И мне надо вам присягать? – бледный Рычков тоже встал. – Я слышал о казнях, что вы учинили офицерству…

Я задумался. Тут главное не передавить. Гражданские чиновники – это не «ать-два» офицерство. Тут нужно тоньше.

– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?

Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.

– Давши слово, держись, а не давши, крепись!

13 октября 1773 года, среда

Оренбург, Российская империя

Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь.

После молебна в Егорьевской церкви я наконец добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.

В дверях с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.

– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился.

Мой помощник и вправду выглядит свежо.

– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.

В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусями задай…

– Что стряслось?

– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.

– Оставь свечи, я сейчас спущусь.

Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться налысо все еще не покидала мою голову.

Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…

– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.

– Поздорову вам, господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня, скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.

Я зашел в кабинет, там уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, молодой парень с заклеенным сургучом письмом в руках.

– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание.

Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.

– И тебе поздорову. Погодь чуток.

Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все так же валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.

Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии ретраншемент – укрепленную линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше пятисот солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.

Атаман Толкачев не знал двух вещей. Оренбург уже взят. И Афанасий Перфильев не только дезертирует с царской службы, но и станет второй главной правой рукой Пугачева наряду с Овчинниковым. Взойдет вместе со всеми на эшафот на Красной площади.

– Сколько человек у Михаила Прокофьевича в Яицком городке и около? – поинтересовался я у посланника.

– Да за две сотни будет, – степенно ответил парень, засунув большие пальцы за кушак. – Да из Гурьева також сотни две-три могут подойти.

Гурьев был самым южным форпостом империи в казахских степях. А также местом, где в будущем добывали нефть. А вот она-то мне как раз и была нужна больше всего.

– И каковы настроения казаков яицких нынче?

– Все за тебя, царь-батюшка! Симонову, аспиду царскому, никто не верит. Их милость нам известна!

– Иди с богом, отдыхай с дороги. Завтрема дам ответ.

Парень ушел, а я кинул грамотку Толкачева поверх пачки губернаторских писем. Взгляд невольно скользнул по распечатанным посланиям:

«…У нас после прекрасных дней сделалась погода чухонская, небо пестрое, похожее на серую лошадь в яблоках, между которых и солнце иногда проскакивает. Погода холодная и сырая производит дождь, снег и крупу, а посему и я, как разбитая лошадь, чувствую боль превеликую в груди. Спина, ребра будто как дубьем понадломали…»

Какой-то корреспондент Рейнсдорпа жаловался на погоду, здоровье… Интересно, а работает ли в губернии еще почтовая служба? И могу ли я рассылать письма за рубеж?

С этой сверлящей в голове мыслью, даже не позавтракав, я начал прием.

Первыми, разумеется, Иван запустил полковников и генералов. Сословное общество во всей красе. Казаки дымили трубками, тихонько переговаривались. Их я с ходу огорошил двумя ударными новостями. Во-первых, о создании Военного совета, куда вошли все присутствующие – Мясников, Лысов, Овчинников, Творогов, Подуров, ЧикаЗарубин, Чумаков и Шигаев. Всего восемь казаков.

Со мной девять. При любом голосовании – а я планировал активно использовать этот метод управления – всегда будет чье-то большинство.

– Секретарь коллегии, – я кивнул на Почиталина, – Иван Яковлевич.

Ваня аж рот открыл, когда я его по имениотчеству назвал.

– Упреждаю сразу! – я решил расставить точки на «i». – Совет расширим инородцами. Начальными людьми от башкир, киргизов и татар. И, может, еще кого нужного возьмем. И прошу не супротивиться мне!

Не выспавшийся и злой, я даже приударил кулаком по столу. Казаки и не думали возражать, поклонились.

Вторая новость была о назначении Овчинникова, Творогова и Подурова генералами. Она вызвала лишь легкое перешептывание и одобрительные хлопки по спинам и плечам. А вот новая структура войск, с полками и другими реестрами, подняла бурю.

– Не по старине поступаешь, Петр Федорович, – первым закричал Лысов.

– Сначала надо бы казацкий круг собрать! – осторожный Шигаев поддержал полковника.

– Вы еще в Питер отпишите за разрешением, – засмеялся Чика. Вот этому все нипочем.

– Казачки не поймут, – помотал головой Чумаков. – Наша сила вот! – Федор показал кулак. – По станицам сотни собраны. Раздели казаков по другим полкам, и…

– Да что слушать! – Лысов прямо генерировал электричество в промышленных масштабах. – Сей же час сход соберем!

– А ну тихо! – я опять ударил кулаком по столу. – Тебе, Митька, вчерашнего мало?! Последнюю предосторогу делаю!

На этих словах дверь открылась, и мы все застыли в изумлении. В кабинет даже не вошла, а вплыла Татьяна Харлова. Сегодня молодая женщина надела светлое приталенное платье, подчеркивающее ее грудь, повесила в уши зеленые сережки листиками. Казаки молчали, словно языки проглотили. Я тоже.

– Петр Федорович, завтракать пожалуй. Все готово.

Я посмотрел на полковников с генералами, те – на меня.

– Идите, казаки, готовьтесь! – я встал, оправил чекмень. – Через час буду принимать смотр по полкам на площади як вам указал.

Вышел, не оглядываясь, в приемную. Тут народу прибавилось. Появился поп Сильвестр, Рычков, какие-то мужики в лаптях… Успокаивающе взмахнул рукой, произнес:

– Всех приму, никого не обижу. Ожидайте.

Вместе с Татьяной поднялся в жилую часть дома. Пока шли по остекленному переходу, наклонился к девушке, заметил:

– А говорила, что ничего нет на заклад. Сережки-то малахитовые!

Ушко Харловой заалело.

Мы пришли в какую-то другую гостиную, обитую розовыми обоями. Сели за стол.

– Омлет по-французски с сыром и дольками обжаренной свинины, – начала перечислять Татьяна. – Кофе, свежие булки…

– Татьяна, – я отложил вилку, – вчера ты была в траурном платье. А сегодня…

Харлова стремительно покраснела, начала мять салфетку в руке.

– На самом деле, у меня просто нет другого туалета, кроме того, в чем мы с Коленькой убежали из крепости. Я постирала платье и вот… Елена Никаноровна ссудила меня одеждой своей старшей дочери.

Да… Надеяться на то, что Харлова будет чем-то руководить в доме при такой властной губернаторше, совершенно не приходится.

– Давай завтракать! – Я подцепил кусок омлета, отправил его в рот. – М-м… божественно!

– Я удивляюсь произошедшим переменам… – Девушка пригубила кофе, покачала головой. – Позавчера ты еще был dégoûtant[94]94
  Отвратительный (фр.).


[Закрыть]. Грубый, необразованный казак. Но сейчас…

– Пришлось долго скрываться среди простого народа, – начал импровизировать я, не забывая про омлет. – Маска приросла.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – засмеялась Харлова, – что ты и правда Петр Третий?

Я пожал плечами, кивнул, наливая молоко в кофе. Меньше говоришь – меньше шансов провалить легенду.

– Петр разговаривал свободно по-немецки.

– Was meinst du gnädige frau?[95]95
  Чего изволит госпожа? (нем.)


[Закрыть]

Хорошо, что в школе я учил немецкий. И достиг неплохих успехов. Надеюсь, Харлова язык Шиллера и Гете знает не очень.

– Жаль, я плохо понимаю немецкий, – вдова внимательно на меня посмотрела.

– В переводе это «чего изволит госпожа?».

– Но произношение у тебя и впрямь свободное. Скажи мне тогда, Петр Федорович… – девушка замешкалась. – Кто тогда похоронен в Александро-Невской лавре?..

– Орловы подкинули чей-то труп… – я пожал плечами. – Молвят, что заговорщики нашли кого-то для сих темных целей.

– Я все равно поверить не могу. Ты сбежал один? От гвардейцев?

– Нет. – Я намазал масло на недавно испеченный хлеб. – Мне помогал один верный лакей. Маслов. Он потом погиб. Пьяный замерз на морозе.

Я перекрестился, Харлова тоже.

– Но ты совершенно не похож ликом на Петра Третьего. Я видела его портреты.

Вот же пиявка! Я рассердился на Харлову, но ответил вежливо:

– Испытания, которые пришлось претерпеть… – я уставился в окно, – наложили отпечаток на черты лица. У меня, Татьяна Григорьевна, и спина поротая. Показать?

– Нет, что ты… – испугалась Харлова. – Давай сменим тему.

– Давай. Вон там, – я ткнул вилкой в окно, которое выходило во внутренний двор губернаторского дома, – какая-то постройка. На птичник похожа.

– Это голубятня. Елена Никаноровна рассказывала, что покойный Рейнсдорп увлекался разведением голубей. Привез сию забаву из Дании.

Я вскочил на ноги, распахнул окно. Голубей в полуоткрытой пристройке к дому было множество. Они сидели на специальных насестах, ворковали. Белые, черные, серые – каких только птиц там не было.

– А кто за ними следит?

– Васька-птичник, – Харлова встала рядом. – Крепостной мальчик. Он единственный из слуг, кто не сбежал.

– Нет более крепостных! Запомни это. Всем слугам будем платить за работу. – Я сел обратно за стол. – Приведи мне после обеда этого Ваську. Разговор есть до него.

– Тебе пришлась по душе губернаторская забава? – удивилась вдова.

– Очень, Таня. Очень.

Я мысленно потер ладони. Эта забава – вовсе не развлечение. Ведь у меня теперь есть голубиная почта.