Текст книги "Миры Королева (Вся серия с 1-13 книги)"

Автор книги: Алексей Бессонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 197 страниц)

(#4)Алексей Бессонов Алекс Королев Маска власти

 Глава 1

 Я воткнул палки в хрустящий снег и перевел дух. Через стекла очков

снег казался искрящимся золотом, мягким ковром укрывшим склон горы. Я

достал сигарету и скептически оглядел траекторию своего спуска. Н-да,

забрался я... до кемпинга верных километров восемь по прямой. "Вернусь к

закату, – лениво подумал я, – сожру здоровенный шницель и спущусь в холл.

Закажу литровый кухоль грогу и стану глазеть на бильярдистов. И к вечеру,

пожалуй, налижусь до чертиков, глядя, как милорд Чарных, жирный орегонский

кретин, спускает свое состояние".

 И все-таки здесь гораздо лучше, чем на пляже в тропиках. Тишина,

народу мало, да и горы наводят на некие величественные мысли. А прожарить

кости я еще успею: если верить героическим нашим метеорологам, в столице

со дня на день ожидается сумасшедшая жара. Что до океана, то после трех

месяцев на Ралторре меня тошнит при виде воды. Что есть на Ралторре, кроме

воды? – едко спрашивал Нетвицкий и сам же отвечал: – Совершенно верно,

дерьмо, редкими кучками плавающее по поверхности воды. Занесли ж нас черти

на эту мокрую планету! И то правда: одна вода, и местами – отдельные

островки размером с четвертьдолларовую монету. Воистину Империя катится в

пропасть – уж если террористы с политическими завихрениями начинают

интересоваться даже этакими безрадостными мирами, добром мы не кончим,

нет...

 "Идеализм, видимо, есть некая составная человеческой психологии, -

подумал я, отбрасывая окурок. – Точнее говоря, романтический идеализм -

стремление к бездумному обожествлению некой идеи. Сколько раз уж это было

в истории... и вот опять: все те же бредни о равенстве, братстве и

вселенской справедливости, и опять же с бластером в руках, и опять же в

эту справедливость строем и с песнями, и опять же все равные, а кто-то -

самый равный... равнее равных – черт, по-русски этак и не скажешь!

Все-таки плохо преподают у нас историю цивилизации..."

 Гуманитарий, сказал я себе, размеренно шевеля лыжами, военный

интеллигент. "Королев, – сто раз говорил мне Детеринг, – не делай умное

лицо, оно не подходит к цвету твоих сапог..."

 Я выскользнул на опушку леса и замер, услышав подозрительный шорох.

Справа от меня, метрах в пяти, возле дерева увлеченно целовались двое:

небритый детина лет за двадцать пять и розовощекий мальчуган

пятнадцати-шестнадцати лет, явно злоупотребляющий косметикой. Завидев

меня, они оторвались друг от друга и уставились в мою сторону, причем

полубородатый мужик смотрел угрожающе, а паренек – с дерзким вызовом

уверенной в своих чарах красавицы.

 "Наверное, из "Радуги", уроды, – подумал я и сплюнул, непроизвольно

сжав пальцами рукояти палок, – из того мотеля на западном склоне".

 По моей прическе идиоту было ясно, что я либо лендлорд, либо

гангстер, либо военный, но уж никак не член их любвеобильного братства,

поэтому они ждали; что я в смущении опущу голову и от греха подальше

пошлепаю вниз, в свой "Грот". Я же не отвернулся, наоборот – я вызывающе

взмахнул своей шикарной гривой, отбросив за плечи густые темные локоны и

оперся на палки со снисходительной грацией колониального лорда,

обремененного многочисленными территориями, любовницами и политическим

весом почтенной фамилии. И, разумеется, привыкшего считать Метрополию

общегалактической помойкой, а ее обитателей – ни на что не годными

отбросами, живущими его, лендлорда, милостивыми подачками. Очень дорогой

лыжный костюм, сами лыжи аристократической марках "Берг" и в особенности

сверкавший на черной коже правой перчатки уникальный перстень стоимостью в

мой оклад за десять лет службы, красноречиво свидетельствовали если не о

принадлежности к одной из влиятельных колониальных семей, то о весьма

тугом кошельке как минимум.

 – Чего вылупился, ты, куча дерьма? – свирепо пробасил небритый. -

Валил бы отсюда, урод.

 – Ну, тогда уж "милорд урод", мастер педик, – с надменной любезностью

произнес я, – впрочем, продолжайте, господа! Вы меня порядком позабавили,

благодарю вас.

 С этими словами я вытащил из наружного кармана давно валявшуюся там

долларовую монету и, изящно изогнувшись, швырнул ее им под ноги. После

чего поправил очки и неспешно двинулся по пологому склону в сторону

"Грота". Свирепый мужчина не решился броситься за мной – если молодого

лорда не сопровождает охрана, значит, он скорее всего боевой офицер и

связываться с ним – себе дороже.

 Н-да, подумал я, вспомнив слова генерала Мосли: "В Империи отклонение

от нормы стало не просто нормой, а достоинством". С ума сойти, какие-то

голубки осмеливаются хамить лендлорду! Что с того, что я таковым не

являюсь – выгляжу-то я не хуже, а в Империи социальный статус покупается

преимущественно за деньги.

 Ну а социальный статус – это образ твоих взаимоотношений с внешним

миром: либо кланяешься ты, либо кланяются тебе. Кланяются богатым,

знатным, кланяются умным и доблестным, ибо ум и доблесть – лучшие гаранты

грядущих богатства и знатности. Но нигде я не видел, чтобы кланялись

тупым, трусливым и вульгарным. Наоборот, это их удел гнуть спину.

 Как ни странно, но всего лишь пару лет назад до меня это не шибко

доходило. В юности жестокая несправедливость скомкала мою карьеру, и

довольно долго я жил, ненавидя весь белый свет, особенно "голубую" его

часть. Я был классическим неудачником – ни семьи, ни каких-либо жизненных

перспектив, я старался не думать о будущем и не вспоминать о том, что

когда-то был лучшим кадетом выпускного курса и мне прочили блестящее

продвижение по службе. Меня мало что интересовало, я был, наверное,

единственным двадцатипятилетним лейтенантом и прекрасно понимал, что от

жизни мне ждать нечего, ибо для выдвижения нужно как-то проявить себя, а

кто ж доверит что-нибудь серьезное уроду, который получил разгромнейшую

характеристику с первого же места службы? Я мог бы добиться успеха в

колониальных войсках, но меня мариновали на идиотской заштатной должности

в столице. Я мог бы попытать счастья в колониях и в ином качестве – в

конце концов, полученное образование сделало меня специалистом в целом

ряде областей, – но, будучи офицером до мозга костей, не допускал и мысли

о расставании с черным мундиром и золотыми погонами. Их блеск манил меня с

рождения, и я дорого заплатил за них. Тот день, когда я поцеловал перед

строем новенький офицерский меч, стал самым счастливым днем моей жизни.

 Но, как выяснилось, меч не принес мне счастья. После позорного (как

мне тогда казалось) выдворения с Рогнара я жил как в тумане. Я, имеющий

право носить короткий офицерский клинок, представлялся незнакомым девушкам

то телевизионщиком, то рекламным агентом, то вообще лавочником. А потом

все изменилось.

 Да, в "Гроте" меня знают как молодого преуспевающего совладельца

малоизвестной (несуществующей то бишь) транспортной конторы, пробившего

дорогу своим умом. Но сегодня я отнюдь не стыжусь своих погон флаг-майора.

Я, имеющий право носить меч, втайне мечтаю о шпаге лендлорда!

 Два года назад все переменилось менее чем за месяц... Я снова попал

на Рогнар и вскоре вернулся оттуда в чине капитана, причем не просто

капитана – эка невидаль, – а "человека со связями", да с какими! Я

моментально лишился прежней должности, зато вместо нее получил роскошный

новый кабинет. Из мелкого и невзрачного ксенолога-аналитика я превратился

в таинственного "находящегося в распоряжении". Судьба сделала боевой

разворот: словно из рога изобилия посыпались вдруг на меня банковские

билеты, в просторечии именуемые бабками... За пару не шибко тяжелых

ранений я получил, как за два инвалидных. Левый карман кителя украсил

Рыцарский крест с соответствующей прибавкой к жалованью и хоть и

малоупотребляемым, но тешащим самолюбие титулом "кавалер". Это была, так

сказать, официальная часть торжества (хотя еще на Рогнаре я смекнул, что

операции, в которой я задействован, как раз официально-то и не существует)

– но на все воля Божья...

 А неофициально я получил симпатичную кредитку с логотипом одного

крупного колониального банка и энным количеством нулей на индикаторе. Там

были одни нули – но, хо-хо, я отлично понимал, что единичку просто не

видит глаз непосвященного... единичку в левом разряде.

 Рогнар, Рогнар... как много ты мне дал, и – о Боже! – как же много ты

отнял. Иногда я часами смотрю на платиновый перстень с редким камнем, что

украшает мой безымянный палец... он так здорово контрастируете тончайшей

черной кожей моей правой перчатки. Этот перстень я снял с мертвой руки

рыжеволосой девушки Тин, которая навсегда осталась на Рогнаре, вмурованная

в гранит далеко выступающей в море скалы... а море там бушует круглый год,

и шум его седых валов – поминальная песнь. Ложем Тин стал холодный камень,

покрывалом – шитый золотом имперский стяг. Памятью о ней, вечной болью,

тоской моей, летящей среди звезд в холодной бездне равнодушного неба, стал

этот перстень.

 А когда-то, давным-давно, юный лейтенант повстречал другую девушку -

малютку Рене, свою первую настоящую любовь, бесконечно сладкую и

невыносимо горькую одновременно... Безжалостный ветер Рогнара унес их

обеих. Их давно нет, но я слышу их голоса, их голосами разговаривают со

мной звезды одинокими и холодными моими ночами. Во мне звучат их голоса...

голос Рене, такой юной, такой сильной и слабой одновременно, молящей о

любви и просящей защиты... голос Тин, чуть хрипловатый шепот, голос

задорной рыжеволосой аристократки, мужественной, терпеливой и нежной,

готовой умереть за меня в любую минуту.

 Я не смог сберечь вас, милые мои женщины, простите меня. Обе вы

умерли нелепо и случайно. Видно, на роду мне написано платить за все

максимальную цену – хочу я того или нет. А может, я просто рыбешка,

бьющаяся в сетях многомудрых богинь судьбы, – кто знает?

 Но цены высшей, нежели та, что была уплачена мной, я дать просто не

мог...

 Я прошел мимо пустого в этот час подъемника, отщелкнул замки на

лыжных ботинках и остановился на ступенях мраморной лестницы, ведущей ко

входу в "Грот". Солнце клонилось к западу, окрасив снег в немыслимо

красивый голубоватый цвет, но, хотя воздух был спокоен и по-зимнему

прозрачен, я не поручился бы, что ночью не случится быть метели: здесь, в

горах, погода порой меняется совершенно неожиданно.

 Боковым коридором я обошел холл и курительную, из которой уже

раздавался стук шаров, и по покрытой дорогим ковром лестнице поднялся в

свои апартаменты. Заказав по телефону обед, я разоблачился, по-быстрому

принял душ, просушил свою гриву, не совсем подходящую для молодого

бизнесмена – в меру спортивного, образованного и воспитанного, но уж никак

не относящегося к заносчивой касте имперских офицеров – и, переодевшись в

халат, принялся за еду. Первым делом я выкушал сто граммов ледяной водки

из запотевшей рюмки и заел ее черепаховым супом. Да-да, это был суп из

самой настоящей земной черепахи, не сомневайтесь. С солдатской быстротой я

расправился с супом и в несколько расслабленном состоянии принялся терзать

роскошный кусок поросятины, зажаренной в сухарях с пряностями. Свиньи,

хвала Всевышнему, экзотикой не являются – в свое время их натащили сюда в

несметных количествах и долго лечили потом от генетических уродств.

Радиация, увы, не манна небесная. Наслаждаясь сочным шницелем, я вдруг

подумал, что мне совсем не хочется отсюда уезжать. "Грот" – воистину одно

из немногих в любимой нашей Метрополии заведений такого рода, где можно

по-настоящему отмокнуть, позабыв про мерзости окружающего мира. Во-первых,

в "Гроте" всего восемь номеров, правда, отличающихся истинно

аристократической роскошью. Во-вторых, цены здесь такие, что не всякий

сюда сунется. Не люкс, конечно, но и не бизнес-класс. Ближе, впрочем, к

люксу. Ну и в-третьих, "Грот" далек от столицы и вообще от городов, так

как находится в предгорьях Эль-Коррадро, высочайшей горной цепи планеты.

Связь с внешним миром осуществляется при помощи двух фотолетов,

находящихся в распоряжении хозяйки. О хозяйке разговор особый. Мадам

Листрендж – вдова известного в прошлом политика, громогласного

"милитариста" Оливера Листренджа, канувшего в Лету вместе с военными и

политическими авантюрами своей эпохи. Мадам – весьма консервативная дама,

и в ее владениях невозможны "всякие там непристойности!". Здесь все чинно

и спокойно. Не всякий клиент может получить здесь место – об этом

заботятся агенты мадам (точнее, купленные ею клерки ряда туристических

фирм). Прислуга именует постояльцев не иначе, как "миледи" и "милорд".

Кстати, о прислуге. Я уверен, что горничная имеет у старухи жалованье,

вполне сравнимое с базовым лейтенантским окладом, ибо живая прислуга -

это, знаете ли, роскошь. Само собой разумеется, что любые отношения с

барышнями, выходящие за рамки патриархальной благопристойности, исключены

как явление природы. Хотя убей меня Бог, если старушенция в свое время не

изменяла супругу с девочками. Но, разумеется, я не стану распространяться

об этом направо и налево. Как мадам не станет распространяться о том, что

в распоряжение молодого бизнесмена круглосуточно предоставлен канал

аварийной спецсвязи. Ну а горничная, каждое утро балующая меня чашкой

горячего шоколада, вряд ли выболтает кому-нибудь, что молодой джентльмен

постоянно имеет при себе мощнейший бластер, который может носить только

офицер СБ. Кто ей, бедняге, поверит-то?

 Я закончил прием пищи, сыто поскреб живот и принялся одеваться, чтобы

спуститься вниз и с почтением откушать кружку доброго грога, наслаждаясь

несравненной игрой милорда Чарных.

 Нынче был не сезон – в Метрополии шла повальная налоговая облава,

ежегодный кошмар делового мира, – и три номера в "Гроте" пустовали. Я свою

свободу объяснил тем, что все эти шишки принимает на себя мой компаньон, а

я-де вообще не лезу во взаимоотношения со всесокрушающей нашей финслужбой,

целиком сосредоточившись на вопросах технических. Звучало это, в общем-то,

довольно правдоподобно, подобные случаи были мне известны.

 В данный момент постояльцев здесь было пятеро: милорд Чарных с женой

и двумя очаровательными дочками-близняшками тринадцати лет; генерал

Рэтклиф – уникальная по-своему личность; весьма преуспевающий дизайнер

Энглунд; я и миледи ван Хорн – исключительной знойности колониальная вдова

под полета лет, страдающая запорами и обмороками. Миледи Чарных внизу не

появлялась. Это была весьма спортивная особа лет тридцати, целыми днями

гонявшая с дочками на снегоходах в поисках перелома шеи. Миледи не

интересовало ничто, кроме спорта и утех плоти, она была здоровая молодая

кобыла и чихать хотела на нашу мрачную компанию и бесконечные споры о

политике. Я ее понимал.

 Я надел черные брюки, мягкие плетеные туфли, повязал несколько

легкомысленный галстук с двумя лентами, накинул коричневый клубный камзол

с меховой оторочкой и спустился в курительную. Оная курительная

представляла собой нечто среднее между баром и бильярдной: здесь имелась

стойка, за которой дежурил неизменно веселый коктейльмейстер Боб, три

бильярда, с также – ах! – настоящий камин и уютные кожаные кресла.

 Здесь уже вовсю стучали шары: невозмутимый Энглунд, дымя сигаретой,

традиционно обувал милорда Чарных. Он делал это уже пять дней – на моей

памяТи – и с неизменным успехом. Чарных пыхтел, потел, но сделать ничего

не мог. Вообще этот деятель вызывал у меня сильнейшее отвращение. Типичный

вздорный "реднэк", представитель своей малолюдной аграрной планеты,

недалекий и шумный. Прямо-таки классический образец – впору портрет

писать. На Орегоне, видишь ли, не бывает снега и нет гор, вот он и вывез

семейство – поглазеть, понимаешь, на этакие чудеса. Ну-ну, глядя, как

веселое семейство резвится на опасных склонах, я охотно верю, что гор на

Орегоне таки нет. Но, исходя из этой посылки, на Орегоне не должно быть и

бильярда, ибо навозный лорд проигрывает прошлогодний урожай с не меньшим

усердием.

 Он меня первым и узрел.

 – Гоо-о, – зарычал он, стуча кием по полу, – мастер Алекс! Подходите

к огню, старина, вы, верно, замерзли во время прогулки!

 Я, разумеется, не стал объяснять этому идиоту, что сто раз успел

согреться и пообедать. Я склонил голову в вежливом полупоклоне:

 – Милорд...

 Коротко кивнул Энглунду и шагнул к стойке:

 – Бобби сооруди-ка мне грогу. Ну, ты знаешь...

 Пока Бобби колдовал с грогом, в курительную ввалился Рэтклиф. С

церемонной вежливостью поздоровавшись с игроками, он подощел ко мне.

 – Мое почтение, кавалер, – приветствовал его я.

 – Добрый вечер, мастер Алекс, – улыбнулся Рэтклиф, – грог?

 – Он самый, генерал. После снега и хорошего обеда...

 – Пожалуй, вы правы. А я вот возьму коньяку и сяду полюбоваться этими

шарогонами. Кстати, вы знаете, в обед появилась новая обитательница нашей

пещерки.

 – Молодая? – шевельнул я носом.

 – Ваших лет, пожалуй. И хороша собой... я бы и сам не прочь... х-ха.

 Взяв из рук Бобби кухоль грогу, я уселся в глубокое кресло лицом к

двери и задумался. Действительно, если б не ряд обстоятельств, я бы с

удовольствием остался еще на неделю. Здесь удивительный покой и неплохая,

если не вдаваться в детали, компания. Вот Рэклиф, к примеру. Про таких

принято говорить, что они сколотили состояние "своим мечом". Покажите же

мне тот меч...

 Дураку понятно, что законным способом на военной службе не

разбогатеешь. Но Рэтклиф, однако, отнюдь не тыловой вор. Нет, это типичный

флотский сморчок, весь в лучевых ожогах, он много чего повидал на своем

веку. Во времена колониального бума его линкор уходил в самые рискованные

конвои, что весьма некисло оплачивалось. Разумеется, то были "левые", не

самые чистые на свете деньги, но стоит ли ставить это в упрек старику?

 В свое время Рэтклиф был асом экстра-класса, перевозимая им

контрабанда поставила на ноги многие колониальные кланы. Само собой, не

забыт мастер Рэтклиф и поныне и не составляет для него проблемы оплата

месячного пребывания в "Гроте". Да и отпрыски его преуспели. Хоть и не

стали они легендарными деятелями нашей завернутой эпохи, но...

Рэтклифы-младшие владеют транспортными компаниями, инвестиционными

фондами, игорными домами и шикарными борделями.

 Странно, что нет миледи ван Хорн. Ее зрелые формы приятно радуют

глаз, да и поболтать с ней я не прочь. Миледи – вдова крупного

промышленника с Корэла, но и сама она немалого стоит. Прекрасно

образована, умна и хорошо воспитана. Если бы не вздохи по поводу

нездоровья (вызванного, как я понимаю, дефицитом мужского внимания, столь

необходимого в ее годы), ей бы цены не было. Собственно, ничто не мешает

познакомиться с миледи и поближе, но меня останавливает мысль о том, что

ее сыновья лет этак на пять старше меня. Да и последствия этого курортного

романа могут быть воистину непредсказуемыми...

 "Что ж, – хмыкнул я, – такова моя доля. Я – "господин Никто", я член

могущественного братства странных людей, носящих черный мундир офицеров

спецслужбы, а на деле играющих в свои игры, держащих на руках множество

ниточек, на которых послушно дергается славная наша Империя..."

 Рэтклиф, взяв у стойки очередную порцию коньяку, подошел ко мне и

уселся в соседнее кресло.

 – Я и не думал, что Чарных такой идиот, – вяло сообщил он.

 – М-м-м? – вопросительно поднял я брови.

 – Он проиграл Энглунду уже около сотни тысяч.

 – Мастер Энглунд парень не промах.

 – А вы, мастер Алекс? – Рэтклиф пригубил коньяк и с иронией посмотрел

мне в глаза.

 – Я? Я не игрок, кавалер.

 – Вы хотите сказать, что вы играете в другие игры, не так ли? -

Рэтклиф утробно рассмеялся и достал сигару. – И что ерунда вроде бильярда,

так же как ерунда типа ста тысяч, слишком мелки для вас?

 – С чего вы взяли, кавалер?

 – Ах, дорогой мастер Алекс, я повидал немало людей... И будь я

проклят, если вам не довелось носить мундир... ведь верно?

 – Очень интересно, – принужденно рассмеялся я, – должно быть, всему

виной моя прическа?

 – Отнюдь, юноша, отнюдь... просто вы иногда мыслите категориями

оперативной психологии, а ее не преподают в цивильных университетах.

 От необходимости возражать меня спасло неожиданное появление хозяйки,

добрейшей мадам Листрендж. Она привела с собой новую гостью, чтобы,

согласно устоявшейся в "Гроте" традиции, ввести ее в круг остальных

постояльцев.

 – Джентльмены, – начала она с порога, – позвольте представить вам

миледи Натали Тревис с Кассанданы. Надеюсь, ей понравится у нас, так как в

"Гроте" она впервые.

 Из-за ее спины, чуть смущенно улыбаясь, выступила стройная шатенка

лет двадцати восьми с пронзительно голубыми глазами. Вряд ли кто-либо

осмелился бы назвать ее красоту аристократической. Она была скорее "ладно

скроенной девицей", но от всего ее облика веяло неприкрытой

чувственностью, заставлявшей трепетать сердце любого человека с нормальным

здоровым вкусом и бойцовскими наклонностями. Таких сердец, увы, в

Метрополии было не очень-то и много... Уверен, однако, что во все века

мужики рубились именно из-за таких вот искусительниц. Миледи Тревис была

одета в красивое серое платье с боковым разрезом, который дразняще

приоткрывал плавную линию изящной, но сильной ноги. Да уж, эта мадам умела

добиваться своего... но не это было главным – в ее глазах я прочел ум,

силу и так редко встречающуюся женскую способность к верности – умение

терпеть и ждать.

 – Миле-еди, – пропыхтел Чарных, неуклюже изгибаясь, чтобы обслюнявить

красивую мускулистую ладонь новоприбывшей.

 Мы с Рэтклифом не стали заниматься целованиями. Мы просто встали и

церемонно поклонились в ответ на представление хозяйки.

 – Я вижу, она не совсем в вашем вкусе, мастер Алекс? -

полувопросительно пробасил Рэтклиф. – А? Вы что-то сказали?

 – Как знать, как знать... – я с непроницаемым видом глотнул грогу и

сунул в зубы сигару.

 Молодая миледи, взяв у Боба бокал красного вина, уверенным шагом

двинулась в нашу сторону.

 – Позвольте присоединиться к вам, джентльмены, – приятным низким

голосом произнесла она, – так как я ничего не смыслю ни в бильярде, ни...

 ... – в бильярдистах? – иронично изогнул бровь генерал. – Что ж,

присаживайтесь. Хотя я сильно сомневаюсь, что вам придется по вкусу наша

беседа. Мы народ скучный. Вот, к примеру, мастер Алекс – он великий

специалист в области обтекаемых формулировок и весьма профессионально

уходит от прямых ответов на самые простые вопросы. Я ни разу не слышал от

него слова "да" или слова "нет". Спросите у него, в каком году он появился

на свет, и он сделает неопределенный жест и промычит: "В зависимости от

обстоятельств".

 – Это так, мастер Алекс? – журчаще рассмеялась миледи.

 – Возможно, – улыбнулся я, – со стороны, говорят, виднее.

 – Ну разумеется, – хмыкнул Рэтклиф, – и не ждите иного ответа,

миледи, это бесполезно. Боюсь, что мастер Алекс бывает конкретным в

несколько иных обстоятельствах. Смотрите, сейчас он скажет: "Всякое

бывает". А? Вы что-то сказали?

 – Как обстоят дела на Кассандане? – поинтересовался я.

 – Как всегда, отлично, – улыбнулась Натали, – а что может случиться

на Кассандане?

 – Ну мало ли что может случиться в колониях! Очередная война с

таможней Метрополии, к примеру.

 – Я, по крайней мере, не слышала о чем-то подобном. Впрочем, я совсем

недавно вступила там во владение... умер мой дядя, и я оказалась

наследницей.

 – И решили, конечно, с толком провести свое время в Метрополии? -

спросил Рэтклиф. – Гм... боюсь, вы здесь помрете от скуки. Развлечений тут

никаких. Милорд Чарных с мастером Энглундом или пьют виски, или гоняют

шары... я слишком стар, ну а мастер Алекс – заядлый спортсмен и с утра

пораньше уходит в горы. И вообще он ужасный флегматик... точнее, пытается

им быть. Нет, нет, не спрашивайте у него, правда ли это. В контрразведке

мастер Алекс с его выдающимися способностями непременно дослужился бы до

генеральских чинов. С ним чрезвычайно интересно беседовать на отвлеченные

темы: о политике, к примеру – мастер Алекс разбирается в хитросплетениях

властных интриг на уровне хорошего аналитика. А вот в налогах он почемуто

ни черта не смыслит.

 – А как же погода? – засмеялась Натали.

 – Погода ему безразлична...

 Мы мило беседовали до тех пор, пока не истощился грог в моей кружке,

то есть около получаса, после чего я удалился в номер, сославшись на

усталость.

 Спал я на редкость крепко, с утра позавтракал и натянул лыжный

костюм, ботинки надевать не стал: в последний день своего пребывания в

"Гроте" я решил покататься на снегоходе. Я надел высокие кожаные сапоги на

ребристой подошве и вышел к площадке, где стояли несколько гусеничных

прогулочных машин. Конструкция их почти не изменилась за столетия, ибо

трудно было придумать что-то более рациональное: сзади – ведущая гусеница,

спереди – пара подрессорных рулевых лыж.

 Ко мне подошел предупредительно-вежливый инструктор.

 – Милорд умеет управлять машиной?

 – Думаю, справлюсь, дружище, – ответил я.

 Парень глянул на меня с сомнением, и я чуть было не ляпнул, что мне

приходилось носиться по снежным склонам на тяжелом танке-транспортере – и

некисло вроде выходило.

 – Какую модель угодно милорду? Я рекомендовал бы вот этот "Зефир" -

он легкий и прост в управлении.

 – Не стоит. Я возьму вот этот.

 Я оседлал могучий "Нордик Придэйтор", вооруженный стосильной

турбиной, и придавил ногой педаль запуска. Специально настроенная акустика

двигателя взревела рассерженным драконом. Я осторожно нажал пальцем на

гашетку акселератора и не спеша съехал с площадки. Выбрав курс по участку

нетронутого снега, я резко дал газ и понесся в сторону северного склона.

 Стосильный "Хищник" заворожил меня. Турбина обеспечивала очень

высокий крутящий момент даже на средних оборотах, а резкое нажатие на газ

приводило меня просто в восторг – снегоход, ровно и мощно ускоряясь,

уверенно взбирался вверх по снежной целине склона, его возможности

казались просто безграничными.

 Не один час носился я по совершенно диким местам, наслаждаясь

солнцем, легким морозцем, ветром, бьющим в лицо – совсем как мальчишка,

впервые оседлавший отцовского боевого жеребца. В конце концов, когда

солнце перевалило далеко за полдень и мороз неожиданно стал крепчать, я

вдруг понял, что заблудился.

 Ехать по собственным следам не имело смысла – всю дорогу я выписывал

такие петли, что проследить курсовую ось можно было только сверху. Я

остановился и закурил. Шестое чувство ориентировки, в той или иной степени

присутствующее у всех рейнджеров, говорило мне, что я сделал круг и "Грот"

находится почти прямо по курсу, но на приличном расстоянии. А дело,

похоже, идет к метели, и начнется она гораздо раньше, чем сядет солнце -

если я вообще что-либо понимаю в погоде.

 Похолодало не к добру, и небо начинает темнеть. Следовало спешить -

скоро стемнеет совсем, в лицо мне ударит снежная буря... и я, возможно,

совсем потеряю ориентировку. Конечно, могучий зверь, что рычит подо мной,

вынесет меня из метели... но куда? В пропасть?

 Я решительно отбросил сигарету и дал газ. Если я не ошибся в

направлении, мой внутренний "компас" не даст мне сбиться с пути. Я шел по

редколесью, вглядываясь в тревожно темнеющее небо, и прикидывал, успею ли

добраться до "Грота" раньше, чем увязну в снежной кутерьме и напрочь

потеряю способность что-либо соображать. Сама по себе метель меня мало

пугала – я выбирался и не из таких историй, но уж больно не хотелось

устраивать переполох в "Гроте", тем более в последний день моего

пребывания там.

 "Придэйтор" вынес меня на небольшую полянку, и я неожиданно увидел

цепочку совсем свежих следов, двигавшихся почти параллельно моему курсу в

сторону того же "Грота". Я не стал бы останавливаться, но следы показались

мне странными. Я присмотрелся. Точно: человек хромал, он подволакивал

левую ногу. Снега здесь было по колено, но, заглянув в глубь лунки, я

увидел там четкий отпечаток дамского лыжного ботинка. Ботинок был

небольшого размера. Миледи ван Хорн? Сомневаюсь, чтобы она забралась в

такую даль. Или, быть может, ктото из "Радуги"? В любом случае женщина с

травмированной ногой не имела шансов выйти из метели живой.

 Я снова оседлал снегоход и двинулся по следу. Уже сгустились морозные

предгрозовые сумерки и пошел снег; пока еще это были всего лишь пушистые

редкие хлопья, тихо кружащиеся в воздухе, но можно было не сомневаться,

что в ближайшее время они превратятся в яростный вихрь, визжащий и воющий,

как легион потерянных душ. Я включил фары и через полминуты резко осадил

машину: возле разлапистого борга, вцепившись правой рукой в торчащие

из-под снега корни, сидела бледная как смерть Натали Тревис.

 – Что с вами? – крикнул я, соскакивая со снегохода. – Вы живы?

 Она что-то едва слышно прошептала.

 – Хвост дракона! Да вы идете не первый час!.. Выпейте!

 Я выхватил из поясной сумки объемистую флягу рома, отвинтил пробку и

приложил горлышко к ее синим трясущимся губам. Она сделала несколько

больших глотков, закашлялась и отвела мою руку в сторону.

 – Достаточно, – хрипло прошептала она, – дайте же отдышаться. О Боже,

я думала, это уже конец.

 – Весьма близко к этому. Надвигается буря – вы видите?

 – Какое счастье, что вы оказались рядом. Я слышала рев мотора, но у

меня уже не было сил кричать. Гм... честно говоря, я никак не ожидала, что

это будете вы.

 – Кровь Христова! Кого же вы ожидали увидеть? Милорда Чарных? Или вы

думали, что это мастер Энглунд рыщет по горам в преддверии метели?

 – Не обижайтесь... но вчера вы не были похожи на рыцаря, который

появляется из тьмы верхом на ревущем звере, чтобы спасти даму от смерти.

 – Я рад, что завоевал ваше доверие, миледи. Что с вашей ногой?

 – По-моему, вывих. Я упала на крутом склоне, довольно далеко отсюда.

 – Ладно... нам пора ехать, сейчас начнутся чудеса природы.

 – А вы уверены, что мы не заблудимся?

 – Думаю, что нет, – я осторожно взял ее на руки и перенес к

снегоходу. – Надеюсь, вы не боитесь быстрой езды?

 – Что-то говорит мне, что рядом с вами не стоит ничего бояться, -

мягко ответила Натали.

 Я усадил ее на заднее сиденье и запустил двигатель.

 – Главное – держитесь за меня как можно крепче, нас будет здорово

трясти.

 Я гнал снегоход через усиливающуюся снежную круговерть, в которой

почти тонул холодный ксеноновый свет моих фар, и едва успевал

перекладывать руль, чтобы не врезаться в деревья. Снегоход страшно болтало

из стороны в сторону, но руки Натали, сомкнутые на моей груди, странным

образом придавали мне сил, и я совершенно четко соображал, куда надо

ехать. Она сидела за моей спиной, отогревшись на горячем сиденье, обхватив

меня руками и положив голову мне на плечо. В этом было нечто

романтическое: ревущий снегоход, летящий сквозь бурю, и на спине у него -