сообщить о нарушении
Текущая страница: 85 (всего у книги 131 страниц)
Она прижалась к ней, обняв ее так по-детски наивно, что и в груди Дженны нечто защемило. Так обнимала только Елена. Вернее та Елена, которая читала дешевые бульварные романчики, засматривалась фильмами в главной роли с Энтони Хопкинсом или Киану Ривз, потому что это были любимые актеры ее отца. Та Елена, которая на новый год вырезала снежинки из бумаги и рассказывала матери о новостях в колледже. Та Елена, которая умела улыбаться и не устраивала истерики.
— Больше всего мне хочется, чтобы ты вернулась, Елена. Вернулась домой. Вернулась по-настоящему.
Елена обнимала Дженну, таращась при этом в стену и боясь зажмуриться. Если она это сделает — мольбы Дженны усыпит ее бдительность, и последняя решимость развеется.
— Но иногда мне кажется, что ты никогда не вернешься…
Гилберт закрыла все-таки глаза, уткнувшись в плечо тети и сильнее обняв ее. Она не знала что сказать, совершенно не имела понятия, как же ей дальше действовать.
— Я сделала много ошибок. Всех их не исправить. Но я хочу их признать хотя бы. Понимаешь? Не исправить, но признать.
Дженна аккуратно высвободилась из объятий племянницы, развернувшись к ней. Елена даже не удивилась, когда увидела, что во взгляде Дженны нет и намека на слез. В этом вся сущность ее рода — в непоколебимом принятии любой действительности.
В этом сущность всех женщин мира.
— Только возвращайся скорее, ладно?
Елена кивнула, выдавив из себя что-то наподобие улыбки, и, поцеловав единственную родственницу в щеку, схватила сумку, тут же выскочив из дома.
Живость в Мальвине осталась прежней.
2.
Она плелась по заснеженным улицам, вглядываясь в призрачно белую линию горизонта. Не сказать, чтобы было тяжело идти из-за сугробов или льдов, но Елене ходьба давалась с трудом. Ее ноги словно сковывали кандалы прошлого. Иногда Гилберт думала, что ее состояние — напускное. Но даже после этой мысли не наступало облегчения. Оно еще не скоро наступит — в этом Мальвина была уверенна.
Когда она постучала в дверь дома Мэтта, ее почти сразу отворили. Гилберт опять же не ощутила, что она дома, что все закончилось, что все осталось позади. Но встретить старого знакомого доставляло если не радость, то нечто похожее на то чувство, когда тревоги и боль отступают, и приходит время для спокойствия.
Мэтт оглядел девушку, потрепанную и словно затерявшуюся в мирах, потом он улыбнулся, протянул руки, и в его объятия упала его первая школьная любовь.
— Извини, что не смог встретить, — проговорил он, — да я и не хотел навязываться.
Елена отстранилась. В ее взгляде застыл лед. Лед довольно прочный и твердый, а не хрупкий как в начале весны.
— Не помогло?
Они стояли на пороге. Январь был щедр на морозы и раскаяния. А Елена решила, что окажется слишком глупой, если не примет эти дары.
— Не помогло, — тихо прошептала она. Донован с теплотой и печалью улыбнулся, а потом отошел, пропуская гостью внутрь.
3.
— Ты уверена, что хочешь пойти одна? — они вновь стояли на том же пороги пятнадцатью минутами спустя. Елене неторопливо заматывала шанс. Она чувствовала чуть учащенное биение сердца, и ее разум не покидала та мысль, что весь ее план довольно глуп и абсурден.
Но Гилберт и не рассчитывала на прощение. Она собиралась просто написать чистосердечное одному из близких людей.
— Да, — ответила девушка, обуваясь.
— Не боишься, что передумаешь?
Елена застегнула сапоги, выпрямилась и посмотрела на Донована. В ее взгляде ничего не осталось от взгляда роковой девушки, от взгляда той, в которую когда-то влюбился Тайлер Локвуд, которую когда-то возжелал Деймон Сальваторе.
В ее взгляде не осталось и взгляде прежней Елены. Взгляда той, в кого влюбился Мэтт Донован. Теперь перед Мэттом стоял совершенно иной человек.
— Нет. Просто боюсь самой ситуации.
Она закинула сумку на плечо, взглянула робко на Мэтта.
— Спасибо, — это слово говорить было, наверное, слишком поздно. Но Елена осмелилась. Она не надеялась на то, что ее жизнь вернется в прошлое русло. Но пренебрегать людьми — этого тоже Мальвина делать не собиралась.
Он кивнул. Гилберт открыла дверь и вскоре скрылась.
Елена не питала иллюзий насчет будущего. Она знала свой характер, знала, что им ее наградил ее отец. Все сваливать на дурную наследственность было несколько глупо, но Гилберт и не отрицала больше тот факт, что она — достойная дочь своего предка.
Елена не питала иллюзий на счет будущего. Она, ровно как и Дженна, знала, что люди не меняются, тем более — за полтора месяца. Она, ровно как и Дженна, знала, что домой она не вернется еще очень скоро.
Но отчего-то ей очень сильно хотелось признать свои ошибки. Выбить прощение за их свершение вряд ли получится, но признать — вполне. Признают их ведь далеко не все.
Грейсон так и не признал, например.
Елена знала, что Бонни сменила адрес. Мэтт сказал, что у Беннет сдача сессии в дополнительные сроки. После новогодних праздников она досдает и пересдает предметы, которые не успела выучить к официальным срокам. Мэтт сказал, что сегодня у Бонни последний экзамен.
Елена сдала Бонни на выходе у парка. Она не была уверена, что ее бывшая подруга пойдет именно этой дорогой, но если верить Доновану, Беннет теперь жила за парком, и логичнее было бы предположить, что именно этой дорогой ходит бывшая феминистка.
Елена стояла в течение долгих сорока минут, то кидаясь к выходу, то направляясь к выходу из парк. Сроки истекали — Елена должна уже была быть дома. Истекали терпение и спокойствие — Гилберт начинала ходить из стороны в сторону, сомневаясь, что ей повезет подловить подругу.
В конце концов, почему ей должно везти? Ей и так слишком много везло в последнее время. В конце концов, почему Судьбе снова надо прогибаться под дудку этой мерзавки, когда та решила корректором замазать помарки? В конце концов, с чего бы Бонни не обзавестись новыми друзьями? Она заслуживает этого.
Она заслуживает.
Елена сделала глубокий вдох, развязала шарф, принимаясь засовывать его в сумку. Елена сделала глубокий выдох, устремляя взгляд вперед, но не замечая нужного человека. Елена прижалась к железным прутья забора, — клетки? — закрывая глаза и начиная медленно опускаться вниз. Горячие слезы ошпарили кожу. Их охладило ледяное дуновение ветра. Что-то неприятное и колкое стянуло кожу.
А потом закружилась голова.
Гилберт открыла глаза — изображение размытое и неясное. Гилберт медленно поднялась. Прошло около часа или немного больше — Елена уже точно не помнила. Она знала только одно — грехи вымаливать довольно тяжело.
А потом голова закружилась еще сильнее.
В отдалении залаяла какая-то псина. Она заливисто лаяла, разрывая надежды и кромсая последние надежды. Гилберт устремилась вглубь парка, вглядываясь в каждого прохожего, словно Бонни маскировалась. Холодный воздух проникал в легкие, схватывая их ледяными лапами. Елена сделала круг, направляясь снова к выходу.
Она потеряла надежду. Прошло полтора часа, а казалось — прошло полтора месяца. В аду всегда так — тут время длится иначе. Оно растягивается. Оно становится длиннее, издеваясь над тобой, потирая ладони, как злодей какого-нибудь мультфильма.
Мальвина потеряла шарф, когда вернулась к выходу. Елене не собиралась уходить, но она чувствовала себя крысой, заблудившейся в лабиринте и подыхающей от холода.
Она чувствовала крыс внутри себя.
И они вгрызлись еще сильнее, когда Елена все-таки увидела Бонни.
Та спокойно шла к выходу, беседуя с кем-то по телефону. Гилберт почувствовала, что ее сердце подпрыгнуло до горла. Гилберт почувствовала, что ребра начинают дробиться на мелкий порошок, но ноги почему-то шли быстрее и быстрее. Слезы скатывались по лицу, шипя на морозе и причиняя игольчатую боль.
Все декабрьские сны, порванные рисунки и ночные бессонницы — все ворвалось, материализовалось и теперь начало медленно сдирать кожу.
А потом накрыла огненная волна, когда Елена дотронулась до плеча Бонни. Потом волна прокатилась еще раз по всему телу, когда Бонни обернулась.
Они застыли на повороте. Справа оставался вход в парк. Слева раскинулся перекресток.
Елена смело смотрела в глаза бывшей подруге. Она выдерживала эту пытку, несмотря на то, что совесть кромсала как — доберман? — цербер.
По лицу Елены все сильнее стекали слезы. А лед взгляда поражал до самых глубин души. Бонни усмехнулась, чуть выше поднимая подбородок. Она выглядела совершенно иначе. Выглядела так, как выглядела прежняя Бонни. Выглядела уверенно и привлекательно.
Бонни Беннет вернулась к прежней жизни, как тогда, пять лет назад. Елена не могла выдавить из себя банальное «прости», не могла сказать и слова. Но у нее хватило сил сделать вперед один шаг. Теперь подруги стояли слишком близко. От Бонни пахло духами, а не сигаретами.
— Я перезвоню, — сказала она и отклонила вызов. Елена зажмурилась, этот голос ударил под дых. Прорезал артерию. Девушка открыла глаза, сглотнула и вновь уставилась на Беннет.
— Я забыла, — продолжала резать артерии Бонни. — И ты забудь. Живи дальше.
Мальвина была наивной и глупой девочкой. Потом ее наивность разбилась под натиском лжи Тайлера, смерти матери, выпадов Добермана. Потом Мальвина стала реалисткой под натиском предательства Локвуда, Дженны и невозможности быть с тем, с кем хотелось бы. Когда пришло четкое понимание того факта, что в этой жизни недопонимание с близкими приводит к самым пагубным последствиям — Елена полила свою человечность новокаином, став сукой, начиная забываться в клубах и запивая боль алкоголем и таблетками.
Потом пришло еще одно понимание — «неблизкие» тоже могут предавать. И именно после этого пришло раскаяние.
Елена прошла все темы, посетила все уроки шлюховатой жизни. Теперь ей хотелось одного — покончить с прошлым, расставив все акценты и приняв новую действительность — призраки мучают, но не страшат.
— Живу, — ответила Гилберт. Прохрипела вернее.
Ее взгляд оставался таким же уверенным, а ее слезы — такими же солеными и горячими.
Но амплуа прежней циничной суки разбивалось.
И Елена, точно понимая, что она делает, точно отдавая отчет своим действиям, медленно опустилась. Она продолжала уверенно глядеть в глаза Бонни, когда встала перед ней на колени, унижая себя так же, как унизила ее полтора месяца назад.
На дороге произошел какой-то шум. Столкнулись маршрутка и легковой автомобиль на перекрестке, но ни Бонни, ни Елена не замечали этого. Они смотрели друг другу в глаза. И теперь изменялся взгляд Бонни.
Взгляд Бонни! Она ведь прикидывалась циничной стервой, швырялась какими-то дешевыми фразами, плевалась антигуманностью, набрасываясь на людей в парке. Но сейчас, видя шок и растерянность во взгляде бывшей подруги, Елена понимала, что Бонни — самая гуманная, самая человечная из всех, кто попадался на ее пути. Бонни умела любить и прощать. Бонни умела принимать жить, умела терпеть ее удары, но потом вновь обнимать ее как родную мать и идти дальше.
— Елена… — сорвалось с ее губ, — чертовая паршивая сука!..
Во взгляде Бонни появилась влага. Девушка закрыла лицо руками, подавляя рыдания. Она ведь только спокойно жить научилась, только дышать ровно стала!
А теперь вот Елена — и снова разбивается тишина.
Гилберт первая услышала крики людей, визг тормозов и сигналы автомобилей. Повернув голову влево, она увидела, что из поворота вылетела какая-то машина, судя по внешнему виду — довольно неплохая иномарка. Это иномарка врезалась в столкнувшиеся маршрутки и легковушку. Последнюю с силой отбросило в сторону и сейчас пикировала в сторону поворота.
Все произошло в мгновение ока. Гилберт, закричала, увидев, как машина мчится на них. Она поднялась, чувствуя внутри какой-то бешенный поток энергии, а потом поняла лишь одно — если и суждено кому-то погибнуть, то только ей. Елена схватила Бонни за плечи, швырнула ее в сторону со всей силы, и в эту самую минуту завизжали тормоза, закричали прохожие, завопили сирены. Водитель легковушки успел выровнять автомобиль, умудрившись не врезаться в стену, о которую сильно ударилась Бонни. Но он не успел затормозить, и Елену почувствовала мощный удар.
Когда идешь по лезвию, являющееся границей между жизнью и смертью, невольно, даже мимоходом, думаешь, что все было не так уж и плохо. Некоторые проблемы вполне реально разрешить. Главное — постараться понять, с какого бока лучше подойти к решению.
Но доли секунды недостаточно для того, чтобы осмыслить.
Елена рухнула на асфальт как подстреленная птица, перекатилась на живот. В ее стеклянном взгляде замер мир в том бездвижии, в каком он запечатлелся в ее сознании — дымящиеся машины, люди в желтой форме, блеклые фары автомобилей, носилки. Серый асфальт полотном расстелился у ее ног. На сером фоне красочным, живым, ярким — словно отдельное существо, способное мыслить, — расползлось пятно ярко-алой краски. Елена чувствовала влагу под сломанными пальцами. Из горла вырывались какие-то булькающие звуки — вместе с ними капала кровь. Она расползалась под телом девушки неторопливой, ленивой и злой кляксой, напоминавшей очертания тех рисунков, которые показывают психиатры.
Что вы тут видите?
Бонни закричала, бросившись к подруге. Ее тут же перехватили полицейские, врачи или пожарники — она не понимала. Бонни закричала, стараясь вырваться, но ее крики вонзались в окружающую пустоту, смешивались с звуками сирен, громкоговорителей и воплями других людей.
Что вы тут видите? Присмотритесь хорошенько?!
Мир помутнел, посерел — этот красный цвет! Его так много! — а потом слился в единое полотно. Елене даже показалось, будто ее накрыли пленкой — очертания потеряли былую резкость, границы стали нечеткими.
Вы уверены, что видите именно это?!
Елена лежала на асфальте в нескольких метрах от автомобиля. Шокированный водитель сидел за рулем, пока суетились врачи, а полицейские вызывали еще несколько карет скорой помощи. Дым медленно вился над столкнувшимися автомобилями, неторопливо поднимаясь ввысь и растворяясь в клубах серого и бесстрастного неба. Снег — пепельно-белый — стал неторопливо падать на землю. Его колкие поцелуи Елена чувствовала еще в течение нескольких секунд, а потом она отключилась.
Темнота. Ведь в ней…
Ну да черт с этим.
4.
Когда последняя бутылки виски была выжата досуха, она разбилась об асфальт. Переливающиеся осколки засеребрились среди переливов снега. Красивое зрелище могло бы пленить художника.
Он не был художником.
Закинув сумку на плечо, он поплелся прочь, подальше от бывшей квартиры Добермана, в которой теперь живут какие-то старики, коих сбросили со своих плеч их детки.
Его тяжелая походка, прищуренный взгляд и запах виски представляли его как человека, еще не сошедшего с ума, но уже сбежавшего из границ вменяемости.
Когда мимо прошла красавица в неприлично короткой юбке, он прищурился еще сильнее, правда, так и не сумев выдавить из себя даже подобия на подобие улыбки.
Ему не оставалось ничего другого, как плестись в катакомбы. Прежняя жизнь требовала, чтобы в ней все было разложено по полочкам: даны ответы на все вопросы, получены ответы на все вопросы, сделаны все поступки, признаны все ошибки. Исправлены некоторые из них.
В катакомбы была длинная очередь. Тайлер, вернувшийся Тайлер, прошел вдоль очереди и остановился возле охранника, внимательно на него посмотрев.
— Ты ведь можешь мне помочь, верно?
В его взгляде можно было узреть пепел, смешанный с осколками действительности и алмазами души, кристаллами еще прежней наивности.
Мир изменяется. Постепенно. В шестнадцать ты узнаешь, что метамфетамин называют «кристаллами» или «льдом». В двадцать ты получаешь уже раздробленную вариацию этих кристаллов. В семнадцать осознаешь, что можно распоряжаться своей жизнью. В двадцать один понимаешь, что пора заканчивать. В восемнадцать приходит понимание того, что девушки — такой же товар, как и «лед». Иногда платный, в большинстве — бесплатный. В двадцать два ты сидишь на этой дури. В двадцать три влюбляешься — и прежние устои летят к чертям собачьим.
Постепенно.
Даже полтора месяца — это постепенно.
— Ты мне поможешь, — уточняет Локвуд, засовывая руки в карманы.
В его взгляде замер мир в той динамике, в какой он ее видел — скачущий, вечно орущий, безумный мир, сидящий на игле одобрения, непринятия, осуждения. Снег оседал на плечи, пока Локвуд внимательно глядел на охранника. В пепельно-мрачных декорациях сегодняшнего дня можно было увидеть искорки огонька.
Который позже станет пламенем и снесет все на своем пути.
5.
Запутанная в проводах как в паутине с перебинтованными пальцами, запястьями и даже суставами Елена была настолько далеко от Октябрьской Елены, что даже элементарно сравнить этих людей не получалось. Да и было уже глупо сравнивать. Все осталось в прошлом году. Все осталось в прошлой жизни.
