сообщить о нарушении
Текущая страница: 86 (всего у книги 131 страниц)
Иногда стоит сделать капитальный ремонт — выкинуть старое, обрести новое, починить то, от чего нельзя/не получается избавиться.
Дженна боялась только одного — что Елену ожидает та же участь, что ожидала и ее мать. Врачи уверили, что девушка сможет ходить, бегать и даже танцевать, если она умеет или если захочет. Но каково время выздоровления — никто определить точно не мог. Да и уверенности было как-то маловато.
Мальвина, поломанная теперь и в буквальном смысле, из бракованной превратилась в испорченную. Она не приходила в себя уже двое суток. Провода капельниц обвили ее тело трубчатыми нитями, а кольца бинтов — похожими на паутину лентами.
Девочка запуталась в своей же ловушке.
Врачи уверяли, что состояние стабильное, что организм борется, и что все не так уж плачевно. Они говорили, что произошла вторая фаза столкновения — столкновение или удар пешехода о машину или асфальт. В случае с Еленой были два этих фактора. Учитывая еще и тот факт, что девушку отбросило — не удалось миновать огромного количества ссадин, гематом и ушибов. Сломались безымянный и средние пальцы на левой руки. Вдобавок — вывих левого плечевого сустава, растяжение мышц.
Врач сказал, что девушка даже не почувствовала боли — в таком состояние шок служит чем-то вроде диактиватора — ужас ситуации захлестывает настолько, а отключение сознания происходит так быстро, что не хватает и секунды, чтобы обдумать и прочувствовать все в самых ярких оттенках.
Удар пришелся и на череп. На второй фазе повреждения чаще возникают от удара головой о части автомобиля или о грунт при падении. При второй фазе возникает оскольчатая рана. У Елены не было оскольчатой раны — лишь ушиб, отдаленно напоминающий тот случай, когда мерзавца в кино сшибает по голове главный герой бейсбольной битой или чем-то вроде этого.
— Мигрени и головные боли — максимум, что ей грозит.
Это был минимум, но никто об этом не догадывался.
Список завершался непрямыми переломами ребер, которые образуются в отдалении от места удара. Именно этим объяснялась кровь, которая растеклась возле тела Елены как — живое существо, способное мыслить! — зловещая клякса или пятна на карточках, которые
Что вы тут видите?
показывают пациентам психиатрических лечебниц.
Елена не очнулась и на третьи сутки. Возле ее палаты дежурили Дженна, Грейсон и Бонни. Приходил Мэтт, заставляя тумбочку девушки цветами и кладя к вазам бесчисленные шариковые ручки с всунутыми внутрь бумажками.
— Она поймет, — ответил Донован на безмолвный вопрос во взгляде Беннет.
Гилберт пришла в себя на пятый день. Она не могла открыть глаза, хоть было за полночь. Трубки мешали, а гипс, боль и страх не позволили сначала произнести и слова.
Девушка прохрипела лишь одно имя: «Бонни», когда ее заметил ее отец. Он подошел к дочери без слез на глазах, без воспаленных сосудах на глазных яблоках. Сдержанный и непоколебимы отец оставался таким же как и всегда. Елена, казалось, и не узнает его. Даже когда у нее получилось открыть глаза и кое-как осознать, где она и что случилось, она прошептала:
— Где Бонни? Почему тут так темно?
И потом снова отключилась. Грейсон разбудил Дженну, та ринулась к медсестре, которая с улыбкой заверила что их девочка идет на поправку. Бонни слышала эти слова. Она сидела в темном коридоре и курила, хотя обещала бросить.
— Я заразная, дешевая шлюха с закосами под феминистку, предавшая свою подругу, когда у той умерла мать. И какие цитаты на эту ситуацию предлагают твои книги?
— Предлагают цитату: «Я надеюсь, ты сдохнешь, выхаркивая свои легкие».
Бонни посмотрела на сигарету, а потом все-таки затушила.
— Боюсь, что тебе их выхаркивать придется, — безразлично сказала она в пустоту.
На плечах ощущался холод января.
6.
Тайлер увидел удивление во взгляде Добермана, когда тот открыл дверь. Удивление, смешанное с неожиданностью и состоянием глубокой фрустрации. По крайней мере, так показалось на первый взгляд.
— Я могу пройти? — его голос был тем же. Замечалось лишь одно отличие — теперь в нем не было прежних ноток оптимизма. В руке у Локвуда была бутылка виски.
Сальваторе без слов отошел от порога, пропуская его в дом.
В дом. Деймон Сальваторе больше не жил на своей грязной и пыльной квартире, которая досталась ему от его матери. У Деймона Сальваторе был домик в тихом спальном районе с гаражом, клумбами и даже фонарями, стоявшими у входа. Внутри было чисто и убрано. Прихожей не было. Дом начинался с просторной комнаты, которая смахивала на гостиную. На стене — плазма нехилых размеров и отличная аудиосистема, позволяющая слушать шикарную музыку или смотреть фильмы, не тратя время и деньги на билеты в кино. Далее следовала кухня, по всем приметам смахивающая на холостяцкую, — никаких прихваток, ухваток, полотенец, салфеток и солонок. Далее была спальня, как догадался Локвуд, но закрытая дверь не позволяла убедиться в этом с точностью.
Сальваторе остановился на кухне, предложив сесть безмолвным жестом. Локвуд скинул рюкзак с плеча, поставил бутылку спиртного на стол и, отодвинув стул, сел. Тайлер сидел у одного края стола, Деймон — у другого. Фактически, они были рядом, но в реале между ними существовала колоссальная пропасть длинной в несколько световых километров.
Локвуд еще раз обвел взглядом все убранство.
— На тебя непохоже, — нарушил тишину Тайлер. Обычный Тайлер, без тяжести стали в голосе. — Совсем непохоже.
Деймон ощутил тревогу — мутную, не слишком сильную, но не дающую спокойствия тревогу. Что-то случилось, и это что-то очень-очень плохо.
Несмотря на то, что еще не достаточно стемнело, здесь все равно царил полумрак.
— Я тебя еле разыскал, — продолжил Тайлер. Он тоже заметил, что что-то случилось. Чего-то не хватало в привычном интерьере Добермана. Тот жил в вечном хаосе, в вечной сумятице, но даже отсутствие пыли и грязной посуды все равно не облегчало ощущения отсутствия чего-тот в этом доме. — В катакомбах о тебе месяц ничего не слышали.
— Да, я там не появлялся, — кивнул он. Локвуд взглянул на друга и тут понял, чего же не хватало. Легкая ухмылка тронула губы прежнего задорного Тайлера. Того Тайлера, для которого был важен процесс.
— Бросил? — спросил он, не уточняя очевидных фактов.
— Да, — ответил Сальваторе, тоже не вдаваясь в подробности.
Локвуд ощущал головную боль и стихийную ярость внутри. Но ярость была вызвана не тем, что он поменялся со своим другом местами. Ярость заключалась в том, что ошибки прошлого нельзя исправить. Ты можешь их признать, но легче от этого никому не станет.
Даже если тебя простят.
— Давно? — спросил он, а потом снова ухмыльнулся: — Месяц назад, верно?
Деймон опять кивнул.
Во взгляде Тайлера не было жизнелюбия и наивности. В доме Сальваторе не было пепельниц и запаха сигарет. Иногда от старых привычек все-таки получается избавиться.
Правда, ты при этом будто становишься другим человеком.
— Бонни переживала, — тихо произнес Доберман, нарушая прежнюю тишину. — Боялась, что тебя не выпустят.
— Выпустили. Ты не знаешь, каков сейчас поток беженцев.
Сальваторе не следил за новостями в последние недели. Его голова была забита иными мыслями. Одно он знал точно — Елена тоже вернулась. Беннет ничего не рассказывала, потому что у ее старого знакомого была теперь совершенно другая жизнь. Теперь он знал еще кое-что — Тайлер тоже вернулся, но стоит ли говорить об этом Бонни?
— И как тебе Мексика?
— Самая вариативная в плане языков страна. В больших городах говорят по-испански, но в пригородах и городах ситуация другая. Индейцы одного пригорода не могут понять индейцев другого. Но они, знаешь, мудрые… Совсем как в книгах Джеймса Купера…
На миг Сальваторе открылся прежний Тайлер — Тайлер, любящий мир и жизнь во всем ее проявлении. Но это был всего лишь миг, который прошел так быстро, словно его и не было. «Так сгорают миры», — подумал Доберман вглядываясь в пустоту сущности бывшего приятеля.
Локвуд взял бутылку, сделал несколько глотков, поставил пойло на место и обратил свое внимание на Деймона, как показалось последнему, впервые за момент их сегодняшнего разговора.
— Нам надо поговорить об этом, хотим мы этого или не хотим.
Деймон усмехнулся, закатил глаза.
— Я не трогал твою девчонку — тысячу раз уже говорил. Даже понятия не имею что с ней теперь. И не видел уже месяца полтора, если не больше. Ничего у нас не было.
— А если бы она не была моей?.. — вопрос, мучавший не только Локвуда. Сальваторе быстро посмотрел в глаза друга. — Ты бы обратил на нее внимание?
Доберман ушел в завязку на целый месяц. Курение, клубы и незаконные бои ушли в прошлое. Перейти к спокойному ритму жизни не сразу получилось, но слово есть слово, и Деймон всегда сдерживал свои обещания. За весь этот чертов месяц он не испытывал тяги к сигаретам, хотя тоска по ним была неконтролируемой. Но теперь, в злосчастном январе, сильнее всего на свете хотелось затянуться.
Ты не можешь просто стать другим человеком. В один прекрасный день, в один прекрасный месяц ты не изменишься. Осколки прошлого будут вонзаться в тебя еще очень долго. Их — эти осколки — просто надо вытащить и выкинуть. Правда, руки поцарапать все равно придется.
— Мы встретились с ней в метро, за неделю до того, как она встретилась с тобой, Тайлер. И поверь, если бы я обратил внимание, всей бы этой ебатории не было.
Тайлер еще сделал глоток. В полумраке Сальваторе показалось, что на тыльной стороне ладони, начиная от фаланги указательного пальца тянется шрам, уходя под рукав куртки. Шрамы всегда заметны — она кричат на теле своего носителя, они становятся питомцами твоего обугленного сознания.
— Я должен был уступить тебе ее.
— Мы не на рынке, — спокойно, но несколько цинично произнес Сальваторе. — Уступил не уступил — не важно. Все равно уже плевать на все.
Тайлер оперся о спинку стула и устремил взгляд на Сальваторе как человек, который имеет в рукаве несколько козырей. Локвуд только одного не понимал — Деймон никогда не проигрывал. И Деймон разбирался в азартных — чувствах? — играх лучше, чем его приятель.
— Джоанна. Она пришла ко мне, когда у вашего романа был самый зенит. Вы были вместе три или четыре года — точно не помню. Она назвала меня Тайером Смоллвудом. Она никогда не могла запомнить ни моего имени, ни моей фамилии. Она сказала, чтобы я прекратил вытаскивать тебя на кутежи и тусовки. Сказала, что она любит тебя и что не намерена терпеть то, как я тебя извожу.
Локвуд смотрел в стену. Его исповедь, — приторно-сладкая, как карамель, — тянулась и тянулась, становясь причиной еще более сильного голода и боли в зубах.
— Ты увлекался незаконными боями, грабежами и рэкетом. А я знал, где достать метамфетамин по дешевке. Я был угашенным, твоя подружка — разъяренной. Не мне тебе рассказывать, какие она устраивала скандалы, да?
Открытое окно пропускало свежий морозный воздух. Деймон всегда питал страсть к открытым окнам. Психологи бы увидели в этом суицидальные оттенки, а реалисты — стремление к свободе. В действительности Доберман просто любил холодный воздух как — Елена! — Джоанна из снежной Швеции.
— Она кинулась на меня, разбив перед этим две бутылки купленного вискаря. Кинулась с тумаками и криками, словно могла как-то меня одолеть этими жалкими попытками. Я отшвырнул ее в сторону — она сильно ударилась затылком, пошла кровь… — Тайлер снова выпил. Он смотрел на стены, где тени от веток плясали какую-то кадриль. Ветер срывался, а снег все шел и шел. — Я попытался ей как-то помочь, но она еще больше разозлилась из-за крови. Мне показалось в тот момент, что она и не чувствовала боли. У нее эмоции были на пике из ссор и недопонимания с тобой… Я схватил ее. Скрутил как ребенка, а она все брыкалась и брыкалась. Словно дикий зверь. Раненный и свирепый дикий зверь, готовый еще сражаться.
Тени плясали и плясали, а Тайлер не мог отвести от них глаз. У него в мыслях восстанавливались слайды прошлого, которые он стирал в течение долгого времени. Затирал их, разрывал, уничтожал, вычеркивал, сжигал, но память — наш первый злейший и заклятый враг.
Локвуд замолчал на некоторое время, а потом продолжил:
— Я почувствовал, что она начала обмякать. Усадил ее на диван, пошел за льдом, но она схватила меня за руку. Она смотрела в пол… Смотрела в этот чертов пол, а взгляд ее метался и метался, будто на полу можно было найти что-то… У нее рука была худенькой и слабой, но я чувствовал сильную боль от ее пальцев. Она пережимала мне вены. Спросила, нет ли у тебя кого-то, не изменяешь ли ты ей. Мне пришлось сесть рядом, уверить ее, что тебе от нее башню сносит, — он отрицательно покачал головой, а потом продолжил, опустив взгляд: — А она просто смотрела в пол, и глаза ее были какими-то… пустыми, полными слез и отчаяния. Она была чокнутой. Ебнутой просто, но мне было жаль ее.
Вновь пауза длинной на несколько секунд.
— Я помню вскочил, рванул ее на себя, сказал, что пора прекратить уже ныть, что она никому не нужна! Пора понять, что взросление — это период осознания того факта, что в этой жизни никто тебя за руку вести не будет… Что ей самой надо грести против течения, справляться со всем и не быть сукой… Люди злы, алчны и безжалостны… Сказал, что пора прекратить уже думать, что найдется ангел-хранитель, который будет решать за нее все ее гребанные проблемы… А она впилась в меня своими огромными глазищами…
Он усмехнулся, взял бутылку и допил залпом содержимое. Он решил промолчать. Промолчать о том, кто начал первый, и как они не совладали друг с другом. У нее, У Хэрстедт, нервы рвались на тонкие нитки, и сердце кружевами боль оплетала. А он, Тайлер, был мальчиком, обдолбанным метамфетамином, для которого важен был процесс. Для которого результат не имел никакого значения. Он не сказал, что схватил ее за запястье, желая, чтобы та тоже почувствовала боль, а потом поцеловал ее, потому что для него важны действия, важны ощущения, а не последствия. Потому что он считал, что о последствиях он будет думать в старости.
Или утром, по крайней мере.
Но только не сейчас.
У той дыхание перехватило, и сердце начало бешено колотиться. Страсть лишила рассудка. Последняя гордость исчезла где-то в потемках прошлого. В голове звучала лишь одна мысль: «Хочется». И она стала настолько сильной, что не поддаться ей уже не представлялась возможным.
Боль впивалась в нее стальными прутьями, стискивала грудную клетку стальным корсетом, поломанными ребрами впивалась в легкие и не позволяла дышать. Тайлер знал это, и он тоже умел находить решения для того, чтобы появился отток энергии.
Она тут же приникла к нему, обнимая за плечи и отвечая с жаром, со страстью, с трепетом. Его руки оказались на ее талии, задрали футболку и коснулись обнаженной кожи. Пальчики Джоа сильнее впились в плечи.
Она целовалась с Тайером Соллвудом, с приятелем своего парня, который, по ее мнению, мешал им быть вместе. Девушка не сдержалась первый раз в своей жизни. Однажды каждый не сможет сдержаться… Это неминуемо.
Локвуд умолчал, как она отстранилась от него, посмотрела в его полные дыма страсти глаза. Локвуд умолчал, как он улыбнулся, припав к ее шее. Они чувствовали каждое движение, каждый вдох. Она лишь сильнее прижималась к Смоллвуду, прекрасно зная, что любит Деймона, а не Тайера. Локвуд умолчал, как он вернулся к ее губам, и они медленно стали делать шаги назад, двигаясь по направлению в зал.
— И что было дальше? — спросил Сальваторе, выводя из воспоминаний, которые не поблекли, как Тайлер не старался. Он поставил бутылку на пол, положил локти на стол, развернувшись всем корпусом к другу. Он смотрел ему в глаза, нисколько не чувствуя желания или стремления отвести или спрятать взгляд.
Сальваторе тоже положил локти на стол, тоже приблизился. Осколки его взгляда остались прежними. Деймон не менялся. Если не брать в расчет новое жилище.
— Что последовало дальше?
Дальше она прижала его к дверному проходу, засмотрелась в его глаза на несколько секунд, чтобы утонуть в глубине. Раствориться в ней… Раствориться в ком-то чужом, чтобы обрести себя вновь — вовсе не преступление. В негласной конституции нашей поганой жизни такое возможно.
На это решаются многие.
Она вновь поцеловала его, ее пальчики коснулись краев его футболки. Девушка медленно стащила футболку. Шаг вперед. Еще вперед. Джоа оказалась зажатой между другой стеной прохода и телом Тайера Смоллвуда. По ее телу прошли мурашки, ее сознание совершило скачок, — и Хэрстедт впала в беспамятство.
— А дальше… — он чувствовал напряжение, безысходность и тоску с того момента, как перешагнул границу. Он чувствовал это на протяжении всей своей командировки. И он думал, что если все это дерьмо закончится, что если он выберется из этой передряги живым, он залатает все прежние раны.
Он ошибся. Латать было нечего. Само срослось.
