сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 131 страниц)
Шатенка стянула сапоги, потом схватилась за края своей коротенькой кофточки, потянула вещь вверх. Сальваторе внимательно смотрел за тем, как оголяется плоский животик, как появляется нижнее белье… Бежевый лифчик с кружевами на груди именно этой девчонки смотрелся как-то по-особенному. Потом кофта отлетела в сторону, и Елена начала расстегивать ремень.
Она с ужасом думала, что неделю бы назад не поверила, если бы ей сказали, что она будет раздеваться в каких-то дьяволом позабытых катакомбах лишь потому, что ее об этом попросил Деймон Сальваторе по кличке Доберман. Враг. Соперник. Тот, кто становился причиной странного поведения и нехороших мыслей. Все как-то слишком… неправдоподобно.
Она сняла штаны, села на край. В это время Сальваторе подплыл, взял девушку за талию, помогая ей опуститься в воду. Гилберт оттолкнулась руками от пола и погрузилась в прохладную воду, рефлекторно вцепляясь в плечи мужчины.
Глубокий вдох. Девушка переводит взгляд на Сальваторе, потом быстро отталкивается от него и только сейчас ощущает, как хватка на талии ослабевает.
Тело покрывается мурашками, секундой позже — приятная волна накатывает, вызывая расслабление. Будто новая энергия, новый прилив сил… Елена оглядывается, но никто и не думает смотреть на нее и ее сопровождающего.
Сальваторе не отплывает. Смотрит на нее как-то по-новому, словно заново изучает… Он резко хватает Елену за плечи, приближая к себе. Мокрые плечи вводят в исступление, порождая странные ассоциации и вызывая слишком уж сумасшедшие желания…
Влечение — как желание обладать. Физически. Ему бы понравилось, в этом сомнений не было.
— Когда вынырнешь — помни об ощущениях, — проговаривает он, внимательно смотря на Елену, еще вчера не умевшую связать и двух слов.
— То есть?
Он резко опускается под воду, увлекая за собой Гилберт, и предыдущая реплика обретает смысл. Шатенка успевает сделать вдох. Она открывает глаза, видя перед собой серьезный и проникновенный взгляд Добермана, человека, который когда-то дарил свою жгучую ненависть.
Здесь, под водой, она смотрела на него словно под другим углом. И ничего в нем омерзительного не было. Такой же человек как и все: со своими грехами и достоинствами, пороками и достижениями. Только вот шрам на шее портит немного впечатление… А в остальном, ничего особенного.
И тут Гилберт испытала то, чего не испытывала уже давно: отвращение. Сальваторе такой же, как и остальные, но строит из себя невесть кого. Притворщик. Лжец.
Девушка сделала попытку вынырнуть, но Сальваторе оказался сильнее. Гилберт недоуменно взглянула на Деймона — он решил ее тут прикончить? Утопить? Шатенка стала брыкаться, но Сальваторе крепко прижал девушку к себе одним рывком, и все попытки превратились в ничто. Кислорода в легких становилось все меньше. Елена уцепилась в плечи мужчины, желая процарапать кожу или оттолкнуть мужчину. Снова безуспешно.
Она впервые прикасалась к нему обнаженной кожей. Впервые ее грудь была так плотно прижата к его грудной клетке. И руки, вцепившиеся в плечи, что есть силы сжимали мышцы, будто так Елена могла доказать свое превосходство. И чем больше она сопротивлялась, тем сильнее становилось желание обладать. Теперь — и морально.
Красивая девушка. Отчаянная. Обнаженная. Так, кто тут не устоит, так еще и под влиянием спиртного?
Гилберт умоляюще посмотрела на мужчину, но и это не сработало. Тогда шатенка решилась на последний метод: нежность. Она подавила в себе приступ паники, а потом ее ладони с плеч проскользили на спину, и Мальвина прильнула к мужчине, как любовница, как женщина к мужчине, ради которого готова воском таять… И этот ядерный взрыв подействовал сильнее, чем насилие. Сальваторе резко вынырнул, подхватывая с собой и шатенку.
Его голос ворвался в сознание словами: «Ощущения, Елена!». Шатенка сделала глубокий вдох, словно она задыхается, а потом вперила взор в разноцветные бутылки, стоящие на полках за спиной бармена. Тактильно ощущалось сильное и мускулистое тело, рядом с которым не страшны были ни пули, ни душевные потери. Глубокий выдох; пальцы отчаянно впиваются в кожу, а ноготки прорезают продольные алые царапинки. От подступившей боли и приятной истомы, которая появилась в результате чрезмерной близости обнаженной девушки, Сальваторе усилил свою хватку, сжав зубы и сумев не издать ни звука.
Слух уловил приятную музыку исполнительницы, которую Елена всегда любила. Странно, что подобные песни здесь крутят.
Снова глубокий вдох. Гилберт переводит ошалелый взгляд на Добермана.
— Ты как? — шепчет он, с трудом себя заставляя концентрироваться на чем-то еще, кроме своих желаний. Это наваждение должно прекратиться все-таки!
Он отталкивает девчонку от себя и уплывает на некоторое расстояние. Сонливость подчиняет себе весь организм. Уж лучше сонливость, чем наваждение.
И как назло, подплывает Елена, даря свой проницательный и проникновенный взгляд. Осколками в сердце впиваются прежние эмоции: ненависть и презрение, а потом отпускают, растворяясь где-то в тумане прошлого и несбыточности настоящего. И все происходящее уже не кажется безумием.
Все способно таять. Даже эмоции… По крайней мере, под натиском ночи, сочувствия и эмпатии, в которую Деймон никогда не верил.
— Это не помогает, — произнесла она, наступая на парня, заставляя его прижиматься к противоположному краю бассейна и чувствовать себя загнанным зверьком. — Твои прежние методы были эффективнее.
— Но болезненнее, — произнес он, оказавшись в плену магии вечера и таяния своей ненависти.
— Это такая философия, — незамедлительно ответила девушка, приближаясь к мужчине практически вплотную. Обезоруживает и лишает всех контраргументов. — Нужно сделать больно, чтобы стало легче. Как укол ребенку. Он кричит и сопротивляется, но жар проходит.
— Извращенная теория, — пренебрежительно фыркнул Сальваторе.
— Вся наша жизнь как чье-то извращение.
Она оглянулась, отплыв на несколько сантиметров. В ее голове зрел какой-то план, и Деймону это не нравилось. Он внимательно следил за повадками своей обузы, ловя себя на той мысли, что смех смехом, а с головой у этой девчонки точно не все в порядке.
— Знаешь, есть… Есть некоторые люди, которые, избивая девушек, испытывают нечто сродни оргазму… Думаю, подобные заведения ими полны.
И она в следующую же секунду отплыла от мужчины и направилась в сторону противоположного края, хотя было бы логичнее вообще вылезти из воды.
— Елена!
Она не слышала, лишь гребла, желая настигнуть противоположного края. Сальваторе, тоже руководствуясь скорее эмоциями, чем логикой, направился за беглянкой, про себя проклиная ту минуту, когда решился привести эту сучку в катакомбы.
Для нее это стало чем-то вроде игры. Она не смела оглядываться, лишь ускорялась в своих движениях, желая одновременно и улизнуть, и быть пойманной. Шатенка концентрировалась на осязании, зрении и слухе, но никакого эффекта не было.
Свободу не так-то просто завлечь в ловушку. Если есть что-то, что тяготит твою душу, то можно навсегда выкинуть из своих мыслей свободу. Непостижима. Недостижима. Неосуществима и прочие краткие прилагательные начинающиеся с «не».
— Остановись, я сказал! — закричал Сальваторе, перехватывая девушку за плечо и прижимая ее к стенке бассейна. Он был настолько зол, что Гилберт ее забава показалась огромной ошибкой. Девушка вмиг замерла, боясь пошевельнуться, как боялась это сделать, просыпаясь от ночных кошмаров.
— Ты понятия не имеешь, на каких извращенцев можешь наткнуться, а я за тебя отвечаю, мать твою!
Шатенка виновато опустила взгляд. Она явно переборщила…
Она вообще не знала, как ей теперь себя вести. Плакать и кричать больше не хотелось. Смеяться и шутить больше не получалось. А чувствовать себя смущенной оказалось еще хуже, чем чувствовать себя потерянной. Девушка выдохнула, понимая, что она выбилась из контекста мира, что теперь все ее эмоции, ее действия, ее попытки быть такой же как все — лишь жалкая пародия на жизнь. Имитация. Притворство. Словом то, что никогда не найдет себе место в этом мире.
— Прости, — прошептала она, поднялась и вылезла из воды, оставив после себя шлейф разочарования и горечи одиночества.
Сальваторе, сжав зубы, направился следом за девушкой, которая быстро шла к лежакам. Сев на один из них, она обняла себя за плечи и уставилась в пустоту.
Ну вот, так она более симпатична… Только вот чувство вины грызло, и Деймон не мог с этим совладать. Что-то неправильное в этой ночи. Что-то бракованное.
Он вернулся спустя минуты три-четыре, бросил на плечи девушки полотенце, расположился рядом. Гилберт плотнее укуталась в махровое, не понятно откуда взявшееся, полотенце и смиренно выдохнула. Если Доберман и сама чертова жизнь хотят от нее такого поведения, так этому и быть… Но вот оставалось еще кое-что, с чем Гилберт не могла смириться. И все ее смятение формировалось лишь в один вопрос:
— У Тайлера кто-то есть, да?
Она чувствовала, что скучает. Она чувствовала, что устает. От вечного ожидания. От попыток делать вид, что ей наплевать. От притворства, что теперь ее боль утихла. Она устала. Так сильно, что готова воспринять любую правду.
Даже самую омерзительную.
Сальваторе расположился рядом. Он глядел на синюю гладь воды, думая, что там, под призмой давления, все намного легче.
— Нет, никого нет у него… — он замолчал, и девушка, обратив внимание на своего собеседника, поняла что тот пытается будто на что-то решиться. Елена выжидала. Ей показалось, что уж она-то хорошо умеет ждать. — Он... Елена, черт, я знаю его так много, что и вообразить страшно, — он усмехнулся, взгляд его забегал — так бывает с людьми, которые поражаются вещам, не вклинивающимся в их мировоззрение: все равно что сказать людям шестнадцатого века, что Земля круглая.
— Он тебя, в общем, сильно любит, — Доберман опустил взгляд. — Признавать это не хочет, но я видел в его взгляде, потому что знаю, каково это: дышать кем-то…
Его голос приятным тембром находил отзвучие в душе Елены. Грубоватые нотки резали тишину, словно Деймон не умел говорить шепотом. И от этого тихого и приятного откровения пробежала дрожь по спине. Гилберт не сводила пристального взора с мужчины.
— У него столько девок могло бы быть, но он их просто замечать перестал, понимаешь? Я не знаю, что у него за хуйня произошла, но уверен: ты ему нужна сейчас больше остальных вместе взятых.
И Елена рада была бы услышать это еще неделю назад, когда могла сама дышать. Она это была рада слышать и сейчас: когда теряешь абсолютно все контакты, не можешь не радоваться тому, что ты кому-то все еще нужен. Но вот только сердце девушки от этих слов не екнуло. Никакого отзвучия. Никакого отголоска. Лишь горькое принятие факта. Все эмоции были иссушены. Осталась пустота.
— Знаешь, — прошептала она, кутаясь в полотенце. — Знаешь, я тоже в нем нуждаюсь и тоже влюблена в него, хоть ты мне не веришь.
Он резко посмотрел на девушку, и ее взгляд встретился с его. Зрительный контакт был скорее как электрический разряд: мгновенное тепло прошло по всему телу, от этого не было не неприятно, не плохо — это было что-то нейтральное и мощное.
— Верю, — твердо произнес Сальваторе.
Она отвела взгляд, и тепло прекратилось. Елены пыталась заново ощутить мир, но не могла. Все силы иссякли. Хотелось зарыдать навзрыд, выкинуть из себя все отрицательные эмоции и больше никого никогда не любить…
— Пойдем, — он поднялся и протянул руку девушке, — отведу тебя в сушилку.
Она понятия не имела, что Деймон подразумевал под последним словом, но все-таки взяла парня за руку и пошла за ним.
6.
Она плакала под музыку стихов, которые лились и лились, заполняя пространство комнаты и души. Беннет то уши закрывала, то слушала; то плакала, то смотрела стеклянными глазами в никуда, а Тайлер читал и читал, все с большим выражением все с более сильным надрывом. И обоим казалось, что только так они оба могут понять друг друга.
Девушка смотрела в стену, вспоминая и о своей подруге, так внезапно исчезнувшей, и о своей матери, тоже растворившейся в дымке невостребованности, и о своем отце, причинившим так много боли.
Парень нашел именно те стихи, которые врывались осколками, но не царапали, а словно становились на те места, где была пустота: все срасталось, хоть и болезненно, правда. Он красиво читал:
Блажен и тот, кто Божий гнев
Не испытал и жил шутя,
Не замечая брызг дождя
И низвергаемых дерев.
Бонни думала о том, что, правда, счастлив тот, кто не знал ни боли, ни разочарования. Такие люди знают счастье, общаются с ним как с лучшим другом, а оно их никогда не предает. Волна горького разочарования вновь накатила, но девушка сумела с ней совладать: абстрагировалась и продолжила слушать:
Блажен и тот, кто не узнал
Ярмо труда голодных лет,
Отца, который слаб и сед,
Больную мать, семьи развал.
Семьи развал… Слова въелись в сознание, болезненным ядом стали разрушать спокойствие. Беннет была сильной, но в последнее время не могла контролировать свои эмоции.
Локвуд сделал паузу, а потом, через стихи поэта, через выразительное чтение попытался сказать то, что не мог выразить:
Но трижды тот блажен, кто смог
Идти дорогою борьбы,
И, испытавши гнет судьбы,
Стать к Богу ближе на чуток.
Тайлер выбрал это произведение не случайно. Он как бы пытался сказать, что испытания Бонни — тяжелые, мрачные и болезненные, но они лишь подчеркивают грацию и внутреннюю силу Бонни Беннет, девушки, не знающей что такое справедливость. Чтец замолчал, а слушительница уловила посыл.
Сильно сжала кулаки.
Сжала зубы, что было силы.
Выкричала всю боль из грудной клетки.
А потом выдохнула, открыла глаза и, медленно поднявшись, взяла пачку сигарет. Она решила смешивать две вредные привычки: никотин и поэзию. И то и другое вредно для здоровья. И то и другое уж явно не излечат душевные травмы и не сотрут воспоминания.
Но подарят то, что так дорого в нашем мире: подарят драгоценное, неповторимое спокойствие. В спокойствии можно найти пристанище.
Бонни закурила, выше подняла подбородок и прохрипела:
— Прочти еще что-нибудь.
7.
В сушилке Елена воспользовалась феном и полотенцами. Там же предлагалось новое и чистое белье. Сальваторе предоставил деньги. Чуть позже Елена сидела за столиком с крепким чаем. Она смотрела на ярко желтый лимон, погружаясь в фрустрацию и больше не желая ни имитировать жизнь, ни бороться за нее. Все случившееся показалось ей глупостью, появилось омерзение и к самой себе, и к своему внешнему виду, и ко всей сегодняшней ночи.
— Тебе заказать что-нибудь? — он сидел рядом. Не напротив. Рядом. Внимательно смотрел и был так добр, что Гилберт даже на секунду отвлеклась от своих раздумий.
— Эм, нет, не надо, — она не желала смотреть на своего опекуна, боясь вновь того разряда. Сальваторе кивнул, сказал, что он пойдет к стойке взять чего-нибудь покрепче и скрылся.
Но причина его ухода была другая. Возле барной стойки сидела она: худая до безобразия с безупречной осанкой и с каким-то снисхождением во взгляде. В бесчувственном взоре отражалось высокомерие. Девушка, как кислота, растворяла все вокруг себя: настроение окружающих, напитки и шансы надеяться, что встречи с ней когда-нибудь прекратятся.
Сальваторе остановился возле девушки, заказав двойной виски. Сегодняшняя ночь — сплошная аномалия. Сюрреализм словно преследовал по пятам: какая-то нереальность общения с Еленой, ее странные замашки и приступы смены настроения, бассейн, а теперь еще и Хэрстедт. Может, это все-таки сон?
Сальваторе обернулся: Елена сидела на своем месте и глядела в никуда. Отлично, есть время для очередной словесной перепалки. Он обратил свой взгляд на Джоа. Красивая, грациозная и извращенная. От такой невозможно не потерять голову.
— Ты оставишь меня когда-нибудь в покое? — он спросил это тихо и спокойно. На сегодня у него чувств тоже не осталось. Ему хотелось скорее убраться отсюда: приходить сюда и приводить с собой Гилберт показалось уже плохой идеей. — Мы же обо всем переговорили…
— Она хорошенькая, — шатенка посмотрела в сторону несчастной, оценивающее разглядывая ее, — а главное, беззащитная. У вас получится страстный роман.
Сальваторе молчал. Подобные выпады у этой анорексички случались не раз: она вроде вела себя спокойно, а потом срывалась ни с того ни с сего. Деймон выжидающе молчал.
— Только я не думаю, что то спокойствие, которое она тебе дарит, тебя удовлетворит.
— Она дарит мне безумие, Джоа, — выплюнул Сальваторе. Его презрение в голосе и во взгляде влюбляло еще сильнее, и Хэрстедт снова переключила внимание на своего бывшего. Она всегда любила в нем его жесткость. — Ты ее совершенно не знаешь, черт тебя дери. Ни ты, ни уж тем более…
