сообщить о нарушении
Текущая страница: 73 (всего у книги 131 страниц)
На улице холодало. Первые заморозки ударили через несколько дней после приезда Елены. Снег, к сожалению, еще не выпал, но отсутствие слякоти, гнилых листьев и луж почему-то радовало. Свежий и морозный воздух, скользкие дороги создавали праздничное настроение, заставляя оставить мысли о всех разрушенных судьбах, разбитых сердцах и непрощенных любимых людях. Они тоже покрылись коркой льда. А скоро их накроют пласты снега, холода и безразличия. Такое бывает. Просто перегорает. Просто забывается, и ты живешь дальше, с плохими воспоминаниями, но неуязвимой верой в светлое будущее. В этом природа человека. В этом его сила. В этом его слабость…
Елена подошла к колледжу минуты за три, вспомнила, что взяла плеер и остановилась, чтобы достать его из сумки, включить музыку и домой уже идти наслаждаясь не только видом поздней осени, но и приятными композициями.
Девушка достала плеер, принялась распутывать наушники. Она несколько увлеклась процессом, иначе бы точно осознала, что уже давно не шла домой не потому, что дом перестал быть домом, а потому что хотелось насладиться потрясающе предпраздничной атмосферой.
Гилберт расплела наушники и в этот момент услышала какой-то стук, за котором последовало тихое, но скверное ругательство. Елена взглянула в сторону шума и оказалось, что вышедший из колледжа (или проходящий мимо, не важно) упал на землю, поскользнувшись. Он, наверное, сильно ушибся, потому что сидел неподвижно, держась за спину.
Мальвина засунула наушники и плеер в карман и двинулась в направлении к человеку.
— Вам помочь? — она увидела, что упавший не двигается — лишь держится за спину и ускорила шаг. — Вам плохо?
Человек не отвечал. Гилберт решила еще увеличить шаг. Ее внимание концентрировалось лишь на сидящем на земле мужчине, и на мгновение бдительность исчезла. Уже в метре от упавшего Елена сама подскользнулась, не смогла сохранить равновесие — ноги разъехались, координация притупилась, и Елена рухнула на землю рядом с другим пострадавшим.
— Вот же черт, — она прошептала это сквозь зубы, тоже хватаясь за спину. — Вот же дрянь паршивая!
— А вам не помочь?
Елена взглянула в сторону мужчины, быстро вспоминая о его существовании. Он сидел рядом и вопросительно смотрел на девушку, держась за спину. Елена сидела рядом и тоже вопросительно смотрела на него, тоже держась за спину. Она больно ударилась и попала в жутко неловкое положение, но почему-то не смутилась. На ее губах появилась улыбка, потом улыбка стала шире, и Мальвина рассмеялась. Она не смеялась уже давно. И дело даже не в том, что ей это не позволяли личные проблемы, внутренние дилеммы и внешние факторы. Просто было не над чем смеяться. Просто этот низкопробный юмор «Стэнд апа» или каких-то дешевых молодежных комедий — это уже не впечатляло, это было как-то мертво, неестественно.
И Елене нравилась эта забавная ситуация, и она смеялась, держась за спину, сидя на земле и никуда не спеша. Ее смех не был заливистым или каким-то будоражащим, но он определенно заражал, и сидящий рядом, осознав всю нелепость положения, тоже не смог сдержать положительных эмоций.
Девушка выдохнула, посмотрела на мужчину и снова улыбнулась. Смущение, стеснение, время — все исчезло. Не осталось ничего, кроме настоящего.
— Может, нам лучше встать, а то тут будет целая очередь?
Гилберт кивнула, медленно начиная подниматься. Они оба ушиблись, и их эпическое поднятие было еще нелепее их падения. Долго покорячившись, повздыхая и поохая, они все-таки поднялись, снова рассмеялись. Окружающие проходили мимо, оглядываясь и тоже не в состоянии скрыть улыбок. Быть может, чудес и не бывает, но атмосфера ожидания чуда определенно есть.
— Это называется, — девушка принялась отряхиваться, — не можешь сра…
Она быстро посмотрела на мужчину, а потом тут же добавила:
— Впрочем, это неважно.
Елена перестала стесняться незнакомых людей. Скорее всего, это влияние Деймона. Скорее всего, это последствия Деймона. Побочный эффект, если хотите. Осложнения, если вам недостаточно.
— Вы-то как? — спросил он. Гилберт засунула руки в карманы и взглянула на мужчину. Он был значительно моложе, чем ей показалось на первый взгляд. Он не был похож ни на Тайлера, ни на Деймона, и это радовало: неприятных ассоциаций удастся избежать. — Сильно ударились?
Девушка улыбнулась. Снова.
— Я в порядке, — она отвела на секунду взгляд, а потом вновь обратила его на мужчину. — Чувствую себя полной дурой просто…
— Спасибо.
— Я ведь не помогла, — в ее взгляде не отражалось небо, и в нем больше не было дыма или огня, но ее взор все равно привлекал внимание людей, словно в нем люди видели некий надрыв, спрятанный за беззаботностью. Словно в нем люди видели себя.
— Попытались, по крайней мере. Не многие пытаются.
Она вновь опустила взгляд, то ли смутившись, то ли не зная, что ответить. Вообще-то Елена разучилась смущаться. Вообще-то Елена разучилась чувствовать себя неловко или стесняться. Она просто привыкла принимать действительность такой, какая она есть, не обдумывая ее, не задаваясь вопросами, не мучаясь догадками. Что-то вроде приобретенного рефлекса. Что-то вроде приобретенного навыка.
— Будьте осторожны, — шатенка взглянула на него, выныривая из своего состояния и снова улыбаясь. Она не дождалась, пока он что-то ответит, а медленно пошла вперед, оставляя позади свою неудачную попытку помочь хоть кому-то.
«Надо было помочь Бонни», — шепнул внутренний голос. Резануло по сердцу. Резкая боль, мгновенная и острая. Но потом — лишь царапина и кровь.
— Девушка! — ее нагнали, обогнали и остановили. Гилберт была хорошенькой: светлые джинсы, темная и приталенная курточка, поверх которой были рассыпаны завитые волосы, неброский макияж, кошачий взгляд и загадка в словах и повадках — на такое ведутся. — Может, теперь я попробую помочь вам? Давайте, я подвезу вас?
Гилберт горько усмехнулась, опуская взгляд и на несколько минут погружаясь в воспоминания того дня, когда она села в машину Сальваторе, когда он встретил ее у театра. Это было так давно, что сейчас и не верилось, будто это вообще имело место быть.
— Когда я сажусь в машины мужчин, — она взглянула на него, словно играя в флирт, — это плохо заканчивается.
Она играла. Она играла не только с Тайлером, не только с Деймоном. Она играла с Бонни. Играла с Кэролайн, с однокурсниками, показывая себя как веселую и общительную девушку, любящую рисовать и жить. Она играла с самой жизнью, делая это неосознанно: само как-то получилось. Действовало подсознание, действовали какие-то внутренние механизмы. И это не делало Елену отвратительной или низкой. Это делало ей собой. Ведь природу черных дыр, поглощающих свет и вселяющих ужас, ученые тоже не могут объяснить, но не говорят, что это «плохо» или «отвратительно». Каждый человек — это космос. Космос неизведанный, таинственный, опасный, но красочный и по-своему прекрасный.
— Я вас не обижу, — он снова улыбнулся.
— Вы меня — нет… — она не договорила фразу, оставляя шлейф недосказанности. На какие-то секунды его и ее глаза встретились. Правда, в этом не было ничего рокового, оба не чувствовали ни симпатии, ни даже элементарной заинтересованности. Просто человеку всегда любопытно то, что он не знает, но хочет понять.
— И многих вы обидели? — он тоже засунул руки в карманы.
— Не важно сколько. Важно насколько, — она достала плеер из кармана и принялась распутывать наушники. Словом, ей спешить-то было некуда, но и следовать за кем-то вновь тоже не хотелось. Она сбежала сюда лишь потому, что хотела оставить позади все отношения и противоречия. Новые знакомства (кроме необходимых) — без этого можно и нужно обойтись.
— Как же вас зовут?
Она переключила внимание на мужчину, вглядываясь в глубину его глаз, а потом пряча наушники обратно в карман. Будто Елена была следователем, который пытался раскусить опытного и смекалистого преступника.
— Мальвина, — она протянула руку.
— Странное имя, — он ответил на рукопожатие, вглядываясь в пустоту космоса этой девушки. Деймон ошибся: Елене не стоит погибать на Венере. Елена сама олицетворение Венеры. Шикарное, подлинное и ужасающее олицетворение. Эта девочка, она ядовитая, токсичная, опасная и смертельная. Однажды попробовав ее на вкус, однажды пригубив ее, ты навеки потеряешь себя прежнего.
— Это не имя, — она высвободила руку. Она была словно выше всего этого мира, словно хитрее его. — Будьте осторожны, — повторила она и, улыбнувшись, развернулась и быстро пошла дальше, скрываясь в тени улиц и лабиринтов переулков, не спросив даже имени. После нее остается горечь на языке, пепел на пальцах и томное, тусклое, но греющее желание встретить ее вновь. Вновь ощутить этот шарм инопланетного и неземного очарования.
3.
Он слушал музыку в ворованных наушниках на полную громкость. Его штормило от ритма, от голоса исполнителя, мотива, сочетания мелодики и хаоса, смысла текста. Эта грубая песня словно разрывала все, что могло навредить истерзанному сердцу. Разрывала в клочья, поджигала и развевала пепел. Да и что еще могло бы быть? Предаваться воспоминаниям, убиваться, кричать и психовать — оставим это для молодежных сериальчиков, для наивных тринадцатилетних мальчиков и девочек, которые верят в лживую правдивость этих самых сериальчиков. Оставим это для франшиз, книг-однодневок и текстов песен поп-звезд.
Воспитанные в двадцать первом веке, эти дети привыкли справляться со всеми проблемами самостоятельно. Ну, прогнали, ну не приняли/не поняли — ну и да черт с ним. Ведь от жизни надо брать все, не задумываясь о последствиях и исклеванных воронами действительности эмоциях. Дальше, дальше, дальше — девиз детишек двадцать первого века. Их молитва, если вы хотите. Их гимн, если вам недостаточно.
Он, может быть, бы скучал по этой сучке. Он, может быть, бы убивался по Локвуду, чувствуя вину и угрызения совести (Бонни напела о новостях, теперь она могла многое рассказать, не прячась от лишних глаз), да только не позволял себе это делать.
Доберман вернулся к своим псам. Он уже вторые сутки даже не появлялся дома. Он не помнил последовательность событий, не помнил что за чем шло, что имело место быть, что – нет. Он просто жил «дальше-дальше-дальше».
Катакомбы снова наполнились кровью. Яркой и горячей кровью. Она пятнами как кляксами краски расползалась по полу, по стенам, по телам других бойцов. Тело становилось жестче и мраморнее. Эти выходные — как способ почувствовать себя снова живым.
Безжалостные бои сменялись серьезными налетами на дома. Сальваторе не помнил, сколько домов и придорожных заправок обчистил за последние несколько суток, но это и не имело значения. Главное ведь результат. Деньги тратились на крепкие напитки, ставки. Деньги прогорали, потом — удваивались и снова прогорали. В перерывах между драками, развлечениями в катакомбах, грабежей и траты денег на крепкие напитки Деймон шатался по улицам, зависал в каких-то богадельнях, узнавая о последних новости. Весь мир словно становился прежним. Он приобретал свою настоящую мелодику (крики искушенных и голодных на вид крови зрителей), свой настоящий колорит (сочетание красного, зеленого и серого), свой истинных запах (сигареты, алкоголь, бензин и кровь). Иногда Сальваторе колесил по трассам города, врубая ту самую песню, которую он сейчас слушал, выпивая бутылку за бутылку.
Падение вниз — как новый смысл жизни. Как новый способ. «Новаторство» — не совсем подходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Доберман слушал эту чертову песню уже в двадцатый или двадцать пятый раз за сегодняшний вечер. Воскресный вечер выдался холодным и насыщенным событиями. Сальваторе выиграл в трех боях подряд. Сейчас он был избит, прокурен и истощен, но вполне определен в жизни. Лицо — в шрамах, синяках и кровоподтеках. Рассечена бровь. Под правым глазом виднеется сильный фингал. Кулаки стесаны до темно-багрового мяса, кровь запеклась, смешалась с грязью. Футболка пропитана потом, сигаретным дымом и качественным виски. Походка — уверенная, но развалистая. Зато эта приятная боль во всем теле поднимала настроение, порождала жестокость и разрывала любые намеки на сентиментальность.
Чем дальше Елена — тем обычнее жизнь. Бонни вот вернулась в больницу, не впадает в истерики. Молчит, правда, все чаще. Курит в тайне от врачей. Но уже не рвет на голове волосы и не срывает голос в безумной попытке что-то кому-то доказать. Сальваторе возвращался домой медленно, он слушал музыку, слушал ровное биение своего сердца и курил. Усталость валила с ног, но раскинувшаяся над городом ночь пленяла, и сдаться в ее теплые объятия хотелось сильнее, чем в объятия сна. Редко когда бывают такие спокойные ночи, наполненные такими буйными обстоятельствами.
Спокойствие в безумии.
Доберман подошел к подъезду, остановился возле входа, докурил и бросил сигарету на асфальт, тут же затоптав ее ногой. Он засунул руки в карманы, огляделся, не сразу заметив на себе внимательный взгляд. Когда Сальваторе все же наткнулся взглядом на глаза Дженны, то лишь усмехнулся. Эти дни были слишком хороши, чтобы так легко закончиться. Деймон вытащил руки из карманов, раскинул их, мол: «Какие люди!», а потом медленно подошел к Соммерс, которая медленно поднялась со скамейки.
— Надо менять квартиру, — мужчина остановился в метре от женщины. Он вытянул один наушник. Ее передернуло от внешнего вида «опекуна» своей племянницы. Наверное, она ужаснулась, как могла оставить с ним Елену. Наверное, она подумала что в переменах и желании Гилберт уехать виноват именно Доберман — этот пьяный и пойманный в ловушку зверь. Но во всем, что случилось, виновата лишь слепота ее фальшивой Мальвины — в этом оба в глубине души не сомневались.
— Я вас жду тут третий день, — она выше подняла подбородок. В ее взгляде было что-то похожее на то, что было в глазах Елены. Какая-то неподкупная строптивость. Какое-то бессмысленное и исступленное бесстрашие.
— Я не буду вытаскивать вашу Елену из задницы снова. Пусть сама разбирается.
Он ухмыльнулся. В наушнике играла та же песня, и она служила своего рода саундтреком этой наивной и глупой встречи. Раньше Деймон уговаривал Дженну оставить Елену с ним. Он хотел ее растоптать. Он растоптал, но и Елена в долгу не осталась. Теперь он готов был подписать контракт с дьяволом, лишь бы эта маленькая дешевая дрянь исчезла из его жизни навсегда.
— И не надо, — Дженна что-то протянула Сальваторе. — Я хотела поблагодарить вас за помощь. Знаю, что ни денги, ни подарки вы бы не взяли. Осталось только это.
Деймон вырвал из ее рук какую-то бумагу. Это был рисунок — банальнее не придумаешь. Это был рисунок, выполненный карандашом. Буквально набросок. Гилберт не тратила время на проработку деталей.
— Зачем это? — он вглядывался в контуры и точную, словно выверенную, штриховку. Сюжет был понятен, ровно как и посыл.
— У нее подобными рисунками вся спальня завалена. Это то, что меня впечатлило сильнее остального.
Деймон быстро взглянул на Дженну, словно убеждаясь, не блефует ли она. Ну, мало ли, очередная уловка Гилберт — этой же дряни спокойно не сидится на месте. Однако Соммерс, может, и была некой пародией на Мальвину, но даже близко не походила на Гилберт.
Потом Сальваторе перевел взгляд снова на рисунок: человек стоял среди трупов, как возвышающийся победитель. Стоял в полуобороте. Полы куртки развевались от ветра. Волосы развевались. И хоть цветной колорит был небогат, Деймон прочувствовал всю яркость этого наброска. Ночь, лишь поблескивающие звезды на сине-черном небосводе. Лишь далеко-далеко там, среди звезд, видны очертания ядовито-умертвляющей Венеры. Этот человек, возвышающийся среди трупов и стоящий полуоборотом, он словно смотрел на ту самую Венеру, наслаждаясь тишиной. После подобных боев тишина всегда громкая и воспринимается как нечто новое — это Деймон знал и без рисунков.
Но даже не этот удушающий индивидуализм, эти безумное одиночество и низменность чувств поразили Сальваторе. Его сразило то, что в руке этого человека был поводок. На цепи сидела собака. Она была грациозна, мускулиста и мощна. Она смотрела на ту же Венеру.
Это был доберман.
— Вот же черт, — он усмехнулся, — блядь!
Сальваторе смял рисунок и, внимательно посмотрев на Джену, демонстративно выбросил этот листок на асфальт. Он угодил прямо в лужу.
