сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 131 страниц)
Тайлер. Деймон не договорил. Он замолчал, осознавая один ужасающий и леденящий кровь факт: он сблизился с Еленой настолько, насколько не должны сближаться враги. Глупо предполагать, что люди лучше узнают друг друга только если рассказывают друг другу откровенные истории. Нет, это лишь… Это позволяет узнать лишь внешнюю сторону человека.
Внутреннюю ты можешь познать через эмоции. Обнаженные, нескрываемые и сильные эмоции. Ты видишь слабости и желания, взгляды и приоритеты — ты видишь обнаженную душу, и таким образом уже смело говоришь, что этого человека никто кроме тебя не знает.
— Ладно, мне пора, — он взял виски, кинул купюру бармену и собирался было уходить, но Джоа резко соскочила, схватив Сальваторе за запястье. Мужчина остановился. Он внимательно оглядел бывшую и понял, что не осталось даже послевкусия. Исчезли все чувства.
— Я не надолго, — удивительно тихо прошептала она, вплотную придвинувшись к мужчине. — Мне надо сказать немного. И потом ты можешь идти к своей девочке, которая с тебя глаз не сводит.
Он посмотрел в сторону. Сконфузившись, Елена вздрогнула и тут же отвернулась. Она тоже была подавлена. Деймон отвернулся, усмехнулся, аккуратно выдернув руку из цепкой хватки. Джоа была красива, притягательна, сексуальна.
Но больше не желанна. И Сальваторе четко понимал, что эта девушка привлекает его как личность, как Джоанна Хэрстедт — человек со сложным и вспыльчивым характером, как давний друг, но не как женщина, с которой можно было бы остаться в холодную зимнюю ночь.
— Я сожалею, — она всегда очень правильно подбирала слова. Девушка обратила взгляд на своего возлюбленного, и теперь в нем Деймон увидел горечь. — Сожалею о том, что у нас все так получилось. Просто я тоже недавно думала о риторических вопросах и нашла ответ на один из них… Я писала все эти заявления не только из-за твоих срывов. Причина была еще и во мне: ощущая что ты отдаляешься, я думала только о том, что твоя ненависть вновь возродит страсть. Ну, как в самый первый раз…
Она подошла впритык, поднялась на цыпочки и, обняв мужчину за плечи, прошептала над самым его ухом:
— Это было так необычно… Ну, то, что между нами было. Я любила это, Доберман, и буду любить всегда. Буду любить нас. Буду любить тебя и все, что с тобой связано.
Она оставила поцелуй на его щеке, преисполненный страстью и обреченностью. Сальваторе и сейчас не ощутил вожделения и желания обладать, но, словно предчувствуя фатализм, словно ощущая, что эта встреча — последняя, он тоже поцеловал девушку.
Так, как целовал ее всегда. Это минутное помешательство породило иллюзию сгоревшей любви. Сальваторе сумел остановить наваждения, Джоа — тоже. Она отстранилась медленно, перебарывая нежелание и наслаждаясь мучительными нотами окончательного расставания.
Горького расставания.
— Я тоже сожалею, — произнес он, отпуская девушку из своих объятий. — И я тоже буду вспоминать…
— «Буду вспоминать» и «Буду любить» — разные вещи, — с усмешкой произнесла Джоа, беря сумочку и готовясь уйти. — Ладно, — она выдохнула, — что горевать о потонувшем корабле? Мне пора идти, а тебя заждались.
Она развернулась, сделала несколько шагов и остановилась. Сальваторе смотрел своей бывшей в спину, словно надеясь, что та обернется, дабы сказать еще что-то. Но Джоа исчезла за дверями очень скоро… И в глубине души Деймон был уверен, что эту девушку он больше никогда не увидит. Она не сказала ничего, что говорило бы о ее переезде или о ее новом романе, но больше Джоа не вернется. Никогда.
Возле дверей показалась Елена. Ее лицо было заплакано, ее поведение опять оставляло желать лучшего. Сальваторе вмиг забыл о случившимся и ринулся к девушке. Он успел перехватить ее уже в самом проходе — еще чуть-чуть, и Гиберт бы затерялась в лабиринтах катакомб. Деймон втащил подопечную внутрь и, схватив за плечи, встряхнул девушку.
— Что опять случилось? — он внимательно оглядел ее на предмет каких-нибудь телесных увечий, но не обнаружил ничего.
— Это неправильно, — она снова срывалась. Да, а избиение подействовало-то не очень… Фантазии Сальваторе был предел, и он уже не мог предположить, чем же еще реанимировать искалеченную душу. — Все неправильно. Я должна быть у себя дома, а не здесь. Я должна быть с Тайлером, а не с тобой. А ты должен быть с этой девушкой, которую любишь. А все наоборот, и это как-то ошибочно и извращенно!
Ее взгляд не мог сфокусироваться ни на одном предмете. Елена смотрела по сторонам, словно ища кого-то родного. Ощущать мир хотелось, но не получалось. Как и контролировать свои эмоции.
— Я ее не люблю, — он даже не отдавал себе отчет в том, что оправдывался. Он смотрел в глубину души девушки, которую мог уничтожить в любую секунду. В этой глубине было столько отчаяния и боли, что этих чувств хватило бы на всех людей на этой чертовой планете.
— Это не имеет значения, — она резко убрала руки мужчины со своих плеч, а потом устремила взор на него. Сейчас будет еще один отток негатива. Может, это к лучшему… Но душа обнажается еще больше, Елена становится еще слабее и беззащитнее в руках своего врага, а Деймон узнает Гилберт так близко, как ее никто ще не знал. Действительно никто. Ни отец, ни мать, ни Тайлер, ни ее подруги, если они у нее вообще существовали когда-то.
— Знаешь, что я делала, когда отец бросил нас? — она не видела ничего кроме Деймона и своей боли. И впервые мнение окружающих было неважно. Впервые Елена говорила так громко и впервые была настолько искренней. — Помимо того, что искала встречи с ним и мечтала кинуться к нему на шею? Я думала, что уж после всего случившегося все остальные невзгоды покажутся мне детским лепетом.
Слезы стекали по ее красивому лицу, даря освобождение и облегчение. Доберман зачарованно смотрел на это: на слезы, на проникновенный взгляд, на искренность и честность, он с особым вниманием слушал каждое слово своей собеседницы, как ни слушал еще никого и никогда. И, наверное, впервые, ненависть на мгновение исчезла, уступив место сочувствию и эмпатии. Без излишеств и фальшивых: «Все наладится, поверь мне». Без ненужных: «Все будет хорошо». Откровенно и мощно пульсировало сострадание, вымещая злобу и заставляя Деймона Сальваторе просто сочувствовать. Слушать. Молчать. Понимать.
— Мне было так больно, что сидя на уроках с красными глазами, мчась после пар домой, чтобы помочь прикованной к постели матери, я успокаивала себя лишь одной мыслью: это последний ураган, который смог разрушить мою жизнь, — она подошла ближе, схватила Деймона за руки и сквозь зубы продолжила: — Я готова была смириться с тем, что мой отец — первый и последний мужчина в моей жизни, который разбил мне сердце, который предал меня. Который меня никогда не любил…
Ее слезы стекали и стекали. Деймон ощущал, как бьется его сердце: удар за ударом, удар за ударом, и потом ощутил, как оно защемило предательски и заунывно.
— Я разуверила в семью, смирилась с тем, что собственного очага у меня никогда не будет и твердо была убеждена: меня больше ничто и никогда не сломит. Я стала сильной и мужественной.
Она положила ладони на его лицо, приблизилась к его уху, как Джоанна пару минут назад, и прошептала:
— И только так я выжила. Я выжила и во второй раз — когда моя мама пострадала. А теперь… Теперь у меня больше нет убеждений, потому что все, кого я любила — исчезли, потому что все, кого я хочу любить — предали.
Она отстранилась. Теперь Сальваторе казалось, что он и ее сердцебиение слышит.
Тихое, умирающее…
— А самое хреновое то, что все мои надежды тоже сдохли, как чертовы бездомные кошки! Я каждый раз свято верила, что все наладится, и каждый раз все рушилось. И теперь я не знаю, как жить дальше, потому что у меня сомнений не осталась: жизнь мне подкинет еще больший камень под ноги, чем сейчас. Раньше я теряла близких, а в будущем могу потерять себя… Скажи мне, — она усилила свою хватку, — скажи, а как не потерять себя, если все мечты и приоритеты рушатся? Если в душе образовывается пустота, которая разрастается все больше и больше? Я устала, понимаешь? — ее голос сник до шепота. — Я так сильно устала и разочаровалась, что больше не хочу имитировать жизнь и делать вид, что вчерашнее пошло мне на пользу, что завтра все будет лучше. Я не могу, понимаешь, Деймон? Не могу…
Он выдернул руки, положил ладони на мокрые щеки девушки, заставляя Елену смотреть только на себя. Во взгляде сломленной и погибающей девушки была мольба. О понимании. О сочувствии. О бессилии. Нас так сильно обвиняют в слабости, что порой мы просто боимся стать чуточку беспомощнее, а потому превращаемся в ярых циников и бездушных тварей.
Но Елена еще сопротивлялась этому. Сальваторе увидел это в ее взгляде, уловил это в ее словах и не мог не восхититься этим. По-настоящему.
— Знаешь… Я… — он запнулся. Он первые не мог подобрать слов. Видимо, обнажение чьей-то души играет сразу против обоих соперников. — Я думаю, что в жизни не видел более мужественной и сильной девушки, чем ты.
Она заплакала, но Доберман не дал Елене отвести взгляд, снова обняв ее за плечи и прижав к себе.
— И сила заключается не только в том, чтобы с улыбкой встречать трудности, понимаешь?
— А в чем тогда? — прошептала она, обнимая Деймона. Она льнула к нему, искала в нем защиты и поддержки. Сальваторе — уже в который раз? — обнял в ответ. Ее шепот будоражил его: — Скажи, в чем? Где я могу найти источник?
— В слабости, Елена. В твоей боли. Не позволь этим сукам сломить тебя, слышишь? Как не позволила своему отцу. Как не позволила мне… То, что тебя угнетает, может тебя и мотивировать. Там, на самой глубине, там, куда ты не пускала еще никого и ничто, есть ярость. Ярость — не злость, и порой это чувство способно излечить. Ярость к жизни и к ее выходкам. Ярость к близким, которые тебя предали. Унизили. Бросили и растоптали. Ярость к самой себе за собственную слабость. Сразу не получится, но… Но если ты сдашься, тогда ты действительно окажешься мерзкой и отвратительной.
Она слушала его, смотря сквозь пустоту и ощущая жизнь: колорит разноцветных бутылок, яркой одежды, запахи алкоголя, духов и сигареты, слова Деймона… Все ощущала именно сейчас, в эту самую секунду, причем не требовалось никаких усилий.
Она слушала его, тая в его руках, как любовница, как ребенок, как сестра… Она находила освобождение и стимул, находила вновь новые пути, ведущие из тупика. Это не влюбляло ее в Сальваторе, не восхищало, но роднило ее с ним. Словно они дали клятву кровью, провели какой-то необычный ритуал или сделали еще что-то очень интимное и личное… Что-то, о чем не должны знать другие люди.
Елена медленно отстранилась, собираясь задать какой-то вопрос, но он разбился вдребезги, когда девушка поймала на себе взволнованный взгляд своего собеседника. Прежние сомнения развеялись.
Найти источник. Кажется невозможным и непосильным, кажется какой-то глупой сказкой… Или новой надеждой. Или новым призрачной иллюзией.
Но так сильно хочется верить, что это правда, что девушка поддается соблазну и вновь наполняет свое сердце верой.
— Поехали домой.
Он взял ее за руку и повел за собой… И если бы он только знал, что вести ему придется ее еще очень долго! И если бы он только представить мог, что уже стал для нее зависимостью, морально подчинил ее. И если бы! Может, тогда бы он был более счастливым.
========== Глава 20. Поймать с поличным ==========
1.
Он остановился в проходе, сжимая телефон в руках. Основные эмоции, которые появлялись всякий раз, когда рядом была Елена — раздражение, злоба, ярость, ненависть — стали уже настолько обычными, что Сальваторе их перестал замечать. Можно было бы списать все на привычку, на привыкание, сочувствие и прочую дрянь. Однако было кое-что, что напоминало об истинных чувствах к этому человеку и опровергало всякие предположения. Словами выразить это вряд ли удастся… Деймон лишь ощущал присутствие чего-то возле себя. Это как одинокая женщина, наблюдающая полтергейста, которая не сомневается в его существовании, но не может ничего никому доказать. Что-то, что шептало о прежних размолвках, разногласиях и ссорах. Что-то, что каждый раз доказывало неотвратимость и нетленность отрицательных эмоций к Елене Гилберт, к девушке, сидящей на постели своего врага и выжидающе на него смотрящая.
Сальваторе выдохнул, решив оставить все свои эмоции и размышления на потом. В конце концов, с кое-чем придется мириться, хочется этого или нет. Мужчина сел рядом, снова слишком близко. Кажется, близость и ненависть — необходимые компоненты взаимодействия этих двух людей.
— Дженна ждет на лестничной клетке. Она хочет встретиться с тобой. Поговорить. Убедиться, что с тобой все в порядке.
Елена отрицательно покачала головой, опуская взгляд и вжимаясь в изголовье еще больше. Она боялась взгляда своего противника, взгляда Дженны, и уж тем более никого не хотела видеть из своей прежней жизни.
— Послушай, — он научился быть слишком терпимым и внимательным. Уговаривать эту девчонку по нескольку раз на день стало уже чем-то вроде образа жизни. — Просто… Черт тебя дери, Елена!
Он бы мог снова наговорить кучу красивых слов, наобещать всего, что только можно и претвориться, что ему это не в тягость. Только он понимал одно: слова его не помогают, и когда Елена это осознает — будет почва для нового взрыва. А терзать эту девочку новыми эмоциями было бы кощунством.
Доберман отстранился, сел на самый край.
— Ты должна жить дальше, понимаешь?
— Для кого? — она сама подалась навстречу, подсев ближе. — У меня никого не осталось.
Сальваторе сжал зубы, схватил девушку за руки, резко ее привлекая к себе.
Ненависть и близость — необходимые компоненты для их общения. А что составляет фундамент? Что с самого начала было мотиватором? Стимулом? Что заставило его тогда в тот злоебучий день к ней пристать, а ее — быть такой независимой, гордой и высокомерной? Что их обоих каждый раз заставляло бросать друг другу перчатку и, не сомневаясь, принимать ее? Может, они прочувствовали, что одиноки? Что в них есть нечто общее? Схожее?
Ложь. Фундамент их безумного общения — импульсивность. Импульсивность души. Внезапные слова, необъяснимые поступки, неожиданные эмоции — это судорогами охватывает их тела. И поддаться этому опиуму так легко, так соблазнительно, так… желанно.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! — процедил он, вглядываясь в глаза девушки. — У тебя есть Дженна. Есть Тайлер, человек, который любит тебя и заботится о тебе даже тогда, когда не может быть рядом. У тебя есть ты! Хотя бы ради трех людей ты должна жить!
Она поддалась импульсивности еще раз: вырвала руки, схватила запястья Сальваторе, сильно сжала их.
— Я не могу видеть ее, потому что она чертовски сильно напоминает мне о матери!
— Это жизнь, Елена, — не колеблясь и не сомневаясь ответил Доберман. Он сказал это на автомате: потому что знал что говорить, потому что прочувствовал это на собственной шкуре. — И иногда, порой довольно часто, нам приходится делать то, что совсем не хочется: пересиливать боль, бороться, встречаться с осколками прошлого…
Его голос сник на последнем словосочетании. Туманным видением перед мысленным взором появился образ Хэрстедт, которая вчера вела себя более, чем странно. Что она задумала вообще?
— Ненавидеть. Любить не тех, кого хотелось бы, врать и… Это можно продолжать бесконечно.
Он высвободился из ее цепкой хватки, резко поднимаясь. Елена же, как ребенок, смотрела на Деймона, ощущая лишь хаос в своей душе, ощущая, как уже теряет себя. Рядом с ним и без него. Когда он рядом и когда его нет.
— А ты будешь тут? — наивный вопрос, ненужный и обезоруживающий. Теперь Доберман почти добился своего: Гилберт под его контролем. Морально. Физически. И остается лишь несколько шагов до финального аккорда.
— Некоторые вопросы ты должна научиться решать сама, — они оба услышали, как хлопнула дверь: Соммерс надоело ждать. Она нетерпеливо закрывала дверь и поспешно разувалась. — Я не всегда буду рядом.
— Почему?
Он быстро посмотрел на нее, словно желая убедиться, не розыгрыш ли это. Нет, Елена была вполне серьезной. И ее вопросы тоже для нее был важным…
Ввалилась Дженна. Хрусталь соития душ разбился вдребезги: Деймон мгновенно вылетел из комнаты, а Гилберт опустила взгляд, чувствуя, что прокололась на чем-то очень важном, но пока не поняла на чем именно.
Дженна не увидела ничего из ряда вон выходящего. Дома было чисто и убрано. Елена сидела на застеленной постели, держа на коленях планшетку с листами формата А4 и карандаш. Она была одета в аккуратную и опрятную одежду, а волосы были собраны в косу — всяко лучше, чем она выглядела до этого. Женщину пугало другое: отсутствие энергии в этой комнате. Словно тут и не жил никто. Холод и пустота.
