сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 131 страниц)
— Если она встретится с отцом — все мои, да и ваши тоже, усилия полетят к чертям собачьим. Я с завтрашнего дня заставлю ее вернуться в колледж, буду работать и дальше над ее душевным равновесием, но к отцу ее не пущу.
Говорит так, будто имеет на эту девочку право. «Вчера» снова всплывает в памяти. Вспоминается импульс, побудивший их к действию, вспоминается взаимность, нежность, бережность. Черт возьми, он в этот момент не думал о Хэрстедт, не думал о Локвуде, а был занят лишь ощущениями. И теперь вот, после вчерашнего, властно произносит: «Но к отцу ее не пущу». Кажется, что его одержимость ею трансформировалась в чувство собственничества ею.
— Это погубит ее. Если любите ее, не разбивайте ей ее сердце еще раз. Оно и так еле-еле бьется.
Красиво говорит, прямо стихи слагает… В писатели бы что ли ему податься?
У Дженны не находится аргументов. Дженна теряется в правде Сальваторе и признает свое поражение лишь мысленно. Чтобы хоть как-то восстановить репутацию властной женщины, она решается на опрометчивость: гордо поднимает подбородок и строго вспоминает:
— У нее все руки в синяках, которые она очень уж сильно от меня прячет. Не желаете объяснить?
Он желает вернуться во вчерашний вечер и еще раз ею насладиться. Ненависть ярким пламенем разрастается в душе, согревая и мотивируя. В памяти всплывает податливость Елены, ее смирение, ее мольба, ее стройные ноги, ее губы, целующие так, что все внутри будто разрывается.
Классно он все же ею играется. Его план медленно, но верно тянется к своему завершению: Гилберт начинает видеть в своем враге друга, в своем объекте ненависти начинает ощущать мужество и власть, спасение и облегчение.
Хочется уже поскорее разбить ее сердечко. Хотя в книжках, которые она читала, враги после поцелуя и такой тактильной близости сближаются. Сальваторе же чувствует еще большую ненависть: он хочет восстановить, а потом снова разрушить мир Елены. Отличная награда за весь ее гнев, который она ему подарила.
— Останавливаю ее всякий раз, когда она хочет свести счеты с жизнью.
— Если я узнаю, что ты хотя бы раз сделал ей больно — я тебя засужу, ты меня понял?
Он криво ухмыляется, но не решается отпускать едкий комментарий насчет того, что его обвиняли в изнасиловании, хоть никакого изнасилования никогда и не существовало. Он криво ухмыляется, вежливо помалкивая о том, что избил, облапал и поцеловал ее племянницу. Не стоит будить лихо.
— Ей сделаю больно, не я, а вы, если отправите ее к отцу.
Она не находит что ответить, просто уходит.
Елена появилась в дверях минутой позже с руками, испачканными в карандаше и сангине. Гилберт искала успокоение в ненависти, а нашла его в рисунках. Она положила сигареты рядом с Сальваторе, а потом села напротив него. На миг Деймону кажется, что вчерашнее было сном, что если что-то и было, то Елена это забыла. Проигнорировала. Но девушка прячет взгляд и смущается. Значит, сама думает об этом.
— Не волнуйся, к отцу ты не пойдешь, я тебя отмазал, — взял сигареты, закурил. Елена сама не заметила, что уже насквозь пропитана этим сигаретным дымом, что насквозь пропитана ненавистью Сальваторе, вся изрезана и истерзана его прикосновениями и ударами, его ласками и грубостями. — Но с завтрашнего дня ты возвращаешься к учебе — это цена, которую ты должна заплатить, чтобы убедить свою тетушку не отправлять тебя на каторгу.
Он нашпигован ее гневными взглядами, ее молитвами и просьбами, которые спешит сразу же исполнять, преисполняясь отвращением к себе и презрением к ней. Самое странное то, что ни Добермен, ни Мальвина ничего менять не собираются.
— Хорошо, — произнесла она, все так же фокусируя внимание на чем угодно, только не на Сальваторе. — А… А что с… с Тайлером?
Он усмехается, поднимаясь и направляясь к плите. Ко всем прочим ароматам приплюсовывается запах кофе, который Гилберт терпеть не могла. Кофе и сигареты — отвратительное сочетание.
— Вернется твой Тайлер в ближайшие два-три дня, — Деймон пришел к выводу, что лучше дать время с запасом, чтобы потом избежать разговоров и обвинений. — Я убедил его в том, что ты нуждаешься в нем.
Он подошел к окну, стал смешивать кофе и никотин, а Елена — недоумение с горечью. Она не так уж и сильно нуждается в Локвуде. Просто хотелось бы ему все рассказать, но так чтобы до дрожи и спирания дыхания – нет.
Девушка тихо благодарит и пулей вылетает из кухни. Ей стоит быть более взрослой: не предавать значения своим эмоциями и чувствам, смотреть на вещи проще и не думать о вчерашнем приливе нежности.
4.
Когда Тайлер вошел, Бонни уже была с сумкой в руках и с решимостью во взгляде. Она собиралась уходить. В очередной раз. В очередной гребанный раз собралась уйти. Тайлер тоже чувствовал себя использованным. Он думал о Елене, понимая, что дико скучает по ней, и осознавая, что слишком уж сблизился с Бонни, с этой грубиянкой, воздушные замки которой всегда кто-то рушит.
— Я ухожу, — так просто и уверенно. Ее сердце кто-то вырвал, переживал и выблевал обратно, а Беннет продолжает делать вид, что ничего не замечает, что прошлое остается в прошлом.
— Тебе не обязательно, ты же знаешь. Я разберусь со всем…
Она выдохнула, села на край дивана, наивно полагаясь на достоверность примет. Сумку она попросила у горничной, да и вещей было не так уж и много. Она собиралась вернуться на съемную квартиру, отсидеться там денек-другой, а потом вернуться к учебе, к лучшей подруге и к прежней жизни, оставив позади разрушенные устои феминизма, разбитые мечты и воспоминания о Ребекке и об отце.
— Я ухожу, Тайлер. Теперь ты меня не остановишь.
Он закрыл дверь, сел рядом, прекрасно понимая, что эту девочку переубедить еще сложнее, чем Добермана с его вечной уверенностью в себе и в своих принципах. Только вот Локвуд и не подозревал, что его принципы останутся нерушимы до самого конца их безумного фламенко.
— Я это делаю не потому, чтобы показать свою гордость. Или доказать, что я ни в ком не нуждаюсь. Или стараться выглядеть сильной и независимой… Все изменилось, Тай, все слишком-слишком изменилось.
Он смотрел в пустоту. Она — тоже. Ветер кружил листву за окном, медленно приближался Хэллоуин, но никакого праздничного настроения не было. Бонни чувствовала себя подавленной и разбитой, Тайлер — ничтожным и жалким. Хотелось вырвать из себя эту отрицательную энергетику, выплеснуть ее. Но оба не знали как.
— Я это делаю потому, что если задержусь здесь еще хотя бы на час, ты потеряешь любимую девушку и лучшего друга, а я потеряю вшивое и подыхающее желание жить.
У него снова не было аргументов на это. Он думал о том, что жаль было бы обрывать с Бонни все контакты, что жаль было бы теряться навсегда… Но если он продолжит с ней общаться, действительно потеряет свою Мальвину и охраняющего ее Добермана.
— Теперь я знаю, что такое взросление. Это… Это когда жизнь надо, и правда, воспринимать проще, а ты все еще забиваешься в угол, когда тебя обвиняют в неуклюжести и бездарности. Люди, взрослея, становятся черствыми и более сухими, а ты впитываешь каждый день в себя и все, что с ним связано, хотя должен быть более спокойным. Отсюда следует диссонанс: требуют одно, ты делаешь совсем другое, задыхаясь в незнании что же действительно предпринимать… И мне пора взрослеть, Тай, и тебе.
Она усмехнулась, потом поднялась, боясь взглянуть на… взглянуть на своего временного знакомого, который появился из ниоткуда и исчезнет в пустоте.
— Я украла у тебя деньги из бумажника. Верну, как заработаю.
Возвращать не стоит. Оба знали.
Она пошла к двери, не тратя время на прощания, хотя в памяти звучали строки из стихов Уайльда, звучал голос Тайлера, каждое его слово, вспоминались каждый его взгляд, каждая улыбка. Он вернул ей целостность души и забрал прежний мир. Он вытянул ее из одной пропасти и швырнул в другую. Жестокость и ласка. Извращение какое-то.
Он перехватил ее уже в коридоре, поддаваясь импульсу и прежнему желанию защитить ее, уберечь и пожалеть. Его прикосновение не было мерзким. Беннет не отторгала парня. Обернулась, все-таки взглянув на Локвуда и утонув в его взгляде.
— С тобой все будет в порядке?
— Теперь да, — она улыбнулась. Она чувствовала, что усталость и температура еще не исчезли, но тело не ломило, а плакать не хотелось. Девушка потянула к парню, оставила на его щеке поцелуй, а ее рука все еще была в его руке.
Единственная родная душа вот-вот останется в прошлом. Единственная душа вот-вот исчезнет. И станет непонятно, было что-то или нет…
Может, останутся лишь стихи на память в качестве доказательства и неверие в феминизм.
— Спасибо. Мое имя нарицательно — я помню.
Она улыбнулась, а потом выдернула руку и вскоре скрылась.
Ее встретил ветер с холодными объятиями и танго листьев на асфальте. Пустое будущее и сюрреалистичное настоящее.
Такси. Старый адрес. Бонни возвращается домой.
========== Глава 22. И возвращаясь к пристаням!.. ==========
1.
Машина подъехала к колледжу за какие-то пару минут. Глядя на здание, Елена и не думала, что так быстро здесь окажется вновь. Воспоминания об учебе были далекими и смутными, словно из прошлой или чужой жизни. Девушка не решалась выйти из автомобиля. Она боялась остаться без Сальваторе хотя бы на несколько минут, потому что привыкла, что он всегда рядом, что он выбивает из нее всю дурь и приводит в чувства. А тут несколько часов полной самостоятельности! Что-то невероятное, инородное, сумасшедшее.
Елена не хотела концентрироваться на каких-либо вещах, кроме воспоминаний о матери, самобичевании и ненависти к апатичному и вечно курящему Сальваторе. Он и сейчас курит, нажимая кнопку на магнитоле в стремлении найти лучшую радиостанцию. Увы, но рок-радиостанций не было. Если и были, то явно вне досягаемости этого городка.
Шатенка робко взглянула на мужчину. В его голубых глазах не скрывалась безразличие. Казалось, Сальваторе снова возвращается в амплуа «а-ля, плевал я на этот мир, все равно все сдохнем». А Гилберт в Добермане не переставала искать ответы.
Она понимала, что стоит быть взрослой, не предавать смысл таким мелочам как поцелуй, удар или тактильная близость. Не зацикливаться на словах и воспоминаниях. Но ей было девятнадцать, и она мужское внимание воспринимала слишком остро. Пусть даже исходящее от врага.
— Можно тебя спросить кое о чем? — она сказала это прежде, чем успела все обдумать. Сказала прежде, чем осознала, что нарушила запрет данный себе же не думать о том, что ее связывало с Сальваторе за эту неделю. Импульсивность вновь сыграла злую шутку.
— Мне кажется, тебе снова стало хуже, — он вырубил магнитолу, выкинул окурок за окно и закрыл его. — Непривычная вежливость.
Непривычная нежность тогда тоже симптом ухудшения, но оба воспоминания о поцелуе не стали озвучивать. В воздухе растворялась недосказанность. Током она пронзала их тела, подогревая желание высказать всю правду-матку, о которой надоело молчать.
— Это не вежливость, а любопытство, — с недовольством. Такой тон голоса действительно роднее. Улыбаясь, Сальваторе посмотрел на девушку, демонстративно глазеющую на лобовое окно.
— О, теперь все по-старому. Я уже начинал скучать по этому.
Скучать. Скучать по этому. Слова искрятся в подсознании, а остальное кажется неважным и малозначительным. «Скучать по этому». Ему нравится, видимо, когда в общении все сводится к дракам, домогательствам и ссорам. Нравится подчинять, кричать, бить, потому что по-другому общаться как-то не получается, как-то не выходит.
Ублюдок.
— Ты сказал Тайлеру о… О том, что я жила у тебя, что мы…
Засыпали вместе.
— Ссорились. Сказал о…
Поцелуе, драках, тактильной близости, взглядах украдкой, откровенных разговорах, тупом: «Я не всегда буду рядом» и наивном: «Почему?».
— Об этой неделе?
Она робко взглянула на него. Боялась. Боялась осуждения, непонимания со стороны своего парня. Боялась сплетен и разговоров. Деймон усмехнулся: «Знала бы ты, девочка, сколько тебе твой ненаглядный недоговаривает».
— Нет, не говорил. Захочешь — сама скажешь.
— А ты? Ты ведь рассердишься, да?
С каких это пор ее волнует, рассердится он или нет? Раньше ей было наплевать на его мнение, на его мысли. Раньше и ему было плевать на нее. Отлично, их ненависть достигла своего апофеоза — теперь они стали фанатичны друг другом. Теория Локвуда работает безукоризненно, жаль ему нельзя рассказать об этом.
— Нет. Это твоя жизнь, твои отношения. Ты имеешь право быть честной с тем, кого любишь.
Не знает, любит ли. Раньше, в прошлой жизни, может быть и да, а теперь вот замолкает в незнании, что ответить на эти слова. Ей кажется, что кроме Добермана ее никто не понимает. Пусть в их общении надрыв и сумасшествие, пусть — крики, драки и ненависть, но в их отношениях есть понимание. Абсолютно каждого слова. Каждого настроения. Каждого оттенка души. Каждого чувства и каждой эмоции.
Еще никто так близко не подкрадывался к ней, так хорошо ее не узнавал. Это чревато последствиями.
— Думаю, Тайлер этому не обрадуется. Порой, неведение лучше…
— Уже скрываешь правду? — он не смотрел на нее. Просто ждал, когда она свалит уже быстрее, когда прекратятся эти завуалированные разговоры, глупые реплики и ненужные обещания. — Только начали встречаться.
— Он тоже от меня многое скрывает. Про свои внезапные отъезды, например… Думаю, мы обоюдны.
Она застревает где-то между прошлым и будущем, теряется в настоящем. Она застревает в его сознании, пылью въедается, не желая оставить его в покое. Она спокойна и неприкосновенна. Хочется снова вмахать этой девчонке, чтобы выбить ее напускную философичность, ее напускной идеализм.
— Тебе пора, Елена, — требовательно и едко. Шатенка выдыхает, а потом открывает дверь и выходит, не говоря ни слова.
Несколько часов в спокойствии. Может, хоть выспаться выйдет по-нормальному, не думая о том, как она там, за стенкой, чем занимается, не пытается ли снова себе вены порезать, не пытается снова ли сровнять счет. Вечером будет новый приступ — в этом сомнений не было. Стресс, попытка вклиниться в обычную жизнь — это не пройдет бесследно. Что ж, пора бы подумать о новых методах и способах поставить эту выскочку на место.
Их отношения зайдут дальше ударов и поцелуев.
2.
Елена стояла возле стенда с расписанием, смутно вспоминая, где какой кабинет, с трудом соображая, на какой предмет к какому преподавателю ей сейчас идти. Гилберт бы рада смыться отсюда по-тихому, соврать Сальваторе, прийти сюда часам к двум — к окончанию занятий и наврать что-нибудь.
Да вот только Деймон ее нутром чует, и если узнает про обман, то отправит к отцу. Уж это он сможет. Влияния у него на Дженну достаточно. Да и потом, рано или поздно вернуться придется. Все ожидают от тебя того, что ты делал раньше: ты должен учиться, стараться, притворно улыбаться, иногда делиться своей болью, но в основном — делать то, что делал. Когда выбиваешься из ритма — сразу и косые взгляды и сплетни. Этого Елена не хотела. Она снова мечтала стать такой же, какой и была: тихой, незаметной, мечтательной и неприкаянной.
Да вот только покой в последнее время ей даже не снится. Да вот только вряд ли когда-нибудь все встанет на свои места. С каждым днем — уровень все выше и сложностей все больше.
Елена собиралась идти в аудиторию. Ее одернули.
Она резко обернулась, машинально скидывая с себя чью-то руку. Она не хотела чьих-либо прикосновений. Но, увидев Мэтта, лишь облегченно выдохнула. С Бонни было бы сложнее объясняться.
— Я рад тебя видеть, — он разглядывал ее, ища подвох в этом спокойствии. Ах, если бы он только знал, что за апатией кроется отчаяние, боль и сумасшествие. Елена пришла к выводу, что Сальваторе ее выучил наизусть за эту неделю, что он узнал ее настолько близко, как не знал еще никто и никогда.
Чувство обнаженности и стыда.
— Я знаю, что у тебя случилось. Думаю, глупо говорить про соболезнования, да?
Она была рассеянной немного, но все такой же по-детски наивной. В ее взгляде топилась боль и растворялось волнение. Девушка выглядела помято: кофта сползла с одного плеча, оголяя его и лямочки от тоненькой майки, волосы небрежно заплетены в косу, некоторые пряди выбились. Джинсы неприлично обтягивающие и наглаженные. Взгляд — взволнованный, опустошенной. Этот шарм привлекал, приковывал внимание даже случайных прохожих.
А уж что говорить про Мэтта?..
— Откуда ты знаешь? — она говорила хрипло и медленно, словно находясь под воздействием каких-то препаратов, каких-то психотропных.
