сообщить о нарушении
Текущая страница: 90 (всего у книги 131 страниц)
Бонни тоже подсела к Елене, тоже обняла ее, и теперь их объятия были ответны. Они вернулись друг к другу. Спустя стольких событий, спустя огромное количество упущенного времени, они вновь вернулись друг к другу.
Они заново познакомились.
— Выздоравливай, — прошептала Бонни. От нее пахло ароматом яблок — какие-то приятные и свежие духи. Новая Бонни была ласковой и терпкой на вкус. Новая Бонни нисколько не походила на ту бунтарку, которой она была раньше.
Люди не меняются в один миг. Но ты понимаешь, что они никогда не станут прежними.
— И ты тоже, — прошептала в ответ девушка. Это — титры их дружбы. «В главных ролях…». Это — заключительный аккорд.
— Уходи.
Бонни отстранилась от Елены, схватила сумку и быстро поспешила к выходу. Иногда сказать «уходи» — единственный способ сказать «ты мне нужна». Иногда прощание — лучший способ заново узнать друг другу. Иногда просто не получается продолжить существовать вместе. Иногда стоит просто уйти, оставив на память несколько фотографий и сладостей.
Иногда все заканчивается — Елена знала это, потому что так писали в книгах.
Только на сердце все равно горько… Об этом книги умолчали. Они ведь годны лишь для определенных контекстов.
3.
Когда Бонни вышла из больницы, она вытерла слезы, на несколько секунд остановившись у выхода. Она бросила курить, но не бросила чувствовать боль от разлуки так же ярко, как и раньше. Она бы хотела остаться. Хотела бы сказать что-то в стиле: «Кто прошлое помянет, тому глаз вон», но она не могла.
Потому что помнила, до чего ее довело молчание и глухота лучшей некогда подруги. Да, они будут по-прежнему сидеть на парах вместе, когда кончатся каникулы. Они будут общаться, созваниваться. Но дружбы больше не будет. Во всяком случае, такой, как раньше.
«Если она вообще была», — шепнул голос в голове, но Беннет знала, что он ошибается. Если бы дружбы не было — тогда бы все было намного проще. Елены бы не бросилась под машину, Бонни не испытывала угрызений совести от того, что стала камнем преткновения в ее общении с Тайлером.
Девушка сделала глубокий вдох, потом — выдох, спустилась с лестницы. Утром она получила звонок из редакции, в которую отправила свою статью — статью напечатали, и теперь Беннет может получить небольшую выручку за свой труд. «Мы такого давно не публиковали, — сказала женщина, которая представилась главным редактором, — в том смысле, что не писали трезвых мыслей без фанатизма и пустословия». Бонни не могла поделиться своей радостью ни с кем, с Еленой — тем более. Потому что какой бы сукой она не была в прошлом, в ее словах была толика правды — увлечение феминизмом Беннет сыграло со всеми злую шутку.
Девушка направилась в редакцию. Ей были важны не деньги. На самом деле, ей хотелось напечатать еще что-нибудь. Нет, не с целью саморекламы или построения нового движения. Ей просто хотелось разбить стереотипы, поделиться тем, что душит. Она ведь точно знает как это — задыхаться в бессилии. Верить в лживость правды. Думать, что никто не понимает, о чем ты говоришь…
У Бонни зазвонил телефон, когда она переходила дорогу. Быстро преодолев остальную часть дороги, Беннет остановилась на бордюре и достала сотовый из сумки. Она знала этот номер. В последний раз этот абонент звонил ей еще в декабре.
— Я тебя слушаю, — произнесла она, вновь направляясь вперед, к редакции.
— Ты знаешь, что твой Ромео вернулся? — послышалось на том конце провода. — И он избил одного бармена в моем клубе.
Бонни остановилась. Клаус звонил ей исключительно по делу. Беннет знала — такие люди созданы лишь для дел, для бизнеса, для криминала. У таких людей в крови пульсирует апатия к страстям. В жизни таких людей нет места для жалости и сочувствия. Клаусу подкинули вещдок — он вышел и наказал обидчика. Клауса спасли из аварии — он вышел из больницы и наградил своего спасителя. Клаусу нанесли ущерб — Бонни предполагала, чем это может закончиться.
— Хорошо, — выдохнула она, — скажи мне, в каком он клубе, я за ним приеду.
Она развернулась в сторону остановки — там стояло такси. Бонни забыла про редакцию.
— Его нет в клубе, я не знаю, где он. Но лучше бы ему не появляться мне на гааза.
Беннет зашагала еще быстрее. У нее из головы выветрилась не только редакция — забылись и Елена и прощание с ней.
— Пожалуйста, не трогай его ладно? — произнесла она, подходя к водителю, который курил у капота своей машины. Водитель оценивающе оглядел клиентку. — Я прошу тебя.
Она отошла от такси — если Тайлера нет в клубах, то где же его искать? Бонни не следила за заголовками газет. Она понятия не имела о том, что творится с Локвудом.
— Он контуженный, ты знаешь? — произнес Майклсон, на заднем фоне послышалась какая-то музыка и чьи-то крики. Наверное, он с кем-то все же разбирался.
— Это не важно, — отмахнулась Беннет.
— И ты все еще любишь его?
Девушка замерла на месте. На какие-то сотые секунды из мыслей исчез и тайлер. Бонни не ожидала этого вопроса от Клауса. Тем более — чтобы этот вопрос был произнесен в такой непринужденной обстановке.
— Спасибо, что позвонил. Мне надо его найти, — это единственное, что пришло на ум. Беннет сбросила вызов. Она не знала что делать дальше, понятия не имела, где искать Локвуда. Шальная мысль появилась внезапно — а может, его и не стоит искать? Как не стоит навещать Елену. Как не стоит возвращаться к событиям пятилетней давности. Иногда стоит просто оставить все как есть — у некоторых ситуаций нет эпилогов. Некоторые события не требуют продолжения.
Но ответ нашелся сам собой. Бонни посмотрела на сотовый, потом все же отошла от машины, села на скамейку, стоящую у остановки. Ей надо было просто сделать еще один звонок.
И узнать, та это ситуация, которая не нуждается в эпилоге, или та, для которой не лень написать сиквел.
4.
Тайлер пришел в себя к вечеру. Он не сразу понял, где находится, но это состояние было для него не в новинку. Локвуд медленно поднялся, свесил ноги с кровати и, не открывая глаз, схватился руками за голову. Его немного тошнило, болела голова, и желудок выворачивало то ли от большего количества алкоголя, то ли от недостатка пищи, то ли от совокупности этих двух факторов. Концентрироваться на физическом досуге было отличной идеей, чтобы не зацикливаться на душевном состоянии. В конце концов, физическая боль — она временная.
Локвуд открыл глаза, осмотрелся. В комнате было темно и тихо. Парень даже не сразу заметил сидящую напротив женщину, он не узнал бы ее в этом полумраке. Но он вспомнил обстановку. Кривая и горькая ухмылка отразилась на его лице. В душе ничего не дрогнуло — только защемила приятная ностальгия по детству. Тогда все было намного проще. Тогда и солнце было ярче.
Посмотрев вправо, Локвуд увидел на подносе еду и два стакана чистой воды. Он взял один и осушил его, выпив до дна. Пить хотелось сильнее всего.
Уйти из этого дома — еще сильнее.
— О тебе пишут в газетах, — произнесла Кэрол скорее со смирением в голосе, чем с упреком, который всегда был в ее речах. — Ты на первой полосе.
Локвуд поставил стакан на место. Мать его вечно упрекала в позерстве, в детскости, в неумении быть взрослым. Но Тайлер забывал о том, что Кэрол была единственной, кто заботился о нем. По-настоящему.
— Мне жаль, — сказал он, поднимаясь с кровати. Кэрол поднялась тоже. Тайлер смутно вспоминал, как она его нашла в парке, и он отчаянно пытался вспомнить, как его доставили в эту спальню. Но на ум ничего не приходило. За исключением того случая, когда в Мексике, где-то на самой границе со Штатами, они поймали того ублюдка, который сливал информацию об их акциях полиции. Воспоминания прервались — Кэрол влепила сильную пощечину. Она сделала это внезапно, неожиданно, но в ее действиях не было остервенения или боли. Скорее, смирение. Голову парня вывернуло вправо. Он почувствовал головокружение.
— Тебе наплевать на семью — это я уже поняла. Тебе наплевать на все — и это я тоже поняла. Но я не позволю тебе наплевать на свою судьбу!
Локвуд медленно сел обратно. То ли из-за усталости, то ли из-за клокочущего чувства вины перед матерью, но Тайлер не мог перечить Кэрол. Не мог огрызаться с ней. Да и к тому же, ему было нечего сказать.
Кэрол склонилась над сыном, ее ладони коснулись его лица. Щетина, красные, усталые глаза, круги под глазами — последствия недели бешеного ритма жизни. Но несмотря на такой отвратительный и жалкий вид, несмотря на испорченную репутацию, два месяца мучительных ожиданий и такую апатичную встречу — в глубине души Кэрол чувствовала облегчение. Чувствовала радость. Ее сын, ее мальчик, которого она вынашивала под сердцем, он жив. И чего может желать любящая мать? Ощущение облегчения перечеркивало злость, и у миссис Локвуд не получалось разозлиться.
— Ты ведь не будешь со мной ссориться, да? Пожалуйста, давай не будем выяснять отношения, ма…
Она села рядом, обняв его. Ей было все равно на то, что она не получала ответных объятий. Ей всю жизнь казалось, что она преодолела трудности подросткового периода жизни своего сына. Ей всю жизнь казалось, что лучше эта детскость, чем-то, с чем сталкиваются другие матеря. Но она ошиблась. Она не преодолела, не избежала трудностей со своим сыном.
— Зачем ты туда уехал? — прошептала она, не сдерживая слез. — Ты мог ведь не вернуться… Черт возьми, Тайлер!
Локвуд молчал, просто пялился в зашторенное окно и вспоминал, что когда они взяли «крота», ему пришлось столкнуться с выбором. Ему пришлось навсегда потерять трудности. В тот момент боль от разлуки с Еленой показалась не такой уж существенной. В тот момент все словно поменяло свою ценность. Тайлеру не хотелось вспоминать о Мексике. Ему не хотелось ни о чем вспоминать. И рассказывать об этом что-то — тоже.
— Все в порядке. Ничего не случилось, — запрограммировано ответил он. Ему снова захотелось пить. Головная боль стала сильнее, чем была до этого. Желудок скрутило еще сильнее. Видимо, в этой комнате суждено находиться тем, кого поломали.
— Я так ждала тебя, Тайлер!.. Я так тебя ждала…
Он — чисто из вежливости — обнял ее за плечо. Он хотел сказать: «Мам, прости, что так вышло», он хотел сказать так много, больше, чем мог бы выразить этим скупым объятием. Но словарный запас уменьшился на какие-то мгновения. Но почему-то и не хотелось объясняться.
— Я в порядке, — снова произнес он, поднимаясь и разрывая объятия. Тактильный контакт был потерян. Ровно как и духовный.
Локвуд взял второй стакан. Его тошнило. Ему надо было принять душ, надо было снова забыться где-то в закоулках этого гнилого города.
— Ты мне ничего не расскажешь, да? — спросила она, опять же, со смирением. Теперь Кэрол тоже смотрела в стену. Теперь у нее тоже не осталось слов для выражения своих эмоций. Слезы застыли на щеках. Горячими льдинками впивались в кожу и стягивали ее.
— Да нечего рассказывать, — он поставил стакан на место. Координация движений тоже была замедлена. — Все говорят на разных языках… Все борются за разные идеи. Ничего интересного.
Он повернулся и посмотрел на мать. Та смотрела на что-то, что видела только она. Они оба были в разных мирах.
— Идеи сводят людей с ума. Они начинают выглядеть жалко… В смысле люди, а не идеи.
Тайлер прошел к окну медленно, словно подстреленный; распахнул шторы. Слабый свет заходящего солнца проник в комнату, разбивая мрак. Красные глаза заслезились, но Локвуд не зажмурился. Он вспоминал другое — как был здесь с Еленой. В первый и последний раз.
— Почему ты не пришел домой?
— Боялся тебе в глаза посмотреть, — незамедлительно ответил Тайлер, потом плавно повернулся в сторону матери. В ее взгляде были смирение и усталость. Но Локвуд знал, что Кэрол не оставит его в покое. — Давай обойдемся без нравоучений? Хотя бы один раз.
Кэрол горько усмехнулась, отрицательно покачав головой, а потом встала. Когда она вскинула голову — Локвуд увидел в ее взгляде тот блеск, который видел часто. Это вызов, это готовность бороться с кем и чем угодно. Это бесстрашие. Это принятие любого результата. Отношения Кэрол с мужем угасли на пятый год их совместной жизни — с того момента Тайлер видел отца только по выходным. Чуть позже — раз в две недели, потом — раз в месяц, потом — несколько раз в год. У Кэрол стали появляться богатые любовники, она сумела стать мэром города, когда переизбираться не получалось — занималась общественной деятельностью, митингами, — да чем угодно, лишь бы зарекомендовать себя. Зарекомендовала. Богатых любовников стало чуть меньше, завистливых подруг — чуть больше. Но Кэрол умела уживаться со всем. И с гулянками своего мужа, и с капризами любовников, и с желчью подруг, и с неудачами, и с капризами сына. Она будет уживаться и дальше. Потому что натура — вторая привычка.
— Я и не собиралась, — произнесла она, ставя ударение на первое слово, потом развернулась и пошла к двери. Не оборачиваясь уточнила: — Я-то тебя давно знаю.
Она вышла. Тайлер смотрел на дверной проход, ожидая увидеть там отца. После подобной выходки он бы точно появился.
Но вместо него в комнату влетел другой человек. Бонни быстро подошла к парню, внимательно вглядываясь в него. Тайлер заметил, что на эти мгновения вернулась прежняя Бонни — та, которая цепляла его своей страстностью. Та, которая была сильной, испорченной и остервенелой. Та, которая курила сигареты одну за другой без остановки.
Родная Бонни.
— Чертов ублюдок, — произнесла она сквозь зубы. В ее взгляде шипела злоба. Тайлер не мог скрыть улыбки. Ему вдруг показалось, что если бы Бонни сохранила рьяность души, которая была в ней раньше, его и ее сердца забились бы в унисон.
— Боннита, — усмехнулся он, — я люблю тебя, ты же знаешь. Но не думай, что если вылечили тебя — ты можешь вылечить меня.
Беннет, эта красивая и приятно пахнущая духами девочка, толкнула парня в грудную клетку. Тот плюхнулся в кресло. На его губах застыла эта холодная и несколько безумная улыбка, говорящая что-то типа: «Ой, ну ты продолжай. Тебе это надо. Тебе стоит вступить в клуб»*. Эта искусственная улыбка, говорящая что-то типа: «Это здорово, правда?».
Девушка склонилась над парнем, оперевшись руками о подлокотники. Когда-то, совершенно в другой жизни, она лежала полузибтой и поломанной куклой на этой кровати, стоящей за спиной. А теперь, именно в этой жизни и в этой вселенной, она стояла гордой и красивой богиней, сошедшей с небесного пантеона. Она была Афиной, а Тайлер для нее — Одиссеем.
Современная интерпретация Гомера, если хотите.
— Будь мужиком, Локвуд, — произнесла она. Прежняя озлобленная и отчаянная Бонни сливалась с новой, мужественной и прекрасной, Бонни. — Я — девушка, и я пережила все то дерьмо, что со мной случилось, — склонилась еще ниже. Локвуд вспомнил их вторую и последнюю совместную ночь. Тогда они оба словно остановили таймер. Тогда они оба словно диактивировали взрывное устройство. Тогда они были настоящими: отчаянными, потерянными и никем не принятыми.
А теперь они стали собой.
— Ты — тем более должен, — она все еще нависала над парнем, все еще въедалась в него уверенными и холодным взглядом, за пластами мерзлой воды которого можно было увидеть переливы сожаления. — Я не ебу что с тобой случилось, но ты дол…
— Ты когда-нибудь делала кому-то больно? — перебил Локвуд совершенно спокойным тоном. Ему нравилась прежняя Бонни. Ему нравилась новая Бонни. Он не мог полюбить ее в прошлой жизни. Из-за Елены. Не мог полюбить и в настоящей. Из-за Мексики. — Не в плане разочарований и душевной боли. Ты делала больно физически?
Он подумал о том, что, наверное, сможет полюбить ее в будущем. Бонни была красивой, сильной. Он знал о ней все: каждый взгляд, каждый перелив настроения, каждую тайну.
Он хотел узнать все о ее каждодневной жизни — любит она кофе или чай? Любит она спать до полудня или вставать раньше семи утра? Рисует ли она так же прекрасно, как рисовала Елена?
— Я мутозила парней в парке, — ответила Беннет. Локвуд усмехнулся, отрицательно покачал головой и поднялся.
Они стояли близко по отношению друг к другу. Так близко, что прежние воспоминания становились болезненно-приятными. Так близко, что эти воспоминания вызывали безумные желания — повторить моменты их единения. Снять еще пару дублей. И Беннет бы ринулась к нему, если бы Локвуд не отошел к окну.
— Ты просто не понимаешь, что я имею в виду, — произнес он, стоя спиной к ней.
