сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 131 страниц)
— У каждого зла есть причина, — выплюнула девушка с ядом злобы и презрения. — Мы — проститутки, если имеем много партнеров, а вы, блядь, святые, когда продаете женщин в сексуальное рабство или становитесь их сутенерами. Знаешь, что-то я ни разу не слышала, чтобы торговлей девушек занимались женщина, и что-то я ни разу не слышала, чтобы мужики не пользовались беззащитностью и случаем. Мы — проститутки и шлюхи, созданные для того, чтобы ублажать вас, а вы — герои-спасители, не брезгующие особенно интимными услугами! И если уж на то пошло, Локвуд, то в проституции виноваты оба пола, так что больше не смей поднимать со мной эту тему!
Ей больно. Ей больно настолько, что невозможно терпеть. Тайлеру хотелось бы знать, кто разбил ее сердце. Хотелось бы знать, что за ублюдок изменил ее сознание и ее восприятие мира. Набить бы этой мрази морду, искалечить бы его точно так же, как он искалечил эту девочку, которая теперь не может подпустить к себе ни одного мужчину.
Бонни зло смотрела на собеседника. У Локвуда не находилось контраргументов, но он был не из тех, кто разочаровался, если проигрывал. Важен ведь процесс.
— Я знаю, за что вы нас презираете: вы не желаете подпускать к рулю женщину, потому что баба на корабле — к беде. Но знаешь, может, и не стоит подпускать. Может, действительно было бы лучше, будь вы главенствующим полом, как раньше. Только мне не понятно одно!
Она приблизилась ближе. Уверенность в ее взгляде разбивала уверенность Тайлера. Парень рад бы был что-то сказать, но непоколебимость Бонни его лишала способности ясно мылить. Он чувствовал ее боль, а потому считал кощунством так быстро разрушать ее последние приоритеты, благодаря которым, может, она еще умеет дышать и бороться.
— Если вы так не хотите подпускать нас к штурвалу, если не хотите равноправия, тогда зачем стремитесь к прогрессу? Мы живем в постиндустриальном обществе, в информационном. Миром управляет знание, умственный труд. Новые профессии появляются из ниоткуда, и всех мужиков не хватает, чтобы занимать необходимые должности. Вы подаетесь в стилисты, в парикмахеры и в менеджеры. Вы презираете работу шахтеров и строителей, фермеров и даже дворников, заставляя этим заниматься женщин, заставляя женщин идти в юристы и руководители. Смена гендерных ролей — вот что происходит в современном мире. Укладки и маникюры — это либо по-мужски? Так что бабам ничего не остается, как заниматься тем, что подкидывает случай. И если вы так хотите быть ведущими, а не ведомыми, так давайте вернемся в аграрное общество: вы будете пахать землю, строить дома, а мы будем рожать детей, варить вам супы и сидеть под боком! Только ради этого придется отказаться от информационного общества и всей той хуйни, что с ней связана. Что ты скажешь насчет этого факта?
Ничего. Он не мог найти контраргументов. По крайней мере, не сегодня. Все резко претерпело метаморфозу. В словах Бонни был смысл, была логика, была правда, и это отрицать было невозможно. Эта девочка хочет гендерной революции, хочет новой расстановки ценностей и новых правил. Но сделать это одной искалеченной душе не под силу, а потому Бонни нашла другую искалеченную душу — Ребекку, заразилась ее ядом и теперь попала в плен эмансипации.
— Ничего не скажешь. Потому что нечего говорить.
Она только сейчас обнаружила, что сигарета тлеет на земле. Не раздумывая, Бонни достала другую сигарету, снова закурила. Курить и кричать. Курить и терпеть. Курить и молчать. Забавный досуг в девятнадцать лет.
Солнце было по-осеннему холодным. Бонни знала, что ее душу солнце уже давно не греет, а цветы в конце октября — вообще что-то аномальное и сюрреалистичное. Девушка равнодушно смотрела и на то и на другое, чувствуя себя победительницей в этой битве, но не в этой войне. Рядом сидел Тайлер, обдумывая все услышанное и больше не говоря ни слова. С листьев опадала листва, приближался Хэллоуин, а хаос в душе лишь разрастался. И Беннет думала, что так будет до конца жизни: ни любви, ни тоски, ни жалости, ни сочувствия. И Беннет думала, что больше никогда солнце не согреет ни ее душу ни ее тело.
Тлела сигарета. Тлели души. Ветер кружил листву, мысли не давали покоя, а сердце билось болезненно и надрывно.
3.
Елена стояла возле кухонного стола, из-подо лба глядя на своего собеседника, во взгляде которого плескалась нескрываемая злоба. И если утром он еще испытывал сочувствие, то теперь его истинные чувства по отношению к этой девушке вновь вырвались на свободу.
— Я не буду твоей посудомойкой, — выдавила из себя шатенка. Ее пальцы сжимались, а длинные ногти царапали кожу. Эта девочка всегда имела склонность к мазохизму: попытки суицида, расцарапывание чьих-то плеч и собственных рук. А если с этой сучкой в постели развлечься? Тогда вообще не останется живого места?
— Я трачу на тебя свое время и свои деньги. Будь добра хоть что-то делать в этом гребанном доме. Вымой посуду.
Она сделала большой и смелый шаг. Она смотрела снизу вверх, она казалась хрупкой и яростной. Такую хотелось подчинить. Такую хотелось обезоружить. Растоптать. Разбить. Уничтожить. Это желание отдавалось усиленным сердцебиением и легким головокружением.
— А я не просила забирать меня, ясно? Я вообще не просила тебя вытаскивать меня из тишины! — она толкнула парня в грудную клетку со всей силы.
Им обоим показалось, что последняя неделя их жизни — какой-то бесконечный и ужасный аттракцион, девятый круг ада, испытание. Все эти семь дней они кричат друг на друга, поливают друг друга грязью, не скрывая своей ненависти, которой нет оправдания. Их однообразная жизнь сменилась другой однообразной жизнью: очередной вечер, очередной скандал, очередные обвинения и оскорбления. Елена желала вернуться в прошлое, где она была счастлива, или хотя бы быть рядом с тем, кто якобы ее любит, если верить Сальваторе. Деймон же желал избавиться от своей попутчицы, вернуться в разбойную жизнь и найти какую-нибудь девчонку, чтобы отвлечься от мыслей о сбежавшей Джоа. Несбыточность желаний сводила обоих в могилу. И они находили одни шанс выбраться оттуда: только через ненависть друг к другу.
— Отвези меня к Тайлеру! Прошла неделя — ты обещал! — она снова ринулась к нему, но толкнуть не успела. Сальваторе пресек попытку: он перехватил руки девушки, сжал запястья со всей бешенной силой, с которой только мог. Елена попыталась выбраться, но оказалась впечатана в стену.
Кажется, они это уже проходили.
Деймон коршуном навис над своей жертвой.
— Нет его — пойми же ты уже, наконец! Проблемы бывают не у одной тебя!
— Я тебя ненавижу! — прошипела она с мокрыми от слез глазами, и ее взгляд убеждал в неотвратимости ее слов. — Слышишь?! Я ничего не забыла. Помню все, что связывало меня с тобой! Каждый взгляд и каждое слово! Если бы ты только знал, как сильно я тебя ненавижу!
Она попыталась вырваться, но Деймон был разозлен не меньше. Все опять же началось с пустяка — с немытой посуды. И все снова переросло на главный корень проблемы — на их антипатию друг к другу.
Елена не отдавала себе отчет, но уж Доберман-то мог разгадать причину этого ее срыва: нужно было найти отток ненависти. Все эмоции перемешались в какую-то жгучую консистенцию. И подсознание Гилберт искало причину, повод избавиться от негатива.
Избавиться с помощью Сальваторе.
Его план работал отлично. Пока что, по крайней мере. И он шел на поводу у этой девчонки лишь потому, что жаждал скорее избавиться от нее. Ну, а что касается эмоций — никакого притворства, никакой фальши. Все настоящее.
— Ты бы придумала что-нибудь более оригинальное, а? — спокойно произнес он.
— Ненавижу тебя из-за твоего цинизма!
— Правда? — он приблизил девушку к себе. — А утром ты сказала, что я тебе нравился из-за этого самого цинизма. Амбивалентно ты как-то ко мне относишься. Фальшивка.
Елена сжала кулаки. Она не могла контролировать поток клокочущей энергии, которая жаждала взорваться гейзером в ее душе. И все прежнее, что меняло Сальваторе в ее взгляде, куда-то исчезло: ощущение безопасности, благодарность за клубы, поддержку и заботу, помощь — все просто растворилось, будто кто-то вылил на это кислоту.
— Ты — лжец! Все слова, которые ты мне говоришь, гроша ломанного не стоят! Все ложь! Ощущение жизни, источники — бред собачий! Ни черта мне это не помогает!
Кожа на руках запястий краснела. И тело Елены все еще болело и ныло от прошлой попытки воспитания… Сальваторе ослабил хватку, а Елена тут же выдернула руку и отошла на несколько шагов. Она была разъяренной, бешенной, сумасшедшей и извращенной.
В ее сердце, в ее душе творился хаос. И примириться с ним оказалось слишком сложно для нее. Контролировать свои эмоции тоже не так-то просто, как в ее дешевых книгах. Прийти в себя после потери, принять правду и смириться — вот что она не может сделать. И это разрывает ее изнутри. Ее. Его ненавистную Мальвину, которую он презирает, которую знает лучше, чем ее знала ее дохлая мать.
— Ты — лишь красивая оболочка! Ты напичкан своими афоризмами, фразеологизмами и прочей мудистикой, которой ты плюешься, заставляя меня верить тебе! Но каждое твое ебаное слово ни черта не стоит! Если я фальшивка, то ты — дешевка! И я ненавижу тебя за это!
Она плакала. Она смотрела на него, крича в исступлении еще какие-то слова, провоцирующее на ответные реплики, которые Деймон не осмеливался произнести. Он зачарованно глядел на девушку и молчал, слушая все ее слова, все ее обвинения.
Елена прищурилась, усмехнулась, на время заткнувшись. И как с этой стервой можно встречаться-то? Как вообще можно терять от нее голову, если она не дарит ни нежности, ни страсти? Лишь черствая и истеричная сука, которую еще раз стоит избить, чтобы привести в чувства.
— Ты же как… Как зверь! — она искала ответную реакцию во взгляде. Она ее не находила и начинала злиться еще сильнее. — Ты кусаешься, царапаешься и лишь показываешь людям, что ты сильнее, опаснее! Но на деле ты — лишь такое же ничтожество, как и все остальные!
Ее стройные ножки привлекали его внимание уже в который раз! Он не мог заставить себя не смотреть на них. Не мог не наслаждаться напуганным взглядом, остервенелостью души. Он не мог прекратить презирать и любоваться одновременно.
— Серьезно? А ты? Что касается тебя, Мальвина?
Она выкрикнула что-то нечленораздельное, зарылась руками в волосы. Попытки разозлить Сальваторе вызвать его ярость и вновь нарваться на кулаки, оказались ничтожны. Деймон не повелся на эту ложь, на беспричинную злобу, на глупые и ничтожные попытки. Он был спокоен и даже как бы увлечен этим процессом.
Девушка закрыла лицо руками, давая волю новым рыданиям. Ей было плохо. Ей было до ужаса плохо. Красивые разговоры, избиения и безразличие уже потеряли свою действенность. Теперь нужно было выбрать что-то лучше. Нужно было… Нужно было найти новой способ для того, чтобы эмоции вытекли, как кровь из перерезанной вены.
Елена опустила руки, резко подошла к мужчине, схватила его за шиворот рубашки и приблизила Добермана к себе.
— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, сделай это со мной снова… — она уткнулась в его плечо, она вцепилась в плечи Добермана сильной хваткой, словно одичалая кошка. — Я прошу, сделай!
— Нет, — он оттолкнул от себя Гилберт. — Даже не проси. Этого не будет.
Она вновь вскрикнула. И Елена почувствовала в этот момент толчок, какой-то внутренний стимул. Она быстро взглянула на Сальваторе.
— Тогда, я что-нибудь сама придумаю, — бросила как кость и ринулась в коридор. Доберман бросился за девушкой, точно зная, что ее оставлять одну нельзя. Ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе… Ее вообще нельзя оставлять одну.
Он перехватил Елену в коридоре, сильно схватил за руки. На ее теле слишком много его отметин: царапины, синяки, ссадины. Он не может добраться до ее души, и поэтому ему приходится хвататься за последнее: оставлять увечья на ее теле. На ее совершенном теле, которое он изучал тактильно, прикрываясь оправданиями, что пытается успокоить или привести в чувства. Плечи, предплечья, запястья, талия, спина — чего он еще не касался? Ее ног только что разве. И если быть совсем уж честным, то в глубине души Деймон хотел прикоснуться и к ним. Только без оправданий и прикрытий.
По-настоящему.
Его сущностью завладело какое-то наваждение. То уничтожить. То избить. То подчинить. Теперь — прикоснуться. И прикоснуться так, чтобы воспоминания не меркли несколько месяцев, чтобы каждая секунда растягивалась в вечность.
Мальвина влетела в спальню, следом за ней вошел Сальваторе, захлопнув за собой дверь. Он понимал только одно в своем наваждении: желание прикоснуться к этой девушке обусловлено не физическим и сексуальным влечением, не симпатией, а желанием прикоснуться к чему-то фальшиво совершенному. К чему-то прекрасному и для него запретному. Хэрстедт была привлекательной, но не обладала совершенной фигурой. И вот ему попадается Елена — девушка лучшего друга, девушка с великолепным телом, с телом, которое хочется познать, как меценату хочется увидеть вживую полотна Ренуара, Климта, Ван Гога или еще кого-нибудь.
Деймон схватил девушку за плечи. Елена не сопротивлялась. Она хотела физической болью заглушить душевную. Она хотела освобождения.
Ее швырнули на стул. Ударов не было. Следовательно — боли тоже. Только саднило запястья от цепей и оков, которые Гилберт не могла с себя скинуть. В остальном же — все по-прежнему. Сальваторе навис над своей жертвой — в который раз? — внимательно вглядываясь в нее. Во взгляде — настырность и мольба. Опьяняющее сочетание.
— Слушай сюда, — процедил он, опираясь о спинку стула и морально подавляя бунтарку. — Не вздумай больше меня провоцировать, поняла? Ты учишься там, где я преподаю, и все твои слова и поступки я узнаю наперед! Паршивка.
Она смотрела на него умоляюще, и с каждым его словом ее мольба становилась еще отчаяннее. Оттока через ссоры не произошло, как не произошло и через избиения. И эмоции стали клокотать с еще большей силой. Елена не могла совладать с ними, не могла совладать с собой.
— А ты — не мужик, если слово свое сдержать не можешь! — последняя попытка разъярить Сальваторе. — Ты обещал мне вывести меня из лабиринта! И ни черта сделать не можешь!
Получилось. Деймон вспыхнул как спичка. Его злоба, как казалось Гилберт, достигла своего апогея. И теперь он хочет высказать все, что думает, сделать все, что поклялся не делать.
Его руки вновь на ее плечах. Ощутилась тупая, но такая уже родная боль, которую ей доставлял ее враг. Девушка к его хватке привыкла. К такой требовательной и бескомпромиссной. Потом — под спиной очутилась постель. Мягкая и холодная. В сознании промелькнула мысль, что давно Елена не засыпала с насаждением, со спокойствием на душе. Потом молнией появилось другая — больше такого не будет. А в следующую минуту все мысли оборвались, словно отключили блок питания. Деймон прижал девушку к постели, навис сверху. Слезы брызнули из глаз. Слезы не сопротивления и отчаяния. Слезы мольбы и просьбы. Руки Сальваторе оказались на ее коленях, а потом девушка ощутила резкий рывок — и Доберман оказался промеж ее ног. Ужас оцепенением охватил и тело и душу — что сейчас будет? Затем — едкое равнодушие: все равно что, лишь бы отвлечься. Руки оказались прижаты к постели, и вес чужого тела тут же вновь вырвал из потока Вселенной и мыслей.
Он склонился над ее ухом, полностью подчинив себе. Он помедлил всего секунду, а потом процедил:
— Не провоцируй — повторяю последний раз. Некоторые мои методы тебе вряд ли понравятся.
Она не могла пошевелиться, не могла дернуться. Все ее тело контролировалось и нещадно болело от жестких объятий Добермана, который все еще нависал над ней, как бы говоря, что его слова — не блеф.
Грудная клетка девушки стала высоко подниматься. Елена попробовала пошевелиться, но из ее уст издался только стон беспомощности и беззащитности. Она была в руках хищника, и дальнейшая ее судьба зависела только от его настроения.
Мужчина отстранился. Елена смотрела на него… без отвращения, какого следовало бы ожидать. Они оба понимали друг друга: он — в ее попытке забыться, она — в его попытке сказать, что боль — не выход, что иногда она может быть настолько ужасной, что становится новым камнем, а не спасительным кругом.
Сальваторе медленно отстранился, потом отпустил девушку и сел на край постели. Елена все еще лежала, придавленная пустотой и холодом.
Она хотела тепла. Поэтому ее сердце так отчаянно рвалось к Тайлеру, который был занят чем-то другим. Елена нуждалась уже не в ненависти и боли — эти стадии пройдены. Теперь она нуждалась в тепле, нежности и любви, но не той, что могла бы ей предоставить мать или Дженна.
А в той, что ей мог бы предоставить Тайлер, будь он рядом.
