сообщить о нарушении
Текущая страница: 126 (всего у книги 131 страниц)
— Спокойной ночи, — ответил он и направился к выходу. Он мог бы задержаться еще на пару секунд, в конце концов, Бонни заслуживала правду. Но с них обоих хватит. По крайней мере, на сегодня.
2.
Елена учуяла терпкий аромат чая «Ахмад». Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, и она просто предалась дерьмовым воспоминаниям. Она уже давно не думала о своей семье и о том, что все безвозвратно потеряно. У нее кружилась голова от водоворота событий, и тоска по отцу, матери и семье вообще как-то отошла на второй план. Не сказать, чтобы Елена была в этом плане бесчувственной и сухой. Просто ее захлестнули новые эмоции, ее увлекли новые люди, и она пустилась в ритм танца, для нее совершенного нового.
Отец заваривал чай. Заваривал так, как всегда умел. Крепкий черный чай без сахара с долькой лимона — этот аромат Мальвина помнила с детства. Такой терпкий, такой родной аромат. Это был запах ее семьи. Елена помнила вечера, проведенные с отцом на кухне. Она говорила с ним о космосе, об истории, политике, музыке и кино. Он пил чай, иногда они пили вдвоем. И это было настолько сакрально, настолько осмысленно и чувственно, что подобного, Елена знала, больше не повторится. Над чашкой Грейсона поднимался пар, потому что Грейсон всегда пил горячий чай, никогда не разбавляя его водой. Он говорил, что это усиливает вкус.
А потом произошло что-то отвратительное, и Елена перестала называть своего отца папой, перейдя на более официальную и ни к чему не обязывающую форму. Она не собиралась называть его папой и сейчас, потому что между ними огромная пропасть и разделяющие их недопонимание и время.
Он поставил чашку перед ней, сел рядом. Устало дергал ногой, и сердце от этой привычки чуть защемило. Девушка смотрела на человека, который когда-то причинил ей жгучую боль, а теперь не вызывал никаких чувств. Разве что просто едва уловимую ностальгию и горьковатое сожаление.
— Как поездка? — спросил он. Елена попросила его прикрыть перед Дженной, сказав, что тем самым сможет снова вернуть его доверие. Она его использовала, они оба это понимали.
— Мы решили вернуться раньше, — она обхватила чашку руками, оперевшись о спинку стула. Чай был горячим и вкусным, пробуждающим и одновременно усыпляющим. Девушка сделала несколько глотков. — В общем, это неважно.
— Он — твой парень?
Елена быстро посмотрела на отца. Перед ней сидел все тот же Грейсон, с его пронзительным режущим взглядом и глупыми привычками. Вот он — первый мужчина, которого Мальваина полюбила, в котором она ошиблась. Вот он, первый мужчина, разбивший ей сердце. Ее первая подростковая драма, первая безответная любовь, первое предательство. Вот она — причина всех ее неудач и всех ее падений.
— Нет. Мы просто… старые знакомые. Решили вырваться на пару дней на рок-концерт в соседний город на машине… — она отвела взгляд, слезы скатывались по ее щекам. Она ведь пыталась помириться с отцом. Говорила: «Я виновата, пап, ты только прости меня». Она ведь так сильно хотела вернуть его, так сильно любила, что это сводило ее с ума. Теперь она сидела перед ним и думала о совершенно другом человеке, о человеке, по которому сходила с ума еще сильнее.
— И как концерт? — спросил он. Девушка закусила губу, она смотрела в сторону, чувствуя, что внутри нее что-то разрывается, что-то распирает ее. Елена вытерла слезы. Боже, ей больно. Ей так сильно больно, что хочется…
Хочется побежать туда, к нему. Прижаться к нему, впиться в него пружиной, а потом растаять, рассыпаться порошком.
— Да… так себе, — она пожала плечами. — Знаешь, — девушка положила ладони на стол, устремив свой полный сырого пороха взгляд на отца. — Все эти песни о любви — все они такие разные и одинаковые одновременно. Все они такие пронзительные и скучные. Все эти хиты и шлягеры — все воспевают любовь, разлуку, измены, снова любовь. А я понять не могу, как человек осознает, что он любит. Где грань? — слезы струились по ее лицу, а голос был спокойным и ровным. Дело было не в том, что Елена любила драматизировать. Дело было в том, что у нее внутри что-то умирало… — Неужели все ограничивается осознанием того, что ты хочешь видеть этого человека? Заботиться о нем? Спать с ним? Неужели собственные эгоистические потребности — это и есть те самые ранки?
Отец кивнул. Елена понимала, что ни он, ни Дженна не дадут ей ответы на эти вопросы. Елена могла бы позвонить Бонни, но считала, что с ее стороны это будет настоящим ханжеством, учитывая их прошлое. Тусклое желание в очередной раз сбежать и спрятаться в каком-нибудь далеком негостеприимном городе становилось сильнее и ярче. Иногда побег — единственное, на что ты еще способен.
— Или, может, все ограничивается не только этим, но и тем, что он готов идти на компромиссы ради кого-то? Готов переступать через себя? Через других? Готов плевать на мораль и ценности? И если это так, тогда любовь — это бред собачий, потому что она не должна причинять столько боли. Не должна быть такой отвратительной и желчной, потому что все говорят, что это прекрасное чувство. Говорят актеры, поэты, писатели, музыканты. Почему они лгут? Или они не любили? Или моя любовь — и не любовь вовсе? Где эти границы, я не пойму.
Нет границ. Это чувство бесконечно. Оно вмещает в себя все эмоции, даже самые плохие, но отец это сказать ей не сможет, а она не сможет это понять. Сейчас, по крайней мере, точно. Наверное, все ее прошлые поступки, все ее сказанные слова и эмоции — все это и есть та бесконечность, на которую, как думали все и она в том числе, она способна. Она вбирала в себя эту бесконечность, наполняла себя любовью к родителям, к Дженне, к Тайлеру, Бонни и Деймону. Наполняла, и постепенно все полилось через край. Гейзер прорывало, дамбу снесло — все вытекло наружу, и теперь Елена не может совладать с этим потоком чувств.
— Впрочем, я просто переслушала песен.
Елена коснулась чашки и сделала еще несколько глотков. Чай остыл, и пыл немного тоже. Девушка выплеснула отрицательные эмоции. Она не сердилась на отца за то, что он молчал. Она уже привыкла к безучастности с его стороны, к его апатичности. Он тоже ее использовал, но сокрушаться теперь было бесполезно.
3.
О том, кто все это устроил, Бонни догадалась случайно. Он смотрела какой-то фильм по телевизору. Бонни устала от новостей, распрей, ненависти и сплетен. Она смотрела кино, укутавшись в теплый плед, но мысли ее все равно были слишком далеко.
А потом вдруг щелкнуло, потом сработал переключатель (как и у ее подруги, только они обе об этом никогда не узнают), и Бонни сама нашла ответ на свой вопрос. Ответ оказался очень простым, как часто это бывает в сложных загадках. И решение тоже было простым, всего лишь в пару действий.
Поэтому Бонни решила, что если ей не суждено что-то исправить в своей жизни, тогда пусть оно все идет к чертям собачьим. Она быстро оделась, схватила куртку и бросилась вниз по лестнице, позабыв о лифте и том, что не закрыла квартиру. Она знала, что лучший способ избавиться от врага — убить его.
Иначе он никогда тебя не отпустит. Месть спустя такое долгое время должна быть особенно вкусной. Может поэтому обстоятельства стеклись так, а не иначе. Во всяком случае, кто не рискует, тот не продолжает жить дальше. В этом Бонни уже не сомневалась.
4.
Девушка согрелась, благодаря чаю и тишине. Ей не хотелось возвращаться к Дженне в таком потрепанном состоянии. Отец предложил ей отдохнуть в зале. Девушка приняла его предложение. Оказавшись в комнате одна, она обошла ее, оглядев полки. Раньше ее захлеснуло бы чувство чужбины и острое желание вернуться домой. Но теперь Гилберт точно не знала, где ее дом, поэтому подобных ощущений она не испытывала.
Елена села на диван. Оглушающая тишина уже давно стала верной подругой. Елена привыкла к ней, и она ее перестала страшить.
На столе лежали газеты и книги. Книги по истории, которые ее отец любит. Елена вспомнила, что в дождливые дни сама бегала в книжные, покупать подарок ко дню рождения. Постепенно она стала просто бегать в книжные и библиотеки. На страницах потрепанных книг она находила новые жизни и судьбы, которые спасали ее и отвлекали.
Потом отвлекать перестали даже они.
Девушка придвинулась к столику, коснулась книг, но тех, которые дарила она, тут не было. Ее отец никогда не придавал подаркам ценности. Может, это его и спасало от нервных срывов и побегов в другие города.
Елена посмотрела обложки, содержание, годы выпусков. Она делала это, ни о чем не думая. Следуя какому-то дурному инстинкту, выполняя все действия чисто на автомате. Потом Гилберт также по инерции просмотрела журналы, пролистала их. Она испытала минутное отвращение к наштукатуренным девочкам с обложек, выставляющим себя на показ ради денег и популярности. Ей стало тошно, и Елена отложила журналы. Наверное, было к лучшему, что она не подумала о том, что женские журналы делали в квартире ее отца.
Потом Гилберт взяла газету и тут же замерла. Конечно, это следовало ожидать. Конечно, в ее жизни ничего не проходит бесследно. Конечно, Елена понимала, что будет еще хуже. Но она все же надеялась на лучшее.
Она постоянно надеялась.
Но надежды — самое гадкое, что существует в жизни — вновь обернулись пахом. На первой полосе была фотография Бонни. Ее Бонни. И заголовок кричал: «ЖЕРТВА ОТЦОВСКОГО НАСИЛИЯ ИЛИ ФЕМИНИЗМ КАК СПОСОБ НАЙТИ ПОКОЙ». Елена задержала дыхание, потом перечитала заголовок еще раз, потом посмотрела на фотографию Бонни. Ее Бонни, которая звонила утром и приглашал в кино.
Девушка отшвырнула газету, быстро поднявшись. Дыхание участилось. Елена снова схватила газету, снова вчиталась в громкие слова, а потом почувствовала, что внутри будто что-то щелкнуло, будто что-то сломалось.
Гилберт медленно свернула газету и медленно направилась к выходу. Она вышла в прихожую, надела куртку и обулась. Она делала это тихо, не хотела объясняться с отцом. Девушка открыла дверь, а потом пустилась вниз по лестнице. Она мчалась по порожкам вниз, совершенно не понимая, куда мчится и что пытается сделать. Ее душили тесные помещения. Мальвина выбежала на улицу. Вечер ее встретил сумерками и снегом. Елена быстро завернула за угол, прижалась к стене. В одной руке она сжимала газету. Зажмурившись что было силы, Гилберт мысленно досчитала до четырех, потом открыла глаза и развернула газету. Она не ожидала, что отец побежит следом.
Девушка захлопнула газету. Она боялась прочитать хотя бы строчку, ей хватило одного названия. Гилберт достала сотовый. Дрожащими пальцами набрала номер. Ее руки тряслись. Слез не было, желание закричать не возникало. Все потому, что Елена все еще надеялась. Эта газетная статья — просто утка, и плевать на то, о чем шепчет внутренний голос. Было плевать, что он говорил о том, что Бонни неспроста увлеклась феминизмом. Что неспроста она мало когда рассказывала о своей семье.
— Заткнись, — прошипела девушка, поднесла сотовый к уху и медленно направилась в глубь улиц. Она не знала, звонит она верному человеку или нет. Не знала, стоит с ним встречаться или нет. Она не знала ничего, просто слушала долгие гудки и все шла вперед, совершенно не понимая, к чему ей стоит двигаться.
Гилберт сбросила вызов, потом набрала номер еще раз. Она резко развернулась и двинулась в совершенно другом направлении. Она шла все быстрее и быстрее. Послушала еще пару долгих гудков, но ей так и не ответили. Тогда Елена решила, что звонить Тайлеру не имеет смысла, и она позвонила Деймону. Она не хотела с ним разговаривать, она уже хотела бросить трубку, но он ответил.
Деймон всегда отвечал. На все ее вопросы и требования. Вот почему он стал так важен/нужен для нее.
— Что ты хочешь? — произнес он. Никакого «Алло?», никакого «Привет» или «Что случилось». Ничего ласкового. Все в канонах их общения.
— Как ты познакомился с Бонни? Ты не рассказывал мне этого никогда.
Елена шла, уже точно зная, куда движется. Ей надо было поговорить с Бонни, ей надо было убедиться в том, что эта статья — просто черный пиар-ход для поднятия рейтинга популярности. Бонни ведь на что только не шла ради популярности феминизма.
Проблема только в том, что Беннет никогда не стала бы наговаривать на родителей.
— С чего вдруг такое любопытство?
— Ответь мне! — отчаянно крикнула девушка. Она хотела кричать. Раньше она плакала или забивалась в угол, а теперь ей захотелось закричать. Закричать так, чтобы сорвать голос, чтобы порвать связки и больше не произносить уже ни слова. — Это важно, пожалуйста, ответь мне!
Молчание. Елена шла вперед, к старому дому Бонни, совершенно забыв о том, что та уже давно переехала. Память отшибло, тормоза не работали. Гилберт неслась вперед как ураган, одной рукой прижимая сотовый к уху, а другой — сжимая газету.
— В полицейском участке пять лет назад. Ей было четырнадцать, мне — двадцать три. Я дал ей прикурить на заднем дворике полиции.
Елена остановилась. Конечно, из их взбалмошной четверки курили только он и она. Только он и она в сигаретах видели смысл и ценность. Внутри снова что-то щелкнуло. Как переключатель — то врубало то вырубало электричество, то обездвиживало на месте, то заставляло гнаться вперед.
— Что она делала в полиции?
Ему тоже стало больно. Она не спросила о том, что он делал в полиции. Она мало что о нем спрашивала у него же. Только о его девушках. И ни о чем больше. Она пришивала его нитками к себе, он знал о ней все, узнавал все больше, а ей было достаточно самого минимального. Ей хватало этого, чтобы желать его, чтобы падать перед ним ниц и топтать его чувства.
— Разбила окно соседей. Бунтаркой она была всегда.
— Лжец, — холодно произнесла девушка. Она услышала, что сзади сигналит машина, и отошла на несколько шагов, автомобиль медленно прокатился мимо нее, но Гилберт этого даже не заметила. Она все еще сжимала газету. — К Бонни приставал ее собственный отец. Поэтому она подалась в феминистки, ведь так?! Ответь мне!
Елена медленно села на рядом стоящую скамейку. Она вспомнила, что однажды Бонни притащила ее в какой-то заброшенный дом на окраине города и сказала, что это — обитель всех не нашедших покоя призраков. Гилберт показалось, что Беннет просто обдолбалась в своих клубах, но та отчаянно уверяла, что именно здесь будет ее душа после ее смерти. Почему ее душа не должна найти покой Елена тогда не подумала.
— Я сделаю все, что ты захочешь. Я буду спать с тобой, буду любить тебя и ненавидеть. Буду ездить с тобой в другие города, буду снова спать с тобой… — голос сник до полушепота. Девушка выдержала секундную паузу, а потом тихо произнесла: — Только пожалуйста, скажи, что это неправда. Пожалуйста, выполни еще одну мою просьбу… И потом я буду выполнять все, что пожелаешь.
— Ты сводишь меня с ума, — услышала она на том конце провода. Спокойный голос стал отчаянным, и Елена поняла, что ей уже и не нужен ответ. Все и так вполне очевидно. — Ты думаешь, что если сейчас приползешь к ней — ей станет легче? Елена, ты понятия не имеешь о том, кто такая Бонни. Ей не нужна жалость, и уж тем более — твоя.
Девушка медленно поднялась и медленно пошла дальше. Ее встречал холод вечера. Снег поблескивал в сумерках, мракобесие только начиналось, а в голове мысли путались, смешивались и растворялись. Сердце билось ровно, пальцы больше не дрожали. Газета выпала из рук.
— Я так виновата перед ней, Деймон, — спокойно промолвила она, все шествуя вперед. У нее была солидная сумма в карманах, и Елена отчаянно хотела снова сбежать. В этот раз — с Бонни. Да, ее идеям не хватало оригинальности, но Елена понятия не имела как еще решать проблемы. Она была совершенно одна. Постоянно. И ее смекалки хватало только на побеги.
— Я бы хотела… Ладно, неважно.
Она положила трубку, прервав его на полуслове. Елена даже не слышала, что он говорил. Она просто отклонила вызов и выключила мобильник. Она просто остановилась на полдороге и зарылась руками в волосы. Ей по-прежнему не хотелось кричать и плакать. Ей не хотелось мчаться вперед и дышать. Все перестало иметь смысл. Все обрело абсолютную безнадежность, и теперь было все равно — умирать или жить, прощать или проклинать. Хотелось только одного — замолчать. Замолчать навсегда, чтобы больше не задавать вопросов и не давать никому ответов.
5.
Елена заплатила водителю сверх нормы и попросила его подождать здесь столько, сколько потребуется. Если он выполнит ее просьбу, она утроит ту сумму, что дала ему. Он не стал задавать вопросов, лишь ответил, что у него в распоряжении есть около двадцати минут. За двадцать минут можно решить многое — это Елена знала точно. Она согласилась на условия, вышла из автомобиля и направилась к пристанищу всех неуспокоенных душ.
