сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 131 страниц)
— Только себя, потому что я ожидаю от людей слишком многого, получаю ничтожно мало, а потом… — она подошла еще ближе. Она стала разрывать пленку. Она хотела ее разорвать. Если нельзя рассказать всей правды о Добермане, всей правде о своей одержимости, то почему не спеть колыбельную о своих чувствах? Так ведь сильно хочется напеть свою боль кому-то… — А потом пытаюсь сделать вывод, что мои ожидания оправданы. Что я вовсе не разочарована.
Она уткнулась головой в его плечо, неловко обняла Тайлера, словно заново его, по-настоящему, познавая. Это длилось в течение нескольких секунд, почти неуловимых. Потом Елена обратила на парня взгляд. Тот прожигающий и разжигающий огонь взгляд, который и привлекал людей. Взгляд, говорящий: «Все твои слова ничтожны. Я знаю гораздо больше истин».
— Ты просишь меня остановиться, а я не могу. Я продолжаю бежать, продолжаю делать это, несмотря на то, что сильно устала, что хочу отдохнуть, что хочу…
Она не договорила. Ей не позволили. Локвуд положил ладони на лицо девушки, он приблизил Елену к себе, заставляя ее замолчать, замереть в бездвижии. Он понимал ее боль: резко остановиться не получается — становится еще хуже. А приводить в порядок сбитое дыхание и учащенное сердцебиение — занятие довольно-таки долгое. И Гилберт продолжает бежать по инерции, чисто рефлекторно.
Он ее останавливает, резко врываясь в ее жизнь, в ее осень, покрытую пылью из-за не востребованности. Он врывается в ее серость, берет краски и раскрашивает пространство.
Он ее останавливает поцелуем. Бескомпромиссным. Страстным. Обезоруживающим. Он ее останавливает страстью чувств, стремлением доказать, что она ему нужна, своей любовью. Он ее останавливает, резко прижимая к себе, не оставляя путей для отступления.
Деймон вспыхивает порохом в памяти. Он начинает сгорать в душе, а чувства Тайлера лишь ускоряют процесс. Елена не состоянии отключиться, поддаться опиуму. Она просто впивается в плечи Локвуда пальцами, ноготками оставляя продольные нити царапин, отвечая на поцелуй рьяностью и остервенелостью. Это сводит Локвуда с ума: он ощущает покалывания на кончиках пальцев и воспламеняющуюся страсть в душе.
Ее слезы скатываются по щекам, солью разбавляя сладко-горький вечер их откровений. Ключ от сердца впиваются в кожу. Ключ от ее сердца затерян где-то в спальне Сальваторе.
Девушка отрывается от парня, отталкивает его от себя, но тот не намерен отпускать девушку. Он тонет в ее взгляде, тонет в ее магии, в ее шарме, в ее красоте, понимая только одно: если раньше ему «сносило крышу» от этой девочки, то теперь ее напрочь снесло.
— Ты моя, — шепчет он, делая шаги вперед и прижимая девушку к парте. — Пожалуйста… — хватает ее за талию. Резко. Безапелляционно. И у Елены впервые перехватывает дыхание. — Пожалуйста, откройся мне…
Она не его. И она открылась, но, увы, не ему. Однако это не играет никакой роли. Елена не хочет снова тонуть во лжи, и она решается на нейтрализацию чувства вины посредством страсти: приближается к парню, целует его, вплотную прижимаясь к нему.
Ее поцелуи более откровенны, чем прежде, в их близости нет официальности и условностей. В их близости перестал существовать призрак Сальваторе. Он на время растворился. Он на время исчез в небытие, в прошлом.
Погибель! Погибель настигает Тайлера Локвуда уже сейчас, когда он хватает свою возлюбленную за талию, приподнимая Гилберт и усаживая ее на стол. Погибель настигает этого парня, когда он оказывается меж ногами этой девушки, когда поддается страсти, когда каждым прикосновением пытается себя убедить, что Мальвина тоже впустила его в свое сердце, что раскрыла все свои секреты и тайны.
Ее же погибель настигает, когда она позволяет Тайлеру быть слишком-слишком откровенным. Ей хочется, чтобы Доберман растворился кислотой в ее душе. Хочется отказаться от своих прежних устоев и страсти к этому мужчине, который бьет и целует, спасает и топит, уничтожает и возрождает.
И они оба возгораются, пламя страсти начинает согревать их озябшие тела. Дыхание сбивается, а пульс учащается. Прикосновения обретают хаотичный и откровенный характер. Руки Тайлера проникают под одежду — к обнаженной коже, к ткани белья. Руки Елены — на прессе ее парня. А поцелуи! А поцелуи такие, словно это последние их поцелуи в жизни! Словно через пару минут исчезнет все: эта комната, этот мир, эта Вселенная…
Цепочка с ключом падает на пол, гулкий звон отражается от стен. И никто этого не замечает: два потерянных человека лишь плотнее прижимаются друг к другу в бесплодной попытке прорвать пленку, возникшую между ними, наверное, еще в самую первую их встречу.
Елена откидывает голову назад, предоставляя шею для Тайлера. Оказывается, это легко — поддаваться страсти с тем, к кому не тянет ни физически, ни духовно. Оказывается это просто — врать!
Девушка закрывает глаза, обвивает парня руками и вырывает из мыслей Добермана. Она обязана быть с Локвудом откровенной хотя бы в физической близости. Он заслуживает этого. Он ведь любит ее. По-настоящему.
А она тает в ненависти Сальваторе. Наверное, стоит об этом промолчать.
2.
Он вошел… Нет, он ввалился в дом, на ходу сбивая какие-то статуэтки с тумбочек. Все это с грохотом повалилось на пол. Выругавшись (шепотом, чтобы никого не разбудить) Тайлер закрыл дверь, потом стащил с себя куртку при этом несколько раз пытаясь сохранить равновесие: ноги подкашивались. Вещь была аккуратно повешена прихожей за рукав (да, именно за рукав), а обувь была скинута в самом коридоре. Один ботинок — возле входа, другой — в самом центре. Парень подошел к залу, нащупал выключатель, а потом зажег свет. В центре комнаты, на роскошном, ослепительно-белом диване восседала Кэрол со скрещенными на груди руками. Тайлер по-идиотски улыбнулся, попытался встать как-то непринужденно, но вместо этого его повело влево, и он снова сшиб что-то со стола. Звон разбил хрустальную напряженную тишину.
— Опять нажрался, — уже не с упреком, лишь с горькой констатацией факта.
— Сегодня Хэллоуин, мама! — громко воскликнул парень, медленно продвигаясь к креслу. Он хотел спать, а подниматься на второй этаж было не под силу. — Время, когда все люди становятся собой!
И Елена тоже стала собой: страстной, откровенной и жаркой. Жар прячется под ее холодной кожей, под мраморным безразличием и ледяной болью. И когда он прорывается наружу — то плавит все: скромность, скованность, стеснение и прежние устои хорошей девочки.
— И ты решил поддаться всеобщему ажиотажу, да? Снова?
Парень сел в кресло, снова наивно и по-дурацки улыбнувшись. Из его мыслей не выходила Елена, которая подпустила его ближе, чем обычно, которая оказалась пленительной, очаровывающей и завораживающей.
— Я поддался страсти, мам. Я пьян, я влюблен, а значит — счастлив.
— Обречен, — она поднялась и быстро подошла к сыну, на ходу схватывая какую-то папку со стола. — Обречен, учитывая, в кого ты влюбляешься и с кем пьешь.
Она швырнула ему папку. В ее взгляде вновь было осуждение, и горькое разочарование резануло бы по сердцу в очередной раз, но сладкие поцелуи Елены, ее запах и воспоминания об их близости нейтрализовали отрицательную энергетику, исходящую от Кэрол.
— Советую почитать сегодня. Очень занимательная литература.
Она ушла, оставив после себя шлейф недосказанности и легкой досады. Локвуд расположился в кресле как можно удобнее, открыл папку и изумился: это было личное дело. Личное дело самой Бонни Беннет. Ее фотография, приколотая к документам, информация о родителей, о самой Бонни, даже об учебных заведениях, в которых она училась. А эта девочка сменила не одну школу!
Паранойе Кэрол нет предела! Она копается в чужом белье лишь для того, чтобы доказать свою правоту. И зачем? Бонни все равно не вернется в их дом, и эта девчока вообще вряд ли знает что такое навязчивость. Слишком уж она привыкла быть отвергнутой и непринятой, чтобы добиваться чьего-то внимания.
Локвуд перевернул страницу. Тут писалось о том, что Бонни Беннет некоторое время наблюдалась у психологов и психотерапевтов, а также сидела на антидепрессантах. Ничего удивительного, учитывая ее срывы и истерики.
Честно, Локвуду не хотелось снова лезть в чью-то грязную жизнь. Он и так испачкан во лжи и в смоле души этой феминистки. Ему было бы за сласть завалиться на мягкую и теплую постель, закрыть глаза и предаться воспоминаниям. Алкоголь вызывал предсонную анемию, притуплял реакцию и координацию, порождал желание сдаться в плен сна.
И Тайлер бы так и сделал, если бы его не привлекла следующая страница, на которой были фотографии с порезами от бритвы на чьем-то теле. Локвуд с неверием и скепсисом рассмотрел фотографии, а потом решил все-таки прочесть постановление суда, прикрепленное к этим снимкам.
Постановление суда и фотографии. Психиатры, психологи и антидепрессанты. Феминистские движения, ненависть к мужчинам, постоянная агония, ярость и неконтролируемая ненависть.
— Что же ты скрываешь?
Человек прячет свои скелеты, надеясь, что о грязных секретах никто и никогда не узнает. Возможно, так бы оно и происходило, но ведь желание быть любимым есть в каждом. И оно губит нас: в стремлении получить чью-то взаимность, мы теряем бдительность, теряем ключи от своих сундуков. Их находит кто-то другой. Кто-то другой нагло влезает в нашу жизнь, роется там, желая найти изъяны, грехи и пороки. Находит. Узнает. И больше не остается ничего, что тебя бы отличало от других, что тебя бы мучило: ведь все, что ты хотел сказать, уже сказано, все, в чем боялся признаться, всплыло наружу.
Только становится от этого намного хуже, потому что твоя внутренняя чернь теперь материализуется.
3.
Он стучал в ее дверь уже несколько минут. Несдержанность — не для Тайлера, но кто сказал, что жизнь всегда логически объяснима? Кто придумал это отвратительное слово «правильность»?
Он был пьян, был разгневан и был обескуражен. Внутренняя боль, чужая и не принадлежащая ему, разрывала изнутри, разрезала, кромсала и разбивала. Локвуд не собирался мчать посреди ночи к ней, не собирался вообще о ней думать сегодня, но все снова вышло из-под контроля, все снова растворилось в кислоте непредсказуемости.
Локвуд ударил ногой по двери несколько раз со всей силы. Его не волновало, что соседи могут вызвать полицейских, что в разгар Хэллоуина лишних свидетелей слишком много, ровно как и недоброжелателей. Его волновала сейчас только эта папка, которую он сжимал в руках.
Бонни открыла дверь не сразу. Она была сонной и уставшей — видимо, легла поздно, а перед этим рано встала. Хотя никакого значения этого не имело. Девушка немного удивленно оглядела Тайлера Локвуда, этого странного паренька с альтруистическими наклонностями и добрым сердцем. Таким как он к таким как она запрещено приближаться. Их взаимодействие вызывает аномалии во Вселенной.
— Какого хрена, Локвуд? — никакой вежливости в общении. Бонни и вежливость — понятия несовместимые, понятия антонимические.
Тайлер впервые был так близок по эмоциональному состоянию к Бонни, к этой девочке с нарицательным именем и пеплом вместо сердца. Он толкнул дверь со всей дури, пропуская ночную прохладу и свою ненависть в пространство дома Беннет. Девушка оказалась оттолкнута в сторону. Тайлер ворвался в ее дом, в ее душу и снова хотел разрушить ее спокойствие.
Он рушил спокойствие Бонни. Деймон — спокойствие Елены. Елена разрушит покой Тайлера, а он, в свою очередь — Сальваторе.
Цепная реакция.
— Ты сдурел, что ли? — она крикнула. Ее голос становится грудным и грубым. Из-за вечных криков. Из-за нескончаемых сигарет.
В доме пахло никотином и одиночеством.
Локвуд обернулся к девушке, которая закрывала дверь, не желая, чтобы о ее скандале узнали соседи. Слишком много сплетен вокруг нее. Они паутиной, как кружевами, плетутся, увлекая в красоту своих узоров и в опасность своих петель.
Мулатка обернулась, обращая на парня раздраженный, но смиренный взгляд из-подо лба. Она пробудилась быстро: сказывалась привычка прежней жизни, когда времени подготовиться и перестроиться не было.
Бедная девочка Бонни! Сломанная куколка в руках толстых дядь, которые выворачивали ей суставы и разрывали вены на коротенькие ниточки.
Он смотрел на нее, но не верил в то, что было написано в личном деле. Подобное бывает в кино, в новостях, но не в реальной жизни. Это неправда.
Девушка поморщилась, оглядела Локвуда: он был одет в рубашку наизнанку, разную обувь и какую-то странную куртку. Пьяный. Разозленный и ошеломленный. Необычно. Видимо, в ночь Хэллоуина все призраки, и правда, вылезают наружу.
— Так и будешь молчать?
Он подошел ближе, внимательно вглядываясь в стекло взгляда Бонни. Он искал что-то, какие-то ответы, какие-то аргументы, опровергающие написанное.
Не находил.
— Да хватит уже! — толкнула в грудь парня, а тот выронил папку, потому что алкоголь все еще контролировал мозговые процессы.
Бонни опустила взгляд, увидела свою фотографию. И в ее души родился огонь! Огонь, который ярко-алым и желтым цветами залил все вокруг. Огонь, который горел уже не первый день и даже не первый год.
Хотелось снова закричать что есть мочи. Снова хотелось ринуться в драку и бить, бить, бить, пока от красного не начнет рябить в глазах, пока кожа не будет разъебана до мяса, до костей и суставов.
Девушка сжала зубы и, выше подняв подбородок, зло посмотрела на Локвуда. Ее огонь перекинулся на него. Они оба вспыхнули. Смертельное зрелище всегда почему-то притягательно.
— Почему ты мне не сказала? — с упреком и досадой. Это не выражало эмоций. Это не позволяло высказать всего того сожаления и всей той боли, что буйствовали в его душе. Но слова рассыпались на осколки, на пазлы, и собрать их воедино было непросто.
— О таком разве говорят вслух? — шаг навстречу. Смело и уверенно. Бонни сжала кулаки, чтобы свирепость ее натуры была под контролем еще какое-то время, чтобы не показать свою слабость.
— О таком не молчат!
Она влепила ему пощечину, высвобождая огонь наружу. Теперь он стал пожирать порядок, стал пожирать внешнее спокойствие.
Все снова уничтожалось.
Локвуд выпил еще один глоток трезвости. До него ужас происходящего доходил постепенно: сейчас вот пришло осознание неотвратимости произошедшего. У Бонни была обоснованная ненависть, устанавливался факт причинно-следственной связи. И ужас сковывал Локвуда. Прежде он знал ответы на все ее вопросы, смотрел на нее, как на восьмиклассницу с этими наштампованными принципами, скопированными из интернета. А теперь он не знает ответы, теперь смотрит на Бонни как на умудренную опытом, но пострадавшую, разбитую и никому ненужную куклу.
— Уебывай из моего дома, — сквозь зубы процедила девушка, как только Тайлер снова повернулся к ней. — И больше никогда — слышишь? Никогда! — не появляйся в моей жизни!
Он отрицательно покачал головой, потом ринулся к девушке, схватил ее за плечи и приблизил к себе. Ему хотелось защитить ее. Снова. Потому что он умел защищать. Потому что ему хотелось быть сильным рядом с ней, как Деймону — рядом с Еленой.
Люди похожи друг на друга сильнее, чем кажется на первый взгляд.
— Я засажу его, Бонни. Я завтра же подключу все связи и…
Из горла обезумевшей вырвался крик. Остервенелость — теперь это уже обычное амплуа Бонни. Беннет скинула с себя руки Тайлера, вырвалась из его цепких объятий, оттолкнула. Потом устремила на него полный ненависти и боли взгляд. Взор ее глубоких глаз проникал в самую душу, разбивал покой и лишь подливал масло в бесчинствующий огонь. Бонни, такая красивая и рьяная, была сломанной и растоптанной. Униженной. Оскорбленной.
Никем не защищенной.
Девушка ринулась к мужчине, схватила его за ворот рубашки и приблизила к себе. Странно, но слезы на ее лице уже не удивляли ни ее, ни его. Только вот теперь между ними разорвалась любая недосказанность, теперь они были откровенны, как никогда. Теперь они знали друг друга наизусть.
— Оставь меня, слышишь? — прошипела одичалой кошкой. — Что ты еще хочешь от меня? Добить? Так я добита, Тайлер, не трать силы!!!
Борьба душ трансформировалась в противостояние физическое.
Он схватил ее за запястья, попытался оторвать руки от себя, но получилось не сразу. Бонни, как первобытный человек, снова закричала, снова попытался выблевать свою боль с помощью первоклассного мата и ора. Не получалось: шипы боли вонзались в душу. Ощущение обнаженности и опороченности разрывало изнутри, не оставляя и шанса на надежду.
Девушку оттолкнули, швырнули на диван. Бонни не мирилась с насилием над собой. Она привыкла, но не мирилась. Подорвалась, ринулась на Локвуда, но тот сумел ловко перехватить эту обезумевшую пантеру и стиснуть в своих объятиях.
