сообщить о нарушении
Текущая страница: 83 (всего у книги 131 страниц)
Но отвечать Эйприл не собиралась. Елена услышала, как подъехала машина, как из машины вышли какие-то люди и направились к ней. В трубке звучали гудки. Звонок отклонили. А высокие накаченные и лысые парни, шедшие к ней, были явно не на поболтать настроены. Гилберт выронила телефон, стала отступать назад, потому что понимала каким-то шестым чувством, что это за ней. Они ударили в живот, завернули за спину руки и поволокли в машину, закрывая рот.
Мальвина попалась в ловушку.
2.
Мальвина не просто попалась в ловушку. Она угодила в медвежью яму. И теперь ее закапывали заживо. Мальвина уже начинала думать, что скоро закопают в буквальном смысле.
Их было двое. Один — высокий, худощавый и лысый. Он молчал, куря какие-то дорогие кубинские сигары. Из-под белого пиджака торчала фиолетовая рубашка. Второй — поменьше, потолще. Он умел выпытывать правду. Такие как он востребованы. Такие как он необходимы.
Елена видела перед собой лишь до одури размытое изображение какой-то действительности. Неужели она, воспитанная на дешевых романчиках, девочка думала, что окажется в такой грязной ситуации? Неужели думала, что падет до этих каких-то извращенных разборок? Судьба иронизировала, кривя губы в злорадной улыбке, а Елена захлебывалась слезами, вглядываясь в ту темноту, в которой она оказалась.
Трубку вытащила изо рта, и Елена, перевернувшись на бок, выплюнула воду, глотая ртом воздух. Она не боялась погибнуть за городом, в каком-то грязном подвале. Она не сожалела ни о чем. О чем сожалеть, когда твой телефон звонит один раз в неделю? Когда приходят смс лишь от мобильных операторов? Когда нет ни отца, ни матери? Гилберт сожалела лишь об одном: она так и не смогла попросить прощения у Бонни.
Ее схватили за волосы. Елена сжала зубы, изогнувшись в позвоночнике и вскрикнув от боли.
— Где деньги? — кричал этот толстосум. От него разило дешевым пойлом, потом и опасностью. Елена глубоко дышала, пытаясь насладиться последними минутами своей жалкой жизни. — Где деньги, чертова сука?! — он сильнее встряхнул ее.
— Я не знаю, я же ска…
Эти ситуации всегда однотипны. Грязные подвалы, забытые квартиры, какие-то заброшенные гаражи — все заканчивается одним и тем же. Чистая девочка Мальвина сейчас была в одном из таких мертвых зданий. Оно станет ее гробом. Склепом даже, учитывая размеры.
Ее снова повернули на спину, закрыли нос рукой и вставили трубку с водой в рот. Нет, эти изверги не избивали. Оставлять следы было не в их компетенции. Вот зато устраивать такие медленные и мучительные пытки — это было в соответствии с канонами жанра.
Вода была ледяной и соленой, пить ее было невозможно, а напор был велик. Вода стекала по лицу, на грязный пол. Часть просачивалась в глотку, в желудок, который начинал болеть от переизбытка соли. Гилберт боялась захлебнуться, но больше всего она думала о Бонни. Именно в эту чертову минуту она думала только о Бонни Беннет, а вовсе не о том, что с нее требовали какие-то деньги. Что Эйприл и Стефан ее подставили. Чувство предательства уже и не обжигало.
Позвоночник снова выгнулся. Ногти стали царапать пол. Лопались капилляры, повышалось давление, головная боль усиливалась — стандартная реакция.
Елена уже закрыла глаза, а потом услышала голос в отдалении, и трубку вытащили. Девушку снова вывернуло на пол. В этот раз из желудка вышли и остатки еще не успевшего перевариться ужина. Запахи рвотных масс, соленой воды, сигар и собственной жалости создавали жуткое сочетание. Елену схватили за плечо, заставляя сесть прямо, но не позволяя при этом подняться с пола. Тот что толще, подошел сзади, схватил Мальвину за подбородок, резко рванул на себя. Красивая шея обнажилась. К шее приставили ржавый нож.
«Будет больно, но недолго», — подумала она.
— Что ты знаешь о продаже экстази в клубах? — Елена вспомнила песню. «Украденная молодость». Она играла в каком-то сериале. И сейчас ее словно кто-то поставил на повтор в ее голове.
— Мне говорили продавать таблетки. Я передавала их людям, которых мне показывали, получала от них деньги и отдавала их Эйприл и Стефану. Они давали мне процент. Немного, но мне хватало. Больше я ничего не знаю.
Удивительно, но она говорила спокойно, без страха. Слезы все лились и лились, но скорее рефлекторно, чем сознательно. Погибнуть здесь — отличный финал для маленькой дрянной потаскушки.
— Эйприл и Стефан, значит? Странно, они сказали, что ты не возвращала должное.
— Они вас обчистили, — спокойно ответила Мальвина. Нож упирался ей в глотку. Елена не боялась — ей надоело бояться. К тому же, если суждено погибнуть от огня, то вода не страшна. По крайней мере, если быть фаталистом. — У меня ничего нет.
— Но Стефан и Эйприл, как ты их называешь, работают на нас уже три года. А ты новенькая.
Девушка почувствовала боль в своем позвоночнике. У нее ломило спину. И холодный ветер пронизывал мокрое тело. Елена мерзла. Но ее не била дрожь. Она просто хотела домой. И хотела даже не к Дженне. Хотела к Бонни. Так сильно хотела к ней, что это желание напрочь затмевало страх.
— Я новенькая, — повторила она. — Но у меня ничего нет.
Они снова устроили эту процедуру. Раза три, не меньше. Этих трех раз хватило, чтобы умереть и воскреснуть три раза. Елена лишь считала… Считала минуты до того, как все закончится. Ей было плевать, останется она живой или мертвой. Ей просто хотелось к Бонни.
3.
Ее продержали в том подвале сутки без еды, но с достаточным обилием воды. Когда Елена оставалась одна — она вжималась в самый дальний угол, плакала навзрыд, а потом засыпала ненадолго. Она уже и не надеялась на хороший финал, не пыталась сбежать. Куда ей сбежать, если она одна в чужом городе? Доберман ведь не появится, не выломает двери, не заберет ее, не уроет тех ублюдков, не спрячет в своей квартире, укрыв теплом и заботой. И Бонни тоже не удастся позвонить.
Эти люди появились еще около десяти раз. Процедура была одна и та же. Однажды даже Елена начала захлебываться, но трубку вытащили, и она смогла прийти в себя. Страх смерти лишь покалывал на кончиках пальцев, но не леденил душу.
«А почему не страшно умереть?», — ехидно спросила совесть. Гилберт ходила вдоль стены, держась за нее и считая шаги. Это было единственным способом не сойти с ума.
— Потому что я уже мертва, — вслух ответила девушка.
Здесь, в темноте, не было спокойствия. Тут был холод, тут было очень много воды, было очень много тишины, но не было спокойствия. Здесь, в пропасти, был лишь ты и эта тесная клетка. Больше ничего, но достаточно для того, чтобы начать разговаривать с самим собой.
К завершению этих мучительных суток чувство голода уже утихло. Оно не ощущалось так ярко, как прежде. Да и холод тоже стал вроде как родным.
Вошел тощий.
— Произошла ошибка, — сказал он, протягивая девушке куртку. — Мне жаль.
Вежливость для таких ублюдков — как нечто вроде аксессуара. Пятого айфона. Или шестого. Или какой там последний вышел.
Елена взяла куртку, равнодушно натягивая ее на себя. Она не чувствовала никакого облегчения. Она чувствовала себя еще более опороченной, чем раньше.
Ее вывели на улицу. Ветер был безжалостным. Ее запихнули на заднее сиденье, вывезли к ее дому, выволкли из машины и уехали.
Ее квартира была обчищена донельзя. Украли недавно снятую повышенную стипендию, купленные дорогие вещи, купленную технику — все, что можно было украсть.
Девушка закрыла дверь, сняла куртку, отбросила ее в сторону.
Конференция должна была начаться через пять часов. Гилберт села на край дивана. Она медленно стянула с себя пропитанную грязью и водой футболку и отшвырнула ее. Потом сняла джинсы, тоже откинула их. Она схватилась руками за шею, затем — за плечи, положила ладони на ноги, нагнулась и закричала… Закричала истошно, пронзительно. Так кричат безумцы. Елена резко поднялась, вытерла слезы, оглянулась. Она подошла к столу, скинула все вещи со столешницы. Разбился стакан с водой, содержимое разлилось по полу. Гилберт опрокинула и стол, снова закричала, а потом упала на колени и заплакала.
У нее не осталось ее. Продала себя за бесценок в этих дешевых клубах. Раздала бесплатно в этом чужом и таком негостеприимном городе.
Снова завопила, ее ногти процарапали кожу на ногах; ее голос иссушал голосовые связки. Елена перестала быть Еленой, той наивной девочкой, читающей книжки в парках и ходящей на исповедь раз в две недели. Елена стала Мальвиной. До конца. Опороченная, грязная, всеми использованная, никем не любимая, она была дешевой, обесцененной, невостребованной. Она упала в темноту, обрела там лишь темноту, сама стала темнотой.
И теперь ей пора было выбираться назад. Правда, уже испачканной и задаром никому не нужной.
4.
Викки со всей силы ударила в дверь ногой, громко выругавшись при этом. Действия возымели эффект — Сальваторе наконец отпер дверь.
— Какого хрена?! — громко спросила она, вваливаясь в квартиру, захлопывая за собой дверь и становясь рядом с Деймоном. Выглядел он не важно. От него пасло алкоголем, сигаретами, и сам он выглядел как затравленный ребенок. Кажется, Доберман с первого раза и не узнал Донован — он внимательно таращился на нее где-то полминуты, а потом отрицательно покачал головой.
— Что же вам всем тут как медом намазано, а? — не желая слушать какие-то объяснения, он развернулся и направился в зал. Викки последовала за мужчиной. Она не знала, что сейчас они оба будто реставрируют сцену, поставленную несколько ранее. Об этом мог догадываться лишь Деймон, но его мысли были направлены в другое русло. И вообще, он уже несколько смирился с тем, что Елена никогда принадлежать ему не будет. Он хотел подчинить ее морально, а все получилось как-то наоборот. Судьба снова кривилась в иронии. Этой суке просто нравится выворачивать все наизнанку.
В зале Сальваторе уселся на диван, полуразвалившись и явно собираясь заснуть. Викки Донован видела его таким впервые. Раньше она видела его растерянным и ошеломленным, а теперь — сломленным. Она тихо сняла обувь, прямо тут, в гостиной, скинула куртку с плеч и села рядом, соблюдая некую дистанцию.
— Ты исчез, — тихо произнесла она. Теперь Деймон мог видеть Викки в растерянности. Их знакомство претерпевало метаморфозы. — Не звонишь, не появляешься катакомбах…
— Плевал я на них, — произнес он. Сальваторе лениво поднял руку, стащил пачку сигарет и зажигалку с письменного стола, выпрямившись при этом. — Там слишком много дерьма, слишком много этой сучистой шлю… Ты что-то хотела? — прикурив, он посмотрел на Викки. Девушка, руководствуясь то ли инстинктом, то ли каким-то шестым чувством, подсела ближе и положила руку на плечо мужчины.
— Ты напряжен. Что-то случилось?
Доберман оскалился. Давно в его взгляде не было этой лютой ненависти к миру. Будь тут Елена, она бы заметила, что Деймон будто вернулся к амплуа себя прежнего. И эта лютая ненависть показалась бы ей такой родной, такой… притягательной, что не принять ее объятия во второй раз было бы кощунством.
Потом оскал исчез.
— Тебе лучше уйти, — смиренно произнес он, поднося сигарету и делая глубокую затяжку. Викки не видела в Деймоне агрессивного и жестокого бойца, не видела в нем ловкого вора, беспринципного ублюдка. Она видела сломленного человека, затерявшегося в океане, потерпевшего несколько кораблекрушений и потерявшего веру. Девушка подсела ближе. Она не знала, что случилось, но она знала, что Деймон боится за судьбу ее дочери, проявляет заботу, любовь, родительскую любовь, отцовскую, которой у Кристины никогда не было.
Викки аккуратно перехватила руку мужчины, вытащила сигарету и затушила ее. Сальваторе смотрел на Донован как на призрака, словно он сомневался в ее существовании. Викки не сердилась. Она села еще ближе, положила руку на плечо Добермана, обняв его и по-матерински прижав к себе. Он не стал отвергать ее ласку, потому что нуждался в ней. Он, как и Елена, тоже убедился в том, что в темноте нет спокойствия. Если долго вглядываться в бездну, то бездна начнет вглядываться в тебя, как сказал Ницше. Но он забыл дополнить, что бездна — это лишь зеркало, и глядя в нее, ты видишь себя такого, каков есть на самом деле. И от этого пристального взгляда рушатся храмы прежних устоев, каскады верований, мечтаний, грез, желаний.
А Викки, обнимая как сына, как брата, стала той силой, которая забрала в свои теплые объятия, которая согрела и заставила поверить, что в одиночестве нет романтики, что можно уйти с этого обрыва вдвоем и больше никогда не возвращаться.
— Будь со мной, — попросил он тихо, но уверенно. Викки обняла Добермана еще крепче, выше подняв подбородок и сумев преодолеть свою слабость.
— Всегда, — ответила она. — Всегда. Только ты и я. Только ты и я.
5.
— Мистер Харрингтон! Мист… Дес! — она схватила его за руку, когда тот повернул за угол. Десмонд резко обернулся, скидывая ее руку. Впервые за время их общения Елена видела его злым. Это было вполне понятно и объяснимо. Девушка скрестила руки на груди. Она была очаровательна даже сейчас, когда выглядела отвратительно, когда вызывала отрицательные эмоции и была причиной не очень громкого, но оставляющего неприятный осадок скандала.
— Пожалуйста, простите, — прошептала она.
Он развернулся к ней, схватил ее за плечи, завел в какую-то аудиторию и захлопнул дверь. Когда они остались наедине, когда все эмоции вновь оказались оголены, было уже бесполезно отнекиваться и прятаться за масками вежливости. Пора было разъяснить все акценты.
— Ты, конечно, выглядела как сука, но я до последнего верил, что это не так!
— Это не так! — отчаянно крикнула она. Елена не привыкла кричать людям что-то, пытаясь доказать правду, или хотя бы попытаться сделать это. Она привыкла обрывать контакты, не задумываясь о чувствах. Она привыкла быть жесткой, категоричной и уверенной. Того требовала жизнь. Того требовали люди. И теперь Мальвина была в замешательстве. Теперь она не знала, как ей быть дальше.
— Я созвал эту конференцию, надеялся на тебя, снял тебя с занятий, а ты меня просто-напросто кинула, Елена! Или Мальвина — как тебя зовут по-настоящему?
Девушка не сдерживала слез. Она устала плакать, но по-другому не получалось как-то.
— У меня были проблемы, — прошептала она. — Все вышло из-под контроля.
— Да меня не волнует, — строго и холодно произнес он. — Ты подорвала мой авторитет, и теперь весь коллектив думает, что я тупо повелся на твои ноги!
Елена вдруг отчаянно посмотрела на него, на этого мужчину, с которым у нее бы могло что-то сложиться, если бы не призраки прошлого и ее двуличная натура. Девушка почувствовала холод, который исходил от Харрингтона, почувствовала его колющую жестокость. Почувствовала презрение. Это вонзилось стрелами в самую сущность Елены Гилберт, маленькой дрянной мертвой потаскушки. Пронзило мгновенно. Гилберт даже не мучилась. Моментальная смерть.
— Я поняла, — прошептала она, медленно наклоняясь и упираясь ладонями в колени. Потом девушка резко выпрямилась. Волосоы проскользили по обнаженным плечам, а во взгляде зола и искры создали безумную консистенцию, несколько ужасающую, ослепляющую и удушающую. Потом буйство улеглось. Слезы снова стянули кожу лица. — Все из-за нее…
Он недоуменно взглянул на нее. Но за недоуменностью не было сочувствия. Десмонд не хотел слушать оправдания Елены, как Елена не хотела слушать оправдания Бонни. Все закономерно, природа ведь с самого своего создания стремится к балансу. Черное и белое. Плохое и хорошее. Бросающий и брошенный.
— Прости, — произнесла она уверенно, глядя ему прямо в глаза. Она знала, что-то, что услышит ранит ее еще сильнее. Она знала, что это — лишь последние мгновения после смерти. Мозг ведь еще работает какое-то время после смерти, не так ли?
В темноте нет спокойствия. Лишь полное моральное разложение.
— Пожалуйста, прости, — сказала еще громче. Холодно. Ей очень холодно.
— Уходи, — разряд. Бесполезно. Полная остановка сердца.
Он развернулся, девушка ринулась к нему, как будто это была последняя предсмертная судорога прежней стервозной Елены. Той Елены, которая пила таблетки и развлекалась в клубах.
— Мне жаль!
Он скинул ее руки, резко развернувшись и оттолкнув девушку. Та потеряла равновесие, врезалась в столешницу. Боль в пояснице — это единственное, что напоминало о физическом существовании. Гилберт уперлась одной рукой и, встав на ноги, уставилась на подошедшего мужчину. Елена видела в глазах мужчин ненависть не в первый раз. Но впервые эта ненависть так тонко сочеталась с презрением и абсолютно наплевательским отношением. Конечно, Харрингтона можно понять. Но легче от этого не становится.
— Доклад вышел не полным, мне задавали вопросы, которые должны были задавать тебе, а я стоял как дибил! И теперь деканат с меня взыщет за то, что я так обосрался, возложив надежды на какую-то приезжую гуляющую девку!
Он схватил ее за подбородок. Мгновенно ослепили яркие, такие еще свежте, воспоминания проведенных суток в том загородном подвале. Елена схватилась за запястье Десмонда, скинув его руку. Мальвина устала от чрезмерной тактильной близости, устала от того, что в ее личное пространство все время хотят влезть.
