сообщить о нарушении
Текущая страница: 87 (всего у книги 131 страниц)
— Дальше она сказала, что мы — потерянное, деградирующее поколение, которое рождается в зле, алчности и жестокости и которое умирает в зле, алчности и жестокости… Мол, мы настолько привыкли к этому дерьму, что уже воспринимаем его как нечто нормальное. Но даже это не убивает в нас веру в то, что однажды мы найдем того человека, с кем сможем забыть о собственном одиночестве.
Во взгляде Деймона не было блеска ярости, ревности, боли, досады или удивления. Он смотрел на друга, смотрел на него внимательно, внемля каждому слову, словно он слышал эту исповедь еще до того, как Локвуд принялся ее озвучивать.
— Сказала, что самое отвратительное заключается в том, что мы находим этого человека, потому что желания и мечты всегда сбываются. Находим, но принять не можем, потому что это кажется нам тяжелым, непосильным, неподвластным. И поэтому мы вечно бежим, бежим и бежим…
Тени замерли, когтистые лапы безвольно повисли в воздухе, замерев от удивления или в ожидании дальнейших действий.
А на губах Сальваторе появился оскал. Тот оскал, который был свойственен только Доберману. И Тайлеру показалось, что Деймон слишком хорошо вживается в образ того, кем его нарекли. Неофициальное крещение, если хотите. Посвящение, если вам недостаточно.
Доберман кивнул, а потом поднялся. В темноте что-то блеснуло, но Локвуд не успел сообразить, — блеск тут же исчез. Когти веток словно стали копошиться на стенах, как женщина, постукивающая по стене ногтями в ожидании или в предвкушении чего-то, что доступно только ей.
Деймон открыл холодильник и достал оттуда две банки пива в жестяных банках. Он сел обратно, одну банку протягивая другу и спокойно открывая другую.
— Я уже почти забыл об этом, а ты снова вскрываешь швы и достаешь гнилые нитки… Мне кажется, это нечестно.
Козырь был в рукаве Сальваторе, а не в рукаве Локвуда. И Тайлер снова оказался в дураках. Пройдя через мучения, выборы, безумие и последствия, обретя свое новое «Я» и почти уничтожив старое, Тайлер все равно проиграл. Тайлер всегда проигрывал. В этом мире кто-то должен проигрывать. Ну так, для статистики.
— Она сказала? — безмолвный вопрос как штопор — пробка выскочила, и наружу вылилось давнишнее вино разочарования. Чем дольше стоит, тем крепче — уже давно известно.
— Нет, — ответил он, делая несколько глотков прохладного пива, которое остужало горло. Не так сложно говорить, как сложно слушать. Потому что ты должен жить с этим как-то. Потому что грязное прошлое твоего знакомого автоматически становится и твоим грязным прошлым.
— Тогда как?
Теперь Доберман перевел взгляд на стену. Но нашли тучи, и безумные тени слились с темнотой. Деймон посмотрел на Тайлера.
— Это ведь только кажется, что никто ничего не замечает. Это ведь только кажется, что все прошло, никто ничего не заподозрил в настоящем и уж тем более не заподозрит в будущем, но Тай, — Локвуд придвинулся к нему. Осколки стали вновь таять. Это замечалось, потому что голубой цвет становится серым, становился цвета дыма, которые переливается со спектрами пепельно-голубого, — это все равно чувствуется, даже если никаких грязных слухов действительно не было. Даже если нет никаких изменений в поведении или отметин на теле — это все равно ощущается. И ты знаешь это не хуже меня, потому что когда ты вернулся к Елене — ты тоже понимал, что ты мелкая трещина недосказанности, которая была, превратилась в многокилометровую пропасть. А знаешь, почему мы этом всегда замечаем?
Локвуд ожидал, что пальцы Сальваторе еще сильнее вдавятся в банку, но Деймон был спокоен. И его голос оставался таким же ровным и уверенным, как и в самом начале.
— Потому что тот, кого ты любишь, начинает сравнить. Начинает засматриваться на тебя чуть дольше обычного, следить за языком во время ссор, когда мозги отключаются на хер. И все, что тебе остается — закрыть глаза и продолжить жить; и продолжить существовать дальше, делая вид, что все действительно было как прежде, потому что ты любишь так, блять, сильно, что сердце разрывается на ошметки, соединяется, а потом вновь разрывается. А потом стирается, затаптывается, задвигается на дальнюю полку и больше не извлекается до самой финальной серии вашего дешевого сериальчика.
— И почему же тогда ты не отбил Елену?
Сальваторе усмехнулся. Он слышал, как его сердце чуть екнуло, а потом вновь забилось в ровном ритме. Перед его мысленным взором возник образ другой девушки, и Деймон точно знал, что ради нее он пойдет на все. Что уж ее он точно никому не отдаст.
— Потому что ты внес за меня залог. Потому что ты вытаскивал меня из полицейских участков. Потому что ты спас жизнь девушке, которую я любил. Потому что твоя щедрость не могла сравняться с твоей минутной слабостью. Потому что ты любил Елену. Я не знаю любишь ли сейчас, но ты любил ее. Ты заслуживал ее.
Доберман медленно отстранился, оперся о спинку стула и, отведя взор своих серо-голубых глаз, сделал еще несколько глотков. Тайлер вновь посмотрел на стену — на ней заплясали тени, пускаясь в быстрый ритм ударов его сердца. Тайлер не прикоснулся к пиву, но он дотронулся до души своего… очень давнего знакомого.
Книги пригодны для конкретного контекста — в этом Бонни была права. Но она упустила лишь одну маленькую деталь — мы действительно не знаем тех, кого мы любим. Не знаем, хотя нам известно как выглядят скелеты в шкафу, как скребут кошки в их душах, как рычат монстры и пляшут демоны. Не знаем, даже если живем бок о бок несколько лет подряд, доверяем самое сокровенное и узнаем то, чего до нас не знал еще никто. Не знаем, ровно как и не знают нас.
7.
Елена окончательно пришла в себя к концу недели. И теперь, когда отеки немного спали, девушка могла открыть глаза.
Она их открыла, но увидела лишь темноту. Сплошную темноту, настолько неприглядную, что невозможно было разглядеть даже очертания предметов. Девушка прошептала чье-то имя. Ее рука дернулась в правую сторону. Иглы от капельниц остервнелыми любовницами впились в кожу, и девушка вскрикнула. Она снова протянула руку, и ее кто-то схватил.
— Кто здесь? — прошептала она в темноту.
«В ней спокойствие. В ней спокойствие. В ней спокойствие!».
— Это я, родная. Это я.
Девушка выдернула руку посмотрела в сторону говорящего, но она не видела очертания человека. Гилберт узнала этот голос, но страх захлестывал ее настолько, что сейчас даже душевные травмы отошли на второй план.
— Который час? — спросила она, начиная ощупывать края кровати, словно что-то ища.
«В темноте спокойствие! Спокойствие в темноте! В спокойствии темнота!»
— Родная, ты поправишься. Врачи говорят, что…
— Который час? — переспросила она. — Почему тут ничего не видно?
Дженна и Грейсон переглянулись. На улице был полдень, и хотя день выдался пасмурным — было светло. Было светло хотя бы элементарно и потому, что в палате горели приборы, и был включен свет.
— Елена, сейчас папа позовет врача…
Девушка замерла, а ее скрюченные пальцы — как ветки на стене у Деймона — замерли в бездвижии. А потом Елена сама сообразила — должны светиться датчики, красная кнопка для вызова медсестры, свет из коридора.
Но этого не было.
И Гилберт схватилась за края кровати скрюченными пальцами здоровой руки, изгибаясь и разрываясь в истошном вопле.
========== Глава 39. Прощание ==========
1.
Бонни сидела в зале. Она смотрела в стену, сверля ее взглядом и спокойно — или маскируя раздражение под спокойствием — ожидала ответа. Вообще-то такие вопросы не решаются с бухты-барахты, но кто мог диктовать правила Бонни? Если она что-то и вбила себе в голову, то это надолго.
— Слушай, — видимо, она все-таки маскировалась, — я же не заставляю тебя спать с ней.
Он усмехнулся. Он хотел было подняться, но расхаживать взад-вперед было не в его компетенции, да и выдавать свое волнение — тоже. В конце концов, все действительно осталось в прошлом. Старые правила нарушены, новые — прописаны, так чего теперь горевать о потонувших кораблях?
Корабли были чертовски привлекательны, нужно сказать.
— Послушай, между нами ничего не было. Ладно? У нее своя жизнь, у меня — своя. У нее свой мир, у меня — свой. Мы выяснили все отношения…
— Да не надо ничего выяснять, — произнесла Бонни, переводя свой сверлящий взгляд на Сальваторе. Видеть его без сигарет было несколько непривычно. Деймон сам ощущал себя несколько скованно — словно у него появилось в распоряжении несколько свободных часов. — Просто… Не знаю, мне жаль ее.
— Я потерял Тайлера из-за нее. И себя заодно… Да и зачем мне навещать ее?
— Потому что она прислушивается всякий раз, когда хлопает дверь. Она ждет тебя.
Сальваторе отрицательно покачал головой. Он точно знал — если сжег мосты, то не стоит возвращаться за пеплом. Да и какая может быть польза от этого пепла? В двадцать первом веке из него не возрождается Феникс, потому что время античности, мифов и богов осталось в прошло. В двадцать первом веке из него не возрождается Феникс, потому что наука убила веру в реинкарнацию и перерождение. Наука и трактаты, которые прописали современное поколение.
— Тебе это зачем? — произнес он, опираясь о спинку дивана и с абсолютным спокойствием замечая, что Мальвина — разговоры о ней, если быть точным — не вызывает у него прежних чувств. Ни азарта, ни ненависти, ни стимулов — ничего, что было раньше. Абсолютное спокойствие, приправленное лишь одним «тошно».
— Мы — подруги, — ответила Бонни, поднимаясь и накидывая куртку на плечи. Беннет похорошела за последнее время.
Но взгляд Беннет оставался прежним. В нем все еще леденело отражение обезумевшей действительности, кусающейся как бездомная и грязная псина.
— Лучше пускай Локвуд сходит. У него совесть начала пробуждаться от многовековой спячки.
Бонни медленно повернулась и вновь в ее взгляде была прежняя остервенелость.
Бонни была шикарна элементарно хотя бы из-за своего взгляда — потухшего, но иногда слишком яркого и пронзительного. Такой взгляд называют соколиным — невозможно не заметить его красоту, но так же невозможно долго этой красотой наслаждаться. Становится не по себе. Становится как-то боязно. Хочется устремить взор еще на что-нибудь.
— Он вернулся, — закатил глаза Сальваторе, медленно поднимаясь. Ему не нужен был очередной скандал — за пять лет Деймон успел выучить импульсивность и непредсказуемость давней знакомой. Успел выучить последствия этого взгляда.
— Какого хрена, Деймон? — спросила она, подойдя к нему и ударив его в грудную клетку. Доберман привык к выпадам женщин, которых он любил — или пытался любить — но ему иногда хотелось сорваться с цепи. Хотелось так сильно ринуться в драку и биться так сильно, пока боль судорогой не сведет тело.
Одно останавливало — достигнутого не хотелось лишиться из-за секундной слабости. Мимолетное наслаждение почти неуловимо, а строить все заново не так уж просто, вопреки мнению философов.
— Я только вчера об этом узнал. Он пришел сюда, хоть я не знаю, как он разыскал меня, мы поговорили и на этом разошлись.
Беннет медленно села обратно. Она почти смирилась с невозвращение Тайлера, потому ситуация «Безотцовщина» достигла максимального кризиса. Девушка не смотрела новости, не читала газет, не зависала в интернете — она боялась увидеть на сайтах, страницах газет, услышать в сводках новостей о Тайлере. Боялась даже знать, какие волнения сотрясали Мексику, какие люди устраивали акции и как делили кожаное кресло. Она боялась и поэтому старалась блокировать любые мысли о Локвуде, любые источники информации и политической ситуации в мире.
Но изоляция от внешнего мира оказалась и не совсем нужной. Тайлер вернулся. Он жив и здоров. Он здесь, в этом чертовом городе. И он, может быть, нашел то, что искал.
— Слушай, Бонни, я просто хочу пытаться жить заново, ладно? Я хочу оставить позади Джоанну, Тайлера, Елену, отца, бои, сигареты и все то дерьмо, что со мной случилось. Понимаешь?
Девушка обратила на него взор человека, который будто вынырнул из глубокой депрессии и сделал вид, что ему не плевать, в каком платье прошлась Анжелина Джоли по ковровой дорожке на Каннском фестивале. Она кивнула, мысленно повторяя реплику Сальваторе в своей голове и осознавая ее смысл.
— Меня тоже оставишь? — спросила она, застегивая куртку и все еще концентрируя свое внимание на Деймоне. Они не были друзьями. Не были даже соратниками, но у обоих создавалось чувство — или иллюзия чувства — что они знают друг друга дольше пяти лет.
— Да вряд ли получится, — усмехнулся он. Бонни задержала взгляд на его шраме, который привлекал не только ее внимание. Который возник очень-очень давно. Тогда, когда еще не было Елены, проблемы с Джоа только начинались, а Бонни еще не сильно сидела на никотине. Тогда, много лет назад… Впрочем, это уже не имеет значения.
— Подумай над тем, что я тебе сказала, — бросила напоследок Бонни и поспешила покинуть помещение.
2.
Она держала в руках ручки, которыми была завалена вся ее прикроватная тумбочка. Елена пока не могла прочитать записки, оставленные в основании этих ручек, но ей было все равно в радость вернуться на несколько секунд в теплые и не омраченными ничем воспоминаниями. Сейчас девушка была даже рада, что их отношения с Мэттом не дали развития, потому что Мэтт — это единственное в ее мыслях и сердце, что не вызывает ничего негативного. Приятная ностальгия, смешанная со вкусом школьных воспоминаний и приправленная хорошими отношениями, которые они до сих пор поддерживают.
— Ты помнишь, что на математике нас спалили? — спросила она, по-прежнему улыбаясь и сжимая в руках письменную принадлежность. Взгляд Елены был мертвым и бездвижным — он смотрел в темноту в самом буквальном смысле.
Но Гилберт либо смирилась с тем диагнозом, который ей поставили, либо умело скрывала свои эмоции, либо действительно научилась ценить общение. Наверное, первый вариант неверный, в отличие от остальных двух.
— Ага, — кивнул Донован, — и на весь класс, спросили кому это адресовано. Я в жизни так не краснел.
Временная слепота совсем не так страшна, как кажется на первый взгляд. В начале наличие темноты в твоей жизни пугает до такой степени, что ты не можешь сделать вдоха, не говоря уже об истошных воплях. Первые сутки после того, как она услышала о последствиях своего героизма, она сидела неподвижно, стеклянными глазами всматриваясь в темноту.
В темноте нет границ, ровно как и в Космосе. Поэтому оказаться в ее объятиях кажется нестерпимым.
Но ты слышишь голоса, можешь прикасаться к людям, вслушиваясь в каждое их слово. Уже к третьим суткам Гилберт свыклась со своим положением. К четвертым она научилась смеяться с Мэттом, вспоминая о минувших школьных буднях.
— Благо, вслух не начали читать, — улыбнулась девушка, все еще смотря куда-то в сторону. Мэтту было жаль ее. Он чувствовал с ней какую-то связь, будто их объединяет нечто очень важное и значимое. Елена же не ощущала ничего.
Она замерла, и Мэтт повернулся назад. Стоящий в проходе человек поднес палец к губам и отрицательно покачал головой. Донован видел этого парня раньше — он встречал Елену возле колледжа. Девушка о нем ничего не рассказывала, но между ней и ним было что-то — в этом сомнений не было.
Тишина растянулась на двадцать или тридцать секунд. Это время особенно сильно ощущаешь, когда видишь только черный бесконечный космос.
— Кто там? — произнесла она, будто смотря в сторону входа. Ее взгляд был бездвижен, но сконцентрирован на чем-то, что видела только она.
— Это… Это твой отец, — он взял девушку за руки, присаживаясь к ней ближе. Мэтт знал, что Елена скалится, если ей говорят, что ее пришел оповестить ее родитель. И Донован вспомнил это прежде, чем отдал отчет своим действиям.
Девушка сидела на кровати, свесив ноги. Мэтт сидел рядом. Возле кровати стояла табуретка, к которой тихо подошел незнакомец. Елена прислушивалась к шагам, но будто не слышала их.
Деймон видел совершенно другую девушку. Из роковой она стала самой обычной. Самой непримечательной. Пальцы левой руки перемотаны. Руки и ноги покрыты фиолетовыми и кровавыми пятнами. Елена марала полотна, а жизнь помарала ее. Равноценно, но все равно болезненно.
Деймон внимательно вглядывался в нее, изучая взглядом каждый шрам и каждую царапину. Каждый ушиб, каждую ссадину он осматривал, потому что знал боль этой природы. Его избивали в грязных подпольных клубах, на ринге и в парках. Ее избили за какие-то пару месяцев.
Она сама приложила к этому немало усилий, но каждый человек в некоторым смысле мазохист, тут уж сомнений не было.
Деймон не видел Мэтта, но Мэтт видел Сальваторе, внимательно вглядывающегося в пациентку и сжимающего плотно челюсти то ли от жалости, то ли от отвращения — определить было трудно. И что самое удивительное — Елена видела гостя. Она смотрела прямо на него, хоть и не видела его. Ее руки в руках Мэтта были расслабленными, но холодными.
