сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 131 страниц)
Он тоже решительно поднялся. Он стоял слишком близко по отношению к своей жертве, он влезал в ее личное пространство, совершенно не думая о том, что этого делать пока нельзя. Лучи светящегося шара скользили по смуглой коже девушки, как нарочно попадая на самые красивые участки тела. И взгляд… И запах абсента… И фамильярное поведение… Это придавало особый шарм Елене.
— Удиви меня, — прищурившись, произнес он, решив, что их война возобновилась. Но шатенка оперлась о стол, встав к парню боком.
— Искала. Когда отец нас бросил, то я его все равно искала. На улицах. В магазинах. В парках… Ошивалась возле мест, где он часто бывал, чтобы только увидеть… Я прекрасно знала, что в нашей жизни с его появлением все станет еще хуже, но мне так хотелось быть рядом с ним… И я знала, если бы он пришел, то бросилась бы я ему на шею и все простила… А теперь искать нечего. Некого. И это сводит меня с ума.
Сальваторе залпом осушил свой бокал. Прожженая глотка привыкла к такому количеству высокоградусного спиртного за раз. Потом парень встал напротив девушки и, положив руки на ее лицо, приблизил ее к себе.
— А знаешь, что делал я?
— Дрался? — спросила она, не сводя взгляда с мужчины. Кажется, что она перестала обращать внимание на их неприятное прошлое. Проходящие мимо люди обращали внимание на эту пару: девушки — на Деймона, парни — на Елену. Но эти двое не видели никого вокруг себя. Они существовали лишь друг для друга.
— Абстрагировался. Допей абсент.
Она не смогла его допить, но несколько глотков все же сделала. Сальваторе кинул на столик наличные с приличными чаевыми, а потом взял девушку за плечи и развернул к себе спиной. Елена повиновалась. Она слышала чьи-то голоса, музыку, кричащую из наушников, смех… Необычно для клубов.
Долгожданная тишина. Если она наступает для человека, то настигает его везде: в душе, в собственном доме, даже в клубах… Удушающая, но такая успокаивающая тишина.
Сальваторе, оставаясь за спиной, закрыл глаза девушки своими ладонями и приблизился к самому уху шатенки.
— Я старался заново ощутить мир. Заново улавливать каждое мгновение, и только это реанимировало меня. Ощущал мир с помощью слуха… — он отстранился, а после стал шептать уже над другим ухом: — Кто что говорит, кто какой имеет голос, кто какую слушает музыку… Тембры, баритоны, миноры и мажоры. Каждую секунду просто прислушивайся: открывшаяся и закрывшаяся дверь, чьи-то шаги, разбивающиеся бокалы. Каждый звук.
Он взял бокал со стола и поднес к лицу девушки. Елена глаза не открывала. Она делала то, о чем говорил Сальваторе: ощущала. Но ощущала пока что только один объект — своего врага, так странно на нее воздействующего. Его голос был тягучим, хриплым, будоражащим. Его шепот проникал под самую кожу, застревал в сознании, прокрадывался в душу и в сердце.
— Запахи… Запах абсента, сигарет, сожженных спичек и чьих-то духов. Просто сделай глубокий вдох.
Он отставил бокал и вновь закрыл глаза девушки руками. Елена положила голову на плечо мужчины, прижалась к нему как к своему любовнику, потом сделала глубокий вдох. Глубокий выдох и снова вдох. Она ощущала все то, о чем говорил Сальваторе.
— Добавляй слух, — прошептал он.
Чужая музыка, смех или разговор на повышенных тонах — все смешивалось, растворялось, как дым в воздухе — и разъединить эти и ингредиенты уже не представлялось возможным.
— А видеть? — прошептала она, пьянея от абсента, магии вечера и терпкого, горьковато-сладкого вкуса жизни.
— Видеть может каждый. Ощущать — лишь немногие. И теперь… — он сделал шаг вперед, девушка последовала примеру парня. Так он плавно подвел ее к чему-то. Шатенка доверялась своему врагу. Полностью. Она таяла в его руках, как кусочек льда под солнцем, как сахар в горьком и горячем кофе. Она доверялась, как можно доверяться человеку, которого знаешь так давно, что и не помнишь знакомство с ним.
Ее не волновало то, что в будущем это сможет сыграть с ней плохую шутку. Ее не волновало то, что в будущем она не сможет дышать без него… Сейчас она ощущала мир: с каждым вдохом, с каждым запахом и с каждым ударом сердца.
— Вкус…
Он поднес бокал с абсентом к губам девушки, и Елена послушно сделала несколько глотков, снова понимая, что все случившиеся — уже не изъять, не уничтожить. Оно смешалось, растворилось, растаяло…
— И в завершении…
Он взял ее руку. Нежно и, как показалось, робко. Мужчина коснулся тыльной стороны ладони и заставил к чему-то прикоснуться.
— Осязание.
Елена пальцами впилась в стену, с каким-то остервенением.
— Каждое касание, каждый шлейф, — тихо шептал Сальваторе. Он положил руки на плечи шатенки. Одна коснулась обнаженного плеча. Девушка вздрогнула, но открывать глаза не стала. Лишь продолжала прикасаться к стене, потом нащупала стеклянный столик. Прикосновение к бокалу, к его содержимому… На кончиках пальцев оставались капли абсента и ток, появлявшийся после осторожных, едва уловимых прикосновений Добермана к ее коже.
Гилберт сделала глубокий вдох, резко развернулась к мужчине, открыла глаза. Благодаря зрению человек получает девяносто процентов информации, и именно поэтому его стоит подключать позже.
Шатенка вслушивалась в голос, ощущала запах сигарет и одеколона Сальваторе, наслаждалась его прикосновениями, а теперь ей хотелось его увидеть. Заново. Потому что раньше она видела его на расстоянии, видела не так, как хотелось бы, видела сквозь призму собственной ненависти и неконтролируемого пристрастия.
Взор его был проникновенным и высокомерным, но каким-то сочувствующим и родным… Шатенка увидела красивые черты лица, сдержанность, но терпимость. Гилберт отрицательно покачала головой и, отстранившись, села на стул.
— Я слишком много выпила.
Доберман усмехнулся, схватил девушку за руку, рывком заставляя ее подняться.
— Мы не закончили.
И он повел ее к выходу, крепко держа за руку и не давая никакого времени, чтобы одуматься.
4.
Тайлер проводил Мередит до выхода. Фелл в очередной раз провела осмотр подопечной своего друга. Остановившись в дверях, она резко обернулась и уставилась на Локвуда.
— Только не начинай о госпитализации, ладно? Мы оба знаем, что ей становится лучше.
— Черта с два ей лучше! — перебила женщина, стараясь, тем не менее, сдержать наплывы своих эмоций. Она знала о ситуации в доме Тайлера и привлекать излишнее внимание не считала нужным.
— Но температура же спала, — возразил парень немного расстроенно, — отеки сходят, боли уже не такие сильные…
— Мне не нравятся ее легкие, Тай, — на выдохе произнесла врач. — А ты еще ей дымить позволяешь как прокаженной…
— Осторожнее, — перебил Локвуд. — Не надо так… Дадно, я заберу у нее сигареты. У нее дерьмовый характер, но, думаю, мы смоем договориться.
Фелл выдохнула, открыла дверь, но выходить не спешила. Она словно решалась на что-то… Потом обернулась и все же произнесла:
— У нее душа болеет. А медицина тут бессильна…
Пожав плечами и оставив после себя флер недосказанности, девушка вышла. Локвуд закрыл дверь, вспоминая вчерашний разговор с матерью. Выходить болеющую девушку — одно, вылечить болеющую душу — совсем другое. И, кажется, Тайлер понял, что подписался на задание, которое еле-еле вытягивает. Он чувствовал себя обманутым, как какой-то артист, который не прочел информацию, написанную мелким шрифтом, и теперь пытается разобраться с навалившимися трудностями.
Но что начато, то нужно закончить.
Локвуд взглянул на книжечку, которую сжимал в руке, улыбнулся и быстрым шагом направился к Бонни.
Он закрыл за собой дверь минутой позже и, улыбаясь во все тридцать два зуба, плюхнулся на кровать рядом с Беннет. Девушка вздрогнула, но уже не возникала и не сердилась — она начинала привыкать к этому парню, который так трепетно к ней относится. И наслаждаться заботой, порой, бывает болезненно.
Она выдохнула, плотнее закуталась в плед. Лежа спиной к парню, она думала о том, что стоит к нему повернуться и хотя бы как дела спросить ради приличия. Но не могла. Думала, что от этого станет еще хуже.
Локвуд лег на спину, потом зашуршал страницами книжки.
— Я слышала вчера все, — произнесла Бонни, чувствуя дикую усталость и ни с чем не сравнимую слабость. — Мне лучше съехать… Всем станет лучше. Твоей матери, тебе, твоей девочке, которая ждет тебя…
— А тебе? — спросил он. Бонни легла на спину, решительно уставившись в потолок. Она стала пленницей собственных приоритетов, этой квартиры. Она стала пленницей этого парня, который никак не может вписаться в окружающий мир. Каждый человек занимает определенную позицию в этой безумной пляске… Но Локвуд танцевал и жил по-другому. Он выделялся. Он не подходил. И она — тоже.
— Конечно, станет.
Он помолчал с минуту, а потом вновь вернулся к своей книжке.
— Я вот тут Уайльда нашел. Оказывается, он и поэтом был… А я его только по одному роману знаю! Хочешь, вслух прочитаю?
— Нет, — тут же оскалилась Бонни, снова выпуская свои шипы наружу. Ей, и правда, не хотелось ни стихов, ни разговоров, ни заботы. Тайлер костью в горле мешал, и его излишнее внимание снова стало сводить с ума.
В комнате было темно. Слез и сил не осталось. Девушка смотрела в потолок, чувствуя сумасшедшую тоску… А еще она поймала себе на мысли, что совершенно забыла о Елене, что и та, в свою очередь, не объявляется. Вот тебе и шарм дружбы: сплошной брак, украшенный вынужденной взаимопомощью и фальшивыми обещаниями.
— Не люблю я книги. Они пригодны лишь для конкретного контекста. Никогда не помогают.
— Зато помогают абстрагироваться. Знаешь, это лучше сигарет. Здоровье не сажают, по крайней мере.
Мулатка усмехнулась, закрыла глаза, решив показать, что она не настроена сегодня на беседу, что ей плевать на стихи Уайльда, на абстрагирование и на то, что сигареты вредны. Она хотела тишины и единения с собой.
Локвуд редко когда замечал такие знаки.
— Тебя надо с моей подругой свести, — решила сказать девушка напоследок. — Она мне говорила то же, что и ты.
Беннет отвернулась. Душевная тоска разрасталась, и с каждым днем находиться в пределах этой квартиры становилось все невыносимей и невыносимей.
Нужно забыть. Многие ж люди после детских, психических травм продолжают же нормально жить. Заводят семьи, рожают детей и дышат, дышат, дышат! Или кино — лишь красивая ложь, которую мы видим на экранах? И если это так, если книги пригодны лишь для конкретного контекста, а фильм построены на лжи, то не остается больше ничего, кроме сигарет и сожаления. Считайте это цинизмом, но контраргументов что-то больше не находится верно?
Она услышала, что Локвуд завошколся. Он лег на спину и стал листать страницы книги.
Стихи! Как же они пусты… Делишь Бога надвое, проклинаешь своего отца, стараешься терпеть и не обращать внимания на унижение, а потом кто-то говорит, что поэзия прекрасна. И вмиг будто бы разбиваются последние надежды. Жизнь твоя рушится на глазах, а стихи прекрасны. Тебя домогается собственный отец, а стихи прекрасны. Тебе не верят, в тебя плюют, а стихи прекрасны. Искусство высокомерно… Поэтому Бонни его всегда ненавидела.
Тайлер затих, потом улыбнулся — Бонни не видела, но знала это наверняка — и гласно произнес:
— Смотри, я нашел «Сонет к свободе». Кстати, у него названия многих стихов написаны на латинском. Латинский — язык мудрецов и эстетов. Жаль, что я его так и не осилил.
Бонни накрылась с головой. Она больше не хотела слушать Локвуда. Но тот игнорировал такое явное пренебрежение. Наоборот, он схватился за плед, резко отдернул, увидев, что сильная и смелая феминистка скрутилась калачиком, желая исчезнуть из этого мира.
— Слушай, как красиво он пишет:
Не то чтоб я любил сынов твоих, Свобода, —
Слепцов, живущих лишь одним грядущим днём,
Невежд, коснеющих в невежестве своём.
Музыкой полились слова. Беннет и подумать не могла, что Тайлер способен так выразительно читать чьи-то нелепые размышления о свободе…
Свобода — сказка для взрослых. Зубная фея и пасхальный кролик — миф для детей, а свобода — для взрослых.
И как выкинуть из памяти все те ужасные события, которые сейчас выбрались из темниц души и вновь заполонили все мысли?
Тайлер продолжал:
Но хаос, но террор, но рёв и вой народа
Сродни моим страстям, как морю — непогода;
Сродни страстям… Или зависимостям. Бонни не смогла сдержать слез, но теперь уже не желала их скрывать. Ей бы не вслушиваться в эти строки, ей бы не концентрироваться на смысле, не сопоставлять нетленные строки со своими размышлениями… Но она не могла. Словно кто-то нашептывал ей об этом, словно кто-то приказывал слушать эти стихи.
Тайлер, словно прочувствовав боль своей подруги прочел последнюю строку еще раз:
Сродни моим страстям, как морю — непогода;
Их ярость буйная мила душе моей
Безмерно, — а не то, пусть произвол царей
Предательством, кнутом, попранием Природы
Он читал медленно, тихо и патетично. Не сбиваясь, не ошибаясь. Безупречная дикция, отличное произношение и магия слов, — все это пробиралось в самые глубины души, заставляя снова вспоминать, но уже не об отце, а о лучшей подруге. Почему же Елена так страстно зачитывалась второсортными романами? Почему она не хотела с кем-то встречаться, не хотела ходить по клубам?
Ее ломало. Так же как сейчас саму Бонни. В такие моменты действительно не хочешь никого к себе подпускать.
В одиночестве находишь успокоение… Нет фальшивого сочувствия, несуществующей эмпатии, нет никакой лжи и никакого притворства. Наедине с собой только и можешь успокоиться.
Или же читая книги, слушая стихи… Рыдания содрогали тело, убивая напрочь последние попытки казаться сильной. Бонни вновь не ощущала холода, несмотря на то, что в комнате было прохладно, а озноб еще не прошел.
— Заткнись, Тай. Ну пожалуйста, — прошептала она, зажмуриваясь и ненавидя себя за проявление слабости. Столько лет тренировок! Столько репетиций, и сейчас все рухнуло к чертям собачьим! — Ненавижу тебя…
Локвуд замолчал на время, а когда его подопечная высказалась, он продолжил:
Призвав в помощники обман, насилье, ложь
Права народа нарушает ежечасно, —
Я и не шелохнусь… Что мне? — но всё ж, но всё ж
Те Мученики, что, пусть подвиг их напрасный
На баррикадах погибают ни за грош…
Свидетелем мне Бог, — я в чём-то с ними схож.
Кульминация. Ну что ж, хоть тут не надо тянуть с концовкой… Но от этого легче не стало.
Бонни подорвалась, и она бы ушла в эту же минуту, но в глазах потемнело, а тошнота подступила к самому горлу. Беннет подумала, что ее сейчас вывернет наизнанку, что она выблюет всю свою желчь, всю свою душевную грязь…
Но изображение восстановилось. И послевкусием остался соленый привкус на губах и жуткая головная боль. К обнаженным и худым плечам девушки подкрался холод. Он подарил свое нежное объятие… Беннет обняла себя руками желая согреться. Она боялась пошевелиться, словно это повлекло бы за собой какую-то жгучую необратимость. Локвуд подсел рядом. Он так тихо подошел, что мулатка его даже не услышала. Она вздрогнула, когда он расположился рядом, но не осмелилась взглянуть на чтеца стихов Уайльда. Тайлер аккуратно обнял девушку за плечо, прижал ее к себе и больше не стал ничего говорить, ловя себя на мысли, что это первое объятие и первое откровение, когда Беннет не пытается отвернуться или сбежать.
5.
Он привел ее в такое же помещение. Тот же дизайн, те же барные стойки… Только в центре вместо танцпола был бассейн, в котором было всего человека четыре. Здесь народу гораздо меньше.
Гилберт зачарованно оглядывалась, пока Сальваторе вел ее за руку к дальнему краю бассейна. Девушка чувствовала давление абсента все сильнее. И вот в животе стало растекаться приятное тепло, а мысли перестали жалить. Они испарились. Растворились. Исчезли.
Деймон остановился у края, где не было людей, снял футболку и кинул ее на пол. Гилберт равнодушно на это посмотрела.
— Зачем ты меня привел сюда?
Он подтянул лежаки вместо ответа, потом стал расстегивать ремень. Шатенка отвела взгляд, стараясь незаметно отвернуться. Она чувствовала лишь одно: она хочет заснуть. Приятная тихая музыка, эйфория от абсента, состояние полной опустошенности — сумасшедшее сочетание. Оно плохо влияет на физическое самочувствие. Одурманивающе.
Сальваторе перехватил девушку за локоть, резко разворачивая к себе. Ему вдруг стало казаться, что все, окружающее его — лишь сон. Катакомбы, красивая девушка, бассейн и абсент — все это похоже на сюрреализм, на иллюзию, на чей-то обман.
И этот ее взгляд, от которого в дрожь бросает. Вот бы завтра за ней вернулся Локвуд! И все бы стало намного проще.
— Раздевайся, — спокойно произнес он, с сожалением понимая, что все происходящее — реальность, иначе бы он не помнил как оказался здесь и что это за девушка. А он все слишком хорошо помнит. От первой встречи и до сегодняшней секунды.
— Я не в купальнике.
— Всем наплевать. И мне — тоже. Давай. Нам все равно некуда спешить.
Он стянул с себя джинсы, и в следующую секунду Елену обрызгало водой. Она вскрикнула от неожиданности, потом тоже подумала о нереальности происходящего. Тоска начинала тихо нашептывать. Гилберт решила заткнуть эту суку и хотя бы раз в жизни не замаричваться по поводу мнения окружающих.
