сообщить о нарушении
Текущая страница: 127 (всего у книги 131 страниц)
Елена знала одно: если преступники возвращаются на места своих преступлений, то потерянные души возвращаются в места, где им сделали больно. Возвращаются на свои круги ада, на свои седьмые небеса, возвращаются в свои детские, возвращаются на дороги, где их сбили.
Девушка поежилась от холода вечера. Обхватив себя руками, Елена поднялась по порожкам и, открыв входную дверь, прошла внутрь. Гилберт давно потеряла веру в совпадения, и она уже не была уверена в вере в Бога, но она точно знала, что если сердце ноет, значит все идет правильно. Значит, стоит исправить прежнее.
Дом был пуст. Пыль серебрилась, мрачные синеватые оттенки навевали атмосферу фильма ужасов. Гилберт оглядела пространство и пошла на второй этаж, тихо поднимаясь по лестнице. Она подумала, что если бы она решила поставить разъяснить все акценты с прошлой жизнью, она бы вернулась в ванную, где напилась таблеток, впервые совершив попытку суицида. Потом бы отправилась в тот подвал, где ее пытали соленой водой, потом — на дорогу, на которой ее сбили. У нее было много пристанищ для своей души, а у Бонни было только одно.
На втором этаже не оказалось никого. Комнаты, некогда наполненные светом, теплом и уютом, теперь стали бесчувственными призраками, оптическими иллюзиями и миражами. Елена вытерла слезы и развернулась, чтобы спуститься вниз. Потом она остановилась, уже у самых ступенек, и замерла. Она не оборачивалась, она не видела, кто смотрел ей в спину, но она чувствовала взгляд. Может, это действительно слишком счастливое стечение обстоятельств, но в этот момент Гилберт была проклясть любую закономерность, проклясть судьбу, проклясть того, кто прописал их встречу. Потому что иногда бывает страшно. И дело не в трусости, дело не в банальном нежелании знать правду. Дело в страхе. Страхе узнать что-то очень-очень интимное, страхе признать свои ошибки, страхе не быть прощенным.
Бонни имела право не прощать.
— Я знала, что ты придешь.
— Деймон, — усмехнулась Елена, опустив голову. Конечно, никакая это не судьба. Просто обычный звонок старого приятеля, вот и все. Деймон отлично знает Бонни. Он знает ее лучше чем кто бы то ни был. Пусть он не всегда был рядом, но он не предавал ее. Елена осознала это, испытала к Сальваторе еще более жгучую ненависть. Он снова вышел вперед, снова счет в его пользу.
— Нет. Хотя он звонил.
Елена стояла спиной к подруге. Счетчик все еще не переключался: не было слез, не хотелось бежать стремглав, не хотелось рвать волосы и подбирать нужные слова. Гилберт будто заледенела, будто потеряла контроль над собственным телом, будто больше не желала быть такой, какой она была всегда: отчаянной, импульсивной и опрометчивой.
— Уходи. Сейчас тебе надо уйти.
Елена закрыла глаза, она очень хотела повернуться, но не могла этого сделать. Елена боялась признаться себе, что это не просто страх, что это стыд. Она ведь много чего испытывала — и ненависть, и любовь, и боль, и радость, и злобу, но стыд — еще никогда. Такой размазывающий по паркету стыд, сжимающий тебя подобно корсету, не позволяющий сделать ни одного глубокого вдоха. Такой непривычный, такой горьковато-кислый стыд, который Елена испытывала впервые. Когда ощущаешь боль, хочется плакать, когда ощущаешь ненависть — хочется рвать и метать, когда ощущаешь любовь — хочется тактильной и духовной близости. Когда ощущаешь стыд — хочется замереть на месте и провалить сквозь землю, так и не посмотрев в глаза тому, перед кем так сильно облажался.
— Ты нужна мне, — прошептала Елена, медленно опуская руки и сжимая ладони в кулаки. Ей нужны были силы, что обернуться, но Мальвина давно превысила лимит. У нее долги, у нее проценты за предыдущие кредиты. Теперь придется справляться своими силами. Или не справляться. Вот она — лестница. Нужно сделать всего лишь один шаг, — и просьба Беннет будет выполнена.
— Ты мне тоже, — Елена распахнула глаза. Она ожидала услышать что-то типа: «Слишком поздно», или: «Ты не вовремя», или: «Ты мне тоже была нужна» или еще что-нибудь. — Но не сейчас.
Елена сделала вдох и задержала дыхание, она сжала кулаки еще сильнее, а потом медленно повернулась к Бонни. Бонни была все та же. Красивая, притягательная, никому не нужная, никем не принятая и непонятая. Бонни олицетворяла собой непокорность и желание быть прирученной. Бонни была воплощение свободы и покоренности, сломленности и победы. Бонни была всем.
— Уходи.
— Нет, — Елена сделала шаг вперед, и тут сработал счетчик: в мозгу вновь щелкнуло, былая скованность на миг перестала давить на плечи. Елена обратила смелый взгляд на подругу, и разжала кулаки. Силы не понадобились, и красивые слова — тоже. Единственное, что Гилберт считала уместным сказать, так это то, что…
— В этот раз я не уйду.
— Ты не вовремя, Гилберт, — процедила сквозь зубы Беннет. — Я рада, что мы пошли на сближение, но иногда поздно — хуже, чем никогда. Это наш случай, понимаешь?
Елена устремила взгляд за спину девушки. Там, во мраке, был спрятан еще один взгляд. Чей-то безмолвный, кричащий взгляд, о котором кроме Бонни пока что никто не догадывался. В обители неуспокоенных душ была еще одна душа. И Беннет отправляла свою подругу не потому, что желала от нее избавиться.
Она желала избавиться от кого-то еще.
Елена рванула вперед решительно. Ей надо было сделать максимум, пока счетчик вновь не сработал. Беннет схватила подругу за плечи и со всей силы оттолкнула ее. Елена ощутила новую силу, исходящую от Бонни. Силу, которой раньше не было. Кто-то эту силу подарил ей. Кто-то, благодаря кому Бонни перестала быть прокуренной туберкулезной Бонни и стала новой и ароматной Бонни. Мальвина взглянула из-подо лба на Беннет, собираясь что-то сказать, но в этот же момент передумала и вновь пошла на таран. Ее бы снова отшвырнули как назойливую муху, если бы Елена сама не применила силу. У нее не было того, кто дал бы ей силу. Деймон не в счет, он лишь забирал ее жизненную энергию, и с ним она разберется чуть позже. А сейчас она схватила Бонни за руки, оттолкнула в сторону и ворвалась в мрачную комнату. В ней было пусто, и Елена, не мешкая, бросилась к другой двери.
— Гилберт, остановись! — Бонни была в бешенстве, а Елена — в отчаянии. Она схватила ручку двери, нажала на нее и распахнула дверь, тут же замерев. В ванной комнате, единственной озаренной светом, на стуле сидел человек, избитый до крови. Он был в полубессознательном состоянии, голова его была опущена, руки прикованы к подлокотникам.
Бонни ворвалась в действительности, схватила Елену за руку и вышвырнула девушку. Та зацепилась за что-то ногой, рухнула на пол, больно ударившись локтем. В глазах потемнело, Гилберт казалось, что она тоже теряет сознание. Ей было плевать прикуют ее к стулу или нет, ей не хотелось, чтобы это делала Бонни.
Бонни. Имя вскрыло мягкую тишину острой бритвой, и Елена открыла глаза. Она медленно поднялась, но встать на ноги пока не могла. Тошнота подступала к горлу. Елена увидела Бонни, нависающую над ней, стоящую будто в дымке тумана.
— Убирайся! — закричала она. Ее крик ворвался в душу, оглушил внезапностью. Елена коснулась висков, по-прежнему смотря на Беннет будто сквозь дым. Глаза заслезились, боль в локте все еще пульсировала. — Никто тебя о помощи не просит!!!
Елена оперлась о пол руками, потом встала на колени и медленно поднялась. Она пришла помочь Бонни, но ей самой требовалась помощь. Тошнота спазмами выкручивала желудок. Елена не ела ничего с самого утра на той заправке. Подумать только, еще утром они собирались вместе сходить в кино, а теперь вместе пытаются угомонить своих разбушевавшихся демонов.
Гилберт взглянула на окровавленные руки Бонни. Она избила своего отца прежде, чем тот потерял сознание. Может, она била его несколько часов, кто знает. И поражало даже не то, что Бонни пошла на крайние меры. Поражало и приводило в ужас то, что Бонни смогла в одиночку справиться с взрослым мужчиной, притащить его сюда, снова избить. Теперь было ясно одно: Беннет достигла предела. У нее сорвало крышу, и теперь ничего не будет как прежде.
— Послушай, — Елена выпрямилась. Она чувствовала себя паршиво, желудок выворачивало наизнанку, боль в локте была ноющей, и состояние Елены было катастрофическим. Может, сработал переключатель в очередной раз, теперь Гилберт ни в чем не была уверена. — Послушай, если ты убьешь его, легче не станет.
— Да пошла ты к черту! — она бы швырнула в нее чем-нибудь, но под рукой ничего не оказалось. Бонни тоже сжала кулаки. — Ты думаешь, что если приползла сюда на коленях, дала мне несколько советов — мне сразу стало легче?! Да ничерта ты обо мне не знаешь, Гилберт! Ни ты, ни Клаус, ни Тайлер, ни Ребекка, ни кто-либо еще! И засунь свои слащавые советы себе знаешь куда?!
Елена сделала шаг вперед. Она перестала думать о своей боли, переключившись на боль Бонни, более сильную, которую не лечат ни обезболивающие, ни время, ни побеги, ни другие люди. Есть раны, которые залатать можем только мы.
Девушка взялась за полы куртки, потом стянула вещь и бросила к ногам. Она осталась в одной тоненькой футболочке, и теперь она была почти наравне с Бонни. Они смотрели друг на друга как два раненных зверя, встретившихся у водопоя. Кровь хлещет из раны, в глазах — дымка смерти и забвения, а тело обезвожено и истощено. Бонни была зла, была полна ненависти и агрессии. Из нее будто сочилось отчаяние, такое горькое, такое сильное… Елена была одурманена вечером. В ее глазах продолжал виться клубами дым, и растрепанные волосы спадали на обнаженные и поцарапанные холодом плечи. Вот они вновь встретились лицом к лицу две бывшие подруги. Две несостоявшиеся любовницы. Две брошенные дочери. Вот они — единственные, кто есть друг у друга.
— Я знаю, как больно могут нам сделать наши отцы, Бонни. Они всегда делали больно. Не только нам. Они делали и будут делать. Будут бросать нас в том возрасте, когда мы так в них нуждаемся… Когда мы так верим им, — Елена почувствовала жгучую кислоту на своем лице. Она была готова проклясть себя за это, но не могла взять под контроль поток разбушевавшихся эмоций. — Первые мужчины, которых мы любили, предали. Бросили. Вышвырнули. Это сводит с ума…
— Это не сводит с ума, Елена, — Бонни сжала зубы. — Если бы это сводило с ума, все было бы намного проще. А так ты в сознании помнишь все. Каждый момент. И ничто не может заставить тебя забыть это.
— Так не забывай, — Елена подошла к Бонни, схватила ее за шиворот футболки и прижала девушку к себе. Ей надо чувствовать ее. Им надо ощущать друг друга, чтобы не потерять ощущение реальность. — Просто отпусти… Отпусти!
Бонни оскалилась. Ее кривая улыбка исказила лицо, прежняя духовная связь была потеряна. Они обе понимали, что им следовало рассказать друг другу правду намного раньше, они обе боялись признаться себе в том, что если бы они были гораздо более стереотипными, сейчас им было бы намного легче.
— Твой отец просто кинул тебя, а мой домогался, Елена! Такое не отпускают! — она прижалась к Елене, склонилась над ней и прошептала над самым ухом: — Ты не представляешь чего стоит просыпаться каждое утро, смотреть в зеркало и не испытывать при этом отвращения!
Она оттолкнула Елену от себя. Пленка, которая была раньше между ними, разрослась до стены, которая теперь их отделяла. У них не было больше секретов друг от друга, но и не было шансов, чтобы начать все заново. Бонни была права — лучше никогда, чем поздно.
— Некоторые скелеты лучше закапывать сразу же, Елена. И если не хочешь лицезреть как я это делаю — убирайся.
Бонни развернулась, достала пистолет из-за пояса и направилась в ванную. Ее отец пришел в себя. Беннет сняла оружие с предохранителя и медленно подняла руку. Под ее пальцами плавилась сталь. Курок напоминал раскаленный гвоздь. Бонни устремила взгляд на своего главного врага. Она пыталась уничтожить его в себе, пыталась задушить отвращение к себе, пыталась обесцветить воспоминания и посвятить себя защите женщин, но каждый раз ей приходилось возвращаться к истокам. Бонни знала, что документы подбросила Ребекка, но разбираться с ней не имело смысла. Она — тоже запутавшаяся в себе девочка, борющаяся хоть за что-то в этом мире. Стоило уничтожить истоки, стоило уничтожить того, с кого все началось.
Бонни ощутила крепкие объятия. Елена обвила ее руками будто змеями, уткнулась в ее спину, скрестила пальцы на ее животе. Бонни смотрела отцу в глаза, и в его взгляде не было страха. Было нечто, будто говорящее: «Ты давно должна была это сделать, так не медли». Елена вцепилась в подругу еще сильнее. Она закричала, и из ее груди вырвались наружу. Бонни сжала зубы, а Елена продолжала плакать за ее спиной, впиваясь в нее, впитываясь в нее, не желая отпускать. Рука стала болеть, она словно наливалась свинцом, а пальцы будто застыли в бездвижии.
Губы Елены оказались возле самого ухо Бонни. Они прошептали:
— Убьешь его или себя — и он все равно победит… Понимаешь? Жить дальше — вот единственный способ уничтожить врага. Врага внутри себя, Бонни.
Елена вновь уткнулась головой в спину Бонни, а потом положила руки на ее плечи. Бонни все еще сжимала пистолет, все еще глядела на отца и тоже ощущала горячую кислоту на своем лице. Она глядела в глаза своему палачу, которого не могла простить, которого не могла заново принять в свою жизнь. Есть поступки, которые невозможно забыть, и есть проступки, которые не получается простить. Это не делало Бонни или Елену отвратительными или низкими. Это делало их самыми обычными, делало их простыми людьми, уживающимися со своим прошлым, пытающимся построить на руинах минувшего настоящее, мечтая о будущем. Они обе далеки от идеала, но — боже! — в эту секунду, они были так к нему близки.
— Я люблю тебя, Бонни, — прошептала Елена, а ее рука проскользила вдоль руки подруги, прямо к раскаленному под пальцами пистолету. — Я люблю тебя такую, какая ты есть. С грязным прошлым и потерянным настоящим, но великим будущим… Люблю тебя безумную и апатичную, люблю стервозную и нежную, верную и преданную… Можешь уводить моих парней, можешь ненавидеть меня, но я больше тебя не брошу… — пальцы Елены коснулись запястья Бонни. Горячее прикосновение обожгло, Беннет выронила пистолет и сделала глубокий вдох, а потом почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Гилберт смягчила падение, сев на пол вместе с Бонни, потерянной и такой запутавшейся отчаянной Бонни. Елена обвила ее руками, прижала к себе, пока Беннет выгибалась дугой, пытаясь выкричать собственную боль. Елена повторяла свои последние слова снова и снова, как мантру, как молитву, как единственное обещание, которое она обязательно выполнит.
Бонни тоже вцепилась в руки Мальвины холодными окровавленными пальцами. Она не кричала, просто плакала, вспоминая то, из-за чего оказалась заложницей этой обители неприкаянных душ. Прокручивая в голове снова и снова, она вырывала из своей груди желание уничтожить и уничтожиться рваным криком. Прокручивая в голове снова и снова, она вырывала из сердца прежнюю ненависть, пленницей которой стала. Может быть, на то, чтобы забыть, нужны годы. Может быть, на то, чтобы вылечиться, нужны десятки реабилитаций, сотни городов и тысячи поездов в никуда.
Но начать надо сейчас. В эту минуту. В эту секунду надо вцепиться в того, кто уж точно тебя не оставит, и вынырнуть вместе с ним. Сделать глубокий вдох и поплыть к берегу. Вдвоем шансов выжить ведь все же больше.
========== Глава 54. Предвесенние надежды ==========
1.
Елена и Бонни вошли внутрь квартиры. По-прежнему работал телевизор, по-прежнему здесь чувствовалась безопасность. Было тепло, свет озарял пространство, поглощая мрак, и казалось, что теперь мрак будет рассеиваться. Из их жизней он будет медленно исчезать, потому что за зимой всегда идет весна: снег все равно тает. Это давало надежду. Когда надежды, подобно первым весенним цветам, начинают расцветать, становится чуть легче. Не проще, но легче.
Гилберт сняла куртку и повесила ее на крючок в прихожей. Затем девушки разулись. Бонни взяла Елену за руку и повела на кухню. Они сохраняли молчание, потому что все слова были уже сказаны.
На кухне Бонни поставила чайник и достала две кружки. Елена сидела за столом и не задавала лишних вопросов. Бонни по-прежнему оставалась скиталицей, она металась от одного дома к другому, сбегала из одной квартиры в другую. У нее не было дома (ровно как и у Елены), но сейчас обе чувствовали, что они в том месте, где и должны быть. Им комфортно, тепло и уютно. Им не хочется больше бежать.
— Ты бы позвонила Дженне, — произнесла Бонни, заваривая крепкий теплый чай. Чай с лимоном. Елена подумала об отце, но не испытала ни ностальгии, ни сожаления, ни боли, ни любви. Однажды чувства дотлевают до конца.
— Она не знает, что я вернулась. Знает только отец, но он сто процентов думает, что я сбежала к парню. Он меня не выдаст.
— Уверена? — Бонни поставила чайник обратно на плиту и достала конфеты с верхней полки кухонного гарнитура.
— Уверенна.
