сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 131 страниц)
— Спасибо, — произнес он, на миг прерывая воспоминания, связанный с той девочкой, которую он отнес к бывшим. Викки кивнула, словно она и ожидала подобных слов, просто не так быстро. Вообще, они оба слишком устали, чтобы продолжать разговаривать на крыльце, пряча флирт за дружественностью. Вообще, они оба слишком разные, чтобы делить одну постель, но слишком одинокие, чтобы пренебречь такой возможностью.
Они вернулись сегодня вечером, в пять. Викки помогла Сальваторе перетащить деньги на нужный этаж и оставила там временно свои. Они знали друг друга совсем чуть-чуть, но почему-то решили довериться друг другу. Возможно, это ошибка.
Ну да и черт с этим.
— Насчет брака…
— Я не шутила, — тут же перебила Донован, взглянув на Деймона. Было холодно — и это была второй причина для того, чтобы остаться этой ночью вдвоем. — Если ты не против.
— Не против, — улыбнулся он, протягивая руку. Донован посмотрела на эту руку, потом коснулась ее, пожала, и в эту самую минуту Сальваторе притянул свою новую попутчицу к себе. Их поцелуй вряд ли был из разряда тех, которые доставляют болезненно-мучительное наслаждение, но явно из разряда тех, о которых не забывают.
Викки замерла, а потом ответила со всей пылкостью, обняв мужчину за плечи и прижавшись к нему.
Они нравились друг другу — и это была третья причина. Им не хватало немного дерзости и смелости для того, чтобы окончательно перечеркнуть все сдерживающие их правила, нарушить барьеры.
Дерзость этой осенью в тренде.
Деймон медленно отстранился. Викки — тоже. Они расцепили объятия. Они попробовали друг друга на вкус, попробовали, смогут ли напиться друг другом.
Залпом.
До потери сознания.
Сальваторе отрицательно покачал головой, горько усмехнувшись: он давно «по-нормальному» не ухаживал за девушкой, давно не провожал никакого до порога, не целовал на крыльце, не опускал после этого застенчиво взгляд, словно ему пятнадцать. Он давно не… Ну да и черт с этим. Смысл сожалеть о прошлом, если ничего не исправить?
— Деймон, послушай, — начала Викки заведомо обреченную беседу. Подобные попытки объяснить свои чувства или свои эмоции жалки. Все равно что выстрелить в сердце, а потом говорить, мол, я не ожидал, что так получится.
Донован поэтому и не стала договаривать. Замолчала, уставившись на Добермана. Тот посмотрел на новую подругу, очередную свою пассию, как скажут, люди. В их взглядах не было вожделения, но было интерес. Интерес без вожделения — критерий зарождения новых отношений, не похожих на те, что были у них раньше.
— Завтра стоит подать заявление, — произнесла она. — И я все равно хочу белое платье.
Они улыбнулись. Снова.
— Знаешь, как в том фильме, когда…
Замок в двери в эту самую минуту щелкнул, дверь распахнулась, и все слова потеряли смысл. Все три аргумента, по которым они могли провести эту ночь вместе перерезали одним важным фактом — на пороге дома стояла та самая девочка, в комнату которой вошел Деймон в ночь его знакомства с Донован. Он думал, что они оба совершили налет на один и тот же дом, но все оказалось куда проще: Сальваторе решил ограбить дом Викки. И тогда он зашел в комнату к ее дочери.
— Мамочка! — она потянулась к ней. Донован подхватила ребенка, прижав его к себе и что-то ей прошептав. Затем, не выпуская девочку из рук, она повернулась в сторону Сальваторе. Он был шокирован. Он был просто вбит в нокаут. Боязнь ответственности, боязнь за имущество не имели значения. Его пугало детство по своей природе. И при всем своем желании, при всем рвении работать и общаться с Викки, он понимал, что вряд ли это осилит. Потому что помнил свое испорченное, испохабленное детство. Потому что знал, что в случае, если все сорвется, и полиции хотя бы одного штата станет известно про угоны — этот ребенок останется без матери. Останется без единственного звена, связующего его с нормальным будущем. Этот ребенок станет проекцией самого Добермана, продолжателем его психотипа, его натуры, его судьбы.
Сердце защемило. Доберман рефлекторно отступил назад. Викки опустила взгляд. Их интерес без вожделения угас так же внезапно, как и разгорелся.
— Спокойной ночи, — она захлопнула дверь. Она исчезла. Сальваторе медленно развернулся и поплелся в сторону дома. У него не нашлось сигарет в карманах, у него не нашлось эмоций, чтобы хоть как-то замаскиваровать свое удивление. У него не осталось ничего, кроме одиночества, холодной ночи и пронизывающего ветра. Чертова Джоанна! Испохабила жизнь даже тогда, когда свинтила за тысячи километров! Будь она проклята.
========== Глава 36. Disconnect ==========
1.
Она открыла дверь. Он стоял совсем близко, оперевшись о дверной косяк. Было семь утра. И погода буйствовала: сильный ветер, минус пятнадцать градусов по Цельсию, изморозь на окнах.
Он не спал — было понятно по красным глазам. От Деймона не пахло ни алкоголем, ни сигаретами. Но от него веяло растерянностью, — и это было в новинку. Было в новинку видеть Добермана, вбитого в нокаут — этого разъяренного, вечно готового биться на смерть зверя, вечно готового рвать свои же вены на шелковые ленты, лишь бы не сдаваться. Его били буйволы, большие его в несколько раз. Избивали до полусмерти, до нервных срывов и расстройств сна. Избивали до дикого состояния, до умопомешательства. А он все время вгрызался в землю зубами и вылезал из очередной ямы.
А теперь он сломлен. Застрял где-то между молотом и наковальней. Где-то между «вчера» и «сегодня».
— О черт, ты же продрог, — она смогла отойти от шока, отступить и позволить Доберману войти внутрь. Тот вошел абсолютно спокойно – так, как вошел бы Доберман еще пару дней назад. Железное спокойствие, тонко граничащее с огненной вспыльчивостью — это как сочетать абсент и травку. Вышибает напрочь.
— Совсем либо не ложился? — спросила она, выхватывая из его рук куртку и вешая ее на крючок. Оба осознавали, что ответ не требуется. Просто этот вопрос — как способ создать иллюзию того, что ничего не изменилось.
Из зала послышались шаги, и в прихожую выбежала девочка. Та самая, что была и вчера. Она держала в руке красный карандаш и смотрела выразительными глазами на вошедшего гостя. Гость тоже смотрел на нее, тоже выразительно. Викки не боялась за своего ребенка.
Она боялась за Деймона.
— Иди в зал, милая, — ласково обратилась она к дочери. — Я скоро вернусь к тебе.
Девочка посмотрела на мать, потом еще раз на вошедшего, а потом ускакала в зал. Сальваторе стал разуваться, пряча взгляд.
Они прошли на кухню. Викки закрыла дверь, и на вопрос Деймона, не боится ли она оставлять ребенка одна, сказала, что нет. Девушка навела горячего чая, протянула кружку мужчине и села напротив него. Она чувствовала на себе его взгляд, пронзающий и внимательный. Сальваторе не прикасался к горячему напитку — кровь и так вены опаляла, похлеще любого кипятка. А действительность влепляла пощечину чуть ли не каждую минуту — так что в разогреве Деймон не нуждался.
— Спрашивай уже, — сказала она тихо, опираясь на спинку стула и скрещивая руки на груди.
Викки Донован — как расколотое небо. Как шов на шелковом платье. Как затяжка на капроне. Она была бы шикарна, не будь настолько… недосягаема. Не будь настолько приближенна к Джоанне Хэрстедт — бессоннице в жизни Деймона Сальваторе. Викки Донован — оказываются, что такие швы умеют быть хорошими и заботящимися матерями. Идут на все, лишь бы обеспечивать своих детей. Идут на криминал, на нежелательные общения, на условия и сделки. Готовность себя раздавать ради кого-то — это низость или благородство?
— Сколько ей?
Девушка усмехнулась. Будь тут режиссеры, они бы сделали акцент на настенных часах, или дымящихся сигаретах, или взглядах. Режиссеров не было, но сигареты бы не помешали.
— Шесть будет через месяц.
— И с кем ты ее оставляла, когда мы мотались по штатам? — холодный, чуть предвзятый тон голоса. Взгляд — это осколки, это искры костра, это брызги шампанского — это что-то острое, колкое, но что-то, что можно оправдать.
— Какое это имеет значе…
— Прямое, Викки, — перебил он. — Потому что мне терять нечего.
— А с чего бы тебе заботиться обо мне?! — она рявкнула скорее, чем спросила. И в ее взгляде тоже появлялись эти осколки. Викки Донован — расколотое небо, и как она умела сохранять под своим куполом целый космос?
Желание закурить сменилось потребностью. Детские закосы под взрослых сменились взрослыми закосами под отчаянных.
Дверь открылась, девочка вбежала с бумагой, исписанной и изрисованной. Хорошо, что не было сигарет. Она подбежала к матери, вручила ей рисунок и тут же убежала. Деймон не хотел смотреть на рисунок. Его тошнило от любых видов художественного творчества.
Викки отложила рисунок, даже не взглянув на него. Она зарылась руками в волосы, поставив локти на стеклянный стол. Доберману показалось, что эта девочка пытается унять дрожь в своем теле.
— Я не хотела рожать, — сказала она, когда нашла в себе силы взглянуть на «напарника». И с чего бы, спрашивается, им души друг другу открывать? Да потому что больше некому, вот и вся суть. — Была готова на аборт после того, что тот ублюдок сделал со мной.
У нее дрожали руки, но Викки говорила спокойно. Сталь в ее голосе, внешнее спокойствие и внутренний хаос — это то, что сближало ее с Деймоном. Словно они оба стали контаминировать еще до того, как встретились.
— И что тебя остановило?
Викки взглянула на Сальваторе, а потом спрятала глаза. Тут ответ не требовался. Риторический вопрос. Добрая-осточертевшая-заколбавшая-напрочь фея Джоанна постаралась на славу. Неужели у нее действительно такое доброе сердце? И если это так, то почему у нее такой дерьмовый характер? Или человек просто не может быть идеальным во всем?
— Она меня за руку практически вывела из поликлиники. Влепила мне пощечину и сказала, что отправит меня вслед за этим ублюдком. Я бы не послушала ее, но Хэрстедт умела выносить мозг.
Больше, чем пять лет назад. До встречи с ним Джоанна занималась благотворительностью, а потом стала воровать фишки в казино, портить нервы и писать заявления об изнасиловании. Красивая она была, сучка эта. Красивая так и еще, мать ее, благородная. Сюрприз в сюрпризе. Рассказ в рассказе — писатели эту композицию называют «окольцовкой». Такие как Деймон Сальваторе — «мозгоебством».
— А потом как-то все завертелось-закружилось. Роды, пеленки, подгузники — и я поняла, что Кристина — единственное, ради чего стоит жить.
— Кристина, значит… — он промолвил это тихо, скорее для себя. Словно он это имя старался пригубить, как пригубил Елену или Викки вчера вечером до встречи с этой самой Кристиной. — И что ты собираешься делать дальше? — он переключил на нее все свое внимание. Осколки его взгляда пронзали ее душу, вспарывали спокойствие и тактичность, выпускали наружу если не агрессию, то злобу точно.
Викки Донован — как чертов стоматит. Ничего серьезного, но дискомфорт портит все впечатление.
— Не волнуйся, Кристина на твою квартиру претендовать не будет…
— Черт возьми, Викки! — он рукой смахнул стоящую чашку. Жидкость стала растекаться по паркету как кровь. Какое-то непонятное чувство, гнетущее, поглощающее, словно зыбучие пески, начинало давить все сильнее и сильнее. Будто все тело сковывал какой-то железный каркас.
— Что ты от меня хочешь?! — крикнула она, резко поднимаясь. Сальваторе тоже поднялся. Им надо было быть на одном уровне друг с другом — гораздо более высоком. Он сделал шаг навстречу, сжал кулаки, сжал зубы и продолжал пронзать девушку взглядом, чего-то от нее требуя. Он сам не знал что хочет услышать. Просто хотел что-то слышать.
— Что ты хочешь услышать? — прошипела она. — Что я возьмусь за голову, найду легальную работу и завяжу с этой чертовой криминалистикой?! Да черта с два, Доберман, потому что мы оба прекрасно понимаем, что таким как мы в этой жизни просто пиздец как трудно!
— Да, трудно, — он не кричал в отличие от нее. Но его руки на ее плечах — это было внезапно и обезоруживающе. Внедрение в личное пространство, нарушение зоны комфорта — и сколькими правилами ты еще пренебрег в отношении девушек, Деймон?
Но речь шла не о страсти, не об азарте, не даже о ненависти, как это было бы в случае с Еленой. Речь шла о личных призраках Деймона Сальваторе. О тех призраках, которые он увидел в чужой семье, которые могли стать вполне реальными страхами.
— Трудно, мать его, но неужели ты думаешь что все будет гладко? — его осколки прорывали не только спокойствие, но и равновесие. Теперь Викки была зажата между молотом и наковальней, теперь она застряла между «вчера» и «сегодня», между моралью и безнравственностью. Потерялась на границе миров. Стерлась. — Думаешь, везде будет фортить, да? Просто однажды какой-нибудь ублюдок, какой-нибудь очередной подонок, выследит, кто угнал его дорогую машинку, кто загнал ее по бешеной цене, — он встряхнул девушку, — а потом этот самый ублюдок дефис подонок выследит этого «кто-то». Потом начнется жизнь в бегах, избиения, грязная работа за центы!
— Не сгущай краски! — с надрывом. Викки скинула его руки со своих плеч, выше подняла подбородок. Она переборола слезы. Переборола дрожь. Только взгляд оставался прежним, в нем отражалось расколотое на двое небо. То самое небо, в котором Сальваторе еще вчера хотел утонуть. — Не надо, Деймон, мать твою, ковыряться в моей душе! Слышишь? Не смей!
— Да дело не в тебе, как же ты не поймешь, — полушепотом. В этом голосе — в нем можно было обрести смысл, если бы не трагизм разговора. — Ты ведь… Ты переживешь. Такие как мы все переживают. Все, Викки…
Она не выдержала. Сильная девочка Викки разрыдалась, закрывая лицо руками и отворачиваясь. Она не знала, от чего плакала: от того, что Деймон не сомневается в ее силе и знает, что та переживет и пот, и боль, и грязь, и слезы, и кровь; или от того, что Деймон переживает за ее ребенка. За ее ребенка, которому через месяц будет шесть. Переживает, потому что сам потерял детство, потому что знает, каково это — когда раскалывается то самое небо, когда ты видишь любимую убитую мать в руках ненавистного отца, опорочившего то самое детство. Забравшего возможность быть нормальным, быть таким же как все. Быть «такими как все» хочется особенно сильно тем, у кого отняли этот шанс еще в раннем возрасте.
— Заканчивай с этим, Викки…
— Заканчивать? — она отвергла его попытку успокоить ее, отпрянув от него как от кипятка (Деймон и без чая согрелся). — И что дальше, Доберман? Что дальше? Зарабатывать на жизнь, лежа на спине?! Или устроиться на легалку? Что заканчивать?!
Он не знал. Он не знал ответа на эти вопросы. Его слабости вырвались наружу в какой-то миг — и все полетело к чертям собачьим. Это как если бы внезапно на перекресток вылетала какая-нибудь легковушка — виноват один, а пострадали многие.
— Уходи! Уходи! — она толкнула его в грудную клетку. К счастью, хоть Кристина не объявилась. Иначе бы это ухудшило ситуацию. Все бы окончательно вышло из-под контроля. А все и так вышло из-под контроля. Детские страхи, как оказалось, есть не только у Мальвины.
2.
— Нет, всю силу аккумулируй в кисти, а не в мышцах, — его тембр успокаивал, несмотря на то, что должен был бы вызывать отвращение. Ну, по законам жанра. — Все напряжение в кисти.
Он не прикасался к ней, стоял позади, говорил тихо, не торопя и не подгоняя. Бонни приходила сюда уже во второй раз, но ей казалось, что она тут была всю свою жизнь. И ее привлекала не столько эстетика этого заведения, сколько творчество, котороео на могла тут создавать. Творчество несколько иного вида, чем стандартное.
— Сила должна быть в кисти, чтобы сильно…
Он не договорил, потому что Бонни уже спустила курок. Звук выстрела не оглушал — он был приятнее даже, чем басы музыки. Был слаще речей Тайлера, хоть думать о нем Бонни боялась и не хотела. Она попала практически в цель, в двух-трех миллиметрах от нее, во всяком случае. Девушка сняла желтые очки, улыбнулась и повернулась к Клаусу. Тот тоже нацепил на себя некое подобие улыбки.
— Это странно, что мне это нравится? — она положила очки и оружие на рядом стоящий стол. Полчаса концентрации, прицеливания и неслабой физической нагрузки сделали свое дело — Бонни хотела домой под теплый душ, а потом забыться сном. Она переехала до того, как вернулся Сальваторе — просто сняла стипендию, нашла себе недорогую комнатку на окраине и теперь живет отдельно.
— Для тебя – нет, Бонни Беннет.
Девушка улыбнулась еще ослепительнее чем прежде.
