сообщить о нарушении
Текущая страница: 100 (всего у книги 131 страниц)
Бонни обратила на девушку взгляд. И в этом взгляде было больше страсти, чем когда-либо. Бонни — отчаянная девятнадцатилетняя девочка, которая билась за свою свободу на мгновение перевоплотилась в сильную и волевую женщину.
Из-за таких женщин падали империи.
— Мне поставили неутешительный диагноз. Мой организм был на износе, я была в плохом физическом состоянии.
Бонни выше подняла подбородок. В ее взгляде отражалось свободолюбие. Там не было свирепости, которая буйствовала раньше, но там была страсть — лишающая рассудка, опьяняющая и наполняющая смыслом.
— Я могла бы сказать, что я вдруг решила стать хорошей девочкой и перестать бить бедненьких мальчиков в темных переулках, но это было бы ложью, — она глядела той мисс Инкогнито прямо в глаза, выжигая энергию и проникая в самую душу. Не сказать, чтобы в Беннет прослеживались какие-то ораторские качества.
Но она определенно была из тех, кого не забывают. Бонни оставляет после себя горькое, но довольно терпкое и высокоградусное послевкусие.
— Я ненавидела мужчин. И в моей ненависти было больше горечи, чем в вашем презрении ко мне. Дело заключалось даже не столько в том, что я хотела следовать веяньям мод, сколько в том, что мне нравилось ненавидеть. Потому что почти у каждого зла на этой планете была причина — я ее находила. Я находила оправдания женщинам и поводы для ненависти к мужчинам. В стремлении кому-то что-то доказать я сама стала частью того, что больше всего в своей жизни ненавидела — я стала сексисткой.
У Бонни была прямая спина, а ее завитый блестящие волосы спадали на плечи. Беннет, в своей скромной, но обтягивающей одежде была стройной и притягательной. От нее веяло недоступностью. Не сказать, чтобы это был шарм или рок. Просто Бонни становилась собой — становилось той, кем была до встречи с Тайлером. Становилась экстравагантной, резкой и грубоватой личностью.
— И я не могла не то что признать это — я не могла это даже увидеть в себе. А потом один очень хороший человек заставил меня поверить в себя. Это был мужчина. Мужчина, который причинил мне много боли. Если не все, то большинство из присутствующих здесь точно знает, какой особенной бывает боль, когда бьют по почкам, и как потом болезненно помочиться.
На лицах присутствующих не было отвращения, и Бонни почувствовала, как ее недавно расправленные черные крылья приобретают мощь.
— Я не хочу концентрировать внимание на себе, жалуясь вам какой бедной и обиженной я была. Суть в том, что именно тот, кто меня уничтожил — меня возродил. Только благодаря ему меня не вышвырнули из колледжа, мне повысили стипендию. Благодаря ему я получила работу в танцевальной студии и сейчас не завишу от своих родителей.
Оперевшись на кафедру, Бонни будто приблизилась к своей безмолвной собеседницы. От Беннет исходило если не величие, то определенная воздействующая и стимулирующая энергетика. Будь тут Елена, она бы заметила, что в ее подруге появилась жизнь — все еще, правда, отравленная и горькая, но не дающая умереть. Как адреналин в сердце. Как дефибрилляторы.
— И именно его помощь привела меня к той мысли, что не должно быть никакого доминирования женщин. Не должно быть матриархата. Люди должны идти рядом, помогая друг другу, полагаясь друг на друга, веря друг в друга, а не кидаясь друг на друга с обвинениями и ненавистью.
На Бонни смотрели все, кто находился внутри. Все до единого.
— Так что не имеет значения что мы делали в прошлом — вступали ли в «NCF», избивали ли женщин или кричали фальшивые лозунги. Важно то, что мы делаем сейчас. Поэтому Вам следует быть более корректной и не такой циничной в постановке своего вопроса.
Она стала собой. Былое хищничество спало. Воздействующая энергетика потеряла былую мощь. Да и сама Бонни не ощущала ни горечи, ни сожаления, ни смущения. Она сказала лишь то, что посчитала нужным сказать.
Она обрела новый смысл.
2.
— А для меня вы не оставите автограф?
Она подняла глаза, а потом — улыбнулась. Искренне. Так, как должна улыбаться любая девушка в девятнадцать лет.
— Для вас — вне очереди, — ответила она, закрывая свой ежедневник и поднимаясь со стула. Не сказать, чтобы она ждала этой встречи — но ей определенно было приятно увидеть тут его.
Они обнялись. Тепло и по-дружески. Так, как обнимаются старые и верные друг другу друзья. Бонни грела та мысль, что ей больше не стоит скрывать все страницы свои прошлого, в особенности — знакомство с тем, кто когда-то тоже научил ее жить.
Девушка засунула вещи в сумку наспех. Подошедшая Энди, бросив быстрый взгляд на невидящего никого кроме Бонни на Деймона, попросила свою знакомую зайти завтра в редакцию, и Беннет так же тепло отозвалась на ее просьбу. Напоследок Стар сказала, что в редакции оборвали все телефоны.
— Мы должны это отметить, — заверила Бонни.
Они вышли на улицу, в объятия теплого снежного февраля. Им стоило прогуляться по вечерним улицам, и они решили вернуться за своими автомобилями завтра утром. В конце концов, им теперь не за чем гнаться. В конце концов, они давно не разговаривали по душам.
— Ты не куришь, — она даже не спрашивала — просто констатировал факт. Ее забавляла та мысль, что бросила она курить почти одновременно с тем, кто обучил ее этому ремеслу. Они не разделяли одну участь. Просто были похожи, несмотря на то, что их судьбы и их взгляды были почти полярны.
— Ты была шикарна. У тебя могут появиться поклонники.
Она снова улыбнулась. На ее идеально уложенные волосы падали снежинки, а в ее улыбке было столько теплоты, что это зрелище не могло не завораживать. Деймон медленно шел рядом, тоже чему-то улыбаясь, засунув руки в карманы и в ожидании смотря на свою подругу.
— Нет, Деймон. Поклонников у меня вряд ли прибавиться…
Сальваторе отвел взгляд и устремил его на белые полотна раскинувшегося бархатного февраля. В воздухе витало спокойствие.
— Тот человек, о котором ты сегодня отзывалась… Он был сегодня?
Бонни перестала улыбаться, опустив взгляд. Она точно знала, что чувствует. Ее тоска по Тайлеру бушевала с прежней силой, и желание забыться с ним было все еще ярким и поглощающим. Беннет научилась смиряться со своими чувствами, какими бы они ни были, но не научилась подавлять их. Клауса вряд ли можно было бы назвать другом — скорее просто клиентом с хорошей кредитной историей. Но Бонни ждала его, словно он был ее отцом и должен был порадоваться за ее успехи.
— Нет. Но… Это даже к лучшему. Иначе бы он точно решил, что я навязываюсь.
— Ты говорила о Тайлере? — Бонни устала о нем думать, поэтому она вряд ли стала бы говорить о нем. В ее сознании промелькнули все еще яркие слайды их близкого общения, вспышками озарили те моменты, где Локвуд развенчивает ее теорию, когда приручает Бонни, согрев ее на какие-то жалкие мгновения в постели. Но Беннет была уверена, что на ноги ее поставил совершенно другой человек.
— Нет, не о нем. Вернее, он тоже повлиял на мое мировоззрение, но… Там было совсем по-другому.
Они зашли в какой-то дворик, решив посидеть на безлюдной площадке на чистом воздухе. Бонни не боялась доверить свои секреты Сальваторе — он умел держать язык за зубами. И Беннет знала его слишком хорошо и слишком долго, чтобы скрывать свои мысли.
— Как он, кстати? — Бонни села на качели, устремив на мужчину все свое внимание, словно ища подвох или малейшей увертование от ответа в глазах Сальваторе.
— Срывается… — было бы уместнее использовать ложь во спасение. Деймон почему-то пренебрег этим принципом. — Из-за Елены, наверное. Хотя я точно не уверен.
— Он все еще любит ее? — она тоже могла бы быть более тактично. Но тоже почему-то решила пренебречь этикой. Может, в их случае это было и к лучшему.
— Я не хочу говорить за него, Бонни. Я думаю, все дело в том, что он не увидел в Мексике то, что ожидал увидеть. Не встретил тех, кого хотел встретить. А еще я думаю, что его ломает от того, что процесс больше не имеет для него значения. Теперь ему важен результат. Просто результат. Просто смена приоритетов.
Бонни оттолкнулась. Качель неприятно заскрипела, Беннет поморщилась и резко остановилась. Она помнила, что последний раз каталась на качелях лет в тринадцать — тогда жизнь была намного проще, тогда все было еще так наивно и невинно, что каждый день ценился как высший дар.
— А что насчет тебя? — спросила она, оставляя воспоминания о детстве и не желая предаваться меланхолии после такого удачного вечера. — Ну, тебя и Елены?
Он усмехнулся то ли потому что все было хуже некуда, то ли потому что «он и Елена» звучало как-то слишком дико. В контексте этого февраля, по крайней мере. И когда это, собственно спрашивается, Елена, доводящая до крайней стадии бешенства, стала самой болезненной темой для разговоров?
— Меня и Елены не может быть по определению.
— Почему? — такой глупый и до ужаса наивный вопрос был не кстати. Деймон решил навестить подругу не потому, что он хотел излить свою душу, а потому, что хотел порадоваться за нее. Да и не привык Доберман напевать кому-то о своих чувствах.
— Тайлер ее любит.
— Я переспала с ним, и меня ничто в тот момент не останавливало. И я не сожалею о том, что сделала, потому что это был единственный поступок, который меня не огорчает, — Бонни поднялась и подошла к Деймону. Она была честной, резкой и, порой, довольно глупой, но Сальваторе ощутил — именно в эту секунду, — что она еще и родная ему. По-настоящему родная. — Я поступила жестоко по отношению к Елене, а Елена — по отношению ко мне, но знаешь только так мы смогли услышать друг друга.
— Секс — не способ достучаться, тут ты не права, — ему было почти тридцать, и он был почти примерным семьянином, так что решился перебить Беннет, не позволяя ее договорить мысль. Наверное он это сделал потому, что знал, что когда Бонни закончит — все его аргументы разобьются как непрочное стекло.
— Дело не в том, чтобы ты сейчас пошел к ней и переспал с ней. Дело в том, что нам не надо претворяться теми, кем мы не являемся. Деймон, — она взяла его за руки, словно тактильный контакт мог поспособствовать изменению решения, — в сорок лет у тебя и у нее будут свои дети, а ваши супруги будут изменять вам или перестанут вас замечать. И вы, постаревшие и дряхлые, будете сидеть перед теликом, жрать поп-корн, смотреть какую-то отвратительную комедию и сожалеть о том, что не сделали все во время.
Он понимал, что она имеет в виду, и от ее слов его сердце предательски заскулило. Рациональность и логические доводы стали терять в весе, в разбитом прошлом нашлись уцелевшие фрагменты. Сомнения охватили сердце и сжали его. Деймон вырвал руки и отвернулся.
— Я женат, Бонни. Моим браком заинтересована полиция и налоговая. Я не могу ставить жизнь Викки и Кристины под угрозу.
Она опустила глаза, тоже понимая, что имеет в виду Доберман. Да Доберманом его уже было тяжело назвать. От прежней импульсивности не осталось и следа. А Бонни больше не нашла, что сказать. Она сделала свой выбор, отдавшись чувствам и Локвуду. Деймон тоже сделал выбор, тоже в пользу Локвуда. Жаль, что тот не оценивал преданности тех людей, которые им действительно дорожат.
Бонни взяла мужчину под руку, прижимаясь к нему. Им не было холодно, но им было комфортно друг с другом. Им не было страшно открыть свои души.
— Я думаю, ты бы мог заняться тем, что тебе по душе. Не только тренировками и драками, а тем, что тебя бы отвлекало.
Деймон усмехнулся:
— Я умею еще курить, но больше ни на что не способен, ты ведь знаешь…
— Я тебе говорила тоже самое, но ты уговорил меня пойти на танцы, — и вуаля! — я — королева любого танцпола. Так что тебе мешает найти себя?
Она внимательно посмотрела на него. Бонни не рассчитывала на его взгляд, но она почему-то очень рассчитывала на его ответную реплику. Стоя с ним рядом, она только сейчас поняла, что несмотря на то, что она пострадала от мужчин, она и вылечивалась благодаря им. Ее выхаживали как побитую собаку, вскармливали, взлелеивали в ласке и заботе. Деймон, Тайлер, Клаус — она помнит каждого, каждого ценит. И почти каждого любит, хоть любовь ее разная.
Ей хотелось самую малость — быть любимой.
— Надо податься в кинологи. В этом есть свой шарм, как считаешь?
Деймон посмотрел на нее — на нее, старую подругу из старого и измученного прошлого. Сальваторе любил Викки, ценил ее, но Бонни он ощущал родной. Так, будто она была ему сестрой. Будто была дальней, но такой нужной родственницей.
— Мне нравится, — улыбнулась она, — это отличная идея.
3.
Они решили поужинать в ресторане. Удивительно, что Ребекке удалось вытащить своего брата из его пыльных и грязных клубов. Не сказать, чтобы Ребекка была примером святости или негативно относилась к музыке, танцам и выпивке.
Ребекка просто не любила становиться тенью, темные углы — не для нее. Ее страсть — это внимание и восхищение во взглядах. Ее страсть — это открытые и яркие помещения, в которых она — та, на которую смотрят и которую слушают.
— Сына я тебе не верну, можешь не ластится, — он любил тушенную рыбу с белым вином и надрывный голос солиста группы Скорпионс, который вопрошал к Женщине. Она предпочитала вообще не пить за ужином или обедом, а музыку Ребекка не любила вовсе.
— Я насчет другой твоей собачки, — оскалилась Майклсон, подвигаясь ближе. В ее взгляде пылал ледяной пожар бледно-голубого цвета, будто сама Ребекка была нежитью — мертвячкой, способной только на примитивное и низкое. Во взгляде Клауса было, по сути, тоже самое.
— Ты ведь понимаешь, о ком я?
Ребекка ограничивалась салатами, поэтому и ходила вечно полуголодная. Голод, конечно, еще обуславливался и страстью рваной души, но это уже было не такими уж и значительными деталями.
Клаус обратил взор на сестру. Та смотрела внимательно, въедливо, не желая пропустить ни малейшего оттенка даже самых незначительных эмоций.
— И что ты хочешь услышать?
Скорпионс не играли, к сожалению. Напевала заигрывающая скрипка, и ее переливы были по душе. По крайней мере, они отлично сочетались с контекстом ситуации.
— Бонни на первых полосах всех злоебучих газет! — фыкрнула Майклсон. — Тебя не смущает то, что она снова подалась в феминистки?
— Мне плевать на это. Мне вообще плевать на Бонни.
Ребекка злилась не столько из-за того, что Беннет оказалась успешнее ее, гуманнее ее, мудрее и, как следствие, популярнее. Ее не смущали сворованные и перифразированные мысли, не смущало то, что у «NCF» из-за последней выходки этой сучки теперь окончательно установилась скверная репутации. Майклсон было даже наплевать на то, что половина ее последовательниц ушло из «Новых детей Свободы».
Ее злила сама Бонни. Такая искромсанная, изгаженная и вечно бунтующая против всего мира, теперь она была утешением для себеподобных. Теперь она была. Она существовала, лентами вплетаясь в жизнь, становясь ее неотъемлемой частью.
Становясь собой — роскошной, сильной и волевой. Бонни забирала власть у Ребекки — вот почему ту тошнило, когда Беннет становилось темой в статьях или даже в выпусках новостей каких-то паршивых каналов.
— Ты не думал о том, что когда она обзаведется связями, то настучит копам о том, как ты над ней издевался?
Клаус усмехнулся, снова возвращаясь к своей тушеной рыбе, которую запевал белым вином. Ребекка терпеть не могла вино, считая, что этот напиток предназначен для слащавых подростков и скучающих домохозяек.
— Не настучит, — спокойно ответил Майклсон. — Она терпеть не может полицию. И если уж она и решится на нее, то настучит она точно не на меня, — он растянул губы в ухмылке, устремляя взгляд на сестру. Та сжимала в руке вилку и старалась сжать в руке свои разбушевавшиеся эмоции.
— Я ей ничего не сделала.
— Ты использовала ее, — отмахнулся мужчина, облакачиваясь о спинку стула, — а я дал ей то, чего у нее не было. Я дал ей жизнь. Благодарность ей не позволит пойти против меня.
— С чего ты так решил? — Ребекка приблизилась. Она напоминала рассвирепевшую и озлобленную кошку. Она фычала при любой реплике своего брата. — Твои ублюдки исполосовали ее!
Клаус потянулся за бумажником. Он не хотел больше здесь торчать, слушай капризы своей сестры, которая бесится лишь потому, что кто-то посмел затмить ее величие. Ребекка злилась, и Клаус даже радовался этому. А еще у него были дела поважнее обычных феминистских, никому ненужных распрей.
— Она меня не сдаст, — усмехнулся Клаус, — она мной дорожит, если хочешь. И знаешь, есть кое-что более значительнее твоего ущемленного себялюбия — Коул вернулся.
Майклсон положил деньги на стол, не скупясь на чаевые. Он решительно поднялся. Ребекка смотрела на него снизу вверх, как всегда это было, с самого детства. В ее взгляде все еще таяла ненависть, все еще кипели эмоции. Клаус даже подумал о том, что его сестра заразная, и ее бешенство передалось как-то и Бонни.
