сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 131 страниц)
Она тихо подошла и села на самый край, пока Елена что-то черкала карандашом, не смея посмотреть на свою родственницу. Трагедия оказалась гораздо более масштабной, чем это могло показаться на первый взгляд.
Что-то хотелось сказать, но слова таяли воском. Что-то хотелось выкричать, но эмоции разбивались о стену, возникшую после смерти Миранды, между племянницей и ее тетей. Проблемы с опекунством пришлось отложить на неделю в связи с похоронами, бумажной волокитой и состоянием самой подопечной.
— Я думала над лексическим значением слова «отношения», — произнесла Елена, как только Соммерс собралась что-то сказать. Гилберт отложила свои принадлежности, но продолжала смотреть на них. — И я только сейчас поняла, что под этим подразумевается… Человек нуждается в другом человеке, чтобы просто-напросто не быть одиноким. И… И когда он находится кого-то, кто разделяет его взгляды, его радость и боль, он наивно полагает, что это любовь. На самом деле, нам просто нужен кто-то, чтобы разговаривать, делиться впечатлениями, заниматься любовью, но не более. Лишь выполнение социальной функции, но не духовной.
Сальваторе курил на кухне. Он ряд бы ничего из этого бреда не слышать, но стены здесь слишком тонкие. Голос Елены гулким эхом отдавался от стен. Дженну не было слышно. Она, наверное, была шокирована тоном голоса своей племянницы: ровным, спокойным и уверенным. Иногда в смирении есть нечто устрашающее.
— А потом происходит в твоей жизни что-то настолько значимое, что эмоции, полученные от этого события, льются через край. Ты пытаешься поделиться ими. Пытаешься отдать их часть своему отцу, своей подруге или своему любовнику, но натыкаешься лишь на какую-то тонкую как пленка преграду. И ты понимаешь, что душа, которую ты считал родной, таковой не была. Что все твои невзгоды и радости — лишь твои, а другим на них наплевать.
Девушка резко взглянула на Дженну. И взгляд тоже изменился — это даже не удивляло уже. Пустой взгляд, в котором не читалось ничего кроме отчаяния и опустошения.
— И чем дальше — тем толще становится эта пленка, постепенно превращаясь то в пропасть, то в стену… В зависимости от ситуации. А знаешь, что меня бесит больше всего в этом слове — «отношения»? Что я больше не могу применять его в своей жизни.
Сальваторе услышал всхлип и затянулся сильнее. Он вымотался, он порядком устал от этих истерик, от негатива, который копится в его квартире из-за этой сучки.
— Родители, подруги, Тайлер, враги — все уходят. Понимаешь? До единого! Я больше не знаю, как жить, кого любить и ненавидеть. Я вообще больше ничего не знаю!
Вновь рыдания, вновь чей-то успокаивающий шепот. Соммерс пыталась перенять боль, забрать ее себе, но в словах Гилберт была правда — пленка стала разрастаться.
Дженна успокаивала Елену, Деймон закурил вторую сигарету. Ему не хотелось этого, но он пытался взять свои снова разбушевавшиеся эмоции под контроль.
— Я не всегда буду рядом.
— Почему?
А теперь ей плохо от того, что их обоюдная ненависть будет недолгой.
Сальваторе резко поднялся и подошел к окну. Отлично, сначала она докучает, нервирует и плюется гневом, потом просит помощи, а теперь умоляет быть рядом. У Добермана появилось смутное предчувствие, что в этой игре она — лидирующий игрок, а он — жертва. Как там, в основах шахмат? Чем больше жертва думает, что она контролирует ситуацию, тем сильнее затягивается на ее шее петля. И сейчас Деймон чувствовал, как веревка на его глотке начинает сжиматься сильнее и плотнее. За стеной сидит девушка: полуобнаженная и до остервенения привлекательная. Она — причина безумных желаний и бредовых идей. Она — персональная галлюцинация. Она настолько слаба и кротка, что просит быть рядом человека, которому клялась в ненависти.
— Любовь наоборот, — прошептал он, стряхивая пепел в пепельницу.
Любовь наоборот. Клясться в любви, а потом изменять, предавать, вышвыривать и разбивать сердце. Клясться в ненависти, а потом быть верной, преданной и нежной, потом заставлять сердце снова биться. Человек просто создан для того, чтобы выворачивать все наизнанку…
— Я не всегда буду рядом.
— Почему?
Почему? Он снова вернулся к истокам. За стеной Дженна успокаивает Елену, и, кажется, у нее это получается, а Доберман думает, почему же он не может быть рядом. Потому что он ненавидит ее? Это ведь скорее оправдание, чем причина. Потому что она — девушка его лучшего друга? Но она спит в его постели, и это уже перестало быть весомым аргументом. Потому что она интересна для него? Интерес угасает.
Когда истерика заканчивается, Елена отстраняется, выбирается из объятий Дженны и снова хватает бумагу и карандаш. Соммерс говорит о недельном отсутствии, о том, что пора вернуться к учебе и к нормальной жизни, но слова остаются без ответа. Мальвина не готова вернуться в свой выдуманный рай. Все зашло слишком далеко.
— Я не готова возвращаться домой, — слышится из соседней комнаты. Деймон усмехнулся. Как же неожиданно!
Он снова отвлекся: зазвонил телефон. Неделя истекла. Может, Локвуд все-таки объявился? Сальваторе подошел к сотовому и увидел номер одного из парней, который недавно помогал обчистить одну парикмахерскую. Деймон-то понимал, что у остальных участников могла снова появиться потребность в деньгах, а, следовательно, надо было найти способ как их достать. Но пока Елена дома — ее одну оставлять нельзя. И уходить из дома тоже нельзя. Все вновь зашло в тупик.
Доберман взял телефон, сделал еще одну затяжку и только потом нажал на кнопку «Вызов».
— Ты исчез, — на том конце провода раздался веселый голос. Его обладатель был слегка подвыпившим. — Ни на улицах, ни в катакомбах, ни в парке тебя не сыскать, дружище!
Доберман вновь вернулся к окну. Он вполуха слушал пьяный балаган, туша свою боль сигаретами и безразличием. Ему была плевать на то, где и какие разборки произошли за это время. Его волновало сейчас другое: тишина за стеной. Что делает Гилберт?
— Слушай, а говорят, тебя видели с какой-то симпатичной цыпочкой в катакомбах прошлой ночью! — приятель был явно настроен на «поболтать». Сальваторе выбешивал этот треп, но работу свою этот паренек знал на «отлично»: с сигнализациями он был на «ты».
— Ну, и кто же говорит?
Плевать кто говорит, на самом деле. Давящая тишина в соседней комнате появилась и на кухне. Сейчас она начала медленно разрывать на куски. Медленно и мучительно.
— Джоанна.
Кипятком воды на душу. Сальваторе сжал сигарету, отстранился от своей апатии. Он ошарашенно огляделся. Неужели Хэрстедт придумала новые выходки, теперь приставая к друзьям своего бывшего? И вчерашний разговор…
— Она заявилась к нам на базу, представляешь? Вчера вечером слила все точки, где можно достать халявного бабла, рассказала об охране и сигнализации. У нас на примете несколько неплохих мест, куда можно наведаться сегодня вечером.
— Она что-нибудь еще говорила? — ему было плевать, что информацию предоставили не ему, а его подельникам. Ему было вдвойне плевать на то, что у него нет возможности посетить эти места. Ему была втройне наплевать на то, что Джоа до этого делилась такой информацией только с ним.
— Да, что-то на швейцарском.
— На шведском, — поправил Деймон, — швейцарского языка как такого не существует…
— Я слышал, что у вас были проблемы, Доберман. Вчера она заявилась к нам, слила неплохую инфу и рассказала о твоей новой подружке, а потом сказала, что возвращается домой.
— Понятно, — усмехнулся Сальваторе, туша сигарету. — Джоа снова берется за старое… Ладно, я поговорю с ней.
— Нет, брат. Ты не понял. Она возвращается в свой настоящий дом. В Стокгольм.
Так вот означает вчерашний разговор — это прощание. Хэрстедт отправилась в Швецию.
Сальваторе медленно отошел от окна и сел за стол. Все было как в тумане: вчерашняя сюрреалистичная ночь, прощание и прощение, а потом — эта новость. Не сказать, чтобы это было болезненно или неприятно… Деймона поражал другой факт: наши мечты сбываются.
Он хотел растоптать Елену — она растоптана, но никого удовольствия это не принесло. Он хотел избить ее — избил, тоже никакого результата. Потом появилась навязчивая идея подчинить эту девчонку себе, чтобы контролировать каждый ее шаг. Чтобы быть для нее и богом, и дьяволом. Подчинил. Вместо ожидаемого — пустота. Растерзать отца тоже получилось, но облегчения не принесло. Джоанна исчезла из его жизни теперь навсегда, но что в итоге? Лишь еще одна пустота. Очередная и сумасшедшая. Эта ебаная анорексичка стала уже «кислородозаменителем», если так можно сказать. Наркотиком. Зависимостью. Слабостью. Силой. Теперь ее рядом нет. Она не то что в другом городе или в другой стране — она на другом континенте. Их разделяет океан, множество километров и бесчисленных негативных воспоминаний, недомолвок и эмоций. Безумный роман остался позади. И теперь Деймон стоит на дороге, ведущей в никуда.
Наши мечты сбываются, но совсем не так, как нам того хочется.
— Быть осторожнее с желаниями, да? Вот о чем нас предупреждают все религии мира…
— Что? — собеседник прерывал свой длинный монолог, который Сальваторе даже и не слушал. Он выпал из контекста мира на какое-то время. — Послушай, так ты придешь сегодня?
— Нет, друг. Извини, у меня сейчас другие проблемы.
Он бросил трубку, не дослушав до конца. В сердце щемила тоска, а желание скурить уже третью сигарету стало навязчивой идеей. Сальваторе резко поднялся, подошел к окну и схватил пачку. Черт бы побрал эту чертову суку! Теперь из-за нее будто камень кто-то в сердце вшил.
— Дженна ушла, — тихий голос разбил агонию. Сальваторе дернулся, выронив пачку из рук, и резко обернулся. Гилберт внимательно посмотрела на сигареты, потом нерешительно взглянула на мужчину. — Я не знаю, справилась ли я с твоим замком.
— Хорошо, я проверю. Иди.
Она кивнула, но не вышла. У Добермана не было ни сил, ни желания больше выгонять ее. Он отвернулся, оперевшись руками о подоконник. Елена вглядывалась в человека, всегда такого сильного и непоколебимого в ее глазах, а сейчас какого-то растерянного и ошеломленного. Странно было видеть его с другой стороны. Странно. Необычно. Беспокойно. Она не знала что сказать и стоит ли вообще что-то говорить, но… Но и уйти тоже не могла.
«Мы заперты в этой квартире, как в клетке, — подумала она, прижимаясь к стене, — два врага, которые не в состоянии объяснить причин своей ненависти, теперь загнаны в ловушку. Подчинение. Унижение. Злоба. Антипатия. Кажется, мы — лишь чья-то извращенная фантазия, которую поместили в этот душный саркофаг».
— У тебя что-то еще? — холодно и отстранено. Елена снова переключила свое внимание на мужчину. Внимательно и вкрадчиво. И почему ей не противно от того, что она рядом с ним?
— Нет, ничего.
— Тогда сделай одолжение — займись чем-нибудь. Пожалуйста.
Последнее слово — подачка. Оно брошено, как обглоданная кость собаке. Гилберт сжала зубы, выше подняв подбородок, а потом решилась на ответную реакцию:
— Когда ты был циничной мразью, ты мне нравился больше.
Он не отреагировал, но Елене показалось, что он усмехнулся. Гилберт отрицательно покачала головой, а потом вышла из кухни.
Сальваторе нагнулся, поднял сигареты, а спустя пару секунд — закурил.
— Больше нравился… Маленькая потаскушка.
2.
— Теперь ты можешь убрать от меня свои руки?
Они стояли во дворе, на свежем воздухе. Тайлер придерживал девушку за талию, той такое объятие совершенно не нравилось. Она не могла выкинуть Локвуда из своих мыслей, поэтому желала избавиться хотя бы от его прикосновений. Но Тайлер Локвуд не был бы Тайлером Локвудом, если бы делал изначально все так, как требовали правила и люди. Он придерживал Бонни, поскольку та плохо стояла на ногах и была все еще очень слаба. Температура спала, но не намного. Яркий свет уже не ослеплял, однако царапины, ссадины и синяки лилово-фиолетовых цветов все еще напоминали о произошедшем.
— Смотри, какие клумбы! — он аккуратно повел девушку в сторону клумб, возле которых были расставлены декоративные и красивые скамеечки. — Моя мать конечно не подарок, но эстетика у нее в крови!
Девушка не слушала. Вернее слушала, но была где-то глубоко в своих мыслях. Она уже неделю не видела солнца, уже несколько лет не видела красивых цветов, взращенных чьими-то заботливыми руками. Домашний уют и ощущение прекрасного — все затерялось где-то в далеком прошлом, еще когда сама Бонни Беннет была ребенком, не знающим что такое феминизм и обида. Теперь прежние компоненты врывались в ее жизнь, уничтожая старый хаос и сотворяя новый. Это порождало злость и новые приступы отчаяния. Стихи, цветы, солнце и забота — пародия на какую-то дрянную сказку о добром принце и замухрышке, служащей прислугой у какой-нибудь Ребекки Майклсон.
Тайлер помог Бонни сесть на скамейку, стоящую напротив цветочной клумбы. Беннет была рада поскорее избавиться от излишних прикосновений. Нежность — определенно не ее черта.
Локвуд уселся рядом. Его подопечная косо на него посмотрела. Парень улыбался; энергетика его души была светлой и гармоничной. Бонни в очередной раз показалось, что этот парень — лишь чья-то фантазия, но никак не реальность.
— Я не очень-то нравлюсь твоей матери, — девушка достала сигареты и зажигалку из кармана. Сигареты стали образом жизни, а не привычкой. И Бонни уже вряд ли когда-нибудь бросит курить. — Думаю, она не обрадуется, увидев меня здесь.
Закурила. Глубокая затяжка натощак — отличная замена завтраку.
— Ты мне нравишься, а насчет остального не волнуйся.
— А есть ли в мире люди, которые тебе не нравятся, Тайлер? — спросила она с презрением и цинизмом в голосе.
Бонни шла медленно на выздоровление, ровно как и ее подруга, тоже согревающаяся в объятиях человека, к которому она испытывала неприязнь. Иронична все-таки судьба. Как же жаль, что собственный эгоизм и страх быть непонятым мешают раскрыть душу и узнать людям, как же они все-таки похожи.
— Ты прямо идеал, сошедший со страниц дешевых книг моей подруги. И цветы любишь, и людей не дискриминируешь, и помогаешь им. Я не верю этому, Локвуд. Не верю. Слишком все в тебе гладко, слишком идеально.
Она снова закурила, смотря в пустоту своей души, где принципы и приоритеты рушились под натиском заботы и теплоты, которые Беннет не хотела принимать. Воспитанная в людской жестокости и людском безразличии она не могла больше верить. Переступить границу между собой прежней и собой новой не так-то просто, как показывают в кино. Елена потеряла близких и боялась потерять себя. Бонни потеряла близких и себя и теперь боялась обрести себя вновь. Ну, хотя бы одно отличие…
— Не нравятся мне те люди, которые слишком уж уверены в своей правоте. Которые не могут прислушаться к противоположному мнению и понять, что их теории ошибочны. Ты мне напоминаешь тех ученых ранних веков, которые отказывались верить в то, что планета движется вокруг солнца, а не наоборот. Истина всегда состоит из противоречий и противоположностей.
Бонни сильнее сжала сигарету. А потом гневно посмотрела на парня. Она чувствовала, что стоит за каким-то высоким забором, за колючей проволокой, а по ту сторону стоит Локвуд, который медленно роет лаз, с помощью которого можно выбраться из собственной камеры пыток своей же души. И это пугало, это злило и будоражило.
— Ты говоришь, что все мужчины — ублюдки, что все мы рождены с мыслью унизить женщин или как-то оскорбить их. Но знаешь, человек ведь несовершенен. И у наших и у ваших достаточно и плохого и хорошего.
— Да ну? И что плохого в нас? Мы вам детей рожаем, а что вы можете предложить взамен? Что-то равносильное?
— Ничего, и это я отрицать не стану, Бонни. Но… Но как же девушки, которые занимаются проституцией, например? Или на это тоже есть причина?
Не стоило бередить старые раны, но сожалеть было поздно. Бонни выронила сигарету, даже не заметив этого. Она готова была вот-вот разрыдаться, но слез то ли не осталось, то ли уже и не хотелось плакать. Концепции Ребекки о феминизме и равноправии въелись в сознание, отравили кровь и уничтожили здравый смысл. Боль о прошедшем вырвала сердце. И все, что оставалось делать: повторять заученные аксиомы и ненавидеть.
