сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 131 страниц)
Усмехнувшись, Сальваторе взял пачку сигарет, достал одну.
— Знаешь, тебе бы на Венеру, Мальвина. Это планета — убийца, если ты не в курсе. Самая близкая к Солнцу она является одной из самых холодных, потому что покрыта слоем облаков, которые состоят из каких-то дрянных веществ, не пропускающих солнечных лучей… Серная кислота, вроде… Пару секунд — и верная смерть. Жутко конечно, зато необычно. Даже зонды, посылаемые туда, работают на Венере ограниченное количество времени.
Он подумал о том, что на любой планете можно «загнуться». Просто Венера издревле ассоциировалась с чем-то прекрасным, таинственным и магическим… И как такая дрянная планета может восхищать поэтов и ученых?
Сальваторе достал зажигалку, закурил и, не поворачиваясь к девушке, продолжил:
— Как вообще Космос может быть прекрасен, а? Безвоздушное мертвое и опасное для жизни человека пространство… Так к тому же, еще и бесконечное, если верить ученым. Лично у меня неприязнь к звездам и прочей этой мути… Да плевать, в общем.
Поднявшись, Сальваторе сделал затяжку, а потом направился на кухню. Елена так ничего и не сказала, молча продолжая таращиться в потолок.
Отказ от пищи, истерики и кошмары — еще полбеды. Желание замкнуться в себе и перестать разговаривать — катастрофа. И как теперь эту разбивавшуюся стихию усмирить? Может, все же стоит прибегнуть к насилию?..
Поставив чайник на плиту и зажав сигарету между зубами, Деймон подумал о том, что последняя его мысль вообще не была и такой уж ужасной. На войне, как говорится, все средства хороши. А Гилберт, к тому же, сможет свою ненависть на жизнь приплюсовать к ненависти к Сальваторе, и все вернется на круги своя.
— Или станет еще хуже, — буркнул Сальваторе, открывая холодильник. Да, не радует картина. Единственный способ — заказать что-нибудь из фастфуда… Деймон этим способом и воспользовался. Назвав адрес и сделав заказ, он положил сотовый обратно на стол и отправился в спальню.
Плохая вчера идея получилось позвонить Джоанне. Теперь понятна причина тоски — Хэрстедт об этом позаботилась. Выходит, что отношения построить не вышло по вине Сальваторе, а не из-за истерических приступов этой худощавой сучки.
Елена все так же лежала на кровати, вглядываясь в пустоту. Кажется, космос этой девочки вообще сжался до пределов этой спальни. Сальваторе положил аккуратно сигарету на тумбочку, медленно подошел к девушке. Она больше не плакала и не билась в конвульсиях, но, кажется, это было в тысячу раз дерьмовее.
Прищурившись, парень внимательно оглядел ненавистную особу. Девушка как девушка. Самая обычная, такая же фальшивая и ненастоящая, как многие девушки, но почему-то эта фальшь придает шарма…
Сальваторе осторожно взял шатенку за запястья.
— Пора вставать, Елена. На потолке ты ничего интересного не увидишь.
Только она смотрела не на потолок, а в бездну своей души, в которой вместо света и клокочущих чувств появилась пустота. Вселенная — это тоже своего рода пустота. Кто знает, может все, окружающее человека, лишь потемки чьей-то истерзанной и истоптанной души… Извращенная мысль, не правда ли?
Гилберт оказалась на удивление послушной и податливой. Она не противилась, делала все, что от нее просили. Поднялась, свесила ноги, сев на край, потом — встала, Сальваторе по-прежнему держал девушку за запястья, чувствуя, что это приятно — быть сильным с кем-то.
Ни обжигающей страсти, ни умопомрачительной нежности, ни симпатии. Уж хоть какая-то стабильность в чувствах радовала, ведь ненависть оставалась ненавистью… Вот только это было необычно — заботиться, чувствовать себя нянькой, переполняясь ощущением раздражения и при этом понимать, что только сейчас начинаешь самореализовываться.
Она смотрела на какую-то одну зримую для себя точку, ощущая только колкие шипы боли и ужас подступающего отчаяния.
Сальваторе повел девушку за собой, и та послушным ребенком поплелась следом в своей мятой футболке, так неприлично оголяющей стройные ноги. Он привел ее в ванную, включил кран с водой, отпустил ее руки.
— Тебе надо умыться, — взяв за плечи девушку, он развернул ее к себе, встряхнул, но Елена продолжала смотреть сквозь Вселенную. Так вот, оказывается, почему так опасен Космос!.. Ты всматриваешься в него в надежде найти край и увидеть там что-то необычное. Но в результате — лишь бесконечная и безжизненная пустота. — Елена, ты слышишь меня?
Коснуться ее лица, заставляя посмотреть на себя, оказалось просто, но как-то неправильно.
— Тебе надо умыться, чтобы проснуться.
Она внезапно коснулась его лица, так внезапно, что слова все размельчились в мелкий порошок. Она пальчиками коснулась его лица, прищуриваясь, вырываясь из затянувшего ее сумрака блеклых звезд и раскаленных солнц. Елена прикоснулась к другой щеке другой рукой, а по ее лицу стали стекать слезы. Сальваторе перехватил запястья, сжал их!
Но убирать от своего лица не стал.
Слез — все больше, а слова так и не могут вырваться, осколками застревая в глотке и становясь причиной удушья.
— Давай еще раз, — произносит он, кладя ее руки себе на плечи. — Еще раз, милая. Как тогда, помнишь?
Она хотела сказать: «Помню» или что-то совершенное противоположное — не важно. У нее это снова не получилось. Слезы продолжали опалять кожу щек, а слова — становиться причиной удушья. Во взгляде же вместо привычной ненависти или пустоты стало появляться отчаяние. Это хороший знак на самом деле… С отчаянием бороться легче, чем с пустотой.
Ее взгляд… Черт, Сальваторе тонул в нем, теперь сам устремляясь сквозь пучину Вселенной…
— Сделай это, Елена, — уже более властно и требовательно. Вода шумела, и этот шум почему-то извлекал обоих из кататонии. Девушка посмотрела на воду, потом — на свои руки на плечах парня. Потом она снова прикоснулась к лицу Добермана, и на ее губах появилось что-то наподобие улыбки. Вырезанной ножом и не очень красивой, но появилось…
— Я помню тебя, — почти едва уловимым шепотом, с болезненной хрипотцой, разъедающей горло. — Я тебя помню… Ты был рядом в том парке, — снова слезы и снова эта безумная улыбка. — Ты был где-то тут…
Она коснулась ладонью грудной клетки, потом сжала руку в кулак и снова уставилась в пустоту, пока слезы скатывались по ее щекам, а новый приступ истерики готов был подчинить тело в конвульсиях. Сальваторе был обескуражен этой репликой, бессмысленной и ужасающей, трогающей за живое…
Деймон, решив предотвратить истерику и вытащить себя из оцепенения, схватил руки девушки, отрывая их от себя, и сунул под холодную воду.
— Умойся, Елена! — громко и властно. Прежний Доберман никуда не исчезал. Девушка почувствовала холод на своих ладонях, решив, видимо, что в холоде есть какое-то спасение, она нагнулась и все же умылась. Хоть какие-то рефлексы сработали.
«Я помню тебя. Я тебя помню… Ты был рядом в том парке. Ты был где-то тут…».
Сальваторе выключил воду, предоставил девушке полотенце, и когда с водными процедурами было покончено, он взял ее снова за руку и повел в спальню.
Около десяти минут ушло на то, чтобы установить новый контакт и заставить девушку переодеться. Комнату покидать Сальваторе не стал — просто отвернулся и выждал время. Обернувшись, он увидел сидящую на краю девушку, вновь всматривающуюся в никуда. Ее было искренне жаль, и сочувствие к ней разрасталось в геометрической прогрессии. Какой бы сукой Елена не была, она не заслуживала этой душевной травмы. Кто угодно, но не она, потому что ее психика слишком-слишком слаба…
Заказ привезут еще нескоро, а съездить в те же катакомбы, где так часто Сальваторе развлекался, или пройтись по парку, пока что нет возможности. Поэтому Деймону ничего не оставалось, как сесть рядом, обнять девушку за плечо и лишний раз — хотя бы осязанием! — доказать, что жизнь все еще продолжается: планета не сошла с орбиты, солнце не потухло, и до Венеры долететь пока что нет возможности.
Он сел осторожно возле человека, которого считал врагом до недавнего времени, делая все так, как считал нужным. Гилберт больше ничего не говорила, снова возвращаясь в амплуа парцеляновой и пустой куклы. Так к тому же еще, как оказалось, никому не нужной.
3.
— Почему ты это делаешь? — она сидела под теплым пледом, внимательно разглядывая Тайлера, молчавшего уже около нескольких минут. Для Локвуда это был просто личный рекорд.
Температура не спадала, как не исчезали боль, ощущение слабости, тошнота и головокружение. Единственное, что могла Беннет — смотреть. И то, шторы по-прежнему оставались плотно задвинутыми, так как яркий свет слепил, и глаза слезились.
Тайлер Локвуд. Его имя отпечатывается на сердце сеткой мелких неглубоких царапин. Они под натиском слов или поступков дают импульс появлению следующих царапин. Это как встать на хрупкий лед — одна трещина способствует появлению других: более мелких.
— Зачем заботишься обо мне? Я не понимаю этого.
Парень словно вынырнул из своих мыслей. Выпрямился, огляделся и, сконцентрировав свое внимание на Бонни, чему-то глупо и рассеяно улыбнулся.
— Я уже говорил: я просто хочу это сделать.
— Просто ничего не бывает, — перебила девушка, кутаясь плотнее в плед. Бонни бил озноб, и девушка никак не могла согреться уже в течение нескольких минут. Тупая боль сковывала затылок и виски, словно кто-то сжимал голову чем-то металлическим. — Не в нашей жизни…
— Бывает.
Он подсел ближе, внимательно посмотрел на девушку. Было во взгляде этого парня что-то проникновенное и теплое. Что-то родное. Бонни подумала, что именно такой взгляд должен быть у родителей, которые любят своих детей.
Болезненная тема для разговоров и размышлений. Сразу появляется неприятный привкус разочарования и отвращения. Сразу появляется послевкусие отчаяния. Горькое, как какая-то таблетка, которую просто необходимо выпить.
Локвуд тем временем снова улыбнулся, выпрямися и сказал в свойственной ему гласной манере:
— Цвет кожи и пол для меня не показатели. В том смысле, что я считаю, что вообще не важно, что представляет собой человек, если он нуждается в помощи. Либо помогаешь, либо нет, и неважно девушка это парень, феминистка или какой-нибудь сексист…
Царапины на сердце становятся глубже и длиннее. Новая сеточка распространяется по сердцу, болезненно его сжимает. Озноб достигает своего апогея, и вот — мелкая дрожь проходит по коже. Сонливость развеивается как табачный дым, оставляя после себя лишь едва уловимый терпкий аромат.
— И что тогда для тебя показатели? — произносит Бонни, ощущая хрусталь холода на своих плечах. Тайлер едва заметно улыбается, потом опускает взгляд… Почему он это делает?
— Степени отчаяния. Поступки человека…
— Я совершала плохие поступки, — моментально отвечает собеседница, и в ее голосе появляется едва заметная нить стали и раздражения. Словно та темная сторона Бонни, ненавидящая мужчин и желающая испытать кайф от ощущения агрессии, получила подпитку и теперь готова снова вступить в бой с охватившей душу нежностью и благодарностью…
— Степень отчаяния. Поступки человека, — зачем-то повторил Локвуд. — И осознание того, что эти самые поступки были далеко не лучшими.
Медленно-медленно трещит по швам ненависть. На мелкие лоскутки рвется цинизм. Освобождается место для нежности и смирения. Смирения с тем, что тогда, в детстве, пришлось стать жертвой отцовской чрезмерной любви. Смирения с тем, что того, что случилось, не выкинуть из своей души и из своей памяти. Смирения с тем, что жестокость не знает границ.
Смирения с тем, что есть люди, которым не плевать.
Девушка поджала колени, обняла ноги руками, закрывая глаза. Ей бы надо обо всем подумать и разобраться. Ей бы надо хорошенько разобраться во всем.
Гаснет фитиль ненависти, но от этого легче не становится. Детская обида, унижение и ощущение одиночества медленно заполняют пространство комнаты, вытесняя воздух и тем самым способствуя появлению вакуума. Хотелось бы верить, что все случившиеся было просто сном. Хотелось бы так думать…
Но сны, как правило, забываются. А этот кошмар слишком уж врезался в сознание. До мельчайших подробностей.
Девушка выдохнула, подняла голову и внимательно посмотрела на Локвуда. Он улыбался, ожидая ответа на свою реплику. Все еще ожидая ответа. Бонни отрицательно покачала головой, потом легла на бок, свернувшись калачиком и предаваясь анализу своей жизни…
Вот Тайлер больше похож на сон. Вечно в какой-то дымке таинственности и загадочности. Да и потом, таких как он, просто-напросто, не существует. Слишком красивая сказка. Слишком уж это идеальный человек.
Слезы вновь скатываются по щекам, уже, правда, без истерик и желания закричать во все горло. Просто скорее рефлекторно. Просто уже обычное состояние.
Тайлер Локвуд. Как панацея и смертельный вирус одновременно. Он поражает центральную нервную систему, вызывает боли в районе сердца и способствует повышению температуры. Тайлер Локвуд. Как кататония или истерия. Как тульпа, которая появляется в результате одиночества или сломленной психики.
Она помнит свою жизнь если не до мельчайших подробностей, то достаточно хорошо. И во всех фрагментах нет ни одного, где была бы такая же забота. И это пугает, потому что первый раз — всегда болезный и малоприятный, не важно секс это, сигареты или благодарность и чувство трепета.
Он садится рядом, ложится рядом, аккуратно обнимая девушку. Словно боясь реакции.
«Твое имя является по сути нарицательным», — всплывает в памяти импульсами и болезненными покалываниями в душе. Имя нарицательное. Значит, погибнуть придется рано. Погибнуть придется красиво и безумно.
Но погибать не хочется.
Глубокий вдох и новые слезы…
Не обязательно бросаться в пекло каждый раз, когда хочешь просто доказать, что ты способен что-то полезное сделать для этого мира. И собственная боль — отличный стимул, это верно.
Но это одновременно и оружие против себя же. А чтобы обезоружить свою ненависть, агрессивность и ярость нужно не так уж и много, как оказалось. Для этого требуется лишь забота, понимание и сострадание.
Глубокий вдох и глубокий выдох. Теперь, когда Бонни выбралась из собственной могилы, нужно идти дальше. Девушка поднимается и не видит людей вокруг себя с белыми глазами. Она видит лишь пустырь, яму, в которую больше нет желания прыгать, видит теплое солнце, видит бескрайние просторы.
Конечно, сюда девушка вернется еще не раз, потому что отказаться от собственных убеждений, от прежней себя, от своих клятв сложнее, чем показывают в этих обесценивающих человеческие чувства мелодрамах.
Но сейчас Бонни засыпает под крылом незнакомца. Но сейчас она делает шаги вперед, стараясь не оглядываться и дышать. Полной грудью.
4.
Она не устраивала истерик — это радовало и пугало одновременно. Она больше не плакала и не несла какой-то бессвязный бред. Она просто сидела рядом, смотря в одну точку, погружаясь в те глубины Космоса, которые ученым никогда в жизни и не приснятся. Она просто сидела рядом, иногда кладя голову на плечо Добермана и пытаясь заснуть, чтобы абстрагироваться или забыться. У нее плохо получалось. У нее вообще не получалось, и поэтому она всматривалась в какой-то только для нее зримый объект и не произносила ни слова…
А Сальваторе молчал, глядя на саму девушку. Вполне реальную и приземленную. Вполне осязаемую. Желание хоть как-то воспользоваться беспомощностью доводило иногда до тошноты, а иногда холодным шампанским опаляло горло и опьяняло рассудок.
Он смотрел на нее, такую хрупкую и ненавистную. Что в ней может привлечь кроме стройных ножек?
«Беспомощность», — скалится внутреннее эго, обнажая свои острые и смертоносные клыки.
Беспомощность. Слово выбивается тушью где-то на лопатках и жжет их неприятной болью. Почему на лопатках? Черт знает. Но болит именно в этом районе.
— …лает в данный момент?
Он уловил только последнюю часть фразы, но не растерялся и тут же переспросил.
— Что она делает в данный момент? — повторила свой вопрос собеседница. Дженна звонила довольно часто, все еще смущаясь тем фактом, что ее племянница живет в одной квартире с мужчиной. С мало знакомым, к тому же, у которого какие-то свои причины, чтобы выхаживать никому не нужную сироту. Соммерс останавливало одно от того, что забрать Елену обратно — невозможность приглядывать за девушкой. Хлопоты по дому, организация похорон и страх за то, что Елена попытается совершить третью попытку суицида — эти факторы пока что останавливали от того, чтобы забрать девочку домой.
Деймон снова посмотрел на шатенку.
— Смотрит в одну точку. Ей лучше, нужно сказать. По крайней мере, она уже хоть немного ест и не устраивает истерик.
Про себя, однако, Сальваторе отметил, что апатия — лишь одна из стадий депрессии, но никак не улучшение.
