сообщить о нарушении
Текущая страница: 128 (всего у книги 131 страниц)
Беннет поставила угощение на стол и только потом услышала шаги. Она быстро посмотрела в сторону дверей. Елена медленно поднялась, но Бонни улыбнулась, взглянула на Гилберт и произнесла лишь одно:
— Подожди меня здесь. Я лишь на пару минут.
Елена села обратно. Бонни оставила свой чай и направилась вслед за Клаусом в гостиную. Ее мысли все еще кружились вокруг событий сегодняшних долгих и нескончаемых суток. Она и не заметила мужскую одежду, висящую в прихожей. Елена тоже не заметила. Может, было к лучшему, что они перестали замечать вокруг что-то. Теперь им принадлежал мир, теперь они принадлежали друг другу, и им не нужен был кто-то еще. По крайней мере, сейчас.
Бонни и Клаус вошли в зал, дверь закрывать не стали. Беннет села на кожаный удобный диван, Майклсон расположился в кресле напротив. У них уже был подобный сюжет, и тогда… Впрочем, Беннет не помнила чем закончился тот разговор. Она вцепилась в края дивана и взглянула на Майклсона. Оперевшись локтями о колени, он выжидающе смотрел на нее, то ли ожидая объяснений, то ли сам желая что-то сказать. Бонни закусила нижнюю губу, а потом опустила взгляд.
— Прости, что не закрыла квартиру. У меня не было ключей.
Он ничего не ответил. Бонни уже давно перестала его бояться, но она упустила тот момент, когда стала им дорожить. Дело ведь явно не в утреннем сексе, дело в том, что они вроде как знают друг о друге многое, и вот так сидеть поздним вечером в его квартире не кажется такой уж дикостью.
Девушка выдохнула, вновь посмотрела на Клауса. Она не хотела упускать еще и его, но точно осознавала, что дальше у них ничего не получится. Он любит все контролировать, а она ненавидит правила и вечно все делает по-своему. Их общение — гремучая смесь, которая рано или поздно приведет к взрыву. Поэтому разъяснить все акценты стоит именно сейчас.
— Я съеду завтра утром, — произнесла она, уверенно глядя на мужчину. — Я обещаю, что больше не буду тебя доставать. Не буду появляться в твоих клубах и крушить там все подряд…
— Как узнала? — перебил он. Его не волновали ее обещания, и его не волновало даже то, что Бонни привела свою подружку. Он смотрела на Беннет, он спрашивал только по существу. Это всегда было в нем, с этого началось их знакомство.
— Просто догадалась, — пожала плечами Бонни. Она хотела бы коснуться Клауса, чтобы этот момент стал еще более интимным. Чтобы навеки связать друг друга нитями и остаться в памяти светлым воспоминанием, но Беннет прекрасно понимала, что даже такой простой разговор в десять вечера — это уже многое. Особенно для таких людей как он и она. — Смотрела фильм… и как-то внезапно осенило, и все.
— Интуиция? — спросил он скептически, и хотя на его губах появилась ухмылка, в голосе звучала только серьезность. Бонни не думала о Тайлере уже несколько дней, и сейчас ей казалось, что Тайлер тоже остался в прошлом. Нет. Она все еще любила его. Все еще помнила его слова, его улыбку, но уже как-то отдаленно.
— Нет. Сопереживание, — когда в глазах Майклсона промелькнуло недопонимание, Бонни чуть подалась вперед, и ее голос сник до полушепота: — Она могла сделать много ошибок, Ник, но поверь мне, она успела раскаяться за каждый свершенный поступок. Она может говорить что угодно, может вытворять что угодно, но каждую ночь она ощущает злобное одиночество, которое дышит ей в затылок. И ей тошно от этого. Ребекка опубликовала документы не для того, чтобы отомстить мне. Она просто боится потерять тебя, потому что ты — единственный близкий ей человек. Ты лишил ее сына, но ты… Ты ей нужен, как мне нужен был мой отец. Прощать тяжело, но просить прощения никогда не поздно. Ты должен дать ей шанс, иначе все закончится так, как закончилось мной.
Бонни решила больше не контролировать себя, как она это делала пару часов назад. Девушка поднялась с дивана, села на колени возле ног Клауса. Она взяла его за руки, посмотрела в его глаза, и в этом не было ничего унизительного, не было ничего постыдного. Бонни пытались приручить многие, а Клаус об этом даже не думал. Он позволял ее дикости выплескиваться наружу, и вместе с тем научил ее контролировать собственную жизнь. Он заставил ее приручить саму себя. И именно поэтому Бонни была благодарна ему, именно поэтому она больше не помнила их первый встречи.
— Поверь мне, нам нужно лишь чтобы нас обняли и пожалели, и мы сами кинемся вам на шею. Обнять и пожалеть — это не так уж много… не так уж дорого. И феминизм потеряет былую ценность… Со мной так было.
Клаус высвободил свои руки, положил их на лицо Бонни. Та коснулась его запястий. Их окружала полная тишина. Майклсон видела в кровь сбитые костяшки пальцы, растрепанные волосы и потекшую тушь, но внутри Бонни царило спокойствие. Может, кратковременное, может — лишь минутное, но она было самым сильным и сокрушительным, которое было у Беннет за последний год.
— Ты ведь ничего не натворила, да? — спросил он внимательно. Спросил не потому, что считал своим долгом расхлебывать ту кашу, которую она заварила, а потому, что ему было не плевать. Завтра они вернутся к своему прежнему образу жизни, но сейчас они самые настоящие, самые искренние.
— Нет, — ответила она, все еще сжимая его запястья. — Я решила больше не бежать на красный.
Больше не бежать вообще. Бонни хочет остановиться. Она подумывает о том, чтобы отправиться в Альбукерке этим летом после сессии. На пару недель она отрежет себя от жизни, которая ее душила, и от людей, которых знала. Она хочет стать невидимкой в одном из городов штата Нью-Мехико. У нее появилась цель, у нее появились надежды. Завтра ее ждут тяжелые сутки, но Беннет выбиралась и не из таких передряг.
— Можно попросить тебе еще кое о чем? Это моя последняя просьба, я обещаю.
Он молчал, и Бонни знала, что ее выслушают, что сделают все так, как она попросит.
— Я не хочу, чтобы на мою семью смотрели косо, поэтому я очень тебе благодарна, что ты устроил опровержение. Может, я сама выступлю с публичным заявлением, не знаю… Но… Энди. Пусть она вернется на работу. Это ее профессия, и она не виновата в том, что в моей семье приключилось такое дерьмо. Пожалуйста…
Клаус усмехнулся.
— Врезала ты ей все же классно.
Бонни тоже улыбнулась, она подалась вперед и обняла Клауса за плечи. У нее нет и цента за душой, у нее нет семьи и незапятнанной репутации, но она обрела друга, и большего Бонни в своей жизни и не хотела. Деймон принял ее, Тайлер — выходил, а Клаус лишь отчеканил, придав этой версии Галатеи еще более дивные и изящные очертания.
Бонни отстранилась, поднялась на ноги. Клаус тоже встал. Он внимательно оглядел Беннет, решив не спрашивать, на кого же она еще потратила свое мастерство. Самое главное заключалось в том, что Бонни все же остановилось. Остальное не имело значения.
Она проводила его до дверей молча. На прощание они взглянули друг на друга, но так больше и не сказали друг другу ни слова. Было горько и тоскливо, оба, не признаваясь себе в этом, надеялись встретиться еще. Они бы могли узнать друг друга чуть получше. В спокойной обстановке и без лишних обязательств.
Но его мир — криминальный мир, и он не знает жалости, а ее мир нуждается в спокойствии, а не в страсти или импульсивности. Они встретились врагами, а расстались самыми близкими друзьями, и им не хотелось портить такое специфичное, но оставляющее глубокий след в душе, знакомство. В конце концов, у человека нет ничего кроме воспоминаний. Квартиры, машины, образование и род деятельности не значат ничего. Единственное, что держит нас на плаву — воспоминания, вот почему Клаус и Бонни решили остановиться. Потому что они хотят сберечь то немногое, что у них осталось.
Беннет вернулась на кухню, села за стол. Чай еще не успел остыть. Елена не притронулась к чашке, ждала подругу. Теперь она умела ждать.
— Ты мне расскажешь о нем? Кто это? — с теплотой в голосе спросила Елена, обхватывая руками чашку с чаем. Бонни взглянула на подругу, вновь улыбнулась. У них была теперь целая жизнь, чтобы наговориться друг с другом, и эта ночь — только начало.
— Это мой самый близкий друг.
Елена кивнула. Ей впервые не было больно от разговоров с Бонни, и впервые им было что сказать друг другу.
2.
В зале было уютно. Телевизор продолжал работать. Усталая французская мелодрама была предсказуемой и не очень интересной, но переключать не хотелось ни Бонни, ни Елене. Сидя на кожаном диванчике, прижавшись друг к другу, они смотрели фильм, впервые не думая о чем-то постороннем. Мысли не вертелись вокруг событий минувших суток, и «завтра» уже не пугало. За окном шел снег, март должен был наступить уже скоро, и этот март, обеим так казалось, должен быть если не особенным, то запоминающимся.
Когда включили рекламу, Бонни выключила звук. Тишина обрушилась на их плечи.
— Уже два часа утра, — произнесла Елена, — нам завтра рано вставать…
— Да ладно, — пожала плечами Бонни. — Знаешь, я чем меньше сплю, тем бодрее с утра.
Елена не спала несколько суток, не считая сна урывками. Усталость валила ее с ног, но бросать Бонни не хотелось ни на минуту. Гилберт скрестила руки на груди, посмотрела на подругу. И кто бы мог подумать, что они смогут сохранить свои отношения? Ведь все казалось безумно безнадежным, заранее проигранным, упущенным. Все будто и говорило, что у них нет шанса на то, чтобы пронести свои дружбу через время и обстоятельства. Внутренний голос вопил об этом, скептицизм не позволял даже рассмотреть другой вариант. А теперь они, обе абсолютно вымотанные, сидели бок о бок и смотрели фильм, как и договаривались утром. Теперь прошлая уверенность потеряла былую мощь, и новые надежды стали согревать их сердца.
— Вы вместе? — спросила Бонни, тоже посмотрев на Елену. Та положила голову на плечо подруги и отвела взгляд. Реклама все еще шла, а время будто замедлило свой ход. Или Бонни и Елена просто замедлили темп своей жизни.
— Нет, — ответила Гилберт, обнимая подругу за руку. — Он женат на девушке, ради которой пошел на самые безумные поступки. Ради нее и ее ребенка. Знаешь, это говорит о многом.
— Это говорит о том, что Сальваторе не меняется. Он всегда был таким, всегда был готов идти на что-то ради кого-то… Ты знаешь, откуда у него шрам?
Елена выпрямилась и обратила внимание на свою подругу. К еще одной тайне Мальвина была не готова. Ей нравилось ощущать уют и спокойствие, что теснило ее сердце. Ей нравилось ощущать рядом Бонни, такую родную и важную, возле ног которой она нашла свое пристанище. Елена не боялась боли, к ней она уже привыкла. Она боялась снова что-то упустить, снова потерять надежду, которую только-только обрела.
— Нет, я не спрашивала…
Бонни развернулась к Елене, сев по-турецки, оперевшись одной рукой и спинку дивана. Пальцы, сбитые в кровь, немного опухли, а многочисленные ссадины создавали образ той, прежней Бонни. Гилберт вспомнила о том дне, когда впервые увидела татуировку «NCF» на руке девушке. Она подумала о том, что в тот день они были так далеки друг от друга! Они были… были незнакомками, которые встречались лишь на парах, ходили изредка в кино и звонили друг другу по вечерам.
А теперь они будто пришиты друг к другу.
— Когда мне было четырнадцать, я впервые встретила Деймона. Это был первый парень, который заступился за меня. Он оттолкнул от меня мою взбалмошную мамашу, а я в тот момент подумала, что все происходящее — просто дурной сон, ведь если за меня заступился незнакомый взрослый человек, то не могут же мои собственные родители со мной так поступить. Затем Деймона повязали, а меня допрашивали до утра… Утром мы встретились вновь, и Деймон дал мне прикурить… Знаешь, я ведь тогда возненавидела утра, потому что мне всегда казалось что с наступлением нового дня у тебя есть шанс начать все заново. А в итоге я поняла, что утро — это просто время суток, и ничего более… Он тогда сказал, что моя имя — нарицательное, что я должна цепляться за него. Позже мне это и Тайлер сказал, за что я его и полюбила. Но они ошиблись, потому что это не я цеплялось за имя, а оно в меня вонзилось будто клешнями и не хотело отпускать. Может, поэтому я такая взбалмошная, не знаю…
Чуть позже, где-то пару дней спустя, мы встретились вновь. На суде сказали, что у меня период полового созревания, и я сама все надумала. С отца было снято обвинение, а ко мне были приставлены психологи, потому что в последний раз, когда он притронулся ко мне, я порезала его бритвой. Я потом вообще боялась к бритве прикасаться, потому что думала, что у меня крышу сорвет. В общем… Я сидела на скамейке перед залом суда. Я не знаю, как Сальваторе оказался там, но он сел рядом и подарил мне целую пачку сигарет. Конечно, он боялся со мной общаться после такого скандала, но в тот день он все-таки сел рядом. Не говорил ничего, не брал меня за руку и не пытался успокоить. Мы смотрели на небо…
Пока мои родители занимались тем, чтобы запрятать подробности этого дела на семь замков, я сидела с Деймоном и смотрела на небо. Я сказала ему, что теперь я клеймованная. Теперь на мне будто печать уродства, будто… какой-то знак, который просто кричит о моей неполноценности. Деймон поднял с дороги камень и сказал, что мое уродство — внутреннее, и я никому не должна о нем говорить, потому что его не так уж и видно. А его уродство — внешнее, но он тоже не будет никому о нем рассказывать.
Когда я встретила его в третий раз, у него появился шрам на шее. Тогда он был багровый, раздувшийся и пульсирующий. Деймон само нанес его, чудом не повредив артерии. В больницу он не обращался, никакими антисептиками и препаратами не пользовался, поэтому рубец и получился таким. Затем он взял меня за руку и отвел в танцевальную студию, сказав, что у каждого человека есть что-то, что поможет ему отвлечься. И потом он исчез. Я встретила его спустя пять лет, когда он завалился в комнату к Тайлеру и стал требовать, чтобы он вернулся к тебе. Меня будто водой холодной облили. Я снова вернулась к тем дням, снова стала маленькой четырнадцатилетней девочкой…
Бонни внимательно смотрела плачущей Елене в глаза. Сама Беннет не могла выдавить из себя ни слезинки, потому что минувшее больше не вонзалось клинком в ее сердце. Елена не ощущала, что она снова потеряла надежду. Она чувствовала, будто подобрала надежду Бонни, будто теперь она ответственна за нее.
— Он просто не дает в обиду таких как мы с тобой. Или таких как Викки. Может, его сердце болеет из-за вины перед матерью, я не знаю. Может, просто натура такая. Но… Я думаю, что ты ему нужна сейчас сильнее Викки. Он любит ее, как любит меня. К тебе он испытывает совершенно другое…
— Он выбрал Тайлера, — прошептала Елена, вытирая слезы, не замечая, что новые снова скатились по щекам. — И я ненавижу его за его благородство, потому что в тот момент я наплевала на Тайлера, на тебя. Я хотела только его, а теперь боюсь, что если получу, то буду еще более виноватой перед тобой и Локвуда…
Бонни присела ближе. Она умела проникаться чужими бедами, умела сопереживать и принимать чужую боль. И даже сейчас, когда пару часов она чуть не прикончила своего отца, она все равно могла думать и о других. Елена принимала себя такой, какая она есть. Принимала свой эгоизм, свою жертвенность, свою испорченность и свою святость. Но на фоне Бонни она вдруг осознала еще и то, что теперь у нее есть к кому стремиться. Есть идеал, на которой стоит быть похожей. Да, может, у нее не было отца как примера для подражания, но кто сказал, что идеал мы должны находить только в родителях? Может, идеал — это подруга, которую мы чуть не потеряли? Это друг, ради которого мы готовы на все? Это парень, с которым хочется быть, или преподаватель психологии искусства, с которым хотелось бы наладить отношения?
— Тайлер и я поступили так, как считали нужным. Мы тоже руководствовались своими эгоистическими целями. Елена, не важно, что было. Если ты будешь цепляться за прошлое, ты навеки потеряешь настоящее. Понимаешь? Порой надо просто смириться… Ты же сама мне об этом говорила, ведь так?
Реклама давно закончилась, но фильм отлично смотрелся и без звука. Бонни снова облокотилась о спину дивана, сконцентрировав свое внимание на телевизоре. Елена вновь прижалась к подруге. Она так долго искала ответы у отца, у Тайлера и Деймона, а нашла их у Бонни. Истина действительно ближе, чем кажется на первый взгляд. Лучше вспоминать об этом почаще.
Елена заснула на плече у Бонни. Она провалилась в глубокий сон, из которого не могла выбраться. Ей снилось море — рьяное, свирепое, которое бушевало, громило и буйствовало. Ей снилось мрачное, затянутое серым шелком, небо. И солнце, прячущееся в море словно ребенок, ищущий защиты у матери. И Елена плыла в лодке вместе со своим отцом по этом безумному, рассвирепевшему морю. Она плыла с ним, сжимая его руку, и все кричала и кричала не в силах остановиться. Она вырывала слова из недр своей души, она вырывала осколки, которые вонзались в горло, вырывала последнее отчаяние, на которое еще была способна.
Она вырывала прежнюю себя.
