сообщить о нарушении
Текущая страница: 74 (всего у книги 131 страниц)
— Передайте своей племяннице, что все кончено, ясно?! Мне наплевать на ее гребанные чувства, и если она не перестанет заниматься подобной мудистикой, я выбью эту дурь из нее. Найду в считанные секунды.
— Не найдешь, — Дженна, казалось, не была удивлена такой негостеприимности. Словно она знала про их странные и сумасшедшие отношения. Словно Елена передавала ей всю информацию телепатически. Словно Елена перевоплотилась в Дженну. — Она уехала.
— Не прокатит, ясно? — в его взгляд осколки становились острее. Если Елена была опасным игроком, то Деймон — отчаянным.
— Учеба по обмену. Пару дней назад улетела. Не знаю, сколько она там пробудет, но я даже рада этому.
Сальваторе усмехнулся. В свете уличных фонарей и тусклых звезд его избитое лицо не внушало доверия, даже становилось причиной мурашек вдоль позвоночника. Деймон улыбнулся еще шире. Эта кривая и мертвая улыбка появлялась редко, но если она и появилась, то увидеть ее было не в радость. Шрам на шее словно ожил, словно стал происходить процесс обратный заживлению.
— Ох, да это карма, — он сделал глубокий вдох, вскинул голову вверх, обращая внимание в Космос — Венеры не было видно. — Джоа прокляла меня, — он чему-то рассмеялся, словно это было правда забавно. Смех — тихий и недолгий, но не такой, какой должен быть у обычных людей.
Что-то надрывное. Что-то смиренное и горькое.
Деймон медленно повернул голову в сторону Дженны, впился в нее взглядом, одновременно доставая пачку сигарет.
— Я надеюсь, она будет счастлива, — он достал сигарету, медленно закурил. Огонек вспыхнул, стал оранжевым, а потом померк, как хамелеон слившись с пейзажем. Сальваторе спрятал пачку и зажигалку в карман. — Счастлива настолько, чтобы не возвращаться сюда.
Он затянулся, а потом прошел мимо Дженны, позволяя той вдохнуть истинный аромат ночной жизни, и скрылся где-то в темноте переулков, будто растворившись в пресности этой жизни. Словно призрак.
4.
Елена опоздала. Она до четырех утра читала книгу (тоже возвращалась в прежний ритм жизни, да), и когда прозвенел будильник — Гилберт вырубила его чисто на автомате, а потом снова отключилась. К счастью, жила девушка рядом, к счастью, она собралась за каких-то десять минут, долетела за пять минут и поэтому опоздала лишь на полпары. Это не так уж страшно.
Четыреста двадцатая аудитория была на четвертом этаже. Елена быстро поднялась, на ходу снимая куртку и развязывая шарф. Ей было стыдно опаздывать в заведение, в котором она казалась лишь благодаря щедрости Мэтта. Уехать отсюда с дурной репутацией не хотелось тем более. Совесть грызла как крыса, ноги болели от утренней внеплановой разминки, а сердце выпрыгивало (как на первом курсе, да, все циклично). Но Елена умела бороться с подобными слабостями.
Девушка наконец добежала до аудитории, распахнула дверь и влетела внутрь. В помещении стало сразу тихо. Все уставились на опоздавшую.
— Извините, — она нагнулась, чтобы поднять упавший шарф. — Можно войти?
Она подняла шарф и взглянула на преподавателя. Ее сердце пропустило болезненный удар, а потом затихло. В мертвых глазах впервые за долгое время отразился испуг. Дыхание стало глубоким и медленным — доступ к воздуху медленно перекрывали.
— Эм, эта девушка, которая приехала учиться по обмену. Она еще не очень хорошо ориентируется в городе, — Эйприл вступилась, это радовало. Но не радовал взгляд преподавателя. Гилберт пожалела, что в тот вечер снова решила поиграть в стерву — издержки общения с Сальваторе. Инерция, если хотите.
Гилберт, тем не менее, расправила плечи и выше подняла подбородок. Да, пофлиртовала со своим преподавателем позавчера, ну и что теперь? Он тоже ведь не святой. Да и потом, смысл теперь сожалеть?
— Могу я войти? — повторила Елена свой вопрос уже более уверенно. Так даже забавно — психология искусства теперь будет интереснее. Сальваторе исчезнет из мыслей. Незаменимых действительно не бывает.
— Можете, — он снова обернулся к студентам, кажется, тоже не смутившись, что имел неосторожность позволить флирт с ученицей. Незнание ведь не освобождает от ответственности.
— Меня зову…
— Через месяц вы уедите, — мужчина взглянул на девушку, словно наслаждаясь, что мог отыграться. Он даже не подозревал, с кем связался. Он, как и Тайлер, решив потанцевать с Дьяволом, перестал слушать музыку. — Давайте не будем отвлекаться?
Гилберт усмехнулась, но, ничего не ответив, кивнула и прошла к своему месту. Сев чуть ли не за самую первую парту, она достала тетрадь, ручку и стала записывать лекцию. Стефан и Эйприл переглянулись, пожали плечами и вновь уставились на бесстрастную Елену.
Мальвина начинала новую партию.
========== Глава 33. Новые горизонты ==========
1.
— Ты не появляешься на лекциях и семинарах. Ты не пишешь контрольные. Твое поведение уже становится темой обсуждений колледжа, а не только твоей группы.
Бонни сидела прямо, уверенно смотря миссис Браун прямо в глаза, смущая ту, как бы бросая ей вызов, как бы говоря о том, что лишение стипендии — последнее, что ее может беспокоить.
— Меня лишат стипендии, если я провалю сессию, — промолвила Бонни с абсолютным спокойствием.
— А ты ее провалишь, потому что долгов у тебя немерено, — свои пять копеек вставила мать. Беннет склонила голову на бок, обращая свой взор к Эбби. В этих жестах было что-то отдаленно напоминающее повадки химеры. Медленно, хищно и как-то бесчувственно. Бонни, эта облезлая и избитая кошка, была еще безобразнее, чем прежде. Волосы потеряли былой блеск и лоск. Растрепанными локонами они были разбросаны по плечам. Круги под глазами. Похудевшие плечи и руки. Взгляд — уставший и будто выцветший. Одежда — неопрятная, помятая, так еще и непристойная: коротенький топик, обтягивающие джинсы. Плоский живот был оголен лишь чуть-чуть, шрамов нельзя было узреть. Бонни будто старела, будто изнашивалась.
— Тебя интересует моя стипендия, да? Тебе плевать на то, что я заразная и больная, но не наплевать на мою стипендию?
— Не стоит, — после этих слов Бонни медленно повернулась в сторону человека, который их произнес. Когда Беннет взглянула на отца, то лишь криво улыбнулась. В ее взгляде не было ничего рокового. Но был какой-то блеск, который появлялся иногда у Тайлера.
— Почему? — она медленно поднялась, одной рукой опираясь о столешницу стола миссис Браун. Девушка чувствовала себя жутко уставшей, и новый скандал ей не хотелось устраивать. — Речь ведь идет обо мне.
Не дождавшись ответа, Бонни медленно повернулась в сторону миссис Браун. Оперевшись второй рукой и склонившись над куратором, как следователь над преступником, Беннет увидела, что женщина отстранилась назад (брезгливость и чувство самосохранения).
— Я грублю всем подряд, миссис Браун. Грублю преподавателям, однокурсникам и случайным прохожим. Я — плохой пример для подражания, — она подняла взгляд, словно что-то вспоминая, потом усмехнулась и вновь посмотрела на замершую женщину: — Я много курю, некрасиво одеваюсь, ругаюсь слишком скверно, но знаете… Оставьте эти свои пугалочки для детишек понаивнее, ведь меня не просто не имеют права теперь лишить стипендии — мне обязаны ее повысить, я ведь неизлечима больна. Так что все эти ваши собрания — это лишь мозгоебство для вас же самих…
Ее голос был густым и растворялся как молоко в кофе. Ее голос — скрипучий, неторопливый, привлекающий внимание. Бонни бы продолжила свою тираду, но отец резко отстранил ее, схватив за локоть. Эбби быстро подскочила, переводя затравленный взгляд с дочери на мужа. Бонни пристально смотрела на дьявола во плоти, однако заметила волнение матери.
— Не ревнуй, — она снова склонила голову на бок, будто пыталась посмотреть на этих чужих людей под другим углом. — Это лишь формальность.
— Либо ты сейчас же извинишься и возьмешься за учебу, — цедил он сквозь зубы, — либо я…
— Что? — она оскалилась, улыбнувшись как-то по-особенному отчаянно и безумно. В этом «Что?» уместился скандал минувших лет. В одно слово уместились все эмоции, упреки, вся правда. Конечно, Бонни знала, что у ее родителей ссоры дома были посильнее, чем пять лет назад. Эбби упрекает мужа в том, что в переменах дочери виноват именно он.
— Вернешь ключи от дома. Не умеешь ценить заботу — выкручивайся как хочешь.
Беннет выдернула локоть, медленно засунула руку в карман, вытащила ключи и подняла их, как бы демонстрируя презрение и пренебрежение к его подачкам, брошенным как собаке — кость. Девушка выронила ключи, и те со звоном упали на пол. Она натянуто мило улыбнулась, а потом прошла мимо отца и вышла из аудитории, не бросая напоследок никаких тошнотворно дешевых фраз. Кажется, время для прощаний уже прошло.
Бонни снова остановили. На этот раз — почти у самой лестницы. Беннет даже не дернулась. Она привыкла к физическим контактам, природа которых — враждебность и ненависть. Эта девочка, она бы удивилась гораздо больше, если бы какая-то тактильная близость была ей приятна.
— Вернись! Сейчас же! — Бонни выдохнула. Те демоны, что появляются в наших душах в юном возрасте, — самые прожорливые и страшные. Чтобы их убить потребуется много времени и сил. Но рано или поздно это происходит — и тогда уже плевать на все прежние страхи. Они обесцениваются, как обесцениваются мечты и надежды.
— Еще раз ко мне прикоснешься, — она выше подняла подбородок, — и я плюну тебе в лицо. Меня, конечно же, возьмут под стражу, но если я подохну, то потащу тебя за собой, папочка. Не прикасайся, — последние слова — последний выдох. Бонни выдернула руку, ухмыльнулась и, развернувшись, направилась вниз по лестнице.
Умерла ненависть к отцу. Вернее, Бонни понимала, что после случившегося воссоединения и примирения не будет, но также она понимала, что больше и не испытывает боль. Боль сгорела, как и любовь. Тлеть способно как абсолютно светлое, так и абсолютно темное. В этом заключается некая справедливость мира. Баланс, если хотите.
Не тяготила не только ненависть к отцу. Не тяготили потеря Елены, побег Тайлера. Кажется, в самое сердце вкололи лошадиную дозу новокаина. Заморозили, если хотите. Сделали наркоз, если вам недостаточно.
Девочка вышла из здания, засунула руки в карманы дрянного пальто. Холод будто и не ощущался. Бонни остановилась у порожек, внимательно оглядывая пыльные окраины, одиноких людей и серое небо. Эта осень стала блеклой. Иногда блеклость лучше яркости.
Бонни сделала глубокий вдох, посмотрела в сторону парка и пошла по направлению к нему. Раньше бы ее испугало то, что она осталась без крыши над головой. Теперь Бонни даже не думала об этом, наверное, потому, что бездомной и бесприютной она стала давно.
2.
Кажется, играла та же песня, что и в прошлый раз, когда Бонни подкидывала вещдок. Кажется, даже настроение было то же. Только ни боли в сердце, ни флешки, сжатой в ладони уже не было.
Был лишь ритм. Ритм, в который хотелось вплести лентами, будто слившись с ним, подстроившись под его перепады, Бонни могла стать единым целым с клубом. С пульсацией. С другими позабытыми и кем-то израненными людьми. Мнимая свобода — как раз подходящее словосочетание.
И если Елена разжигала пламя жаром своей души, то Бонни — жаром своего тела. То, как она двигалась, заставляло остальных отступать вольно или невольно. Девушка будто заполняла собой пространство, будто становилась той, кем она хотела быть с четырнадцати лет. Ею восхищались, на нее не смотрели с пренебрежением — лишь с восхищением и одобрением. С ней хотели общаться. Здесь, в таких вот заведениях, каждый получает то, что хочет.
В этом клубе исхудавшая Бонни Беннет танцевала около двадцати минут. Она только разогревалась, но в клубе уже было жарко. Люди шептались, люди кивали в сторону танцпола, где уродливо-прекрасная девочка позволяла себе быть свободной. Она танцевала, а негативные мысли выветривались и растворялись. Она пила, а весь яд, который был в ней из-за взаимодействия с другими людьми, словно нейтрализовывался.
И чем быстрее был темп, чем рьянее были движения, тем усталость все больше и больше растворялась где-то в иллюзорности поганого настоящего, которое осталось ждать за дверями этого заведения.
Бонни плясала недолго. Потом она пошла выпить. Около двух бокалов виски с колой. Напиток окончательно разодрал и без того поцарапанное от кашля горло. На мгновение закружилась голова, сильная боль ударила где-то в районе затылка. Горечь сжала глотку.
Потом Беннет задержала дыхание на какие-то секунды, сильно зажмурившись, а затем выдохнула. Когда девушка открыла глаза, она увидела перед собой знакомого человека, который, если честно, извел ее сильнее проблем с колледжем и выходок взбалмошной подруги.
— Я же сказал, чтобы ты не появлялась в моих клубах.
Девушка выше подняла подбородок и сжала зубы. Позади Клауса коршунами в Бонни как в дичь вглядывались его телохранители. Бонни знала жестокость этих людей.
— Я заразная. И терять мне больше нечего.
Она ухмыльнулась. Она устала бояться, устала от того, что ее бьют, унижают и ни во что не ставят. Хотят разобраться — так пусть получат сдачу сполна. Заразит их Бонни в два счета, пусть и потом будет оставшиеся месяцы подыхать в тюремной клетке. Отчаянные люди — они опасные, потому что им больше ничего терять. Потому что они уже в глубинах той бездны, в которую ты только начинаешь вглядываться. Потому что прыгнуть вниз, может, и страшно, но когда ты это уже сделал — ты не боишься идти до конца.
До самых финальных аккордов.
Клауса, кажется, это забавляло. Загонять мышей в мышеловки ему, по-видимому, доставляло особое удовольствие.
— Мне тоже, — он пожал плечами, опираясь о барную стойку и жестом приказывая своим людям уйти, но оставаться на достаточно близком расстоянии. — Ты все еще наивно веришь в то, что молния не бьет в одно и то же место дважды?
Ухмылка с лица девушки исчезла. Она прищурилась, а потом медленно подошла к Клаусу, внимательно вглядываясь в его глаза. Кажется, он еще не очень отошел от своего прошлого приключения, но блеск жестокости в его взгляде были ярче прежнего. И Беннет вдруг поняла, что несмотря на все свое отвращение, она похожа с ним сильнее, чем с кем-либо еще. У них разный достаток, но оба имеют одну и ту же черту: чем сильнее их бьешь, тем сильнее они становятся. Что-то вроде закона сохранения энергии.
— Я верю, что даже если и бьет, то не убивает, — она была легко одета, собственно, как и всегда. Это платьице уже не так шикарно смотрелось как в тот раз. Исхудавшая и измученная Беннет стала походить на больную анорексией. Использованная и опороченная, она напоминая одну из девочек-наркоманок из какого-нибудь дешевого фильма в стиле нуар.
— Мертвого не убить, — произнесла она, — а я ведь — я ведь дохлая облезшая и на хрен никому не нужная туберкулезница. Я — красочное воплощение «живого трупа», поэтому если хочешь отмудохать меня за то, что я нарушила твое правило, давай закончим с этим побыстрее — надоело трястись в ожидании.
Но она не тряслась. Она больше не боялась, больше не брезговала крови и боли. Она больше не сопротивлялась — просто плыла по течению, поддаваясь всем капризам безумной стихии, становясь ее послушницей. Рабыней, если хотите. Сабмиссивом, если вам недостаточно.
— Ты — глупая, — Клаус обратился к бармену, заказав бокал виски и попросив выбросить бокал Бонни в мусорку. Бонни перестала брезговать жизнью. Но жизнь стала брезговать Бонни. Все в мире подчинено ведь балансу. — Ты вот воюешь за свой феминизм, воюешь, все кричишь, доказать кому-то что-то пытаешься… Только, милая Бонни, ты не учла одно правило: мужики не станут уважать тебя, пока ты сама не станешь себя уважать. Понимаешь меня?
Он получил свой дрянной виски. В это время играла какой-то чарующая композиция, и голос исполнительницы отдаленно напоминал голос самой Бонни — грубоватый, тягучий, с хрипотцой. В такие переливы тембра хочется вслушиваться…
Но не более.
Бонни закинула голову, чему-то улыбаясь (сломанная улыбка, уродливая, неживая), потом вновь взглянула на своего — врага? — собеседника.
— А я и не уважаю себя. Я же клеймованная, — она отошла от барной стойки, прижимая руки к груди и не переставая при этом улыбаться, — клеймованная и грязная. Таких не за что уважать. Такие продаются по дешевке!
— Даже самую низкопробную дешевку можно загнать за высокую цену, — он ответил мгновенно, даже особо не размышляя на эту тему. Скорее, рефлекторно, нежели сознательно.
