сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 131 страниц)
Елена не была уверена, получится ли у нее, не была уверена, сумеет ли она отключить все свои чувства, сдаться в плен злости и ненависти, стать полной сукой, чтобы отплатить за свое разбитое сердце. Елена не была уверена, что дозвониться до Сальваторе, что сумеет убедить его приехать в парк. Но попытка — не пытка. Стоит попробовать хотя бы ради того, чтобы узнать себя: узнать, на что способна обиженная душа.
Девушка позвонила Тайлеру, быстро сообщив, что из колледжа ее забрала Дженна и что сегодня они не смогут встретиться — ей надо встретиться с отцом. Локвуд расстроился, но углубляться не стал. Он и не умел вдаваться в подробности… С Бонни разве что только.
Гилберт примчалась в парк, зашла на какую-то всеми позабытую аллею, испачкала сапоги в грязи, растрепала волосы. Сбитое дыхание, наличие надписи — теперь главное дозвониться, сделать голос взволнованным и выровнять счет.
Деймон Сальваторе сам начал эту игру.
У нее остался его номер благодаря звонкам Дженны. Оставить номер заклятого врага — это же святое.
— Какого хрена тебе еще нужно? — не слишком ласковое приветствие, но другого ожидать и не стоило. Елена дозвонилась, правда, с четвертого раза, но дозвонилась. Страх сковал сердце, но теперь было поздно отступать.
— У меня проблемы! Я не могу сказать об этом Локвуду. Черт возьми, просто приезжай в долбанный парк!
Пауза. Кажется, он курит или пьет. Может, думает… Но скорее всего просто действует на нервы.
«Давай, сладкий, — разносится в мыслях Гилберт, — поддайся мне. Хотя бы раз!»
— Те ублюдки в парке — кажется, они нашли меня. Я сейчас в парке! Пожалуйста — это моя последняя просьба.
Он бросил трубку, оставив за собой шлейф недосказанности. Елена надеялась, что это все-таки утвердительный ответ. Нужно просто подождать.
Елена засекает время, садясь на скамейку. Елена думает, как бы расплакаться и сыграть первую и драматичную роль — роль жертвы.
3.
Спустя полчаса он объявляется. Елена видит его издали. Он встревоженный и рассерженный, но все такой же верный. Гилберт начинает казаться, что это сюрреализм, что это не он идет. Непоколебимый и ненавидящий все и вся вокруг себя Деймон Сальваторе бежит по просьбе какой-то там девчонки? Слишком уж фантастично.
Но человек, и правда, слишком уж непредсказуем. Он не просто выворачивает наизнанку все свои чувства и обещания. Он делает это постоянно. Изо дня в день. Из года в год. Из вечности в вечность. Идти вопреки своим приоратам и принципам, нарушать клятвы, рушить ожидания — кажется, что просто кто-то программирует нас на это.
Долгие полчаса ожидания окупаются, тем не менее. Елена за это время старалась расплакаться, но не получалось. Она вспоминала предательство отца, гибель матери, ощущение одиночества, — но слез не было. Словно кто-то выжал Елену досуха. Иссушил палящими лучами безразличия и рока. Словно уже все внутри перегорело.
Девушка быстро поднялась, увидев, что Сальваторе уже совсем рядом. Не получается выдавить слез, так хотя бы страх надо показать.
Страх. Обнаженный и искренний. Тяжелая задача.
Он остановился возле нее, внимательно оглядел на предмет увечий. Лишь грязная обувь и растрепанные волосы, — но это и не удивительно при сложившейся погоде.
— Ну и? — с предвзятостью, неверием и презрением. Елена смотрела на этого человека, начиная сомневаться в том, а была ли минувшая неделя реальностью? Невозможно так сочетать нежность и грубость, невозможно быть и благородным и жестоким, и бережным и свирепым. Но то, что он ненавидит ее — точно. Все эти избиения, крики и ссоры, которые всплыли неожиданно, закружили, порождая отчаяние и боль. Но не ту, что Елена испытывала, когда умерла Миранда. А ту, что испытывала, когда Доберман в последний раз толкнул ее в пропасть. Обжигающую, испепеляющую и медленно мучающую боль.
— Елена!
Вырвал из потока воспоминаний. Девушка вытащила телефон, нашла фотографию, показала Сальваторе. Она свести глаз с этого человека не могла — все еще не верила в двоякость его натуры.
— Это перед колледжем, — сдавленным шепотом. И вдруг нашелся отток. Причем внезапно и резко. Гилберт боялась своих чувств, но решила даже не пытаться их контролировать. Пусть выйдут на волю. — Я думаю, что они снова выследили меня. И я боюсь, что они собираются закончить начатое.
Она верила в него. Так свято верила, что почти забыла о своей ненависти, бьющей в самое сердце. Она верила, а он предал. Выгнал, высмеял и плюнул в душу. Гилберт вспоминала их последнюю встречу, прокручивала в памяти неприятные воспоминания снова и снова, до тошноты, до бешеного стука сердца, до слез.
Слезы скатились по щекам… Шатенка пыталась прекратить, испугавшись правдоподобности, но не смогла. Чудовища в ее душе вылезли снова наружу, выбрались на свободу и теперь стали заправлять балом.
Сальваторе всучил ей сотовый обратно.
— Часов в восемь, перед занятиями ничего не было.
Может, и было, но сама Елена была слишком занята своими эмоциями и своими отношениями. Однако вряд ли для Сальваторе имеет это значения. Он обеспокоен другим.
— Может, и не они вовсе, — хмыкнул он, скрывая взволнованность под безразличием. — Ты не единстве…
— Это они! — с остервенением перебила она, вспоминая, как он бил ее, как унижал, подчинял своей воли. Она вспоминала все их общение. С самой первой встречи. Этот парень невзлюбил ее с самого начала. И если бы он не повел себя тогда как идиот — ничего бы этого сейчас не было.
А потом эта сумасшедшая игра. Пора сравнять счет. Не один он способен на жестокость.
— Они сказали, что выслеживали меня, забыл? Это они, черт возьми, и я не ебу, что мне делать!
Она сорвалась. Оказалось, это не так уж сложно — говорить одно, испытывая при этом совсем другие чувства. Врать в лицо, не испытывая при этом угрызений совести. Это не так уж сложно — быть лицемерной и двуличной.
Сущности в душе стали трястись в безумном ритме танго.
— Пожалуйста, помоги мне, — прошептала она. — У меня никого нет, ты же знаешь.
В его взгляде промелькнули сочувствие и понимание. Всего лишь на миг, правда. Потом Сальваторе все это тщательно спрятал под шелком цинизма.
Елена в душе чувствует торжество. Еще чуть-чуть — и Деймон тоже познает горечь предательства.
— Какого хрена ты вообще свалилась на мою голову, а?!
Он психанул, но не ушел, не рассмеялся, не прочувствовал, что кроется подвох. Гилберт скрестила руки на груди, стараясь не сдерживать своих слез и выглядеть беспомощно и беззащитно. Сальваторе молчал, думая о том, как решить мнимую проблему. Неважно, кто и кому оставил эту надпись. Елене она помогла.
— Ладно, — выдохнул, потом посмотрел на девушку. Приблизившись, посмотрел в ее глаза. Гилберт знала этот взгляд — полный ненависти, злобы, неподдельного презрения и долга. Взгляд, направленный в самую душу. Проверяющий, нет ли подводных камней.
Гилберт выдержала это испытание. Сальваторе отстранился.
— Ладно, я найду их. Все равно сегодня с ребятами планировали выйти на саботаж… Только сиди дома, поняла? Не рыпайся!
И вот — карты выпадают в масть. Впереди Елена видит двух мирно идущих полицейских. В преддверии праздника они слишком часто появляются в людных местах: в парках, возле кинотеатров, школ и колледжей. Что ж, не воспользоваться этим — грех.
Елена вытирает слезы, рассчитывая про себя время. Полминуты, чтобы копы были слишком близко. Около двадцати секунд, чтобы разозлить Сальваторе. Слишком мало секунд, но игра стоит свеч.
Девушка подходит к парню ближе, устремляя на него полный мольбы взгляд.
— Спасибо большое тебе.
— Вали уже домой, тошнит от тебя.
Он хочет уйти, но Елена хватает его за руку, заставляя остановиться. Сальваторе выдергивает руку, испытывая то ли брезгливость, то ли отвращение. Он недоуменно смотрит на девушку. Та подходит настолько близко, насколько это возможно.
— Я хочу сказать еще кое-что, — шепчет она, прижимаясь к нему и молясь, чтобы полицейские шли дольше. — Прежде, чем ты уйдешь. Пару секунд, не более.
— Валяй уже. Только отцепись!
Хватает за запястья, отталкивая девушку. Полицейские присматриваются. Губы девушки расплываются в злорадной улыбке.
— Ты — чернь под позолотой, а я — чернь под золотом. И я ненавижу тебя еще сильнее, чем ты меня. Знаешь, это чувство сумасшедше сильное. Оно питает изнутри, заставляя делать то, что я бы никогда раньше не сделала. Не сделала с кем-то другим.
Подходит ближе. Яд сочится сквозь ее кожу, капает с ее языка, плещется в ее взгляде. Он попадает на Сальваторе, впитывается, поражает кровеносную систему, замедляя кровообращение и вызывая временное оцепенение.
— Никто мне не угрожал, Деймон. Я все сама придумала. Солгала тебе. Уж что-то, а страдать я научилась и плеваться красивыми эмоциями — тоже. А ты…
Она кошкой ластится возле него, прижимаясь сильнее и шепча слова как заклинание.
— А ты прибежал к моим ногам как преданная и боящаяся своего хозяина собачонка. Прибежал как шавка! Как дешевая шлюшка ради бесплатной дозы. Я поимела тебя, Доберман. А сейчас, ты чувствуешь? Тут, в груди, что-то бешено заколотилось? Чувствуешь, как оно разрывает тебя изнутри? Чувствуешь, как закипает отравленная кровь? Это называется неверие! Попей его сполна, милый. Я сделала из тебя свою собственную игрушку, сравняв счет. Один один!
Полицейские как раз проходили мимо, когда Сальваторе толкнул Елену. Та не пыталась удержаться — упала на грязный асфальт, в объятия гнилых листьев.
— Паршивая треклятая сука! Я порву тебя на куски!
Он ринулся к ней, но полицейские во время вмешались. Они схватили Деймона, скрутили его, пока тот что-то кричал, сыпал проклятиями и угрозами. Клацнули наручники, и Доберман оказался во власти блюстителей закона.
— С вами все в порядке? — другой коп услужливо помог подняться. Елена вновь пустила в ход все свое актерское мастерство: растерянность, слезы, обида и жалость. Она вцепилась в полицейского, впилась в него как обезумевшая, наблюдая за тем, как матерится и корчится Деймон.
— Пожалуйста, — она рыдала, не в состоянии адекватно высказать и слово, но внутри души ликуя от сложившихся обстоятельств. — Не ведите меня в участок! Можно я пойду? Пожалуйста, отпустите меня! Я не могу снова расстроить маму!
Сальваторе цедил взглядом чернь, прикрытую золотом. Волчица в овечьей шкуре. Кто же знал, что она сможет додумываться до такого? Паршивая сука! Жаль до нее те ублюдки не добрались.
Она о чем-то молила еще, захлебываясь слезами и топя сердца сердобольных полицейских.
— Хорошо, девушка. Позвольте, мы доставим вас домой?
— О, нет! — она снова вскрикнула. Контролировать вырвавшуюся на волю энергию Елена не могла. Она могла только поддаться ей. – Нет, пожалуйста! Я домой сама дойду! Прошу вас!
Полицейский кивнул, попросил только ее номер телефона. Девушка продиктовала, не забыв еще несколько раз попросить не звонить домой, чтобы не беспокоить близких.
Прикрываться умершей матерью — низко, подло и отвратительно. Но играть чувствами, как это сказал Сальваторе, тоже не свято.
Они квиты.
— Я еще отыграюсь, — прошипел Сальваторе, когда копы стали уводить его. Он выглядел жалко: кидал слова через плечо, не имея возможности дать волю кулакам. Что ж, пусть побудет в шкуре своей же жертвы. — Слышишь, Гилберт?! Я тебя еще выебу, просто дай мне время, чертова стерва!
Его ударили, увеличив шаг. Елена долго смотрела в след своему врагу, которого вели в участок. Она не чувствовала ничего кроме наслаждения и ощущения возмездия.
Гилберт облегченно выдохнула, вытерла слезы, а потом направилась домой. Один один, Доберман. Один один.
4.
Бонни заливала боль виски. Заглушала ее сигаретами и громкой музыкой. Она уже не помнила, как это — быть живой: биться в ритме битов, растворяться в толпе, становясь безликой и опустошенной тенью. Она забыла как это — глохнуть от громкой музыки, падать на самое дно декаданса и претворяться бесчувственной сукой. Она забыла, но последние два часа старалась отчаянно вспомнить.
Безучастие со стороны Елены, относительно близкого человека, старательно игнорировалось. Бонни была не из тех, кто нуждается в том, чтобы плакаться в жилетку. Тайлер только если… И то, это вышло потому, что она не могла сбежать, а он читал Уайльда и слушал ее пустые речи. Сам виноват.
Прожекторы сменяли свои цвета. Перед глазами мелькали разноцветные огоньки, яркие коктейли в стаканах проплывали мимо в чьих-то руках. Девушки в красивых коротких платьях казались самыми близкими подругами. Бонни видела их впервые, как и они ее, но это не мешало устраивать им неплохие шоу, танцуя вместе, выпивая виски на брудершафт и громко смеясь. Беннет это делала лишь потому, что давно не развлекалась. Все ее стройное и упругое тело было покрыто синяками и царапинами, за неделю так и не сошедшими, но других так привлекающие. Избитая и отчаянная девушка — стоящее зрелище. Она не подпускала к себе никого, просто отдавалась безумию и страсти. Тело ныло от боли, а температура поднималась все выше и выше, но это не волновало. Придет домой, выпьет что-то жаропонижающее. Не такая уж и большая проблема.
Музыка бомбила, грохотала, рычала, шипела. Постепенно перестали различаться звуки. Постепенно звук собственного голоса стал слышаться как в отдалении. Когда два часа без передышки находишься в самом сердце танцопола — подобных симптомов не избежать.
Учеба, потребность в дружбе отходили на второй план. Бонни ощущала себя освободившийся: прежние устои и фальшивые ценности феминизма уже не тяготили душу. Она была не свободной. Освободившейся.
Девушка подошла к стойке, снова заказав виски. Просаживать последние деньги в клубе — лишь способ развлечься. Плевать на завтрашний день. Деточки двадцать первого века всегда живут сегодняшним днем, не задумываясь о будущем. Это их достоинство. Это их порок.
Она залила спиртное в глотку, уже не чувствуя, как алкоголь обжигает горло. Гневные слова, идущие из самых недр, уже опалили гортань, видимо.
Бонни кинула денежную купюру, а потом ринулась в пульсацию клубу. Она красиво двигалась, умело виляя бедрами и подстраиваясь под темп музыки. Латиноамериканские напевы всегда отличались зажигательностью, плавностью и жаром. Беннет имела много недостатков, но главное ее, — и одно из немногих, — достоинство заключалось в ее умении владеть своим телом. Девушка раскрепощалась, забывалась, пускала в душу быструю музыку, выпуская наружу своих демонов. Толпа расходилась, предоставляя танцовщице больше пространства. Бонни этим умело пользовалась, заполняя собой все пространство, привлекая внимание и вызывая резонанс. Где она так научилась двигаться — значения не имело. Главное, что она была зажигательной, горячей и буйной. Главное, что она была до остервенения привлекательной и сексуальной.
Темп менялся: с плавного на пульсирующий, с пульсирующего на рьяный и бешеный, потом — на относительно спокойный. И танцовщица соответствовала любой мелодии, подпуская к себе лишь девушек, с которыми умело спевалась. Парни, пытавшиеся подкатить к сексуальной афроамериканке, оставались без внимания либо посылались на все четыре стороны.
Бонни не нуждалась ни в ком. Она билась в конвульсиях наслаждения, она растворялась в пылкости своей души под чарующий и магнетический голос Дэди Янки, этого паршивого латиноса, умеющего развращать души своей музыкой.
Третий час безумных плясок. Ноги уже гудят от боли, а сердце молит об одном: «Не останавливайся». И Бонни активно поддается призыву, теряя ход времени. Теряя ощущение пространства.
Теряя себя.
Она только тогда останавливается, когда чувствует жажду, цепкими когтями раздирающую глотку. Бонни отправляется к барной стойке, заказывая воду со льдом. За ней плетутся толпы поклонников, а девушка их игнорирует, либо же показывают неприличную комбинацию из пяти пальцев. Нарваться на кулаки ей уже не страшно. Изобьют еще раз — подумаешь! Не в первой.
Она чувствует чью-то руку на своем плече, резко оборачивается, тут же смахивая ее с себя и собираясь послать очередного воздыхателя куда подальше. Но слова разбиваются, а на губах девушки возникает улыбка. Она кивает в сторону курилки, Тайлер кивает, беря Бонни за руку и уводя за собой. Разочарованные взгляды провожают эту парочку: девушки дарят восхищенные взгляды Тайлеру, парни — его подуржке. Но те не видят мира. Они ослепли, оглохли. Они двигаются на ощупь.
В курилке говорить проще: кричать до срыва голоса не надо. Да и сигаретный дым кажется более родным, чем ароматы чьих-то парфюмов, смешанных с потом. Бонни достает пачку, зажигалку, а в отдалении слышится новая музыка, которой Бонни хотела бы отдаться.
