сообщить о нарушении
Текущая страница: 116 (всего у книги 131 страниц)
— Ведь… Ведь часы не работают, если их разобрать по запчастям. И живопись потеряет свою мощь, если разбить ее на мазки, а музыку — на ноты.
Кэролайн была счастлива не потому, что родилась в благополучной семье, не потому, что собирается замуж в июне за парня, которого любит и которому верит. Она счастлива не потому, что умеет рисовать или пить, не потому, что бросается в омут с головой или читает хорошие книги.
Она счастлива потому, что не пытается подогнать жизнь под систему. Она не углубляется в теории и правила, она не создает новые аксиомы, опровергая прежние, не прописывает новые заветы, не пытается подогнать все под точно выверенную схему. Кэролайн, она просто живет. Без алгоритмов и последовательностей.
— Хаос прекрасен, — произнесла она, будто получала удовольствие от этой мысли. Девушка улыбнулась, Тайлер не видел, но знал что это так. — Прекрасен тем, что создает гармонию. А гармония прекрасна тем, что упорядочивает хаос.
Она схватила еще один баллон, но уже с черной краской. Она обводила контур, она подводила черту, она обобщала все, о чем думали Тайлер, Деймон, Бонни, Елена, Джоанна. Кэролайн — как логическое завершение.
— И одно не существует без другого. Процесс не важнее результата, а результат не важнее процесса. Они оба имеют значение, просто для каждое человека в большей или меньшей степени. Понимаешь?
Понимал, и теперь эта наивно-ожидающая улыбка трансформировалась в полную отчаяния ухмылку. Цинизм был растоплен не потому, что у Кэролайн был хорошо подвешен язык, а потому, что Форбс была права, потому, что чтобы развенчать чью-то теорию не нужны учебники и новые теории.
— И что же делать тогда, Кэролайн? Что делать, если то, что ты создал, что ты породил, уничтожило другое искусство? Что делать, если процесс — мазки, ноты и запчасти — единственное, что позволяет не сойти с ума от ужаса результата?
Кэролайн взяла еще баллончик. Она не обдумывала ответ, она обдумывала то, что прорисовывала. Ей не нужно было время, ей нужны были завершающие детали.
— Создать новое. Знаешь, искусство тем и прекрасно, что не ограничивает твои действия. Ты можешь идти в любом направлении.
Он совершенно забыл об этом. Он совершенно забыл о том дне, когда впервые пригласил Елену на свидание, как тогда еще был волен идти туда, куда ему хочется, а не туда, куда нужно. У него вылетело это из памяти. Воспоминания о Мексике забили ключом. Гаечным ключом. По затылку со всей силы. Парень опустил взгляд, усыпанное мириадами звезд небо его больше не притягивало. Он мчался и мчался, а в конечном итоге оказался загнанным в тупик. И теперь ему не перелезть через эту стену и назад тоже не вернуться.
— Это жизнь, а не искусство, — поправил он, надеясь на то, что Форбс запнется.
— Жизнь — это искусство, — надежды разбились, а Кэролайн схватила еще пару баллончиков. Она сказала все, что должна была. Не краткость сестра таланта, а простота. Заумные термины про фанатизм, зависимость, процесс и результат оказались закрашены красками слов Кэролайн. Она стала вандалом его души. Она закрасила неровности, она показала, что можно залатать трещины и царапины. Она не хотела доставить ему неудобство, не хотела причинить ему боль. Просто точно так же как Тайлер когда-то разрушил принципы Бонни, она разрушила его принципы. Она это не планировала, она не подбирала слова. Просто иногда так случается. Просто иногда люди, которых мы подбираем по дороге и берем в свои попутчики, меняют осточертевшую пластинку с осточертевшей музыкой в твоей магнитоле. Просто эти самые попутчики рассказывают о других пунктах назначения.
В груди что-то неприятно защемило.
Девушка отступила на шаг. В ее глазах были искры. Она даже не подозревала, что только что уничтожила последние смыслы Тайлера Локвуда. Убийство по неосторожности. Преступление по невнимательности.
— Важны не взмахи крыльев, Тай… — он посмотрел в ее сторону, а потом медленно повернулся, устремив взор на изрисованную стену. Кэролайн посмотрела на парня, и они оба даже не поняли, что она впервые так к нему обратилась. — Важен полет. А ощущения — те самые мазки и ноты.
Тронулся лед. И Тайлер сделал вдох после того, как долго пребывал в коме. Соль ситуации заключалась не в том, что граффити Кэролайн было как-то лучше других, не в том, что сочетание этих красок было абсолютно диковинным, не в том, что ее слова задели его за живое. А в том, что она была права. Иногда одна причина может быть весомее остальных вместе взятых.
— Я ошибся, — произнес он, натягивая привычную улыбку. Улыбку, как показалось на несколько мгновений, лишенную какого-то горького отчаяния. — Ты не Пенелопа. Ты — Мельпомена.
Он положил руку на ее плечо, как-то по-братски обнимая ее, не вкладывая в этот жест ничего, кроме своей порывистости. Форбс и не стала пренебрегать этим прикосновением не потому, что им дорожила, а потому, что оно было правильным.
— Звучит пафосно, — произнесла она, улыбаясь и тоже обнимая парня за плечо.
— Зато верно.
Он даже не смотрел на Форбс. Он смотрел на то, что было изображено. А были изображены две бабочки, кружащиеся в полете. Они были не совсем четко прорисованы, не совсем завершены, но и в жизни никогда не возникает ощущения завершенности. Взмахи их крыльев — раскрашенных ярко-зелеными, ярко-желтыми, ярко-фиолетовыми, ярко-красными — были грациозны. Мазки, будто разлитые пятна краски, идущие от контура крыльев создавали иллюзию движения. Такие колоритные, такие броские, что начинали слезиться глаза, такие точные и незавершенные бабочки на фоне серой, грязной, полуразрушенной стены привлекали внимание. И возникало чувство, будто было нечто очень важное, но оно выветрилось из памяти. Возникало чувство, что это нечто важное просто необходимо вспомнить. Оно вертелось в сознании как слово на языке, которое ты никак не можешь вспомнить.
— Ты меня не убедила, — переубедила, но Тайлер не хотел этого показывать. И потом, ему хотелось еще. Ему хотелось вырвать из памяти минувшее и наполнить его настоящим.
Кэролайн улыбнулась, схватила рюкзак, разрушив тактильную близость. У нее еще была одна идея.
2.
Деймон заглушил мотор. Приборная панель погасла. Елена открыла дверь и тут же вышла. Свежий морозный воздух отрезвил ее. Все былые эмоции тоже потеряли былую мощь.
— Стой у машины, — произнес Сальваторе, направляясь к какому-то гаражу. Елена хотела послать его. Она уже даже почти чуть не выплюнула свое негодование, но поняла, что Доберман вряд ли бы услышал ее слова. Он был сосредоточен на другом.
Они в дерьмовом положении. Вернуться в мотель на такой видной машине равносильно самоубийству. Покраска и смена номеров займет около двух часов, которые они вынуждены провести здесь, на окраине неизвестного города, неизвестно с кем. Так еще и ночью. Так еще и без малейшего понятия что делать дальше. Идея с мотелем — паршивая. Вообще вся ситуация паршивая.
Елена закуталась плотнее в пальто, посмотрев в сторону гаража. Сальваторе всегда справлялся с любой ситуацией, но почему-то казалось, что в этот раз все пойдет под откос. Потому что в этот раз он и она заодно, а когда они вместе — все идет под откос. Всегда. Что-то вроде закономерности. Что-то вроде новой аксиомы.
Если даже они вернутся в мотель и выселятся. Даже если выедут и сумеют оторваться. В любом случае будет уже утро, а этот ублюдок очнется, вспомнит, что предшествовало его отключению, заявит об угоне, и тогда на всех постах полицейские будут очень-очень внимательны. Это самый лучший расклад обстоятельств, потому что в самом дерьмовом — он очнется раньше, он сможет описать девушку, которую накануне «снял», а еще у этой девушки и ее сообщника фальшивые документы на руках. Гилберт не собиралась отступать. И ее злило даже не то, что Сальваторе все нарушил, а то, что они оба слишком увлеклись друг другом и так и не продумали весь план до конца.
— Дерьмо, — выругалась девушка, ударив ногой по шине. Ее пальто распахнулось, холод проник к коже, а вечернее-треклятое платье, поблескивающее в темноте, сразу привлекло бы внимание. Гилберт не ощущала холода. Она только чувствовала какой-то тупой страх, она только больше всего хотела, чтобы все закончилось хорошо.
Поездка получилась не такой романтической.
Деймон и еще каких-то два парня вышли из гаража. Они о чем-то беседовали, они смогли договориться. Это и не удивительно, Сальваторе умел убеждать. Один из них перешагнул границу бальзаковского возраста. Он открывал двери гаража. Другой был ровесником Деймона, скорее всего, сыном старшего.
— Жди здесь, — произнес Доберман, открывая дверь и садясь за руль. Нет, не произнес — приказал. Ситуация раньше просто не нравилась. А теперь она доводила до тошноты. Елена сжала зубы, зло уставившись на злополучную машину. Сальваторе завел автомобиль и медленно поехал в сторону гаража. Сияющие огни порше не производили должного впечатления, и вообще, машина казалась какой-то уродливой. От нее не захватывало дух, хотя должно бы… Девушка сделала глубокий вдох, а потом посмотрела в сторону. Она увидела, что этот молодой парень внимательно на нее смотрит. Гилберт переполнило отвращение.
— Ублюдки, — прошипела она сквозь зубы и, развернувшись, медленно пошла в противоположную сторону от гаража. Бесконечно длинная ночь начинала опалять нервы, и любое терпение — даже самое ангельское — летело к чертям собачьим. Желание покончить со всем прямо сейчас билось раненной птицей, крича в предсмертных конвульсиях. Ощущение неправильности, страх перед испорченном лишали способности мыслить трезво. Морально Елена уже начала себя готовить к самому дерьмовому раскладу обстоятельств.
— Елена! — снова он рявкнул, видимо, отходя от автомобиля. Гилберт передернуло от его голоса. Раньше она его ненавидела, а теперь — именно в эту чертову ночь — она его терпеть не могла. Она понимала, что если хотя бы просто посмотрит на него, то взбесится. Страсть сменилась на отвращение. Страх по-прежнему держал за горло. — Елена, твою мать!
Девушка не реагировала, просто продолжала медленно брести вперед. Она не жалела о том, что согласилась. Она жалела о том, что позволила себе слишком много. Позволила ему слишком много. Позволила им…
— Бред какой-то, — прошептала она. Она была права. Ведь «их» никогда не было.
— Елена! — он схватил ее за руку, резко поворачивая к себе. Девушка даже не слышала как он подошел. Впрочем, не удивительно — он всегда был бесшумен. Впрочем, не удивительно — она всегда была слишком увлечена собой. — Да что с тобой, черт возьми, не так?!
Дым, который был в ее взгляде, рассеялся. Деймон увидел искры. Искр становилось больше с каждой сотой секунды. Скоро разгорится пожар.
— Ты! — она выдернула руку. — Ты — вот что со мной не так!
Она ощущала, что ее что-то отталкивает от этого человека. Наверное, это высшая степень ненависти. Наверное, это апогей их взаимодействия. Деймон раздражал ее. Ее раздражало в нем все: его внешность, его голос, его слова, его придирки, его повадки, даже его этот льдистый взгляд, который Сальваторе с нее не сводил.
— Мы в полном дерьме, Сальваторе! — крикнула она, отходя на шаг. — И все потому, что ты не смог переступить через свою ебучую гордость и позволить мне все уладить!
— М-м-м, — он усмехнулся, сделал шаг вперед, засунул руки в карманы. Искры возгорелись. Пламя начало буйствовать. — Тебе действительно так хотелось с ним переспать?
— Дело не в этом, — она тоже сделал шаг вперед. Вот они, совсем близко. Непозволительно близко. Так близко, что ее пламя может растопить его лед. Вот они, совершенно одни, и ничто им не может помешать. У них как минимум два часа — может, даже меньше — чтобы высказать друг другу все, что раньше не получалось. Вот они наедине.
Но они больше не в моде. И их эмоции тоже потеряли былой вкус.
— Он очнется! Он вспомнит меня, а порш не так-то легко не заметить на пустых загородных дорогах, даже если ты перекрасишь его! Мы даже из города выехать не успеем!
Деймон опустил взгляд. В отличие от Елены он не ощущал ненависти или раздражения. Его валила с ног чрезмерная усталость, и ему хотелось вырвать из сознания те моменты, когда он стоял с ней в прокуренным коридоре, и у нее подкашивались ноги от его присутствия. Ему хотелось перестать думать об этом, сосредоточиться на том, что пыталась сказать Елена.
Не получалось. И он перестал пытаться.
— На кой-черт нам вообще сдались эти ключи?! Мы могли бы и без них угнать эту гребанную тачку, ты ведь уже делал это! — она была отчаянна. Она была тоже порядком вымотана. Она боялась. Любой начинает бояться. В действительности перейти черту очень легко. В действительности человек даже не замечает той секунды, которая разделяет его жизнь на «до» и «после». И в действительности паранойя — ничто иное как страх быть пойманным.
— Ты пересмотрела фильмов, милая, это во-первых, — ответил он спокойно, внимательно на нее смотря. Ему не было куда спешить. — Я мог залезть снять защитный кожух, мог отделить провода от замка зажигания, но такие машины снабжены нехилыми системами сигнализации. Я знаю это, потому что на первом нашем выезде именно так все и произошло. Мы с Викки чудом выбрались из той передряги. Так что, да. Ключи нам были необходимы. Во-вторых, владелец этого автомобиля очнется в лучшем случае в семь утра. Он не вспомнит, что с ним было. Более того, он даже тебя не вспомнит, как бы сильно тебе не хотелось въестся в его память. Я надеюсь, мы сможем выселиться из мотеля в четыре. У нас будет часа три-четыре, чтобы оторваться. Поверь, этого будет достаточно. И последнее, — он снова усмехнулся. Елена внимательно смотрела на него, все еще сжимая зубы от негодования, — перекраска и смена номеров — это надежно. Не стоит верить всему, что ты видела в кино.
— Да, но я и тебе верить не могу, — выплюнула она с ненавистью и презрением. Ее немного успокоили слова Деймона. Даже жар раздражения вроде как исчез. Если не исчез, то перестал быть таким ярким и сильным. — Ты мог мне поверить, — с обидой. С обидой впервые. — Ты мог мне поверить хотя бы раз.
Она замолчала. Она запуталась в своих чувствах, в обстоятельствах и словах. Ее накрыло. Ее мутило от виски, от громкой музыки. Но больше всего ее тревожила легкость наживы. Ее тревожило, что в мире зло совершается слишком легко. Слишком быстро. И она боялась быть наказанной за него. Но больше всего она боялась остаться безнаказанной.
— Знаешь, — он посмотрел в сторону гаража, словно впервые боялся посмотреть в глаза девушке, — ты ведь… Дело не в машине. И не в полиции. И не в ключах. Дело в том, что тебя задело то, что я не позволил тебе остаться с ним.
Посмотрел. Пламя разрослось. И сейчас оно перекинется на него. Деймон улыбнулся. Былой цинизм исчез, уступив место чему-то, чего Гилберт боялась, что снова не хотела пускать в свою жизнь. Теперь она видела дым в его взгляде.
— Ты не спала со мной, — произнес тихо-тихо. Грубоватые нотки его прокуренного тембра разрезали ее спокойствие, раскромсали ее раздражение, раздавили плоды ненависти. — Неужели ты думала, что я позволю тебе спать с ним?
Вспышка. Взрыв. Вновь дым. В этот раз дым не опьяняющий, а удушающий. Елена почувствовала жар в ладони, а потом — силу. А потом был импульс — как тогда, когда они впервые поцеловались — и в следующую секунду жар ощущал уже Сальваторе. Она сильно ударила его по лицу. Она не помнила, было ли такое в их отношениях раньше. Она даже не столько испугалась, сколько удивилась. Удивление давило на грудную клетку. Горячие слезы остывали колкие укусы на лице. Елена хотела что-то закричать. Она хотела украсить свои слова самыми грязными ругательствами, но в горле пересохло, и шок все еще сдавливал тугим корсетом.
Деймон медленно повернулся к девушке. Гилберт закрыла лицо руками. Она боялась увидеть ненависть в его глазах, она боялась снова запачкаться в ней. Ей было больно. Ей было больно быть рядом с ним. Девушка напряглась, боясь пошевелиться. Рука горела, холод резко схватил своими ледяными объятиями. Слезы все лились и лились. Чувство опустошения сокрушило так не во время, что Елена еле-еле стояла на ногах.
— Посмотри на меня, — железно и безапелляционно. Девушка не собиралась подчиняться. Не в этот раз. С нее хватит. — Посмотри на меня, — еще более требовательно. А потом Елена почувствовала его хватку на своих запястьях. Он резко отдернул ее руки от лица. Гилберт понимала, что если это прикосновение продлится дольше, то она ударит его еще раз, а потом — еще, пока сама не нарвется. Гилберт попыталась вырвать руки, но мужчина лишь рванул ее на себя, контролируя каждое движение и больше не позволяя ей импровизировать. Елена отвернулась. Она все еще плакала.
