сообщить о нарушении
Текущая страница: 75 (всего у книги 131 страниц)
А вот Бонни ответила вполне сознательно — она влепила этому ублюдку мощную пощечину, может, и не восстановив справедливость, но хоть немного отплатив за себя. В сознании молнией пронеслась лишь одна мысль — избить Ребекку. Кулаки так и жаждали вновь разбиться в кровь. Жажда была сравнима разве что с желанием сделать вдох, когда на твое горло накидывают петлю.
Телохранители ринулись, но Клаус вновь подал знак, и те в недоумении остановились в метре от девушки. Бонни из-подо лба смотрела на Майклсона, действительно, наивно полагая, что молния не бьет в одно и то же место… теперь уж трижды.
Бьет. Закон подлости нарушает другие правила.
Клаус сделал шаг навстречу девушки. Они смотрели друг на друга как заклятые враги, как обезумевшие хищники, которые должны убить друг друга, чтобы не сдохнуть от голода. Они смотрели друг на друга как будто это могло объяснить им их импульсивность.
— Еще! — он сделал вдох, потом крикнул: - Еще, Бонни!
Она замахнулась, но кулак Клаус перехватил. Атака была отражена, и вновь промелькнула мысль, что, возможно, это импульсивность — последняя роскошь, которую Бонни себе может позволить. Теперь Майклсон точно не остановится.
Она издала какой-то полурык, замахнулась вновь, но Клаус опять оказался ловчее: он заломил руки девушки за спиной, подчинив ее одним движением и в очередной раз унизив. Что ж, не привыкать. Что ж, сама напросилась.
Только сердце все еще ноет от осознания несправедливости.
— А знаешь, что я думаю? — он шипел ей над самым ухом сквозь зубы. Бонни была напряжена, но физическое недомогание и слабость не позволяли вырваться. — Ты действительно клеймованная и безобразная, — его хватка усилилась. Беннет показалось, что хрустнула кость. Во всяком случае, боль стала сильнее, и девушка вскрикнула. Майклсон выдержал паузу, а потом закончил: — Однако ты будешь дешевой до тех пор, пока будешь себя считать таковой. Мне тошно смотреть на тебя! Ты ненавидишь меня, ненавидишь мою сестру. Но если ты хочешь отомстить мне за все, что с тобой случилось из-за нашей ебнутой семейки, заставь меня ненавидеть тебя. Не презирать, а ненавидеть.
Он развернул ее резко к себе, ловко перехватывая снова запястья и сжимая их сильнее прежнего. Бонни попыталась вырваться, и вновь это попытки увенчалась провалом.
«Ты теперь не просто в ловушке, — захохотал внутренний голос. Тот, который всегда объявлялся не во время. — Ты в капкане». И единственный способ освободиться — ампутировать конечность. Ампутировать душу. Или свое прошлое. Или свое настоящее, а потом бежать и бежать, истекая кровью, сожалением и человечностью. Бежать и бежать, пока усталость не свалит с ног.
Или пока кто-то не спасет.
— Если тебе нечего терять, это не значит, что надо пускаться во все тяжкие, — он не был настроен благородно — во взгляде таких как он никогда не было благородства. Только расчет. Только холодный и бесчувственный расчет. Потому что со сломанными людьми Майклсон уже наобщался, а вот с равными себе в той или иной степени — еще нет. — Это означает, что пора становиться еще сильнее.
— Да что ты знаешь об этом? — дышала девушка ровно, отчеканивая каждое слово, вкладывая в него все свои эмоции. Ее сжатые кулаки, ее безумный взгляд, стальное тело и безобразный внешний вид навевали ореол таинственности. Хищности. И эту хищность просто надо было пробудить. Она, в контаминации с отчаянием, породит совершенно иную Бонни. Бонни с раскованной душой, с кошачьими повадками. Бонни, для которой прошлое — просто прошлое, а не клеймо. Бонни, для которой боль — возможность дать сдачи, а не способ почувствовать себя живой.
Такая Бонни была бы привлекательнее той, что есть сейчас.
— Что ты знаешь?! — она закричала во все горло, и это состояние позволило Беннет выдернуть руки и оттолкнуть Майклсона. Бежать девушка не собиралась — набегалась уже. Она вглядывалась в глубину взгляда Клауса, ожидая ответ на свои вопрос.
Ответ был получен. Клаус кивнул, медленно повернулся к девушке спиной и, схватив край футболки, стянул ее с себя. Музыка будто попала в вакуумное пространство. Огни стали более блеклыми, движения — более плавными. Все пространство потеряло четкость, став расплывчатым. И сердце отчего-то стало медленно и как бы нехотя биться.
Спина еще одного врага была изувечена шрамами от плетей ли или от ножей — Бонни не знала. Но рубцы, давно зашившие, болели до сих пор — в этом Беннет не сомневались. Грубые рубцы, росписи чьего-то гнева, были уродливы до такой степени, что даже шрам Сальваторе казался детским лепетом. Они выпирали, будто под кожей был глубок змей, которые будто шевелились.
Девушка отвернулась, прижимая руки к груди, как-то безнадежно потирая запястья, которые саднили от грубых прикосновений.
Мир уродлив. И если мир предать антропоморфизации, то это должен быть очень дряхлый, уродливый человек, который вместо сочувствия и сопереживания вызывает отвращение.
Бонни сделала глубокий вдох, опустила руки и, не оборачиваясь, не прощаясь, сразу направилась к выходу. Желание отмыться от грязи, пыли, клубных запахов стало таким невыносимом, что оно превратилось в навязчивую идею.
Ей было некуда идти, но в кармане ее куртки был дубликат ключей от той квартиры, куда она точно может прийти.
Выйдя на улицу, девушка огляделась, а потом ринулась к дому Деймона, увеличивая шаг, а затем пускаясь в бег. Бежать и бежать — вот все, что остается, когда тонешь в пучине, когда хочешь вырваться из объятий того самого уродливого человека со шрамами на теле, с язвами, рубцами, ссадинами, синяками и кровоподтеками.
3.
Когда наступает полночь, Деймон четко понимает одно: ему надо сваливать отсюда. Слишком много в катакомбах в последнее время малолеток. Сменили фейсконтроль, и теперь эти громилы на входе впускают всех, кто даст на лапу. От вида этих шестнадцати- и восемнадцатилетних деточек, решивших попробовать взрослой жизни, хочется либо громко засмеяться, либо громко выругаться. Пафос, бухло, дешевые сигареты (хоть какая-то экономия), наигранный смех и запредельное желание попробовать грязный случайный секс выглядело как-то наивно, приторно, отвратительно даже. Так что экспизм перестает быть возможным — больше Сальваторе не может забываться в этих лабиринтах.
Когда наступает полночь, Деймон расплачивается за выпивку украденными деньгами. Он медленно поднимается и движется к выходу.
На полпути его останавливает то, что справа доносится слишком громкий смех. Сальваторе бы не обратил на это внимания, но боковым зрением подметил, что толпа собравшаяся и что-то бурно обсуждавшая, смотрит на него. Доберман замедляет шаг и переводит взгляд в сторону компании. Там он видит около четырех парней и трех девушек, восседающих за одним столиком. Все семеро замолчали, уставившись на него. Словно они ожидали каких-то действий.
Доберману давно надо было выпустить пар.
Музыка тут не играла, но доносящийся из наушников танцующих мелодичный и притягательный голос Бьенсе вводил в транс.
Он усмехнулся, а потом медленно подошел ко всей компании, концентрируя внимание только на одной особе. На чертовски красивой, нужно отметить, которая соединяла в себе черты Джоанны и Елены. Девушка улыбнулась. Сальваторе отрицательно покачал головой — ему было не до разборок. Сальваторе тоже учил аксиомы. И он знал — запоминать людей не стоит.
— Ты кое-что забыл, — протягивает она, извлекая из кармана своей кожаной куртки фотографию. Банально — таскать за собой фотки некогда близких людей, и Сальваторе собирался с этими доказательствами покончить, но вот потом появилась Елена, и все просто-напросто полетело к чертям.
Фотография, нужно сказать, было сложена вдвое. И девушка не собиралась ее всем демонстрировать.
— Это твое, — она протягивает фотку, а на ее тонком запястье виднеется тоненький золотой браслет с подвеской, который Сальваторе украл в одном из жилых домов. Деймон, не тратя силы на вежливость, выхватывает фотографию и, не глядя, прячет ее в карман.
— Не хочешь спросить, как я тебя нашла? — она поднимается. Медленно и плавно. Ее фигура отточена, ни малейшего изъяна. В ее взгляде — заинтересованность и азарт.
— Я лучший в своем деле, — ответил он, пожимая плечами и делая особый акцент на слове «своем», — так что… нет, не хочу спросить. Все слишком очевидно.
Она бросает на свою компанию уничижающий взгляд и, улыбаясь им напоследок, берет Деймона за руку и ведет к самому выходу.
— Не лучший, как оказалось, — роняет она, когда они выходят в лабиринты катакомб. — Нам нужно поговорить.
Голые стены, давящие на особо слабонервных, теперь были фоном для развернувшейся похоти. К стене были парнями были прижаты не только девушки, но и другие парни. Специфические запахи сигарет, алкоголя и парфюмов впитывались в одежду и тела, а незнакомка вела мужчину вглубь коридоров, где могли совокупляться парочки и курить травку какие-нибудь подростки.
Когда они в очередной раз повернули направо, девушка остановилась, прижавшись к стене и вытащив пачку сигарет из кармана своей кожаной куртки. В ее образе было нечто от панк-девочки и начинающей шлюхи, но именно такое сочетание агрессии и сексуальности привлекало остальных окружающих. Сальваторе огляделся, прижался к противоположной стене, тоже уставившись на девушку. Она делала затяжки, вглядываясь в своего нового знакомого, которого неплохо поколотила в прошлый раз и у которого отобрала все его набытое богатство.
— Смело, — он прищурился. — В тот раз ты застала меня врасплох, но теперь…
— Ты на шаг впереди, — договорила она, — да-да, эту пластинку я уже не раз слышала. И почему вы, мужчины, все время думаете, что контролируете ситуацию? Знаешь, как говорится? Чем больше человек думает, что он ведет партию, тем меньше он контролирует ее в действительности…
— Давай к делу, милая, — смутные воспоминания из прошлой, — жизни? — попытки наладить отношения всплыли в памяти. Сальваторе решил переключиться с мыслей о съебавшейся куда-то Елене на другие. У кого-то играла латинская музыка на телефоне. Эта музыка немного разряжала обстановку. — Чего ты хочешь?
— Тебя, — прищурилась она, выпуская дым из своих легких и стряхивая пепел. — От тебя мне нужен ты, — она сделала шаг вперед. От нее пахло сигаретами и выпивкой. Родное сочетание.
— Дешевый развод, — ответил он, пряча руки в карманы и с усмешкой подмечая, что скажи это Елена, они оба воспламенились бы как спички. Девушка вновь прижалась к стене, закрывая глаза и закуривая. Так она ловила кайф. У нее были не только хорошие навыки, но и незабываемые, индивидуальные повадки.
— Я знаю твою схему, Доберман, — произнесла она, открывая глаза, — ты выходишь со свой сворой, — иногда со свой подружкой, — на дело, потом вы делите всю прибыль пополам. Чем больше народу, тем больше налетов, потому что слишком малая доля тебя не устраивает. В одиночку ты грабишь только магазины, и то — это пустяковый и не слишком нужный товар. У тебя есть и другая страсть – бои. Но это слишком болезненный и грязный способ.
— А в воровстве, значит, благодетель подразумевается? — ему не нравилось, что о нем столько знает какая-то девчонка. Вдвойне не нравилось, что именно она отделала его в прошлый раз. И еще больше не нравилось осознавать тот факт, что она поймала его с поличным, и если ей что-то взбредет в голову (как Елене, например), то обычной отсидкой в полицейском участке не отделаться.
— В социальном неравенстве тоже есть свои погрешности, но что-то никто не собирается вводить уголовное наказание за то, что ты получаешь меньше, чем какой-нибудь предприниматель, торгующий брендовыми шмотками. Так, почему воровство — преступление? Мы просто забираем у других то, что не додали нам. Справедливость, ничего более. Справедливость, она, знаешь, тоже разной бывает…
Латинские напевы сменились какими-то рок-мотивами. Эта девочка — как удачная декорация, вписывалась в эту сцену, чем кто бы то ни был. Сальваторе чувствовал себя высмеянным. Его обставили?
— То есть… Ты знала, что я буду там. Ты пришла раньше, да?
Она улыбнулась. И что-то было в этой улыбке незнакомое, что-то, что Доберман не видел еще ни у одной из женщин.
Что-то, напоминающее ему его самого.
— Наконец-то я смогла привлечь твое внимание, — она откинула сигарету, затоптала ее. — Но не имеет значения, что было тем вечером. Имеет значение, что будет в последующие вечера твоей жизни.
Сальваторе смотрел на такую же как он. Для нее насилие и воровство — отнюдь не способ развлечься или забыться. Это смысл жизни. Это способ жизни. Такая же как он тоже курила, пила и грабила чьи-то богатые дома. Такая же как он была красива, одинока и не принята. И чувство родства, которое Сальваторе испытывал лишь в далеком детстве, когда мать его успокаивала после дебошей отца, появилось снова. Оно сжало сердце и раскромсало слова на ошметки.
— Ты — мастер своего дела, — она говорила на полном серьезе, без сарказма и издевок. Наверное, нечто подобное чувствовал Локвуд, когда Елена слушала его байки. — Я думаю, нам можно выйти на новый уровень.
— И с какой стати я должен тебе верить?
Вопрос заключался не только в доверии.
— С той стати, что я — такая же, как и ты. Мне не на кого положиться. И тебе — тоже. Мы почти не знаем друг друга, между нами нет ненависти, вражды и зависти. Значит, ничто не помешает нам работать. Если дело сорвется — я пойду на дно вместе с тобой. Если все пройдет успешно, то можно позабывать о бессонных ночах у копов… Прибыль будет больше, если ты будешь делить ее поровну с одним человеком, а не с десятью, к примеру. К тому же, это достаточно большие деньги. Один выезд в течение недели — и целый месяц беззаботной жизни.
Такие как она не лгут, не ходят с навязчивой идеей «сравнять счет», не заморачиваются мелкими интрижками. Украденное — это средства к существованию. Герои на страницах книг, которые осуждают подобное, просто не знают, что такое социальное неравенство.
Но довериться первой встречной он тоже не мог, хоть его сердце и тяготело по тому, для чего он был создан.
— И что ты предлагаешь?
Она улыбнулась, подошла к Деймону и засунула руку в карман его джинс. Получилась несколько двусмысленная сцена, но оба не придали этому никакого значения. Когда девушка вытащила сотовый из кармана джинс, то сняла дисплей с блокировки и быстро ввела свой номер в его телефонную книгу.
— Позвони мне, как решишься, — с этими словами она засунула телефон обратно, обращая на Добермана особенное внимание. — Думаю, это тебе понравится. Все в твоем духе.
Она улыбнулась и, развернувшись, направилась куда-то вглубь коридоров, не назвав даже своего имени.
========== Глава 34. Бегущие по осколкам ==========
1.
Елена была рада, что к пяти вечера толпа народа в колледже рассосалась. Не сказать, чтобы в коридорах стало пусто, но определенно намного тише. И это было на руку — после четырех пар хотелось побыть наедине с собой и не тратить ни на кого свое время. Тишина — вот что со временем человек учится ценить лучше и лучше.
Гилберт подошла к кафедре, постучала в дверь и, не дождавшись ответа, тут же вошла внутрь. Она не боялась встречаться со своим преподавателем по психологии искусства, с которым имела неосторожность быть такой… откровенной. Более того, все эти дни она ходила на его пары, не испытывая ни стыда, ни даже неловкости. Прошлые опыты иссушили все эмоции, и максимум, что Елена могла выжать из себя — интерес и улыбку, когда гуляла с Эйприл и со Стефаном по вечерам. Поэтому ее прокол тем вечером ее не волновал.
Его звали Десмонд Харрингтон, и ему было около тридцати. Недавно окончил аспирантуру, получил должность старшего преподавателя при кафедре современного искусства и теперь читал лекции бездарным или подающим надежды студентам. Мрачный, молчаливый (в тот вечер, видимо, он сильно ударился), сухой он напоминал заточенного в молодое тело старика, которого волновала лишь его фанатичная идея открыть что-то новое в мире.
В Елене он не вызывал никаких чувств. Единственное, что ее в нем привлекало — взгляд. Уверенный и бесчувственный взгляд. В нем Елена видела свое отражение.
Девушка прошла к рабочему столу, на котором валялся ворох каких-то бумаг. Кажется, мистер Харрингтон даже не заметил вошедшую. Он был полностью сосредоточен на работе.
— Я насчет семинара, — сказала она, присаживаясь на край парты напротив стола Харрингтона. Тот будто слегка дернулся, а потом перевел такой же холодный взгляд на девушку. — Вы сказали, что ответы есть в учебнике, который можно взять здесь. Я могу взять книжку до завтра, чтобы отксерокопировать материал?
— Да, минуту.
