сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 131 страниц)
Было окно, и единственным местом, где можно переждать полтора часа, была столовая. Ноябрьский холод уже не позволял сидеть в тени деревьев и наслаждаться романами. А реалии мира не позволяли уже даже глядеть в сторону дешевых книг, и все, что оставалось — сидеть в столовой, пялиться в сотовой, зависая на каких-то глупых сайтах.
Бонни села напротив Елены, продолжавшей проявлять апатию. И куда делась наивная детскость?
«Ее украли, — шепнул внутренний голос. — Как и твою».
Беннет есть не хотела. Она бы закурила, будь у нее сигареты. Девушка с сожалением посмотрела на горячий чай. Глупо было одну кружку ставить на поднос. Вдвойне глупо было подходить к Елене под таким вот предлогом.
Девушка достала из сумки конверт, отвлекшись от созерцания горячего напитка, и протянула его Гилберт. Та скептически и столько же безразлично посмотрела сначала на конверт, потом на Бонни.
— От нашей группы, — пояснила та, убирая руку и отставляя поднос вместе с чаем в другую сторону. — Пожертвование.
Мир крошился на мелкий порошок, распадался на чертовы атомы. Елена чувствовала себя уже не использованной, а опустошенной. И после всего, что пережила она и ее мать в качестве подарка от судьбы такая вот подачка. Жестоко.
Но уже как-то не причиняет боли.
— Попросили передать меня, — нарушила молчание Беннет.
— Спасибо, — Гилберт не стала строить из себя одну из этих сериально-дешевых героинь, которые духовною составляющую их жизни ставят выше материального благополучия. Елена знала одно: Дженне сейчас очень тяжело, и даже такая мелочь если не разрешит ситуацию, то хотя бы облегчит ее. Чуть-чуть, но облегчит. Девушка приняла деньги, спрятала их в сумку.
— Я не знала, — оправдание-надрыв, выразившие в виде обычной и сухой фразы, было услышано. Гилберт выше подняла подбородок, посмотрев на сидящую напротив Бонни. И рассказывать о разбитом сердце уже не хотелось. Ровно как и о разрушенных мечтах, неоправданных ожиданиях и глупых намеках…
— Мне жаль, — немного тривиально. Елена усмехнулась, опуская взгляд и собираясь уходить. Ее дробило: когда она нуждалась в Бонни, ее не было. А сейчас дышать можно и без псевдолучшей подруги.
— Я хочу кое-что рассказать, — Бонни положила локти на стол, приближаясь к Гилберт. Ее тоже дробило: от лжи. Она не имела права скрывать правду. Тем более, после пережитого Елена должна была знать.
Но ложь во спасение во взрослом мире почему-то неизбежна. И так хочется вернуться в детство! И так хочется больше не взрослеть…
— В школе нас попросили сделать доклады о последствиях тяжелых наркотиков, — девушка смотрела в глаза Елены, выдерживая ее взгляд и терпя муки совести. На самом деле, лгать близким и родным — легко. Это как попробовать первый раз покурить: сначала страшно, сначала страх быть пойманным затмевает желание. А потом — по накатанной. И ты уже не замечаешь, как ложь становится твоей новой верно-вредной привычкой. — Все говорили о героине или кокаине, например. Когда меня вызвали, я сказала что самый тяжелый наркотик — это телевидение: оно разрушает сознание людей и становится причиной стереотипного мышления. Мне поставили тройку и предложили переписать доклад. Я отказалась… Нагрубила и ушла.
Гилберт апатично смотрела на Бонни, мысленно отдаваясь воспоминаниям о недавнем разговоре с Сальваторе. Этот человек, он наркотик для нее, как бы пафосно это не звучало. В ее крови повышенный уровень ненависти и влечения к Доберману. В ее сознании слишком много мыслей о нем, поэтому на откровения Беннет было как-то плевать. Елена думала о том, как сровнять счет.
— А я просто хотела видеть в этом мире что-то особенное. Знаешь, все эти социальные сети, все эти личные страницы — это так низко и пошло… Мы умещаем свою душу в какие-то отвратительные интернетные псевдофилософские фразы. И нас всех косят под одну линейку… Мне просто с самого ебанного начала хотелось быть не как все, — в ее взгляде было смирение. Бонни говорила хриплым и уверенным голосом, оттачивая слова и продумывая каждую фразу. А Гилберт, слушая ее, продумывала свое отмщение Доберману. — Но кого я хоть обманываю? В девятнадцать мы выделяемся из толпы «как все» и попадаем в другую — «якобы не такие как все». Только вот… Убеждения другие, а принцип тот же: ты все равно игрушка в руках более властных и сильных людей.
Дым — вот что было во взгляде Гилберт. Дым, пелена, туман — и это было загадкой для мужчин. Стало, вернее. Бонни понимала: ты смотришь на эту девушку, в ее полные дыма глаза и просто теряешься в пространственно-ебанном-временном континууме.
— Я подкинула вещдок, думая, что делаю хорошее дело. Что спасаю Ре… одну девушку. Знаешь, меня ведь били и до этого, но тогда это было увлекательно. Ново. Необычно. Я чувствовала себя героиней. За день до того, что произошло с тобой, я была в клубе. Там меня и поймали… Елена, — она приблизилась к подруге, словно хотела вглядеться в густоту дыма. Зря она надеялась. Вглядеться в густоту мог лишь один человек. И Елена хотела к нему сейчас как ни к кому другому.
— Прости, — она растянула первые звуки этого слово, акцентируя на нем внимание. — Я не могла встать с постели несколько дней. Не могла открыть глаза. Поднялась температура. Я даже до туалета дойти не могла.
Бонни, видя, что ее слова не слишком убедительны, резко поднялась и, подойдя к Елене, задрала футболку, обнажая продольные ножевые царапины — сувениры от шайки Клауса. Гилберт увидела уродливые кривые рубцы и ощутила, как кровь в ее жилах стало слишком горячей. Она ошпаривала.
Елена отрицательно покачала головой, беря сумку и медленно поднимаясь.
— Это неправда, — приступ-неверие. Последствия: оцепенение, шок и сожаление. Когда пережил свой ад, чужой воспринимаешь уже ярче. Не приходится предаваться наигранности, претворяться, ведь ты уже знаешь, на что способны люди. Как ты на это можешь отреагировать.
Бонни опустила футболку, хватая Елену за плечи и разворачивая ее к себе. Дым не развеялся, он стал еще более густым. Но Беннет видела, что сквозь пелену проступали отчаяние и сожаление.
— Не хочу тебя терять. Ты – все, что у меня осталось. Пожалуйста, пойми, что это дерьмо случилось с нами одновременно, и я просто не могла…
Елена зарылась руками в волосы. Ее сумка упала на пол. И молчание, и шок, и безысходность — это накапливалось в воздухе тяжелым свинцовым облаком, которое разрасталось и разрасталось. Оно пожирало воздух, вырабатывало углекислый газ и становилось причиной удушья.
Только сердцебиение и звон в ушах напоминали о том, что смерть еще не наступила.
— Я знаю, — Бонни шептала, сжимая плечи подруги, за ее наличие в собственной жизни она почему-то отчаянно боролась, — знаю, что это не сравнится с тем, что пережила ты. Я просто хочу, чтобы ты поняла меня.
Елена резко скинула руки с плеч. Нет, она не плакала. Выкричала уже все свои эмоции. Даже на выходки Сальваторе Гилберт теперь не реагировала, а что говорить об откровениях Бонни? Она не плакала. Но ее стиснутые до боли в пальцах кулаки, туман во взоре и эта невозможность выдавить хоть слово говорили больше, чем сказали бы слезы или приступы отчаяния.
— Я просто доверилась не тем. Просто попала в плохую компанию.
Бонни устала. Она поправилась, но вот симптомы все еще не прошли. Отсутствие аппетита, немного повышенная температура и чрезмерная усталость — это послевкусие от феминистского яда. Беннет уже свыклась с физическим недугом. Да что такое физический недуг в сравнении с разорванной на ошметки душой? Но сейчас девушка чувствовала, что стоять на ногах она больше не может.
Бонни отошла от Елены, села за стол и взяла свою кружку с остывающим чаем. Елена же в ступоре медленно села, устремляя взгляд на какую-то только для нее зримую точку.
Начался процесс интоксикации. Скоро появятся рвотный рефлекс, головокружение и головная боль.
Гилберт сделала глубокий вдох, медленно поворачиваясь в сторону Бонни. Будь тут Деймон, он отметил бы, что Мальвина снова копирует повадки Британи Мерфи. Фальшивка.
— Я не закричала, — тихо промолвила Бонни. — Я не доставила им удовольствия.
Елена хотела что-то сказать, но не могла. Она резко положила руки на стол, протянула их к руками Бонни и схватила девушку за запястья. Беннет взглянула на их столь сакральное и чувственное прикосновение, а потом посмотрела на Гилберт.
— И ты меня прости, — шепотом на выдохе. Мальвина, красивая девочка с горячим сердцем и остервенелой душой, сейчас была слишком отчаянной, измученной, но понимающей... Бонни, смелая девочка с разбитым сердцем и прокуренной душой, сейчас была слишком уязвимой, изувеченной, но отзывчивой. Она тоже отчаянно схватилась за запястья своей подруги. Так держатся люди, один из которых падает в пропасть. Если верить фильмам, по крайней мере.
Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Эти две подстреленные орлицы, они были уязвленными и опустошенными, но все еще верили в то, что способны парить. Жалкое зрелище.
— Ты ведь ушла из «NCF», да? — теперь Елена не боялась реакции. Сейчас, когда все пороки были обнажены, не страшно было что-то спросить. Гилберт усваивала новое правило жизни: когда монстрам в душе ты даешь свободу, то сам становишься свободнее.
— Ушла, — Беннет не разрывала зрительного контакта.
Их хватка усилилась одновременно. Они словно убеждались, что все еще есть друг у друга, что-то, что происходит — вполне реально, вполне ощутимо, что это не иллюзия.
Елена попыталась улыбнуться — не вышло (честно сказать, у нее это получится чуть позже, с тем, с кем этого следовало бы ожидать меньше всего).
— А я вот подсела на стихи, — так же спокойно и уверенно. Голос снова не дрогнул. Смирение в некоторых случаях может быть ужасающим.
— А я забросила книги. И с парнем стала встречаться.
Бонни тоже не сумела улыбнуться — лишь выдать что-то наподобие вырезанной полуулыбки.
— Кажется, мы поменялись местами… Так, что там с твоим парнем?
3.
Возле ступенек колледжа девушки стояли еще около десяти минут, говоря совершенно на отвлеченные темы. Они держались за руки, не в силах насытиться друг другом. Перед смертью ведь улучшение наблюдается — уже доказано.
До тошноты надело откладывать все слова добра и самые чистые искренние эмоции на потом. До безумия хочется быть честным, откровенным. Да, они обе потом пожалеют об этом, но сейчас! О, великое «Сейчас»! Дьявол живет не в аду, а в одном лишь слове «сейчас»! Оно соблазняет нас на свершение ошибок, опрометчивых поступков.
— Там кстати сейчас новый фильм с его участием выходит, — произнесла Елена, — может, сходим на выходных в кино?
— Конечно, — улыбнулась Бонни. — Давненько мы с тобой…
Оклик разорвал гармонию, «сейчас», мысли. Все снова разрушилось. Тот, кто создал этот мир явно не имеет склонностей к перфекционизму…
Девушки повернулись в сторону голоса. Возле припаркованной машины стоял Тайлер с этой его неизменной улыбкой на губах. Парня нисколько не торкало то, что Елена общается с Бонни: он махал ей рукой, не сводя взгляда с возлюбленной.
Прикосновение было потеряно. Сердце Беннет защемило, она ощутила насколько отдалена и от Тайлера и от Елены. Зря девушка решила столько рассказать!..
Елена тоже ему помахала, а потом повернулась к Бонни, снова хватая ее за руку.
— Я хочу вас познакомить. Вы ведь самые мои близкие люди!
Внутренний голос расхохотался, а совесть зашипела озлобленной кошкой. Елена постаралась выкинуть образ того человека, которому на нее наплевать. Наплевать — в этом сомнений не было.
Шатенка отмахнулась от негативных мыслей, снова возвращаясь к своей чокнутой идее.
— Не стоит, — получилось ровно и без колебаний. Получилось голосом той прежней Бонни, которая никогда не предавала огромного значения сантиментам.
— Да брось, — бодро отозвалась Гилберт. — Он подвезет тебя!
Она рванула к Локвуду, но Бонни остановила ее, заставляя снова обратить на себя внимание.
— Я за рулем, — пояснила Беннет, видя недоуменный взгляд подруги. — А еще, кажется, ты забыла главное правило: нельзя знакомить лучших подруг со своим парнем.
Гилберт усмехнулась, отмахиваясь:
— Это не подходит для нашего контекста.
Уже подошло. Бонни аккуратно освободила свою руку, виновато улыбнувшись. Врать — легко. Врать близким — еще легче. Единственное, что трудновато — имитировать эмоции во время лжи.
И если мир вампиров, демонов и оборотней существует рядом с миром человека, то мир правды точно тонко сплетается с миром лжи. Вскользь брошенные фразы могут быть сказаны просто так, без особого смысла. И рядом с этими фразами кроется та правда, которую мы ищем долгими и обходными путями. Дьявол ведь в деталях…
Бонни обняла Елену крепко и сильно, порываясь импульсу и заостряя внимание на сером небе, чтобы избежать взгляда Локвуда.
Улучшение. Последнее улучшение в контексте их дружбы.
— До завтра, — быстро прошептала Бонни, отстраняясь от Елены и направляясь в сторону припаркованной машины. Гилберт ощущала некоторое облегчение. Ее омрачало только свинцовое, тяжелое небо над головой, не предвещающее ничего хорошего.
4.
Правда Бонни зацепила за живое, и после этого разговора (конечно ни о Деймоне, ни о Тайлере не было речи, ровно как и попытке суицида) пленка, возникшая между двумя подругами стала чуть-чуть, но все же тоньше. Елена радовалась этому разговору: будто камень с души упал, будто крылья за спиной больше не стягивает веревка — их можно расправить.
Музыка Бэт Харт (в который раз?) успокаивала, очаровывала, заставляя погружаться в глубины откровения, наслаждаться его терпким и приятным послевкусием… Тайлер был ласков и улыбчив, он что-то рассказывал о том, что ему предлагают практику за рубежом. Вырваться из удушающей и грязной провинции — и кто об этом не мечтает в период молодости?
И с Локвудом было комфортно. Никакого надрыва, никаких резких перемен и дарящих сумасшествие эмоций. Рядом с ним спокойно. Спокойно и тепло. Не надо кричать, вести дурацкий счет и что-то вечно доказывать. Рядом с ним просто. Можно искренне смеяться над шутками или поражаться каким-то интересным фактам. Не надо претворяться или надевать шелковые маски презрения, ненависти, фанатизма.
Рядом с ним… Рядом с ним… Елена пыталась придумать что-нибудь еще, и у нее это получалось. Гилберт была уверена и в другом: она бы ряд этих нескончаемых характеристик, эпитетов могла бы продолжать до утра. В Тайлере не было двойного дна. Не было издевки. Он не причинял боли. Не доводил до исступления. Это привлекало. И какая девушка в свои девятнадцать не мечтает о стабильности и определенности? И пока интернетные четырнадцатилетние девочки и мальчики пачкают свои страницы в социальных сетях фразами типа: «В одиночестве спокойствие», «Я сумасшедшая, бесшабашная — и это нормально», такие как Елена Гилберт и Тайлер Локвуд четко понимали, что нет ничего дороже спокойствия. Не нужно постоянного угара, глупого смеха, огромной толпы друзей, поклонников и поклонниц. Не нужно и одиночества. Нужен лишь один человек. Один чертов человек, чей номер, быть может, ты не знаешь наизусть, но можешь набрать его в любую минуту. Когда тебе этого захочется просто так. Просто поговорить. Посмотреть вместе фильм. Поговорить. Разделить эмоции.
Только даже учитывая все эти факты, Елена не могла опровергнуть одного единственного факта: она думает о Добермане постоянно. Он занимает ее мысли, он волнует ее сердце, тревожит ее сны. Он разбивает ее душевное спокойствие на осколки, расщепляет на атомы, на нейроны, протоны и электроны. И девушка рада бы засматриваться на Локвуда, чувствовать легкую эйфорию влюбленности и думать о том, что будет дальше в их отношениях. Она бы рада была, если бы внезапно возжелала этого парня. Не только на один раз. Не только из-за желания попробовать.
Потому что этого человека хочется изучить еще и физически.
Гилберт не могла. На ее шее висела цепочка с подвеской в виде ключа. На ее шее висела петля, которую медленно затягивал Деймон Сальваторе. И эта петля становилась причиной апатии и погружения в собственные мысли.
Они сидели в кафе «Стрела», пока за окном свирепствовал ветер. Дождей не было вопреки законам жанра. Было лишь то, что губит любое откровение, любое единение, — даже самое мощное, — была недоговоренность.
Они о чем-то говорили. В разговоре были увлеченность, простота, интерес. В разговоре не было души Елены. Она принадлежала другому человеку. Была спрятана в его квартире.
