сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 131 страниц)
— Вас… — прошептала Елена, вырывая свои руки из рук Бонни и перехватывая запястья бывшей подруги. – Вас. Вас. Вас! Вас! Вас!!!
Вокруг все медленно останавливаются, приготавливая камеры на своих сотовых телефонах! Приготавливаясь к шоу, оно ведь, мать вашу, должно продолжаться! Оно ведь всегда продолжается.
Елена стиснула руки девушки, приблизила Бонни к себе.
— Я больше не хочу этих местоимений, Бонни! Убирайся вон! Убирайся! Убирайся!!
Оттолкнула, что было силы. Беннет отшвырнуло с особой силой, и девушка, не сумев сохранить равновесие, упала на пол. Вокруг послышались стоны и тихие возгласы. Девушка испытала дежа вю. Ее швыряли уже не первый раз. Не первый раз в пропасть толкал близкий и дорогой человек. Не в первый раз прилюдно. Не в первый раз делали это бесчеловечно, без шанса на помилование.
В первый раз это сделала Елена. В ее взгляде был дым. А в ее повадках — кошачьи уловки. И оскал на ее лице уже слабо походил на улыбку. Ужас ситуации стал обволакивать плечи: Гилберт, эта девочка, теряющаяся в выдуманных мирах, она никогда не простит. Она не умеет прощать. Она потеряна навсегда.
И казалось бы, что тут такого? Ссора, разрыв, унижение — стандартно, уже пройдено тысячу раз. Зачем бегать за призраками? Зачем пытаться нагнать линию горизонта? Или верить в то, что мираж — не иллюзия?
Потому что любви не осталось. Потому что единственный человек, который был по-настоящему дорог, сейчас толкнул тебя на пол на глазах у всех. Потому что этот самый человек никогда и ни за что тебя не простит. Потому что ты обобрала у этого человека самое важное: первого мужчину в самый трудный период жизни.
Дружба трещала по швам. Теперь она порвалась на куски.
— Черт! Черт! Черт!
Елена убежала. Наверное, она впервые сбежала с пар.
Бонни села, зарываясь руками в волосы, пытаясь расфасовать мысли и собраться с силами, чтобы встать, сделать безразличный вид и пойти на пары. Не получалось. Бонни тоже осознавала, что она только что потеряла последнее, наверное, самое важное в ее жизни. Она потеряла подругу. Подругу, которая никогда не требовала чего-то большего, которая никогда не стала бы заглядывать на ее парней или завидовать брендовым шмоткам. Подругу, которая была бы рядом всегда, если бы Бонни доверилась ей с самого начала.
Девушка медленно поднялась. Ей было плевать на тех, кто на нее смотрит. Беннет медленно подняла сумку, медленно пошла по коридору, пытаясь сдержать слезы.
Не смогла.
И обе пострадали от жесткости отцов, обе потеряли матерей, обе не были никем любимы, обе совершили свои ошибки из-за своей же недоговоренности, и обе не желали признавать очевидных фактов. Все, что им оставалось — лишь быть свирепыми, безжалостными, бесчеловечными и стервозными. Душевные раскаяния, мучения и терзания дешевели. Незнание не освобождает от ответственности. Суд объективен ко всем подсудимым.
2.
— Бонни! Бонни!
Староста группы летела с последнего ряда, спотыкаясь и спеша скорее к прибывшей в аудиторию однокурснице. Беннет даже не реагировала больше на свое имя: ей хотелось забыться где-нибудь в баре с бутылкой виски и каким-нибудь хорошим парнем. Согреться в объятиях Локвуда было бы неплохой идеей, если бы не Елена с ее разбитым сердцем и извечной идиотской мыслью, что ее хочет поиметь, а потом кинуть весь мир.
Старосту звали Лили. Неплохая девушка, общительная и симпатичная. Открытая. Таких любят. Таких не бросают.
— Тебя вызывают в деканат, — произнесла Лили, как только подошла к Беннет. Жадный взгляд этой девушки не оставлял в покое помятый вид Бонни, достающей из сумку пачку сигарет. — Сказали, что срочно.
— И кто сказал? — безучастно и равнодушно. Удивительно, что голос по-прежнему спокойный и тихий. Наверное, просто болевой шок. Наверное, просто состояние аффекта.
— Сказали твои родители и куратор нашей группы, — Лили внимательно разглядывала Бонни, эту девочку с ароматами никотина и вечно стесанными кулаками.
— Мои родители тут? — даже удивление сымитировать не получилось. Да и зачем теперь врать-то? Вся правда сказана. Все поступки сделаны. Остается лишь один выход: танцевать под музыку, усиливающую свой темп. — Ладно, — пожала плечами, засунула сигареты обратно в сумку. — Деканат так деканат…
Она взяла сумку и так же устало поплелась обратно.
Бонни напоминала избитую и ободранную кошку. Напоминала выброшенную на берег русалку: умирающую, подыхающую, но все еще притягательную и для обычных обывателей неизведанную.
Она уверенной походкой шла вперед, и во взгляде Бонни была сталь. В душе, правда, осталась лишь пустота, но кто эту пустоту видит? Кому она нужна? Людям нужна лишь коротенькая юбочка, оголяющая твои ноги. Или длинные волосы, крашенные в черный цвет, например. Или взгляд, в котором можно прочесть готовность к любому действию. А пустота и даром никому не сдалась.
Поэтому Бонни все равно осталась эффектной. Ее непокорность, ее отчаянность и использованность привлекали внимание остальных. Больно только Беннет, что она привлекает чужих людей. Что близкие теряются где-то в серости будней, не находя в себе сил выслушать и понять сломанную куклу. Куклу с прокуренными легкими.
Девушка вновь ощутила слабость в ногах, вновь ощутила головную боль, но в деканат вошла с высоко поднятым подбородком и все тем же взглядом, испепеляющим все и всех вокруг.
Ты украла этот взгляд, Бонни. Он не твой… У кого ты его украла?
— Вызывали? — ее хриплый и прокуренный голос сразу привлек к себе внимание общественности. В деканате сидели родители, как раз напротив стола куратора. Родители развернулись на голос дочери. Во взгляде матери были беспокойство и тревоги. Во взгляде отца… В прочем, Бонни не смотрела в его глаза.
— Бонни, присядь, пожалуйста, нам надо поговорить, — вежливо сказала куратор, указывая на третий стул, располагающийся меж стульями родителей Беннет. Бонни насиделась на полу в коридоре, но об этом лучше не говорить. Девушка отодвинула предмет мебели, вальяжно усевшись и устремив взгляд в пустоту. Ее не волновал визит ее родителей. Ее не волновал вызов в деканат. Боль от ссоры с Еленой снова стала обостряться. Она напоминала хищного зверя: сначала рычала, потом вылезала из темноты, обнажая клыки, а потом демонстрировала полные злобы глаза. От этого зрелища становилось жутко. Бонни хотела закричать или заплакать — не важно, лишь бы хоть что-нибудь сделать, чтобы выплюнуть все отрицательные эмоции.
— Ты понимаешь, почему я вызвала твоих родителей?
Беннет быстро взглянула на куратора, миссис Браун, прикусила нижнюю губу и медленно подняла голову выше.
— Я болела, если вы о пропусках, — плавные звуки, их звучание нарушается лишь хрипотой голоса: все из-за сигарет. И из-за вечных криков.
— Ты пропустила ведь не только эту неделю. Ты уходила с пар до этого. Часто пропускаешь семинары, не сдаешь конспекты… Твоя успеваемость — худшая успеваемость во всей нашей группе! — сочувственно и заискивающе напевала миссис Браун. Бонни выдавила из себя что-то наподобие улыбки.
— Как ты можешь это объяснить?! — властно произнес отец. Он внимательно смотрел на дочь, и в его взгляде была такая же нерушимая уверенность в своей правоте, как и больше пяти лет назад. Раньше Бани боялась посмотреть ему в глаза, а теперь вот глядела и понимала: ничего она к отцу не чувствует. Ни любви, ни ненависти, ни презрения. Перегорело, наверное, просто.
— У меня проблемы были, — ответила она после некоторого молчания, снова устремляясь сквозь поток вселенной.
— Что за проблемы? — сникшим голосом промолвила мать. Беннет теперь глядела на эту женщину, ощущая лишь едва уловимое разочарование. Обычно, по законам ебанных жанров, мать должна быть за дочь, должна поддерживать ее во всем.
Ну, как Долорес Клэйборн, к примеру.
— Я увела парня у своей лучшей подруги, — презрительно, но совершенно спокойно промолвила Беннет, взглядом, уничтожая смелость и дерзость матери. Вернее, жалкие попытки на смелость и дерзость. — Она только что об этом узнала. Она сказала, что ненавидит меня.
Бонни убрала едкую ухмылку со своего лица и потом отрезала:
— Мне плохо.
— Бонни, но ведь это можно решать параллельно с учебными дел…
Миссис Браун замолчала на полуслове, когда поймала на себе взгляд обезумевшей кошки. Кошки, у которой кровотечения обычными жгутами и перевязками не остановишь. Кошки, которая привыкла кричать, доказывая свою правоту и пытаясь достучаться до людей.
Облезлой, бездомной и полумертвой кошки.
— А у меня любовь, миссис Браун! — выплюнула девушка, плавно приближаясь к столу женщины, руками вцепившись в перила. — Лю-бовь! — медленно, отчеканивая каждый звук, шептала Беннет. — Неразделенная любовь в девятнадцать лет. Мне сейчас похуй на учебу.
Девушка научилась не срываться на крик. Тоже, наверное, последствия болевого шока. Больше не хотелось рвать глотку в попытке что-то кому-то доказать.
Просто хотелось убрать все фигуры с шахматной доски и прекратить эту игру.
Отец Бонни ее прекращать не хотел. Схватив девушку за плечо, он резко развернул ее к себе, но встретил лишь хладнокровное спокойствие. Не было больше того запуганного и затравленного ребенка. Не было больше его дочери. Перед ним сидел совершенно иной человек. Измученный. Использованный.
Но теперь не боящийся ничего.
— Ты понимаешь, что тебя лишат стипендии?! — прокричал он, резко поднимаясь и хватая дочь за плечо. Беннет оказалась податлива: физическое состояние ведь было не лучше душевного. — А следом и исключат к чертовой матери!
Он глядел на нее, пытаясь грозным видом, повышенным тоном голосом и сильной хваткой хоть как-то воздействовать на непутевого ребенка. Не получалось. Бонни смотрела в глаза своего палача и понимала только одно: когда падаешь на самое дно, когда больше не имеешь возможности, чтобы выбраться, получаешь не свободу, а освобождение от тех людей, которые когда-то столкнули тебя в эту пропасть. Больше нет ни страха, ни боли. Лишь пустота.
— Мне все равно, — произнесла она еще тише прежнего. Бонни аккуратно взяла запястье отца, аккуратно убрала его руку со своего плеча, не разрывая зрительного контакта. — Мне все равно. На тебя. На стипендию. На деканат. На весь ваш ебучий карнавал, который вы тут устроили. Я просто хочу помириться с Еленой. И все. И пока я этого не сделаю, ебала я ваш деканат!
Звук пощечины стал причиной образовавшейся мертвой тишины. Голову девушки вывернуло вправо. Волосы закрывали лицо. Бонни не шевелилась. Ровно как и ее отец с заставшим во взгляде удивлением. Ровно как и ее мать, забывая как дышать. Ровно как и миссис Браун, не в силах пошевелиться.
Бонни уже не было больно. Она ведь на дне: куда еще падать?
Девушка медленно повернула голову в сторону отца. Медленно настолько, что можно было досчитать до десяти. Волосы спали. В уставшем взоре читалось одно: «Ты доволен?».
И ухмылка. Она не исчезла. Была такой же. Вырезанной ножом. Мертвой.
— Зря я тебя тогда не зарезала, — прошептала девушка, отрицательно качая головой. Нет, осадком детская обида не всплыла. Просто как рефлекс. Как послевкусие давно позабытого чувства. Сейчас Бонни разрывает другое чувство: она любит Елену, она не хочет терять единственного близкого человека.
Но вернуть уже нет возможности.
Она хватает сумку, она направляется к двери, но мать успевает схватить дочь за запястье и остановить. Бонни вырывает руку, резко оборачиваясь. Она хочет оттолкнуть мать, отшвырнуть ее, как та сделала несколько лет назад.
Но Беннет перестала драться с призраками.
— Бонни, прекрати истерить! — дешевая пародия на роль властной матери.
— А у меня половое созревание, мам! — не крик, просто попытка быть услышанной. Во взгляде Бонни — неукротимость. И все тело девушки будто стало токсичным: прикасаешься к нему и чувствуешь яд, поражающий твою центральную нервную систему. — Ты что, забыла? У меня эмоции на пределе!
Отец ринулся к ней, но Бонни мигом среагировала: она схватила со стола вазу и швырнула на пол. Куратор вскрикнула, поднявшись и прижавшись к стене. Бедная женщина! Она не знает что такое слепая импульсивность! Считай, что и не жила вовсе.
Бонни развернулась, схватила какую-то статуэтку с полки и, развернувшись, замахнулась.
Но не кинула. Растрепанные волосы спадали на худые плечи. Обезумевшие глаза глядели сквозь пелену бессилия и пустоты. Невыносимое зрелище — видеть, как твой ребенок уже не позволяет себя контролировать. Уже не позволяет себе расслабляться.
— Не двигайся, иначе я разъебу здесь все к чертовой матери! — прошипела Бонни. — Не двигайся, мать твою!
— Бонни, послушай… — он заискивающе попытался установить контакт. Поздно. Такие конфеты Бонни уже не любит. Бонни уже не нужны игрушки: она хочет оружие и виски. Она хочет вернуть подругу. Нормализовать жизнь. Ставки повысились. Теперь кости фальшивой нежности больше не бросишь.
— Послушай, нам сто…
— Заткнись, — сквозь зубы процедила Беннет, еще не опуская статуэтку. Не стоило матери вмешиваться во второй раз. Теперь ее дочь уже не остановится, пока не выскажет все. — Послушайте, мне плевать! Ясно? Плевать! У меня ебанные проблемы, и я решить их хочу, — как и раньше, — сама! А ты, мамочка, если хочешь что-то узнать о моей личной жизни, спроси у отца и его экспертов! Может, они расскажут тебе о том, как меня избивали до полусмерти в подворотнях! — голос повышался, температура — тоже. Повысился уровень исступления. До апогея оставалось несколько шагов. — Может, они расскажут тебе о том, как я чуть не подохла в ночных клубах!
Она кинула-таки статуэтку, когда отец попытался взять ее под контроль. Статуэтка угодила на рабочий стол, снесла компьютер. Грохот и возглас Бонни оглушили всю округу. За дверью стало подозрительно тихо, а шок и недоумение на лицах родителей стали даже чем-то забавным.
— Хотя, знаешь, мама, — прошипела Бонни, хватаясь за ручку двери, — можешь не спрашивать. Я все снова придумала! Выдумала, слышишь?
Развернувшись, она открыла дверь и бросилась вниз вон по коридору, вниз по лестнице, не видя чужих взглядов, не оглядываясь, боясь увидеть, что ее пытаются догнать.
Боясь увидеть, что ее никто и не собирается останавливать.
Она мчалась вон из здания, к машине Тайлера. Чтобы сбежать из этого дурдома. Чтобы задыхаться и ничего не чувствовать.
Внутри больше ничего не разрывалось.
Внутри стала образовываться пустота.
3.
Она опомнилась лишь дома, когда захлопнула дверь, прижалась спиной к стене и скатилась вниз по стене, закрывая глаза и с ужасом осознавая, что слез и нет. Все выплакано. Все выстрадано. Когда образовывается пустота — больше нет смысла биться в истерике, кричать и рыдать.
Все остается там, за границей, которая отделяла тебя от нормальной жизни. Все остается в каком-то сюрреалистическом нереальном прошлом, которое, кажется, с тобой и не происходило вовсе.
Ты просто трансформируешься в какого-то другого человека с совершенно иными чувствами. С совершенно иными взглядами на жизнь.
С апатией и отсутствием желанием что-либо менять, кого-либо добиваться.
4.
Под вечер Бонни выключила телефон. Ей названивали родители. Они даже приходили домой, грозясь выбить дверь. Самое страшное, что они выбили.
Но Беннет не нашли. Она спряталась, как обиженный и запуганный ребенок, на чердаке, вход на который был в стене шкафа. Об этом входе, конечно же, никто не знал.
Беннет просидела там до восьми вечера, глуша боль сигаретами и виски. Несколько раз позвонить Елене увенчались провалом. Та не отвечала, а потом тоже вырубила сотовый.
Мальвину можно понять. У Мальвины ведь семьи не осталось. Даже видимости семьи. Мальвина тепла искала, Мальвину отвергли в самый жуткий период ее жизни. А боль же яркая и сумасшедшая — вот и получился такой коллапс. Произойди это с ней лет в пятнадцать хотя бы — все было бы намного проще. Тогда многое не воспринимается. Тогда многое ты просто отвергаешь, ведь срабатывает нечто вроде отрицания.
А теперь вот, когда уже вроде взрослый, все как-то слишком сложно. Слишком безумно. И терпеть это, осознавать предательства и обрывать контакты, становится чем-то вроде долгой смертельной казни на электрическом стуле. Жаришься, жаришься как индейка, а облегчение так и не приходит. И все, что остается, — лишь плясать в безумном танго, пропуская разряды через свое тело.
Бонни пропускала их целый день. Напиться и забыться не получилось. От сигарет кружилась голова и тошнило. Несколько таблеток аспирина не облегчали муки. Организм работал на износ. Бедная феминистка была на пределе.
