сообщить о нарушении
Текущая страница: 125 (всего у книги 131 страниц)
— Молодость? — произнесла она, смеясь. Это был отчаянный, безумный смех, который всегда появляется, когда человек стоит на грани. Еще чуть-чуть и она станет сумасшедшей. — Да ты облил себя керосином! Ты поджег свою молодость! Ты сгорел заживо! Не пытайся себя оправдывать. Ты — ничтожество… — прошипела она. Если она не может разжечь свою ненависть, то, быть может, разожжет его? — Чего же ты добился? Ты — пустота! И теперь ты хочешь этой пустотой заразить меня?! Хочешь расщепить меня до атомов?! До протонов, нейрон…
Она перепутала биологию и физику, но никому не было до этого дела. Деймон понял, что они не могут друг друга возненавидеть как прежде потому, что теперь им плевать на слова, но не плевать на эмоции. Не плевать на чувства, на болезненное жжение в груди и учащенные сердцебиение.
Сальваторе приблизился к ее губам, коснулся их своими, и Елена сама подалась вперед. Вцепилась в его плечи, ответила на его поцелуй со всей болезненной страстью, на которую еще была способна. Она ощутила привкус соли на губах, она вжалась в Добермана сильнее, тут же забыв о своей гневной реплике, о своих эмоциях, полностью сконцентрировавшись на своих желаниях. В животе, как казалось, свело все мышцы, но не от желания физической близости, как это было раньше, а от жажды духовного единения. Иссушающей и сводящей с ума жажды. Елена не имела представления о том, какой должна была бы быть ее любовь, и она совершенно не помнила, что читала о любви в книгах. Но она осознавала лишь одно — чувствовать его рядом, ощущать его поддержку и слышать его слова сродни обезболивающим и успокаивающим. Деймон не вылечивал, но он притуплял рвущее внутри чувство. Он принимал ее такой, какая она есть. От этой мысли подкашивались ноги.
Девушка вцепилась руками в его шею. Ее пальцы вонзались в его кожу, его пальцы проникли под куртку и одежду, дотронулись до разгоряченной кожи. Они оставляли отпечатки друг на друге, они оба не сомневались в том, что прикосновения говорят больше, чем сказал бы секс или поцелуи.
Даже такие болезненные и отчаянные поцелуи.
Горло заболело сильнее. Девушка отстранилась, прижалась губами к его лицу. Ее слезы были доказательством того, что ее последние слова — просто отчаяние, но никак не ее мнение. Ее слезы были доказательством того, что она способна любить.
Деймон вновь впился в ее губы, прижав ее к этому чертовому фонарному столбу. Люди проходили мимо них, оглядывались на них, старики что-то осуждающе бурчали, но что Гилберт, что Сальваторе было плевать. Они не замечали и не слышали никого вокруг себя.
Елена оттолкнула его спустя секунды, прервала поцелуй, а затем снова ринулась к нему. Она обняла его крепко-крепко, прошептала над его ухом:
— Раньше я ненавидела тебя потому, что ты мне нравился, — она не могла так быстро оттолкнуть его. Теперь у нее это не получалось. — Я прятала свою симпатию за напускным раздражением и со временем сама уверовала в собственную ложь… — ее губы на его шеи. Болезный поцелуй, хватка усиливается, здравый смысл теряет всякую значимость. — А теперь я ненавижу тебя за то, что ты решил получить меня тогда, когда сам этого захотел. Понимаешь? Ты был так сильно нужен мне! Так силь… — она поцеловала его. Она испытывала наслаждение, когда его язык касался ее языка, когда его руки впивались в кожу на пояснице и талии, когда ее ладони касались его шеи. В животе болело, сердце замирало, воздуха становилось все меньше и меньше, а желания продолжать — больше.
Девушка вновь отстранилась.
— А теперь я нужна тебе, и ты решил мною восполь…- его пальцы на ее губах. Елена закрыла глаза, замолчала, позволила поцеловать себя еще раз. Этот разговор получился совсем не таким, как они оба ожидали. Деймон расстегнул ее куртку, отодвинул ворот кофточки, зубами коснулся плеча, и Елена издала тихий, слышимый только для них, стон. Дыхание прервалось. Им хотелось физической близости не столько потому, чтобы получить удовольствие, сколько потому, что они хотели распробовать друг друга. Узнать друг друга получше.
Поглубже.
— Я не дамся тебе, я же сказала! — она уперлась ладонями в его плечи и оттолкнула. Потом со всей толкнула его еще раз и, быстро развернувшись, юркнула в подъехавший общественный транспорт. Сальваторе подорвался к автобусу, но двери закрылись. Девушка стояла у окна, положив ладони на стекло. Она плакала, смотря на него. Куртка нараспашку. Губы покраснели. Деймон тоже положил ладони на стекло. Он внимательно смотрел на нее, такой же взвинченный, такой же неправильный, как и она сама. Елена прошептала что-то, что он не смог или боялся прочесть по ее губам.
Автобус тронулся. Медленно заскользил, и подошедшие другие люди оттолкнули Сальваторе, чтобы того случайно не выбросило на дорогу или еще что-то в этом роде. Сальваторе отмахнулся от заботы окружающих. Он сделал два шага вперед, уставившись на автобус, словно больше не мог ничего поделать.
На самом деле мог, просто знал, что все шансы заранее потеряны, возможности — упущены. Просто знал — они безнадежны, а Елена сдержит свое слово.
Деймон знал, есть женщины, которых легко добиться, есть — которых трудно. Он примерно представлял, что делать в том и другом случаях. Но он не имел ни малейшего понятия о том, что делать с девушками, которых добился, но которых никогда не получишь.
7.
Елена села на сиденье и вытерла слезы. Она обвела взглядом автобус, увидела странные и косые взгляды в свою сторону. Гилберт покачала головой, поднялась с места и пересела на самое дальнее, где ее мало кто мог побеспокоить. Девушка застегнула куртку, укуталась в нее, словно желала согреться. Она ведь не замерзла, она ведь согрета (вовсе не курткой), но принять даже эту правду было не по силам.
Разбитая и уничтоженная она знала, что лучше не появляться в таком виде перед Дженной. Та не заслуживает беспокойства. Гилберт вытащила мобильник и отыскала в справочнике номер, который не набирала уже давно. Может быть, этот человек не решит ее проблем, не поймет ее печали скорби, но и не выгонит. Порой безразличие — это лучше, чем внимание.
Девушка услышала знакомое «Да?», вместо стандартного «Алло?» и собрала последние силы в кулак, чтобы ее голос не задрожал.
— Ты можешь встретить меня? — произнесла она. — Я села на четвертый автобус, подъеду к нашему старому дому минут через пятнадцать, — затем она замолчала и добавила уже намного тише: — Пожалуйста.
Гилберт снова вытерла слезы. Она уставилась в окно. Мелькающие пейзажи немного отвлекали.
— Я сейчас выеду, — был ответ. Елена положила трубку и закрыла глаза, оперевшись о спинку сиденья. Горло разболелось сильнее. Ровно как и сердце. Ее почерневшее, грязное сердце, способное на раскаяние и прощение.
Способное на любовь.
Комментарий к Глава 52. Обесточенные
* аллюзия на роман Чака Паланика «Бойцовский клуб», главный герой которой, Тайлер Дерден, провозглашал, что «лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу».
** имеется в виду роман Харуки Мураками «Норвежский лес».
========== Глава 53. Заложницы ==========
1.
Она тут же поднялась, когда он зашел. Девушка скрестила руки на груди, поежившись то ли от холода, то ли от неловкости. Он взглянул на нее, улыбнулся и направился прямиком к холодильнику. Девушка медленно села обратно за стол. Она все еще не сводила взгляда с него, и она хотела как-то начать разговор, но ее горло пересохло, а мысли рассыпались.
Достав из холодильника две банки пива, он направился к столу, сел рядом с Бонни и придвинул ей одну. Беннет даже не взглянула на напиток.
— Тебе надо в больницу. Чем скорее — тем лучше.
Клаус открыл жестяную баночку. Та издала шипящий звук. Прохлада будто коснулась кожи Беннет, и та снова поежилась. Она не хотела пить, у нее в голове (ровно как и в душе) царил полный хаос. Обычно Бонни начинала бунтовать, кидаться на окружающих ее людей и таким образом избавляться от страха. Обычно она даже если не знала что делать, то все равно что-то делала, а теперь ее будто обездвижили. Дело было не в том, что случилось между ними, а в том, что им понравилось. Ей и ему, поэтому они повторили еще два раза. И их увлекло это. Их это будто оживило, будто вернуло им смысл существования и успокоило их испепеленные нервы.
— У меня аномалии в организме, — произнес он, обращая на нее взор. Держался так же как всегда — без лишних эмоций, со свойственным ему безразличием. Бонни боялась не его, она испугалась себя и того, что враги, которых она думала, что ненавидит, стали ей близкими людьми. — Я с детства даже насморком не болел. Мать водила меня по больницам и центрам, но никто ничего объяснить так и не смог. Можешь считать это ложью, правдой или фантастикой, но факт остается фактом.
У Бонни все еще болело горло, и она все еще не могла прийти в себя, но к пиву решила не притрагиваться. Просто не хотелось. Не хотелось делать многие вещи: не хотелось снова губить себя, не хотелось курить, не хотелось даже искать Тайлера и пытаться объяснить что-то кому-то. Единственное, что Бонни себе позволяла в эти сутки, в этот наступивший вечер, единственное, чего она действительно хотела — так это знать, что ей все не привиделось.
— В детстве, когда мне было лет шесть, я играл с девочкой во дворе, которая болела гриппом. Хрен знает, как ее вообще выпустили, но я не заразился. А мать слегла на вторые сутки.
Бонни понимала, что это ложь. Может быть, частичная, но все же его слова были ложью. Была эта ложь во спасение, или было это банальное желание не продолжать разговор на эту тему, Беннет не знала. Она многое перестала знать сегодня, поэтому отнеслась к осознанию этого факта вполне спокойно.
И все же, если это правда, самая чистая правда, то стоит спросить…
— Ты поэтому… со мной? — она могла быть сильной, бесстрашной и ударенной на всю голову, но она все равно оставалась девушкой. Девятнадцатилетней, все еще верующей во что-то хорошее девушкой, которая провела время со взрослым мужчиной и теперь хотела знать, не воспользовались ли ею забавы ради. Бунтарка, грубиянка, — кем бы она не хотела быть, она оставалась все такой же ранимой, как и прежде. Как и любая другая девочка на ее месте.
— Нет, не поэтому, — серьезно ответил он.
Бонни положила руки на стол, медленно приблизилась к Майклсону. Она не имела права быть с ним, но она могла быть рядом. Она могла быть рядом просто потому, что их дорожки пересеклись. Они знают друг друга уже довольно неплохо, а такие знакомства за один день просто так не обрываешь.
— Почему же тогда?
Клаус сделал глоток пива, потом повернулся к девушке, отставив банку. Он внимательно вглядывался в нее. Не было в их взглядах той страсти и нежности, что были между ними утром. Но теперь между ними определенно исчезла недосказанность.
— На комплименты нарываешься?
— Нет. Просто хочу знать.
Он снова усмехнулся. Он решил не медлить с ответом, сказать всю правду, потому что он всегда говорил ей правду. В этом и есть шарм ненависти — враги никогда не лгут друг другу. Подлецы, подставляющие тебя, в расчет не идут. Им хочется сделать тебе больно, и поэтому они рубят правду-матку. Вот почему они оказываются ближе и вернее друзей.
— Потому что ты делаешь то, на что другие не решаются. Ты плюешь на всех, перешагиваешь и идешь дальше. Иногда перешивают через тебя, но тебе и на это наплевать. Людям это нравятся, потому что в таких как ты запечатлеются мечты и желания остальных. Тех, кому не хватает смелости. Ты бесстрашная, отчаянная, никому ненужная и оттого столь притягательная. А еще — гибкая и жаркая. Понимаешь? Это цепляет.
Бонни опустила взгляд, подперев голову рукой. Она не знала, что сегодня ее пугает больше всего — публикация ее грязного секрета, секс с Клаусом или разговоры с ним. И это еще куда не шло, учитывая тот факт, что сейчас они сидели в его квартире. Он привез ее утром, сам вернулся пару минут назад. И теперь — взгляды в упор и обнаженная правда.
— Бред какой-то… Это все похоже на чудовищный вымысел — утренняя сенсация, ты, эта квартира и все твои байки, которые ты мне тут травишь.
Он засмеялся, Беннет вновь взглянула на него. Она впервые слышала его смех, и ее это несколько изумляло. Она решила, что ей все же стоит выпить, но одним пивом тут не обойтись.
— Я же говорил — перешагиваешь и идешь дальше.
— Самое отвратительное даже не в том, что сегодня произошло, — она выпрямилась, сделала глубокий вдох-выдох и таки открыла банку с пивом. — Самое отвратительное в том, что ты сейчас ближе всех, кого я знаю и люблю.
Она сделала несколько глотков. Бонни не любила пиво с четырнадцати, с того момента как закурила и стала шастать по подворотням. Она не любила себя и поэтому, наверное, перешагивала и шла дальше. Иногда заниженная самооценка помогает выживать.
— Ты же знаешь, что меня не торкают подобные слова.
— Знаю, — она отставила пиво, — поэтому и говорю. И нет, я не буду больше ни о чем тебя просить.
Она поднялась. Ей надо было уходить. Куда, к кому — она не знала. Бонни больше не могла спрятаться в клубах, не могла укрыться в собственной квартире, и на работу она тоже не вернется. У нее дорога одна — в зимний холодный вечер. Раньше бы это Беннет напугало, но не теперь. Теперь она была почти спокойной.
— Ее уволили, — сказал он, когда Бонни замерла в проходе. Она стояла спиной к Клаусу, она не могла снова смотреть на него. Бонни не устала, ей просто надоело. — Она не сможет устроиться на работу в этом штате. Завтра утром выйдет опровержение утренней информации. Я знаю, что это не утихомирит бунт твоего окружения, но на следующий день запланирована еще одна сенсация — и ты забудешься.
Девушка медленно обернулась. Клаус поднялся, задвинул стул и взял початые, но не допитые бутылки пива. Он поставил их в раковину, он даже не взглянул на Беннет. Та знала его жизненную позицию — отдавать долги и не забывать обид. Она спасла его жизнь, и теперь он спасал ее. Холодный расчет, никакой романтики.
— Ты ее неплохо отмудохала, — произнес он, мельком взгляну на Бонни и оперевшись о кухонный гарнитур. Девушка медленно подошла к Майклсону, встала напротив него. Он ее будто не замечал.
— У меня были хорошие учителя.
Клаус взглянул на нее, поморщился, потом произнес:
— Ты только до банальностей не опускайся.
Бонни улыбнулась. Она хотела обнять его, поцеловать или просто что-то сказать ему, но пришла к выводу, что это обернется новой близостью, а становиться любовниками они не планировали. Вернее, им бы понравилось, но они не хотели губить их садистски-трепетные отношения и терять последнее, что у них было.
— Спасибо, — произнесла она. Может, это слово не такое уж и душераздирающее и пронзительное, но искреннее. Это слово — правда. Может, единственная, которую они себе сегодня позволили.
— Оставайся тут сегодня. Я все равно уеду, так что у тебя не будет стеснений и поводов убежать…
— Это лишнее, — уверенно и упрямо заявила она, хотя тут же подумала о том, что этот вариант ей нравится больше, чем холодный вечер, ведущий в никуда. Бонни осознала и другое — она страстно хочет полюбить, и при этом — взаимно, чтобы до потери сознания до покалываний на кончиках пальцев. Ей ведь всего девятнадцать, и такие простые мечты — обычные вещи. По крайней мере, это естественные желания на фоне стремлений совершить революцию сознания и установить матриархат.
— Завтра будет лишним, сегодня еще нормальное. В холодильнике — еда, в спальне — полотенца и одежда. Есть и женская. Телевиденье, интернет и стереосистема. Соседи не жалуются.
Ей действительно не стоило появляться на глаза всем свои знакомым в ближайшие сутки. Бонни кивнула, решив принять его предложение. О том, что ей делать она подумает завтра. Она подумает завтра о том, как ей снова выжить и научиться смотреть людям в глаза, не боясь при этом прошлого и стараясь не стыдиться его. Сегодня он решила сделать самые банальные вещи — уставиться в телек, выпить пива и провести вечер впустую. В ее возрасте это тоже вполне естественно.
— Можно последний вопрос? — ну да, она в конец охренела и стала позволять себе слишком многое с ним. Ну да, она и так по уши в дерьме и терять последнего соратника сродни сумасбродству. Ну да, это же Бонни Беннет, и плевала она на последствия. В каком-то смысле ей тоже важен результат. — Ты ведь знаешь, кто это сделал, да? — произнесла он. Клаус снова улыбнулся. Еще утром он видел сломанную, избитую, бунтующую суку, а теперь перед ним стояла прежняя Бонни, не имеющая на руках ни козырей, ни оружия, но готовая драться до последней капли крови, даже если перед ней целый взвод.
— Знаешь, как говорится? Не задавай вопросов — не услышишь лжи.
Бонни кивнула, опустила взгляд и отошла к окну. Конечно, Клаус знал, — узнал — кто заладил всю эту байду с публикацией. Он смог обеспечить Энди херовую жизнь, неужели он не узнает, кто обеспечил херовую жизнь его старой знакомой туберкулезной Бонни? Он не стал говорить не потому, что заботился о Бонни (он просто платил по счетам, и тут нет романтики) — он не стал говорить потому, что на сегодня хватит. Хватит неожиданных новостей.
— Спасибо, — произнесла она, из последних слов превозмогая дикое желание броситься ему на шею. Она не влюбилась, нет. Ее просто приласкали, ей понравилось, и ей захотелось еще. Банальный азарт, и никакой тут романтики.
