сообщить о нарушении
Текущая страница: 108 (всего у книги 131 страниц)
Он появился перед ней так внезапно, что у Пенелопы в глазах появилось недоумение, которое едва заметно перерастало в раздражение. Тайлер улыбался, глядя на девушку, которой придумал кличку на ходу. Придумывать прозвища девушкам, которых он никогда не получит, была его кармой. Бонни он не придумывал вторых имен, наверное, именно поэтому и получил ее.
— Оу… — она вспомнила его. Не сразу, но вспомнила. В ее взгляде все еще можно было увидеть недоумение. Раздражение исчезло. — Привет.
Локвуд снял наушники. Он заснул белые провода в карман и протянул девушке руку. Он — просто Тайлер, просто обычный парень, потерявший голову из-за самой обычной, самой непримечательной девчонки. Он — просто Тайлер, и его не получается бояться. Даже если хочется.
— Я — Кэролайн, не Пенелопа, — произнесла Форбс, все еще стоя у лестницы и не сводя взгляда с Локвуда. Тот улыбался. В его взгляде было что-то сломлено, но его губы улыбались. Его внешность не была отталкивающей. Даже его поведение было вполне нормальным.
Лишь взгляд. Он проникал под самую кожу.
— Я знаю. Ну, Пенелопа — это жена Одиссея, которая ждала его около двадцати лет. Я почему-то сразу подумал о ней, когда взглянул на тебя.
Недоумение сменилось изумлением, а после — умилением. Девушка улыбнулась, потом поморщилась и снова улыбнулась. Она даже близко не похожа на Пенелопу. И это сравнение не было лестным.
Оно было забавным.
— Понятно.
«Понятно» звучало глупо, но Форбс не могла подобрать нужных слова. Она спустилась с последних двух ступенек. Она посмотрела на Локвуда снизу вверх, подмечая про себя, что от этого парня исходит добро. Исходит позитив. Он не внушает опасности. Если только отчаяние, и то — совсем чуть-чуть.
— Ты — друг Елены, да? — Кэролайн постаралась вести себя непринужденно, но ее несколько смущало такое проявление внимания. Да и разговор вести было непривычно.
— Друг… Я ищу ее, — он засунул руки в карманы, приняв какую-то вовсе непринужденную позу. Такие люди, легко находящие общий язык с незнакомцами, они привлекают. Они как доказательство того, что не весь мир настроен агрессивно. — Не знаешь, где она?
— Оу, — Кэролайн снова улыбнулась. Локвуду понравилась ее улыбка. И голубые глаза Кэролайн напоминали цвет весеннего небо. Голубые глаза были будто чище глаз Елены. — Она… ну, она написала заявление в деканате — ближайшую неделю ее не будет на занятиях. Вроде бы, она с отцом уехала куда-то отдыхать. У них не очень хорошие отношения, насколько я помню.
Кэролайн была весной. Кэролайн — как вода, что пробивает мерзлые воды. Кэролайн нравилась. В ней была простота, в ней не было надрыва, безумия и отчаяния. В ней не было жесткости и скупости. В ней была жизнь, которой не было в Бонни. Или Елене. Или даже Джоанне, будь она не ладна в своей Швеции.
— А ты — ее подруга, да? — Локвуд прищурился, вглядываясь в весну взгляда Форбс. Кэролайн нравилась, потому что от нее исходило нечто теплое, нечто дружественное. В ней Локвуд видел отражение себя прежнего.
— Да. Очень давняя, — Кэролайн тоже засунула руки в карманы. Ее светлые волосы, разбросанные поверх зимней куртки, на фоне белеющих сугробов смотрелись как-то по-детски.
— Она о тебе не рассказывала, — произнес он, теряя свою прежнюю улыбчивость. Мысль о Бонни пронзила сердце. Внутри расцветал шиповник, который вонзался своими иглами в душу, причиняя мучительную боль и доставляя эстетическое наслаждение.
— Мы не виделись со школы. Ну… Я просто приехала по обмену. В конце того семестра в мой колледж приехала Елена, а в начале этого в ее колледж приехала я. Я живу в другом городе.
Тайлер не походил на Добермана. Он не анализировал людей, не изучал их, акцентируя внимание на каждой мелочи. Он даже не выбирал методов общения. Просто действовал. Просто поддавался капризам своей натуры, как ребенок велся на провокации, как старик хватался за любую возможность ощутить жизнь, словно любой миг — последний.
Тайлер не походил на Добермана. Он не анализировал людей, но он наблюдал за мимикой Кэролайн, вслушивался в ее словах. Он это делал не потому, что Форбс могла бы привлечь его как девушка, а потому, что Форбс могла оказаться своего рода к ключом к загадке сущности Гилберт. Окружение человека — отражение его самого.
— Я могу проводить тебя, Пенелопа, — произнес он, решая вернуться за машиной после. Решая вернуться за Бонни потом, если он осмелиться в очередной раз на разговор о ней. — Не волнуйся, я не буду к тебе приставать, — он улыбнулся. Кэролайн сомневалась. Это было видно по небесному взгляду. Потом девушка прищурилась, словно пытаясь найти подвох, но подвоха не было.
Подвохи не в духе Локвуда.
— Мы же друзья Елены, верно, — он предложил ей свою руку. Кэролайн не была импульсивной, и для нее важен был скорее результат, чем процесс. Но она взяла парня под руку. Она хотела найти себе друзей в этом городе, который вынуждена была покинуть. Она хотела найти себе еще кого-то помимо Мэтта. В конце концов, она тоже подумала о том, что Тайлер — своего рожа ключ к загадке сущности Гилберт.
3.
Они медленно гуляли по парку. Тайлер отметил про себя, что этот парк — это нечто среднее между адом и чистилищем. Между пристанищем и карцером. Это своего рода дом, в который не хочется возвращаться, но это единственный дом, в котором тебя будто ждут. И ты будто живешь в этом доме, промерзшем, напоминающим притон.
— Значит, вы были одноклассницами? — Локвуд ощущал зыбкую горечь. Нет, он же не испытывал былого отчаяния, и ему не хотелось вскрыться от тоски, раскрошившись маленькими осколками на полу в ванной. Хотелось заснуть, чтобы на время отключить блок питания от этого мира.
— Да, — Кэролайн не разбрасывалась словами, она была искренней, но сдержанной в своих эмоциях. Лишние улыбки и бессмысленные слова — не про нее. — Потом я поступила в другой город и уехала, а Елена приехала учиться по обмену, и мы встретились…
— И она предложила тебе заехать в гости? — Елена — сука. Она разъебала отношения с Бонни, бросила его, не смогла ограбить душу Сальваторе, поэтому принялась за осколки прежнего. Елену хотелось разорвать на куски.
Предварительно позволив себе физическую близость.
— Да, — ответила Форбс, оглядывая аллеи парка. Ее город, который перестал быть родным, все еще был рад прежним постояльцам. Кэролайн была не из тех, кто мучился от тоски по родине. Она была сентиментальной. Но она не была напыщенной. Однако сейчас, в этот самый момент, ей казалось, что ей почти горько, что она больше никогда сюда не вернется.
— Не знаешь, почему она решилась на учебу по обмену? — они остановились возле скамейки. Локвуд уселся, казалось, на ту же лавочку, на которой сидела Гилберт в злосчастном октябре.
— Мэтт, ее однокурсник, отказался от этого предложения из-за каких-то семейных обстоятельств. От отдал свое место Елене, — девушка некоторое время смотрела на Локвуда, вспоминая то время, когда она дружила с Еленой. Даже не верилось, что Гилберт, такая скромная и застенчивая в прошлом девочка, могла охмурить такого парня. Форбс казалось, что ее подруге ближе спокойствие, чем импульсивность.
— И как? Ей понравился твой колледж? — испытывающе посмотрел на нее. Форбс села рядом, решая больше не колебаться. Снег переливался в лучах солнца. От белизны начинали болеть глаза.
— Да, — Кэролайн не обращала внимание на свои однотипные ответы. Она припоминала встречу Елены с этим парнем в прошлый раз. Форбс не хотела быть посредницей. Не хотела выдавать информацию, которую бы Гилберт не хотела озвучивать. — Может, ты расскажешь о себе? — обратила взор своих весенних глаз на него. Тайлер поймал этот взгляд. Улыбнулся. Он бы понравился ей, встреться они в другой вселенной.
— Я ее бывший парень, если ты это хочешь услышать. Мы расстались как раз перед ее отъездом.
Кэролайн прищурилась, вглядываясь в Локвуда, все еще пытаясь нащупать подводные камни в этой беседе. Но в природе встречаются и тихие, безопасные течения. Редко, но встречаются.
— И что ты хочешь узнать от меня, Тайлер? Давай тогда не будем ходить заячьими тропами.
Резкость укалывала, а не колола. Кэролайн казалась почти идеальной в контексте этого пейзажа. Она сидела спокойно, сохраняя уверенность, но не пытаясь скрыть любопытство. В ее взгляде был интерес.
— Хочу узнать, какой она была во время этого отъезда. Потому что я знаю, что поступил с ней паршиво.
Девушка помнила о том, что Гилберт развлекалась с Эйприл и Стефаном, но потом они резко перестали общаться. Кэролайн была в курсе инцидента с Десмондом Харрингтоном. Форбс даже подозревала о возникшей, но потухшей симпатии между Десом и Еленой. Форбс не считала нужным все это раскрывать не столько потому, что она была настоящей подругой и питала к Гилберт особенные чувства, сколько потому, что боялась в очередной раз испортить и без того испорченные отношения.
— Была потерянной. Знаешь, она будто пыталась найти что-то, — Кэролайн устремила взор вдаль. И было чувство, будто снега начнут таять, будто сейчас побегут ручьи, пробуждая землю своей живостью. — Хваталась за все… Мы, кстати, не сразу нашли общий язык.
Кэролайн снова посмотрела на парня. Она видела в нем что-то сломанное, что-то разбитое. Она видела в нем осенние штормы. Зимние вьюги. Весенние заморозки. Кэролайн видела его во второй раз в жизни, но ей казалось, будто она знает его если не очень хорошо, то достаточно близко.
— Почему?
Кэролайн улыбнулась. Кэролайн — это морозная свежесть по утрам. Это сладкий чай в стужу. Это нечто, что не излечит тебя.
Но утихомирит боль.
— Потому что я слишком жизнелюбивая и отходчивая. А Елена переживает все внутри себя. Она, может, совершает неправильные поступки. Ошибается. Она из тех немногих, кто входит в одну и ту же реку дважды. Но она не забывает ни о ком. Она помнит все. И чувствует каждый перелив. Каждый оттенок. Каждый момент. И это делает ее великолепной в моих глазах.
— Ты умна, да? — он улыбнулся. Глаза были стеклянными, бесчувственными, замерзшими. И эта улыбка — такая хрустальная — смотрелась жалко.
— В каком смысле? — Кэролайн вновь прищурилась. Она подумала что все-таки зря решилась на этот разговор. У нее свадьба в июне. И ее сердце тоскует по любви — по объятиям, поцелуям. Тайлер интересен. Но Тайлера не хочется полюбить. Он не разжигает страсть.
— Ну, отвечаешь так завуалированно… Слова четко подбираешь. Присматриваешься ко мне, — он сел вполоборота к ней, придвигаясь ближе. У Локвуда она тоже не разжигала интерес. Он был влюблен в Елену. Кэролайн — в своего безымянного мальчика. Наверное, именно поэтому они могли услышать и понять друг друга. — Хочешь быть хорошей подругой?
— Не хочу быть стукачкой, — ответила она, снова укалывая своей резкостью, которая, в сочетании с весной глаз, вызывала улыбку и почти симпатию. Локвуд усмехнулся, потом поднялся, засовывая руки в карманы и озираясь по сторонам, будто надеясь найти вновь сбежавшую Мальвину.
— А Елена тоже умна. Умеет выбирать подруг. Умных подруг, готовых ради нее если не на все, то на многое. Видишь ли, Пенелопа, — он обратил на нее свое внимание, подавая девушке руку. — «Многое» — это почти что «все», потому что некоторые не решаются даже на «малое» ради кого-то, — снова улыбнулся. Кэролайн взяла его за руку, решительно поднимаясь. У нее окончательно пропало желание продолжать этот разговор, выплевывая красивые слова и фразы.
— Мне кажется, она тоже готова на многое, — внимательно посмотрела на него, все еще ожидая чего-то, что могло бы изумить ее. Но единственное, что ее изумляло — болезненная привязанность к Елене. — И знаешь, — ухмылка на губах, девушка сделала шаг вперед, — ее тоже выбирают. Ты. Я. Мэтт. Остальные люди. Верно?
Он улыбнулся, а потом повел девушку к выходу из парка. Большее он не узнает, и ему надо было смириться с этим. Ему следовало сконцентрироваться на чем-то еще, помимо своей щенячьей привязанности.
И Локвуд понял, что пора возвращаться к процессу, а не результату. Ему пора становиться собой.
4.
Бонни принимала препараты ровно три с половиной месяца. Она взялась за голову в середине ноября и к концу февраля ее самочувствие значительно улучшилось. Врачи прописывали не только дорогостоящие препараты, спокойный режим жизни и усиленное питание. Беннет была вынуждена ходить на физиотерапию и дыхательную гимнастику. Она не курила, почти не употребляла спиртное. Ее стуки стали вертеться вокруг учебы, выпускаемых статей и работы, на которой она обучала маленьких девочек танцам. Ее сутки перестали быть раздробленными и разграбленными. Оставалось только продолжать жить в этом же ритме, больше не вписываться на поворотах и не съезжать в кювет.
— Сколько продлится мое лечение? — спросила она врача, который выписывал рецепт на очередное лекарство. Беннет звонили родители, но Бонни отвечала сухо и скупо на их вопросы о ее здоровье. Девушка избегала встреч с матерью и отцом, избегала прогулы в колледже и лишние вызовы в деканат. Ее душа все еще болела от холодности Елены и Тайлера, от осознания собственной глупости и чувства вины. По ночам еще мучали кошмары. Но больше Беннет не ощущала себя облезлой и никому не нужной кошкой.
— Этот процесс занимает около четырех месяцев. Вам повезло, что у вас обнаружили туберкулез на ранних стадиях, но в силу того, что вы некоторое время не желали лечиться, ваше выздоровление может занять около полугода. Максимум — год.
Он протянул ей рецепт. Бонни посмотрела на желтую, исписанную неразборчивым почерком бумажку, а потом взглянула на доктора, который смотрел как-то очень уж безразлично.
— А потом я перестану быть заразной?
В глазах врача не было теплоты или сочувствия, но было будто понимание. Конечно, он знал ответы на подобные вопросы.
— Перестанете. Мисс Беннет, в наше время туберкулез лечится и вылечивается. Вам придется проходить ежегодную профилактику и стараться держаться подальше от сигарет и людей, болеющих туберкулезом, но вы вылечитесь. Было бы очень хорошо, если бы вы летом отправились в Альбукерке. Сухой климат вам бы помог.
Девушка улыбнулась, опуская взгляд. Вряд ли она сможет позволить себе рвануть в Нью-Мехико. Вряд ли накопит достаточно средств. Но Беннет даже и не расстраивалась по этому поводу.
Она была рада. Она испытывала облегчение, потому что в ее сердце прокрадывалась новая надежда, оживляющая и затягивающая прежние шрамы.
Девушка поблагодарила доктора и поспешила покинуть больницу. Уже на улице она еще раз посмотрела на рецепт, останавливаясь возле самого входа. Казалось, что все это случилось не с ней. Просто кошмарный сон, который закончился, хоть все еще держит в страхе.
Бонни улыбнулась, спрятала рецепт в сумку и устремила взор вдаль. Февраль ей предлагал белоснежные перины, единственные перины, на которых Беннет могла бы нежиться. И девушке показалось это предложение заманчивым.
Она направилась к машине, которая все еще принадлежала ей. Машина Тайлера. Единственное, что осталось в память о том времени, когда они были вместе. Открыв дверь, Бонни села в салон автомобиля, тут же замерев.
— Тебе бы стоило закрывать двери, — он осмотрел салон авто, словно имел на это право. Облегчение сменилось раздражением. Беннет кинула сумку на заднее сидение и развернулась к мужчине, процеживая его ненавистным взглядом. Взглядом прежней Бонни, которая не умела ценить жизнь.
— Когда я тебе звонила, ты не брал трубку, а теперь от тебя не отделаешься.
Сейчас, когда врачи говорили ей о том, что она выздоравливает, Бонни с трудом верила, что этот человек когда-то жестоко избивал ее, не зная, что такое пощада. Сейчас ей казалось почти нереальным его поведение, потому что Бонни помнила его уроки, его поддержку, помощь и его бескомпромиссные решения, которые повлияли на ее жизнь.
— Что сказали врачи? — спросил он, явно не собираясь просто так заканчивать разговор. Он точно формулировал вопросы и фразы, не растекаясь словом по древу, не допуская многословий. Он оставался прежним. Он был единственным в жизни Бонни, кто оставался прежним.
— Что через полгода я смогу перестать быть угрозой обществу, а летом мне лучше отправиться, а Альбукерке, — она повернула ключ, автомобиль зарычал, а Беннет ощутила, что ее раздражение вновь усилилось. Ей хотелось домой. Она перестала нуждаться в признании Майклсона. Прежние шрамы не зажили, но начали затягиваться. Больше Клаус не был нужен.
И она ему тоже вряд ли необходима.
— Ты помнишь о нашем соглашении? Насчет твоего Ромео? — Беннет сжала челюсти, поворачивая голову в сторону мужчины и процеживая его ненавистно-яростным взглядом. Клаус не смог скрыть улыбку. Ему нравилась дикость в Бонни. Дикость, которую Бонни почти одомашнила, но которая иногда вырывалась из-под контроля. Дикость, которая была похожа на дикость самого Клауса.
