сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 131 страниц)
— Нет, не стоит его просить, — перебила девушка, обращая на Локвуда взгляд. Тайлер знал эти эмоции: мольба, злоба, страх и ненависть. Бонни и не умеет, наверное, испытывать что-то еще. Слишком уж она эмоциональна, слишком сломана и слишком уничтожена, чтобы прикидываться счастливой и веселой. — Я сказала, что завязала, а они оставили меня в покое. Ты… Ты можешь отвезти меня домой? Пожалуйста. Холодно сегодня слишком.
Локвуд кивнул, даже не задавая никаких вопросов.
Бонни Беннет, эта железная девочка, привыкшая всегда идти со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, сейчас была хрупка и расстроена. Она была бы не против встречаться с таким парнем как Тайлер Локвуд. С ним можно быть слабой, можно плакать под стихи Уайльда, можно быть беззащитной. С ним можно быть собой: грубить, хамить, кричать, не позволяя прикасаться к себе, не позволяя лезть в свою душу. Тайлер и не станет что-то делать, если его об этом не просят.
А еще рядом с ним тепло. Елена просто не понимает, кого она себе нашла. Она где-то в другой Вселенной мыслями. Она где-то в другом измерении, где мир выглядит совершенно по-другому.
Жаль. Очень жаль, что все сложилось так паршиво. Отец предал, мать забыла, подруга отстранилась, а единственный парень, знающий слабость твоей души, влюблен в другую женщину, которая вряд ли ценит его силу, его красоту и его нежность.
«Когда ты успела стать такой сентиментальной?», — усмехается внутренний голос. А Бонни не знает ответ на этот вопрос. Она знает только одно: сейчас Тайлер Локвуд — единственный человек, который знает ее так близко, единственный человек, который помогает советом, теплым словом и простой этой улыбкой.
Курить хочется. Но сильнее всего хочется быть любимой. Жаль, что Бонни никогда в жизни не узнает каково это — быть эпицентром чьей-то Вселенной.
Разочарование и сожаление.
Ничего лишнего.
2.
Она задержалась в колледже из-за приготовлений к Хэллоуину. Елена не собиралась заниматься подобными вещами. Вечеринки и клубы — не для нее. Но ей домой-то не очень хотелось. К тому же, от семинаров она была освобождена, а, следовательно, делать было нечего.
В шесть вечера уже смеркалось, хотя в других городах Америки к Хэллоуину еще светло и тепло. Однако в этом месте в конце октября было уже холодно, промозгло и темно. Елена шла домой через парк, собственно, как и всегда. Она не стала просить Тайлера довезти ее до дома — надо было подумать над его утренними словами, надо было подумать о своей вчерашней выходке, о том, что делать дальше. Конечно, Деймон вряд ли будет готов идти к примирению. Более того, зная его характер, Елена не сомневалась, что Сальваторе пошлет ее куда подальше при их следующей встрече. Но… Вся эта игра, весь этот счет — все напоминает какой-то сценарий для безумного и иррационального фильма.
На прощание Доберман бросил не очень лестные слова. Его взгляд и его эмоции говорили только об одном: уж лучше он пойдет на виселицу, чем пойдет на компромисс с Мальвиной. Гилберт мучали угрызения совести, но идей как наладить ситуацию не было. Конечно, внутренний голос, гордость кричали об одном: Сальваторе сам напросился на это. Он же первый решил начать вести этот треклятый счет. Но в то же время, другой голос, более тихий, шептал о том, что доля вины Елены тоже есть. Не стоило тогда кидать эти слова в парке про перегрызенные глотки. Может, Сальваторе бы и смирился с выбором своего друга, может быть, даже принял его. Не одобрил. Но принял.
А теперь вот все зашло дальше некуда. Жуткая и жгучая необратимость опаляла вены, душу и сердце. В мыслях отчаянно прогонялись возможные планы примирения, но они исчезали так же быстро, как и появлялись. Вряд ли можно что-то исправить.
Елена подходила к выходу парка, погруженная в свои мысли. Деймон Сальваторе не покидал ее сознания, а слова Тайлера Локвуда о любви отходили на второй план, постепенно теряя свою значимость. Ну, любит, и что? Отец вон тоже говорил, что любит, а в итоге бросил свою дочь с прикованной к постели матерью.
Любит. Слова ничего не значат в мире. Хотя вот слова Деймона о заклятых врагах, золоте, черноте, позолоте и ненависти весят намного больше. В их неотвратимости Елена не сомневается. Как не сомневается и в том, что Деймон вскоре нанесет удар, чтобы отыграться за этот спектакль.
Елена отчаялась еще больше: теперь она будет как на пороховой бочке. В ожидании нового сокрушительного взрыва. Может, еще более жестокого, чем предыдущий.
Девушка решила выкинуть из мыслей Деймона на какой-то момент. Ей стоит добраться до остановки и поехать домой. А уж потом думать, как все объяснить Тайлеру, стоит ли ему вообще рассказывать. Гилберт перестала смотреть себе под ноги, переведя взгляд на выход из парка.
И идти тоже перестала.
В голове пронеслась куча мыслей: сначала не очень приятные воспоминания, потом — вчерашняя надпись, потом — подстава Сальваторе, а теперь вот осознание неизбежности — гости из прошлого все той же сворой стояли у выхода, впирая в свою жертву свирепые и злые взгляды. У одного из них под глазам красовался очень некрасивый шрам. Жаль, что Деймон не выбил ему этот глаз!
Деймон! Вот судьба и отомстила за вчерашнюю выходку. Теперь-то он вряд ли появится.
Елена сглотнула, медленно оглядывая всех, с ужасом осознавая, что в парке никого нет. Со дня на день праздники — все готовятся.
— Получила наше послание, красавица? А видеть нас — рада?
Она не помнила, что было раньше — мысль или действие. Она помнила только то, что ринулась вглубь парка, совершенно не взвешивая никаких аргументов и ничего не обдумывая.
Она бежала, оглядывалась; с ужасом видя, что за ней все еще гонятся, мчала вперед еще быстрее. Сердце ее готово было вот-вот вырваться, так сильно оно билось, а слезы уже опаляли солью кожу лица. Елена боялась теперь еще сильнее, чем боялась Деймона. Тот хоть и ублюдок, но мстит морально, а не физически, да и сексуально озабоченным его не назовешь. А тут!
Под ногами мялись гнилые листья. Сапоги промокали, напитываясь влагой грязных луж. Деревья стали казаться выше и мощнее, будто они были заодно с этим ублюдками, у которых в штанах что-то зачесалось. Елена оглянулась еще раз, убедившись, что бежит она медленно, что ее вот-вот схватят, и тогда уже пиши пропало. Она в мыслях не могла сосредоточиться ни на чем: не могла придумать план своего спасения, не могла сконцентрироваться на том, куда бы бежать и у кого просить помощи. Она лишь мчала вперед, ведомая страхом и инстинктом самосохранения, углубляясь в чащу парка. Было бы здорово, если бы это был Тайлер. Ну, как в первую их встречу. Но Локвуда рядом не было. Деймон же больше не придет. Придется самой выкручиваться.
Девушка обернулась, чтобы посмотреть страху в глаза, но в это время зацепилась за выступающий корень дерева и с криком рухнула на землю, в объятия осенней гнили и холодного асфальта. Шатенка уперлась руками в землю, чтобы подняться, но кто-то схватил за ноги, рывком переворачивая девушку на спину.
Елена узнала его. Он был единственным, кого Доберман не тронул.
— Помнишь меня? — ядовито возле самого уха. Елена вскрикнула, ощущая, что сердце ее уже проломило ребра и теперь разрывает кожу по швам. Девушка стала брыкаться, а с ее губ стали слетать стоны протеста и беспомощности. Это завело преследователя. Он распял Гилберт, придавив ее руки к асфальту.
— Да не брыкайся ты! — шептал он, пытаясь уместиться меж ног Гилберт. — Порезвимся и отпустим. Тебе еще понравится!
Елена выгнулась дугой, а мир перед ее глазами стал размываться из-за слез, бессилия и отчаяния. Перед глазами пронеслась вся жизнь, а все тело будто парализовало, словно его свела судорога.
Но Гилберт, может, и не стала бы протестовать, если бы ее поймали еще неделю назад. Теперь же желания жить в ней было хоть отбавляй. Она услышала приближающиеся шаги, быстро осознала, что четырех ей уж точно не одолеть, а вот с одним можно еще справиться.
Она посмотрела ублюдку в лицо, привлекая его внимание дерзостью и настырностью взгляда. Теперь, после вчерашнего представления перед Деймоном, Елена уже не боялась имитировать эмоции. Она воспользовалась секундным замешательством нападавшего, а потом плюнула ему в лицо, быстро отталкивая его и пытаясь подняться. Он попытался задержать ее, но Мальвина, ведомая то ли какими-то инстинктами, то ли воспоминаниями из фильмов, коленом вмазала ублюдку по самому больному месту. Теперь-то ему точно надо будет обращаться к врачу.
Шаги становились еще более слышимыми. Елена скинула с себя ублюдка, поднялась и рванула вглубь. Она совершила огромную ошибку, когда свернула с тротуара и ринулась вглубь, в чащу деревьев. Там, среди высоких, голых и огромных деревьев, затеряться было сложнее. Листья под ногами, пропитанные влагой и грязью, замедляли шаг, погружая Елену в свое болото. Отсутствие людей морозило кровь в венах, и лишь дикий страх заставлял бежать быстрее и быстрее.
Теперь она не сомневалась, что живую они ее не отпустят.
Она зацепилась за ветку, больно ударившись предплечьем и процарапав кожаную куртку, которую ей когда-то подарила Миранда. Когтистые ветки сорвали легкий шарфик с шеи, болотная жижа поглощала обувь, бежать становилось все сильнее. Оглянувшись, Елена увидела три фигуры, которые побежали в разных направлениях. Одна из них кинулась за девушкой.
Гилберт снова помчалась вперед. В самом сердце парке должна была находиться заброшенная церковь — Елена ведь хотела на исповеди, знала о церквях и часовнях, была истовой католичкой. Там она и мечтала найти спасение. После предательства отца и гибели матери господь не должен оставить ее.
Девушка прибавила шагу, чувствуя, что начинает колоть в боку, что ноги ужасно болят, и если Елена пробежит еще минуты две, то рухнет навзничь прямо в эту грязь. Она рванула к церкви, быстро поднялась по ступенькам и, захлопнув ветхие двери, прижалась к стене. Ей еще никогда так страшно не было. Самое отвратительное во всей сложившейся ситуации было то, что теперь Елена понятия не имела, как ей дальше быть. Нащупав телефон в кармане, она поставила его сначала на беззвучный, а потом стала набирать «911», чтобы вызвать помощь. В этот момент она услышала шаги, выронила телефон, испугавшись так, что руки затряслись, а потом хотела было ринуться куда-нибудь вглубь церкви, да вот только не смогла. Одна рука зажала ей рот, а другая мертвой хваткой прижала к телу нападавшего. Елена подумала лишь об одном: «Все кончено».
— Т-ч-ч, не кричи, — шепотом над самым ухом. Девушку парализовало от страха. Слезы брызнули из глаз. Елена не узнала шепот.
Она узнала хватку и замерла в кататонии. Ее тело было напряжено. Каждая мышца стала тверже мрамора от страха и беспомощности. И в душе раненой птицей трепеталось неверие. Оно билось внутри, подыхая в какой-то безумной агонии. Не может все быть так.
В жизни такое не происходит.
— Закричишь, — голос пробирался в душу, вызывая дрожь и еще большее оцепенение, — и нас порежут на бифштексы.
Девушка замерла, зажмурилась. Она слышала, как разрывается ее сердце на маленькие лоскуточки. Эти лоскуточки падали на пыльный пол и таяли, как лед при жарком солнце.
Елена сделала глубокий вдох, резко отводя руку за правое плечо — к шее неизвестного. В голове и в сердце был хаос. Ни одной здравой мысли, ни единого цельного чувства. Тело как нерв реагировало на любые раздражители: ветер за дверью, крики птиц, шуршание опадавших листьев и крепкие, практически стальные, объятия.
Гилберт коснулась шеи, под пальцами чувствуя рубец на гладкой коже. Девушка сделала глубокий вдох и пальцами надавила на этот рубец, словно убеждаясь, настоящий он или нет, и только когда уже перестала в этом сомневаться, нашла в себе силы открыть глаза и выдохнуть.
— Я отпущу тебя, — промолвил он тихо-тихо, — а ты подними телефон и иди за мной.
Его хватка ослабла, а потом — исчезла вовсе. Девушка боялась издать всхлипы, а потом прикусила губу что есть силы и сдержалась от наплывов своих эмоций. Схватив мобильный, она впилась в него пальцами, словно он мог защитить ее. Сальваторе перехватил сотовый, а потом взял девушку за руку и повел за собой.
В темноте Доберман двигался как настоящий хищник: медленно, бесшумно, осторожно. Он сжимал руку Елены так, словно Мальвина свисала с края пропасти, готовясь вот-вот упасть в бездну. Девушка оглядывалась, чувствуя страх и опасность, но доверялась своему защитнику, не в состоянии думать ни о чем, кроме безопасности.
Они спрятались в исповедальной. Деймон засунул в маленькую комнату сначала девушку, а потом зашел и сам, прижимая Гилберт к стене собой и готовясь защитить ее.
Снова.
Он крепко держал ее талию, чтобы этой шибанутой не вздумалось рвануть куда-нибудь. Сегодня он видел, что она способна сделать, чтобы спастись. На всякий случай Деймон подпер дверь стулом. Теперь их окружали безмолвие и мрак. В темноте можно было различить только силуэты и тени. Все скрылось под мантией вечера.
Елена тяжело дышала, во все глаза таращась на Сальваторе. Он отвечал ей не менее пронзительным взглядом, желая смутить ее и снова вывести из равновесия. Удивительно, но даже в такой экстремальной ситуации они все равно не желали проигрывать друг другу.
Теперь, когда они спрятались, а страх немного отступил, возвращалось здравомыслие. Елена вспоминала свою дорогу через парк, но не могла вспомнить, шел ли кто за ней. Как Сальваторе оказался в этой церкви и почему спас ее… снова? Но самый главный вопрос, который волновал Елену…
— Как ты узнал? — она прошептала это, но ей показалось, что слишком громко. Девушка все еще плакала, все еще дрожала, не в состоянии успокоить свои нервы. Она невольно прижалась к Сальваторе, сама не отдавая себе в этом отчета.
— Долгая история, — тихо ответил он. — Та надпись возле твоего колледжа, оказалось-то, посвящена тебе.
Дыхание Гилберт было сбито. Воспоминания закружили: Елена с ужасом вспоминала, как отбивалась от одного из них. Видимо, адреналин все-таки играет важную роль в такого рода перепалках. При других обстоятельствах Елена бы не смогла быть такой сильной и остервенелой.
— Я вызвал полицию. Они пребудут с минуты на минуту.
Он был убедительным, но Елена уже не могла ему верить. Он спас ее в очередной раз, он обеспечил ей безопасность и защиту, но после его последней выходки Гилберт не могла ему верить. Хотела, но не могла.
Красивое личико скривилось, Сальваторе снова резко надавил рукой на рот своей подопечной, чтобы та не выдала их обоих. Он зажал девушку между собой и стеной, снова блокируя любые ее попытки высвободиться.
Он контролировал ее. Даже эмоции ее держал под жестким контролем. Он был не просто Доберманом. Он был ее личным цербером. Защитником и обидчиком. Заступником и обвинителем. Другом и врагом. Страстью и страхом. Глядя ему в глаза, девушка не могла вразумить, как столько противоречивости может быть в одном человеке. Причем, и светлая и темная стороны его сущности были равносильны, ни одна не доминировала. И эта двоякость натуры бросала Елену в самое пекло.
Она схватилась за запястье мужчины, с силой убирая его от своего лица. Обида за прошлое взыграла, смешалась со страхом за настоящее и породило новую эмоцию: сволочизм. Раньше Елена понятия не имела, что это. Она даже не догадывалась, что может стать такой сукой. Но теперь только это и мотивировало. Во взгляде девушки появилась прежняя злоба.
Монстры снова вырвались на свободу.
Сальваторе сжал талию девушки, сжимая зубы и привлекая ее к себе. От нее веяло страхом и ненавистью. Этот дурман опьянял похлеще абсента или кокаина. Сальваторе тоже забыл о преследователях — ими займутся полицейские. Сейчас он полностью отдался во власть своих прежних чувств.
Девушка перестала дрожать. Выше подняла подбородок. В ее глазах был блеск: стервозность, злость и ненависть.
— Убери свои руки от меня! Прекрати меня уже зажимать. Я вижу, у тебя это в привычку стало входить, — сквозь зубы процедила Елена. Казалось, что кто-то вырвал ее из контекста мира, что-то, что только что с ней произошло, уже не играет никакой роли. Теперь только лишь одни эмоции.
Ее напряженное тело в его руках ему нравилось. Ему нравилось контролировать ее, не давая возможности пошевелиться. Он сжимал ее, заставляя дышать через силу.
— Я не зажимаю. Я защищаю, — спокойно и шепотом промолвил парень.
Оба потеряли ход времени. Елену уже не волновало, откуда он тут появился, откуда узнал о ее проблеме и почему снова спас. Ею словно кто-то управлял, словно кто-то дергал за ниточки. А может, она просто уже не боялась преследователей — кто знал? Ведь Сальваторе, может, и бил ее своей ненавистью и своим презрением, но пока что не позволял еще никому делать это за себя.
— Это теперь так называется?
