сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 131 страниц)
С каждым шагом ей хотелось идти быстрее и быстрее. С каждым вдохом ей хотелось сделать вдох еще глубже. Хотелось закричать, рухнуть на землю и больше не подниматься. Пусть ее накроют пласты грязного ноябрьского снега, если он выпадет. Накроют пласты лжи, жестокости, безразличия и одиночества. Пусть ее растопчут подошвы чьей-то обуви, пусть растерзают вороны и собаки.
Уже все равно как-то.
— Елена! — в пустоту кричать бессмысленно, но почему-то всегда очень хочется. — Ты не можешь уйти от меня! — не крик, а дикий ор. Тайлер Локвуд проходит тему «Душевные терзания» впервые. У него кружится голова. Подкашиваются ноги. — Ты не можешь!!!
Без ответа. Силуэт Елены теряет четкость. Он размывается, исчезает где-то в тени деревьев, за поворотом.
Напоследок в качестве подарка — цепочка и кулон в виде ключе на шее. У него же — лишь воспоминания о ней. Болезненные, разъедающие похлеще кислоты воспоминания.
Оба ведь хотели как лучше. Оба просто хотели быть востребованными. Хорошими. Благородными. И почему эти попытки человека сделать что-то хорошее всегда оборачиваются грандиозными провалами? Потому что природа не позволяет человеку развиваться, чтобы ограничивать вид? Потому что человек не умеет созидать? Потому что он создан лишь для разрушения?
Человек — вирус для планеты земля, медленно ее выводящий из строя. Медленно выводящий из строя себе подобных! Жалкое зрелище.
Жалкое зрелище, когда тебе девятнадцать, а тебе уже плевать на то, будет у тебя семья или нет, потому что ты не веришь в это понятие. Жалкое зрелище, когда тебе двадцать три, а ты кричишь в пустом парке имя девушки, которая не сумела тебе простить твой промах, хотя сама виновата не меньше. Жалкое зрелище возвращаться домой одному, не имея возможности позвонить родителям или друзьям, которые бы утешили, успокоили. Жалкое зрелище, когда ты больше и не ищешь успокоения — лишь привыкаешь к вечным треволнениям. Жалкое зрелище, когда ты перестал слушать музыку, танцуя с Дьяволом.
Теперь он диктует тебе свои правила и заповеди. И ты их выучиваешь наизусть, потому что хоть где-то должен быть профессионалом, хоть что-то должен уметь делать на отлично, если к двадцати так и не научился организовывать взаимоотношения с близкими. Если не научился любить по-настоящему.
========== Глава 27. Умный на лестнице ==========
1.
Холодная вода ранним утром для умывания пробуждает лучше, чем кофе. Конечно, она не бодрит и не снимает сонливость, но отлично пробуждает, а шум льющейся воды успокаивает, вводит в некий транс.
Она оперлась руками об умывальник, уставившись в свое отражение. Вода продолжала течь, а из зазеркалья смотрел какой-то другой человек. Уставший и помотанный вид, нужно сказать, придавал шарма, но совсем не красил. Девушка отрицательно покачала головой, выключая кран и хватая полотенце с полки.
Когда она вышла из ванной, то направилась к колонкам, подсоединила к ним плеер, и через минуту пространство дома стало наполняться приятной и разъедающей музыкой.
Последние несколько дней были относительно нормальными… Нормально — значение этого слова человек понимает слишком поздно. Где-то в период с семнадцати-девятнадцати лет, когда взрослея, он понимает, что жизнь слишком уж цинична и жестока. Совсем не такая, как в кино или книгах. Так вот, последние несколько дней были относительно нормальными. Никаких избиений, срывов, криков и драк. Можно сказать, что даже положение несколько улучшилось: вот с Еленой вышло поговорить по душам, Тайлер предоставил доверенность на машину, а глупые амбиции и фальшивые принципы остались позади.
Только одно омрачало ситуацию: физическое состояние. Бонни так и не могла выздороветь до конца. Сонливость, усталость, повышенная температура, так теперь еще и кашель появился недавно — это не очень приятные новости. Конечно, после случившегося, Беннет особенно не заморачивалась по таким мелочам. Но утренние тяжелые подъемы порядком стали раздражать.
Девушка в очередной раз плюнула на свое физическое недомогание, заглушила недуг сигаретами и кофе натощак, а потом взяла ключи, сумку, сотовый и направилась в колледж: учебу ведь никто не отменял. К тому же, надо наверстывать упущенное, ведь материал пройден, задания не выполнены, а время упущено.
Ребекка и Клаус, к счастью, пока не объявлялись. Это и неудивительно, каждый из них получил то, что хотел. Больше смысла в поддержке и помощи Бонни не было. Больше смысла не было и в самой Бонни.
Девушка вела машину, соблюдая все правила дорожного движения, никуда не спеша и пока что не поддаваясь строптивости. Утро было холодным, дождливым и безветренным. Машин в утро рабочего дня — достаточно, но пробок не образовывалось. Свинцовое тяжелое небо куполом накрыло город. Вдоль линии горизонта тянулась черная грозовая полоса.
Беннет прикурила. Она заметила, что курение становится уже не просто плохой привычкой, отвлекающим маневром или чем-то вроде паршивого увлечения. Теперь курение стало своего рода наслаждением, необычным досугом, доставляющим особое эстетическое удовольствие.
— Так всегда, — тихо прошептала девушка, выпуская дым из легких. Машина плавно скользила вдоль по дороге — Беннет поехала длинным путем. Так всегда: когда теряется смысл, хватаешься за абсолютно любую мелочь, лишь бы не зацикливаться на той мысли, что жизнь твоя ничтожна, скучна, что в ней нет ни близких, ни родных.
Сигареты — как способ не сойти с ума от одиночества.
Дым обволакивал пространство, смешивался с запахом дождя, прибитой пыли и бензина. Эта консистенция проникала в и без того посаженные легкие. Музыка была приятной, медленной и неторопливой. Движение на дороге — спокойным и тихим.
Улучшение перед смертью – да, уже знакомо.
Когда Бонни Беннет припарковалась возле колледжа, то все-таки ответила на звонок. Нет, может, эта девочка и научилась слышать других людей, но вот характер за один день у нее не поменялся, и звонки Локвуда ее все же не радовали.
Особенно после вчерашней встречи, когда Тайлер так ловко сделал вид, что все, имевшее когда-то значение для нее, при наличии других людей, не стоило и ломанного цента. Было неприятно и немного обидно. Вот и сейчас — зачем появляться каждый день, при этом намекая, что стоит ограничить контакты и не придавать значения всему случившемуся?
— Да, — недовольно промолвила девушка, отвечая на звонок и вываливаясь из машины (вновь появилась головная боль — еще один симптом этой осенней хандры). — Слушай, Локвуд, — перебила Бонни, захлопывая дверь и ставя автомобиль на сигнализацию, — я конечно, пиздец как благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, но будь добр, оставь меня уже в покое!
Она шипела — кричать было не слишком разумно. Бонни была легко одета: тоненькая куртка и шифоновая блузка под ней вовсе не грели в ноябрьский холод. Дождь и холод заставили пожалеть о выборе такой одежды. Настроение стал омрачать Тайлер, пытающийся что-то сказать.
— Елена знает, — он слишком быстро и резко это сказал. Сказал именно в тот момент, когда Бонни хотела повесить трубку. — О нас.
Девушка остановилась на ступеньках как вкопанная. Весь мир будто кто-то обрезал или стер. Беннет выдержала секундную паузу и выдавила лишь одно:
— И как?
Не нужно было устраивать сцены, бросать ненужные и поедающие время: «Ты врешь! Я не верю! Это неправда». Эту дешевизну пусть оставят для второсортного кино. Пусть оставят для другого сюжета. Подобное не для их контекста.
— Тай! — громче прежнего. Бонни по-прежнему не шевелится. Она чувствует как контроль над ситуацией вновь ускользает. Привычное уже, в принципе, состояние.
— Мы расстались… — тяжкий вздох и вновь молчание.
Бонни медленно покачала головой, нехотя стала переставлять ноги вновь, ощущая, что тело снова наливается свинцом. По волосам стекали капельки моросящего дождя, ветер холодными прикосновениями проникал под одежду, к коже, вызывая дрожь. Беннет больше не видела смысла вновь кидаться, вновь бросаться в омут с головой.
Она устала. Она готова уже к чему угодно.
— Бонни, вы хорошо знаете друг друга! Поговори с ней!.. Я люблю ее.
Девушка размотала шифоновый шарф на шее, входя в здание и медленно направляясь к шкафчикам. Там Елена постоянно зависала перед парами: раскладывала учебники и тетради. По крайней мере, если верить старым привычкам подруги. Хотя вот привычки у всех меняются в эту осень слишком резко.
— Не слишком хорошо, как оказывается, — она вновь замолкает. Секунды начинают превращаться в минуты, медленно просеиваясь через решето неразрешимости и обреченности. — Я тоже ее люблю.
Девушка сбрасывает вызов и идет вдоль по коридору, ища взглядом свою подругу.
Исступление кромсает на куски, притупляя эмоции и чувства, заставляя каждый раз с готовностью и цинизмом принимать все испытания. Действовать чисто по инерции, не тратя время и силы на эмоциональную составляющую — это мы выучиваем наизусть. К сожалению, интегралы и производные забываются. К сожалению, математика бессмысленна.
В контексте их жизни, по крайней мере.
Бонни находит взглядом Елену, останавливаясь в метре от нее. Гилберт выглядит опрятной, уверенной и чертовски непробиваемой. На девушке коротенькое платьице синего цвета, и завитые волосы красиво спадают на обнаженные плечи, заставляя мимо проходящих парней оглядываться. Осанка прямая и ровная. Ноги стройные, длинные, обтянутые капроном узорчатых чулок. И взгляд — взгляд ледяной, не отражающий души. Взгляд полный дыма. Лишающий смелости взгляд.
Беннет несмело делает шаги вперед, она знает как общаться с людьми. Она всегда умела это делать.
— Привет, — глупое начало. Ошибка первая, Бонни Беннет — не трать время на пустые слова. Лучше сразу прекратить мучения, чем растягивать их, причиняя неприятно-игольчатую боль.
Елена надменно взглянула на подругу. Ее взгляд оставил продольную царапину на сердце. Глубокую царапину. Попал в самую артерию. Потом Гилберт вновь переключила свое внимание на шкафчик, не ответив на приветствие.
Бонни включила цинизм.
— Тайлер звонил. Нам надо поговорить.
Елена резко захлопнула дверь шкафчика. Громко. Привлекает внимание. Некоторые даже оглянулись.
Елене плевать. Елена включила похуизм. Давно следовало бы. Кажется, эта девочка по прозвищу Мальвина начинает усваивать главные правила цинизма и стервозности.
— Не трать время, Бонни, — леденяще тихо. Девушка медленно закрывает дверь на замок, не в состоянии посмотреть на подругу. Так шепчет совесть: «Ей противно от тебя». — Мне все равно.
Она плавно поворачивается к подруге, и в ее повадках снова закосы под Британни Мерфи. В ее поводках снова эта неподдельная остервенелость. Хочется выбить эту дурь из ее головы. Хочется схватить мерзавку за плечи, потрясти и закричать во все горло: «Что за спектакль ты устраиваешь?». Но Бонни не в состоянии этого сделать. Она растворяется в дыме взора Гилберт.
— Ты ведь даже не знаешь ничего…
Кривая полуулыбка вырезается на прекрасном фарфоровом личике сломанной куклы. Из души, — кожи? — Елены выделяется яд: он становится причиной нового подступающего приступа кашля. Становится причиной усиливающегося головокружения.
Глаза в глаза. Зрительный контакт нерушим. Елена смотрит с высоко поднятым подбородком, опираясь о шкафчики и привлекая своей нескромной позой других студентов. Бонни чувствует себя маленькой девочкой, натворившей что-то плохое.
Меняются позиции.
— И что мне надо знать, Бонни? — голос выдает с поличным. Елена спокойна и сдержана. Ее яд, опасен, но сладок. Он привлекает внимание других. Теперь Бонни теряется в тени своей подруги.
— Между нами ничего не было.
Девушка усмехнулась. Потом еще раз. В ее взгляде искреннее изумление, которое Бонни удалось расслеповать сквозь пелену тумана.
— Прекрати строить из себя неприступную суку и выслушай, — дерзко промолвила Бонни, решив, что лучшая защита — это наступление. Ошибка вторая, Бонни Беннет: старые правила, придуманные нашими предками, уже потеряли свою актуальность. Теперь отцы покидают сыновей, теперь взрослые совершают детские ошибки, теперь дети решают взрослые задачи. Старые афоризмы уже ни к чему.
— Да мне плевать, — слова растягиваются, проговариваются нарочито медленно, а каждый звук плавен и тягуч. Елена приближается к Беннет, заглядывая в ее глаза, проникая в глубины души, вороша спокойствие, медленно разрывая его на тонкие полоски. — Мне плевать, трахались вы или нет. Мне плевать на Тайлера. Плевать на тебя. И меня совершенно не ебет, что там такого случилось с тобой, что ты увела у меня моего парня, — слова теряют плавность. Теперь они начинают отчеканиваться. Тон голоса повышается. Во взгляде появляется сволочизм. Появляется безжалостность. Елена настолько близко, что ее можно чувствовать кожей. Бонни чувствует, как пересыхает в горле, как слова дробятся, расщепляются и теряют значимость.
— Я больше не хочу видеть ни тебя, ни его, понимаешь? Съебите уже из моей жизни!
Она развернулась, рванула вдоль по коридору. В потоке куда-то вечно идущих студентов, можно было бы затеряться и не чувствовать себя растоптанной.
Но Бонни вырвалась из воронки, резко схватив за запястье и развернув девушку к себе. Елена стиснула зубы, выдергивая руку. Не получилась. Бонни оказалась сильной.
Она успела натренироваться.
— Послушай, — доказывать что-то в порыве отчаяния — глупо, это всегда оборачивается провалом. Третья ошибка. — Послушай, он не виноват. Виновата я, если хочешь!
— Я ничего от тебя не хочу, — сквозь зубы процедила Гилберт, прорычав свои слова. Елена готова была вцепиться в Бонни: нужно было найти отток своей энергии. — От тебя — тем более!
Воспоминания играли плохую шутку. Избиение, ссоры, ненависть, презрение – все, чем кормил ее Сальваторе это время, все было излишне. Его могло бы и не быть, будь Бонни чуть умнее. Будь Бонни не такой заумной, не желая самоутвердиться посредством каких-то глупых движений и акций. Водоворот мыслей закружил. Теперь всплывали обрывки фраз другого разговора. «Золото под чернью», «Ты — последняя, кого бы я трахнул», «Один ноль» — все это спицами вонзалось в самое сердце. Обида вырвалась наружу. Бонни совершила четвертую ошибку — взбунтовала эмоции на самом их пределе. Не стоит трогать отчаянного человека. Не стоит разрывать и без того измученные, незаживающие раны.
— Ты отобрала у меня все! — прошипела девушка, чувствуя соленую кислоту слез на своих щеках. Теперь черные вороны воспоминаний кружили над головой, оглушая своим криком, ослепляя своей яркостью. — Из-за тебя не было бы его в моей голове! Из-за тебя Тайлер бы со мной, а я бы не мучилась угры…
Она вскрикнула, будто ошпарилась и выдернула руки. Злость в ее взгляде бушевала. Так бушует цунами, топя города и поглощая людей. Так бушует смерч.
Так бушует человеческая ненависть: она сносит прежние устоит, храмы спокойствия, обители тиши и умиротворения.
— Я ненавижу тебя, — она уже не скрывала своих слез. Она перестала их скрывать. Это раньше рассказать о своей боли казалось чем-то вроде преступления. Теперь было все равно на реакцию других людей. — Ненавижу!
Глаза в глаза. Зрительный контакт нерушим. Духовный контакт навеки потерян. Ты провалила задание, Бонни.
— Помнишь, когда мы сидели в кафе, ты спросила меня буду ли я с тобой дружить, вне зависимости от того, каких позиций ты будешь придерживаться и какие поступки будешь совершать?.. Я думаю этот вопрос стоит задать снова, потому что ответ на него поменялся.
Горькая улыбка теперь появилась на губах Бонни. Девушка отрицательно покачала головой, начиная делать глубокие вдохи, замечая что воздуха становится будто бы меньше.
Елена же выдержала этот зрительный контакт еще около десяти секунд, после чего резко повернулась. Она хотела сбежать. Из колледжа, подальше от Бонни. Подальше от этого безумия. Она теряла все: семью, друзей, близких, врагов. Она боялась потерять себя, боялась переступить ту грань, когда уже все равно, какие поступки совершать и какими людьми не дорожить. Она хотела сбежать от Добермана подальше, ведь он все равно продолжал оставаться петлей на ее шее. Елена чувствовала себя грязной, чувствовала, что ее разрывает изнутри: она не может понять Бонни и Тайлера, хоть сама распробовала на вкус свои же ошибки. Но каждый раз мысли о матери, суициде и Сальваторе служили своего рода диактиватором. Каждый раз они убивали понимание и сострадание.
— Елена, — Бонни нагнала, развернула девушку к себе, — нельзя так, — прошептала она, сжимая руки Гилберт. — Просто, пожалуйста, пойми нас!
