сообщить о нарушении
Текущая страница: 119 (всего у книги 131 страниц)
— Нам пора уходить, — произнесла она так же гласно и так же уверенно. Локвуд продолжал таращиться в стену, словно кто-то или что-то принуждал его к этому. В голове стала звучать опера Сантарромана, засевшая в памяти еще с просмотра того легендарного фильма Гая Ричи. Локвуд даже усмехнулся: любимые саундтреки ворвались в нелюбимую действительность.
Кэролайн подошла к парню, схватила его за плечо, заставляя повернуться к себе. Она даже не приложила никаких усилий. Напряженный внешне Тайлер оказался совсем податливым. Он повернулся к девушке. На его лице не было слез, но в его глазах была боль, которую парень больше не скрывал за веселым отчаяньем или отчаянным весельем. Боль плескалась, напоминая разъяренное и бесчинствующее море. Боль подняла шторм-штурм. Кэролайн опустила взгляд и в ту же секунду отскочила назад, вскрикнув. Во второй руке Локвуд сжимал кусок металла. Сжимал так, что по его сжатому кулаку стекали бисерные тонкие ленты крови. Они капали на пол, и кровавая клякса становилась с каждой секундой немного больше, напоминая собой уродливое и усмехающееся чудовище из детских снов. Девушка медленно перевела взгляд на парня. Она все еще боялась пошевелиться и теперь сама была напряжена. Слова стирались в порошок, любые аргументы разбивались как дешевое стекло, купленное на рынке. Сердце — Кэролайн это почувствовала — отбивало громкие и медленные удары, напоминающие движение стрелок на старых настенных часах в заброшенных замках.
Призраки всегда ведь обитают в старинных замках. Они — Кэролайн и Тайлер — тоже призраки.
Девушка сделала выдох, тут же ощутила болезненное покалывание в легких. Она закрыла глаза, задерживая дыхание. Когда открыла их, Тайлер все еще стоял рядом, смотря сквозь нее и сжимая кусок металла. Вязкая кровь, стекающая на пол, будто ожила.
— Нам нужно возвращаться… — произнесла она. В горле пересохло. Каждая слово — наждачная боль в глотке. Каждый вдох — спица в легкие. И только холодные пальцы, сжатые в кулак, не причиняли пока никакого дискомфорта.
— С некоторых станций уже не вернешься, — произнес он, отрицательно качая головой. Он смотрел на Кэролайн, но будто не видел ее. Девушка боялась сделать шаг вперед. Она впала в оцепенение, будто все кошмары ее жизни материализовались, вырвавшись на свободу. Форбс лишь могла оглядывать Тайлера, лишь могла рвано дышать и находить в себе силы еще держаться на ногах. — Это теперь твой новый дом.
В его ушах была звенящий шум, были чьи-то голоса и крики. Голосовые галлюцинации получили свою подпитку. Энергия вытекала вязкой жидкостью на грязный пыльный пол. Она гипнотизировала. Она привлекала взгляд, сосредотачивая внимание только на себе.
— Пусти меня в свой дом, — прошептала девушка. Она не хотела думать о венах Тайлера, не хотела, чтобы они оказались разорванными. Кэролайн не умеет связывать в узлы порванные ленты-вены, не умеет останавливать кровотечение. Она умеет только рисовать граффити и любить жизнь, принимая ее такой, какая она есть. — Впусти меня…
Девушка подвинула ногу вперед. Она ожидала, что Тайлер сорвется, что закричит, швырнет в нее чем-нибудь, но Тайлер продолжал смотреть сквозь нее, устремляя к границам Вселенной. Если у Веселенной есть границы. Если Тайлер еще способен устремляться.
Но Локвуд будто впал в приступ кататонии. И движение Кэролайн он не заметил.
— Знаешь, в чем прелесть ужаса?
— Не знаю, — сказала она, сделав еще шаг. По идее, ее должно валить с ног воздействие армреслинга и Б-52, но все минувшее наоборот предавало сил. Холодный воздух осуждал расплавленные легкие. — Скажи мне.
— Прелесть ужаса заключается в том, что он остается с тобой до конца. Все уходит. А ужас остается.
Кэролайн сделала еще два шага и подошла к Тайлеру почти вплотную. Она ощущала липкий страх, ощущала, как он сковывает ее тело тугим корсетом, как медленно прокалывает легкие спицами, как леденит кровь в жилах и сковывает движения. Она ощущала себя загнанной в угол, она не знала что ей делать дальше. Она не умела импровизировать.
— Он остается с тобой, когда ты совсем один. Когда больше нет ничего и никого. Он остается, когда темнеет.
— Я останусь с тобой, — прошептала она, закрывая глаза и чувствуя, что если она скажет еще хоть слово — ее голос сорвется. Она была близко, но она прекрасно понимала, что ей не удастся вырвать кусок металла.
— Одна ночь ничего не изменит, — скептически и так же бесчувственно произнес он.
— Одна ночь может поменять жизнь, — прошептала еще тише, по-прежнему не открывая глаз, по-прежнему сжимая кулаки до боли в пальцах и стараясь унять бешенный приступ страха. Ей надо было посчитать мысленно в уме до десяти. Но она забыла порядок цифр, она напрочь забыла внешний мир, который ждал их. В сознании пульсировала лишь одна мысль — у Тайлера кусок металла, и этот кусок надо как-то отнять.
— Ты понятия не имеешь, о чем я говорю.
— Ну так объясни мне.
Она разжала кулаки и стала медленно поднимать руки. Она зажмурилась, но поднимала руки, чувствуя обжигающий холод каждым миллиметром своей кожи. Дыхание удавалось сохранять ровным из последних сил, а руки были тяжелыми, и поднимать их было тяжело. Форбс подняла голову, подняла руки, положила их на лицо парня и открыла глаза. Она заставила Тайлера посмотреть на себя, заставила его взглянуть на нее. Ее сердце пустилось в бешенный пляс.
— Расскажи о том ужасающем результате, от которого ты бежишь…
От которого он убежал, но который пытается забыть. Не всем можно довериться, Кэролайн это прекрасно понимала. Но некоторым стоит напеть о своей боли возможно потому, что эти некоторые — действительно хорошие люди. В этом мире есть место и для хорошего.
— Результат заключается в том, что если ты сейчас не уйдешь, то я зарежу и тебя.
Кэролайн стиснула зубы, выше подняв подбородок. Она вцепилась в предплечья парня стальной хваткой, тактильно доказывая, что в этом мире прикосновения значат очень много.
— Режь, — произнесла она, а потом стала медленно опускаться, становясь на колени. Не спеша девушка встала сначала на одно, потом на другое колено, задрав голову вверх и обнажив шею. Кэролайн схватилась за руку парня, поднесла ее к своему горлу так, что острие впивалось ей в кожу. Форбс бесстрашно смотрела на него. Лучшая защита — это нападение. Лучшая защита для него, не для нее. — Режь меня.
Она стояла перед ним на коленях на заброшенной станции метро. В его руках был клинок и ее жизнь. Ему ничего не стоило еще один раз убедиться в том, что процесс — слаще и приятнее, чем результат. Ему ничего не стоило сделать ее своим очередным развлечением, просто провести линию, просто пустить кровь, вырвав свою боль из груди, выплеснув свою агрессию. Ему ничего не стоило перечеркнуть разом свою и ее жизнь. И кровь, что стекала по его руки, уже обпачкала и ее руки.
— Режь меня! — произнесла она сквозь зубы. — Режь! Режь! Режь! Режь! Режь! Режь!
— Да пошла ты! — он оттолкнул ее на пол, выронив клинок и отойдя на шаг. Кэролайн, быстро спохватившись, ринулась к оружию и одним махом руки скинула его на железные рельсы. Звон отразился от стен, разбив хрусталь тишины. Девушка повернулась в сторону Локвуда, тут же застыв на месте.
— Вскрыть себе вены может каждый! — закричала она. — Не будь слабаком, не теряй свои статус в глазах других!
Локвуд усмехнулся, он повернулся в другую сторону. Он прятал взгляд. Он прятал свой скелет, боясь доверить его кому-либо. Кэролайн не была уверена в том, что хочет узнать ужас Тайлера Локвуда. Но она была уверена в том, что Тайлер хочет рассказать о нем именно ей. У нее не было аргументов, но она в этом почему-то не сомневалась.
— Я потерял свой статус в своих глазах. Мне наплевать на других. Другие — это ничто.
— А твоя мать — тоже ничто? — она подалась вперед, оперевшись на руки и не собираясь вставать. Она повысила тон своего голоса и задела за живое, чем вновь привлекла внимание Локвуда. Ее задача — как можно дольше говорить с ним, чтобы сиюминутная слабость прошла.
— Я — ничто, — процедил он сквозь зубы. — И не смей говорить мне о моей матери.
— Почему? — прошипела она, теперь сама застывая в кататонии. — Давай поговорим о том, что будет чувствовать она, вынося твой гроб? Что будет ощущать она, когда о тебе будут писать грязные слухи в газетах, а у нее не останется никого, кого она могла бы любить, и кто мог бы любить ее!
Он смотрел на нее внимательно. Кэролайн по-прежнему сидела на полу, в какой-то неряшливой позе. Оперевшись на руки, она смотрела на парня столь же пронзительно, сколь и он на нее. Он смотрел свысока, откуда-то из темноты. Полумрак станции окутывал их ледяными объятиями, утягивая в пустоту и отчаяние подобно зыбучим пескам.
— Лучше сын-самоубийца, чем сын… — запнулся, снова отвернувшись. Кэролайн медленно поднялась. Она остановилась на том же месте, на котором и стояла.
— Чем кто? — она сделала шаг вперед, потом — еще шаг. Тихо и бесшумно как кошка. В ее голосе была теплота. Не было злорадного любопытства, было теплое сочувствие. — Знаешь, в чем прелесть приезжих?
Девушка подошла к нему. Она не стала прикасаться к нему, не стала заставлять его смотреть на себя. Он чувствует ее рядом — и этого вполне достаточно.
— Они больше не появляются в твоей жизни. Им нет до тебя дела.
Он усмехнулся, чувствуя подступающую головную боль. Его стала заполнять сумасшедшая тоска, и ему становилось горько от того, что рядом оказалась совершенно незнакомая девушка, а не Елена или даже Бонни. А Кэролайн. Такая наивная, искренняя и правильная Кэролайн, которая этим летом собирается замуж, которой до него не должно быть никакого дела. Чужая Кэролайн, о которой он ничего не знает, но которая может узнать о нем все.
— Но тебе до них может быть дело, — произнес он, засовывая руки в карманы и чувствуя ее объятия. Кэролайн подошла сзади так тихо, что он не услышал. Она обняла его, прижавшись к нему всем телом. Это была не жалость. Они оба не нуждались в ней. Они нуждались друг в друге. Их обнимала темнота, а тишина была музыкой для их разговора. Хрупкая, разбивающаяся как хрусталь, тишина. Форбс больше не ощущала страх, а Локвуд — желания оттолкнуть всех от себя. Ему захотелось открыться. Не потому, чтобы объяснить опрометчивость своего решения. Не для того, чтобы оправдать эти объятия, а потому, что человек нуждается в том, чтобы его выслушали.
— Я знаю это, — произнес он. — Знаю, потому что я помню то, что хочу забыть.
Кэролайн обняла его еще крепче, продолжая молчать. Она закрыла глаза, она решила ощутить Тайлера тактильно, чтобы помочь ему, чтобы проникнуться его болью, чтобы встать на его место, чтобы понять его. Чтобы услышать не только слова, но и молитвы. Те молитвы, которые звучат в его мыслях.
— Я думал… Всегда думал, что бухло решает все. Просто покупаешь бутылку виски или бурбона, просто напиваешься в стельку, и все разрешается само собой. Понимаешь? Но все только хуже, Кэрри. Все только хуже… — апатия сошла, и Кэролайн стала ощущать переливы эмоций: безысходность, отчаяние, боль, гнев. Она скрестила пальцы на его груди, она не открывала глаз и продолжала молчать. Иногда одно слово может разбить всю сакральность момента. — Некоторые вещи нельзя забыть, но о них можно перестать думать. У меня почти получилось. У меня почти получилось смириться с тем, что девушка, которую я люблю, любит моего друга. Лучшего друга, который настолько предан мне, что простил мне мой проступок, ведь он не позволил себе ответить взаимностью этой самой девушке, потому что дружба для него важнее. У меня почти получилось смириться с тем, что я никогда не полюблю Бонни, которая так сильно любит меня. У меня почти получилось смириться с тем, что в действительности процесс важнее результата потому, что процесс не позволяет анализировать ту неудачную жизнь которую ты прожил. А я прожил неудачную жизнь, Кэрри. Я это осознал сегодня, когда ты все-таки убедила меня, что результат важнее…
— Ничего не кончилось, — прошептала она, не открывая глаз, падая в глубину его чувств, на мгновения будто становясь им. Она, стоящая за его спиной, обнимающая его как самого любимого в ее жизни человека, стала его крыльями и его гравитацией, его вакциной и его ядом. Она стала его другом. Пусть всего лишь на одну ночь, но иногда ночь действительно меняет всю жизнь. — Ты все еще можешь исправить.
— Я был в Мексике, Кэролайн. Там что-то типа дешевой пародии на революцию. Президент умер, и пришлось назначать выборы раньше срока. Из-за этого население разделилось на три группы, которые стали сначала митинговать, а потом выступать друг против друга. Ситуацию ухудшили Штаты, которые вмешались в дела «Безотцовщины», в очередной раз подавив их права на самостоятельность. Я поехал туда, потому что думал, что… Я остановился в одном городке, который отбивался от вооруженных восстаний своих оппонентов. Мне пришлось встать на защиту города. Понимаешь, у меня было все и не было ничего. Там я хотел обрести себя… Это даже… Черт, просто…
— Ты искал правду, — произнесла Кэролайн, — потому что ложь тебя доконала, да?
Да. Идеалы разрушились. Елена его не любила, Елена его не простила. Деймон очаровал ее. Деймон ее забрал у него. А Бонни была сломанной девочкой-бунтаркой, совладать с которой было тяжело. Вечное непринятие со стороны матери выбивало почву из-под ног. Тайлер рухнул в яму, и единственный шанс выбраться из нее — ринуться в другую пропасть, в другую бездну. Суть заключалась не в причинах и даже не в последствиях всех этих недоразумений и недопонимании. Суть заключалась в том, что с этим приходилось жить дальше. С этим надо было просыпаться, засыпать, дышать…
В один прекрасный момент Тайлеру стало тяжело дышать.
— Один паренек попытался украсть оружие, но его схватили и притащили назад. Ему было лет четырнадцать. Может, пятнадцать, но не больше. Я точно и не помню, как он выглядел, Кэрри. Я только помню страх в его глазах. Помню, как он забился в угол, как смотрел на всех нас затравленным зверем и молчал. Ни слова так и не выдавил из себя, а просто молчал. Ведь даже если ему было пятнадцать — это все равно ничтожно малый возраст для того, чтобы воровать оружие, идя под огонь. Я знаю, что есть страны, в которых в таком возрас… — он напрягся, запнувшись на полуслове. Кэролайн открыла глаза. Она увидела мрак, который окружил их. Он был ласков с ними, он их не отвлекал. Кэролайн почувствовала руки Тайлера на своих руках. Его пальцы расцепили ее пальцы. И девушка медленно опустили руки, выпуская Тайлера из своих объятиях. Парень повернулся к ней. Испачканная кровь на его ладонях была на ее запястьях. Грязные отпечатки ночи — как напоминания о том, что тот кусок метала все равно внушает опасность.
— Я уговорил отпустить его. Просто отпустить, — он усмехнулся, засовывая руки в карманы. Тактильный контакт потерян. Зрительный — тоже. Кэролайн и Тайлер стоят близко по отношению друг к другу. Они — единственные в этой Вселенной. Кроме них в их мире больше никого нет. — А потом этот самый паренек подорвал беременную девушку. Понимаешь? Ее разорвало на ошметки. Только «бах» — и тебя окружают шматы мяса, налитого кровью.
Локвуд посмотрел на нее. Он боялся вчитываться в эмоции ее взгляда. Он не хотел, он боялся увидеть там что-то, что заставило бы его пожалеть об этом откровении, поэтому Локвуд снова отвернулся.
— Когда вершатся революции, власть получают мафии и коррумпированные чиновники, поэтому происходит так много убийств. И тот паренек, как я узнал позже, принадлежал одной из уличных группировок. Я даже не знаю, как его звали… Я только знаю как звали мужа этой беременной девушки. Я помню его взгляд. Я помню взгляд ее матери. А потом мне пришлось сделать то, чего от меня требовали. Ведь если бы я не уговорил отпустить его… Выбор никогда не бывает сложным, Кэролайн, не надо верить книжкам. Внутри ты всегда знаешь что выберешь, ты просто боишься перешагнуть границу, которая отделяет тебя прежнего от тебя нового. И я знал, что я выберу. И я перешагнул ту самую границу. Понимаешь? И самое ужасное заключается не в том, что ему пятнадцать, а он уже полный отморозок. Самое ужасное заключается в том, что там, на территориях «Безотцовщины» и ей подобных стран таких пятнадцатилетних пареньков очень много. И таких беременных девушек тоже много.
Локвуд выдохнул и посмотрел на девушку. Он по-прежнему боялся увидеть ее эмоции, он и не стремился их узнать. Он смотрел на Кэролайн, на единственного человека, которому доверился. Ошибка это или нет — уже не важно. Важно то, что желание вскрыться больше не вонзалось в сердце штопором. Кто бы что ни говорил, но иногда все, что нужно — просто выговориться.
— И я сожалею о том, что сделал. Понимаешь? Несмотря на… я не могу смириться с тем, что сделал.
— Но ты должен, — прошептала она, снова касаясь его лица, снова приближаясь к нему почти вплотную. — Ты должен простить себя…
— Я убил его, Кэролайн. Такое нельзя прощать.
