сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 131 страниц)
— Дженна. Она добилась повышения твоей стипендии. Кстати, тебя еще на две недели освобождают от семинаров и зачетов. Потом сдашь.
— Нет уж. Не люблю я жалость.
«Лишь грубость», — ехидно рассмеялся внутренний голос. Елена бы рада его проигнорировать, но вот не может. Деймон, и правда, спуску ей не давал, постоянно сажал на пороховую бочку, так еще и сам норовил фитилек поджечь. И вот теперь жалости как-то и не хочется.
«Он воспитал меня под себя».
— Я знаю, — Донован разбил размышления своим бодрым и заботливым голосом. Не было хрипоты, как у Деймона, не было требовательности и не было властности. Совсем другой человек. Глядя на него сейчас, Гилберт лишь усмехалась себе прежней: и как она могла терять голову от этого паренька? — Знаю, что слова мои тебя не успокоят, но мой номер у тебя есть, и я готов помочь в любую минуту если что.
Не готов. И не знает как. Доберман знает. Знает. Когда оттолкнуть, когда пожалеть, когда ударить, когда поцеловать, когда обнять, а когда не прикасаться. Он все знает: каждую гранулу души, каждую клеточку тела, каждую мысль, каждое еще непроизнесенное слово. Знает лучше, чем кто бы то ни было.
— Спасибо, — она обняла его по-дружески, чтобы сделать вид, что, правда, тронута его вниманием. Получила ответное объятие, в котором было все, кроме дружественности.
Нет, Мэтт, твой поезд ушел. В сердце этой девочки теперь другие принцы… Тебе там не место.
Она отстранилась. Он взял ее руки, чтобы хотя бы тактильно доказать, что он, правда, рядом. Он, может, и хочет быть рядом, да вот Елена в этом не нуждается. Она больше не нуждается ни в чьей поддержке.
— Мне надо идти.
Он кивнул, мельком взглянув на ее руки. Потом прищурился, дернул девушку на себя и одернул рукава длинной кофты. Елена дикой кошкой сразу отпрянула, пряча синяки и ссадины, которые остались на память в качестве сувениров от Добермана. Если бы только Мэтт знал, сколько еще синяков и царапин на ее теле.
— Откуда? Тебя кто-то? ..
— Со мной все в порядке, Мэтт, — она не хотела чужих прикосновений на своем теле, в своей душе. Черт возьми, ей от Донована сейчас избавиться больше всего хотелось! Ну не нравится он ей больше, не думает она о нем больше! У нее другие демоны, страхи, желания и мечты.
Прежняя наивность разбилась еще неделю назад.
— Никто меня не насилует и не бьет. Извини, мне надо идти. Я пойду, ладно?
Быстро взглянула на друга, а потом прошла мимо, оставляя после себя шлейф недосказанности, аромат отчаяния, духов и чьих-то мужских сигарет.
Мужских. Елена не курила — в этом сомнений не было. Девочка повзрослела. Теперь у нее взрослые проблемы, непростые отношения и скелеты в шкафу. Донован в след ей посмотрел, но Елена на горизонте уже и не виднелась. Растворилась в дымке недоступности.
Жаль. Она была бы верной и ласковой, а он — храбрым и смелым с ней.
3.
Бонни на парах не было, хотя Елена была бы рада ее увидеть. В душе царила некая обида за то, что подруга так и не объявилась в эту неделею, но, даже несмотря, на это, Гилберт была бы увидеть подругу, излить ей душу и вновь заразиться ее безразличием. Наверное, у Беннет новые феминистские акции и клубы. Наверное, у Беннет сигареты, деньги и веселье. Что ж, хоть кому-то повезло.
Девушка была рада, что не привлекла внимание своих однокурсников и преподавателей. Она, правда, смогла вклиниться в рабочую атмосферу лишь под конец третьей пары, но лучше поздно, чем никогда. Да и потом, не так уж и важно все то, что говорят старые дядечки и строгие тетечки. У Елены — переоценка ценностей и новые стимулы. Она смотрит на осень за окном и думает о том, что позвонит сегодня Бонни, позовет ее в кафе или на прогулку.
А может, снова забудется в ненависти Добермана, затеряется в просторах его тесной квартирки, пропитается снова сигаретным дымом и безразличием. Вновь испытает на себе его грубость и неистовость.
Это вошло в привычку.
Она вышла на улицу. Осень обняла ее холодно и бесчувственно. Елена уже привыкла к пониженной температуре в пространстве и в своей душе. Она даже стала находить что-то чарующее в этом времени года.
Скоро Хэллоуин, кстати. Можно заняться приготовлениями.
Елена спустилась по порожкам, взглядом ища машину Деймона. Он впервые задерживается. Пунктуальность — его вторая страсть. Первая — сигареты. Гилберт растерянно направилась к стоянке, но автомобиля Сальваторе она не видела. Может, решил и не приезжать? Все из-за этого разговора?
Выдохнув, она отрицательно покачала головой и направилась к остановке. Было холодно, а идти пешком как-то не хотелось. Елена с ужасом осознала, что денег на проезд у нее тоже нет. Пришлось вернуться к зданию колледжа и отправиться домой через парк.
Старая и нелюбимая дорога. В принципе, жизнь продолжается.
Девушка услышала крики за спиной, а потом — чьи-то быстрые шаги. Она остановилась, чувствуя, как через ее сердце словно ток в двести двадцать вольт пускают. Елена вновь услышала голос. Тот самый, который хотела услышать всю эту неделю. Который сейчас был таким далеким и чужим.
Она медленно и плавно повернулась, увидела то, что и следовало бы увидеть: бегущий к ней Тайлер с букетом цветов. Розы ярко-алые, как кровь. Красивые пышные и яркие розы, о которых она когда-то мечтала, будучи шестнадцатилетней девочкой, влюбленной в Мэтта и каких сейчас не хотела бы видеть.
Локвуд чуть не сбил ее с ног, даря страстные и теплые объятия. Цветы мешали. Мешало недельное его отсутствие, которое теперь пропасть разрывало между ними. Мешали недосказанность и отстраненность. Прежняя Елена была бы рада видеть своего парня. Новая — лишь претворяется, что рада.
— Милая моя, как же я рад видеть тебя! — он вручает ей цветы, с жадностью оглядывая Мальвину. Девушка смотрит на Тайлера бесчувственно и бесстрастно. Локвуд — лишь отголосок прошлого, лишь старый добрый друг. Гилберт казалось, что она скучает по нему, что любит… Теперь вот ей кажется, что она дорожит им, но ничего к нему не чувствует.
— Прости меня, разгильдяя, сволочистого ублюдка, оставившего тебя воронам на расклевание, врагам на растерзание! Я полный кретин просто! Как же я рад тебя видеть!
Она улыбается скорее рефлекторно, нежели сознательно. Просто делает то, чего от нее ожидают.
От Тайлера веет ароматами дорогого парфюма и свежестью. Теперь Елене предстоит пропитываться его запахами, выстирывая и вымывая Сальваторе со своего тела.
— Доберман сказал, у тебя проблемы были. Милая, прости. Не представляешь, как я рвался к тебе, черт бы побрал эту…
Он осекается. Елена все еще не сводит глаз с парня. Вот он — о нем она мечтала еще с того дня, как Сальваторе ее откачал. Вот он — живой, настоящий и искрений. В его взгляде нежность, забота и ласка. Никакого накала эмоций, никакого негатива. Рядом с Деймоном душа иссушается, а сердце вырывается из груди. Рядом с Локвудом — спокойно и тихо. Этим бы стоило дорожить.
Елена не может. Елена сломалась. Деймон ее починил, но кукла-то все равно осталась с браком.
— Что с тобой было, расскажи мне! — прижимает ее к себе. Елена царапает руки о шипы роз и собственную бесчувственность, она и слова проронить не может. — Девочка моя…
«Не твоя», — внезапно и пронзительно. Елена отгоняет от себя эту мысль, ударившую как шаровая молния, отстраняется от Локвуда.
— Да… Заболела ангиной, температура высокая была. Все в порядке. Все в прошлом.
Он видит, что она лжет, но решает претвориться, что верит. Она тоже ведь претворяется, что верит, что он был действительно занят чем-то очень важным.
— Тогда давай я тебя в кафе отвезу? Поговорим обо всем, а?
— Мне в больницу надо, Тай.
Врет. Снова врет, причем делает это так легко и просто, словно врала всю свою жизнь. Локвуд почему-то вспомнил монолог Бонни о взрослении.
Его девочка повзрослела.
— Пожалуйста, отвези меня домой, — шепотом. Елена прижимается к парню: имитирует нежность, пряча взгляд. — Я очень устала.
Он выполняет ее просьбу, не задавая лишних вопросов и понимая, за что она на него сердится. Почему не говорит правду.
Ладно, пусть пройдет время. Все устаканется. Должно, по крайней мере.
4.
Она тихо вошла в зал, чувствуя себя преступницей, решившейся на самое дерзкое преступление. На самое отвратительное. Отвращение к себе билось в груди, но Елена не раздумывала что-то изменить. Если уж она пришла сюда, то надо сделать все, как изначально было задумано. Бегать от себя — бессмысленно, уж кто-кто, а Гилберт это отлично уяснила.
— Дверь была открыта.
Глупая отговорка, да и не нужная. Какая разница, что Мальвина вошла без стука. Она же перед этим всю неделю здесь провела!
Сальваторе стоял у окна, впервые не курил, пребывая в раздумьях. Окна были настежь открыты, и холод медленно прокрадывался к коже девушке, застывшей в проходе. Она смотрела в спину Добермана, ожидая, что тот обернется или хотя бы скажет что-нибудь.
Сальваторе никогда не оправдывал ожиданий. К этому пора бы привыкнуть.
Елена выдохнула, скинула сумку с плеча и поставила ее на диван, на котором вскоре удобно расположилась. В комнате царили безмолвие и полумрак. За окном сгущались тучи — осенние дожди припозднились.
Тайлер довез Гилберт до дома, та с трудом убедила его, что до больницы она доберется сама. Потом — поставила цветы в вазу и скрылась через задний ход, снова направляясь на место своего преступления. Пришла вот, а толку-то? Сидит в тишине и чувствует себя какой-то дешевой и доступной шлюшкой.
— Тайлер вернулся, — тихая и, опять же, ненужная фраза. Сальваторе не оборачивался. В сумраке неба он пытался найти покой.
— Теперь твоя ярость поутихнет по отношению ко мне? Или разгорится сильнее из-за того, что слишком все поздно? — он впервые говорил с ней спокойно. По-настоящему спокойно. Без лишних эмоций: без презрения, ненависти, одолжения, снисхождения, сочувствия. Так спокойно, как разговаривают старые друзья, встречающие старость вместе. Так спокойно, как разговаривают бывшие любовники, встречающие пустоту вместе. Непривычно спокойно.
— Я тебе благодарна, — чуть более гласно произнесла она, все еще не сводя взгляда с Добермана. — За все.
Он хмыкнул, но не обернулся. Тучи за окном становились свинцовыми, тяжелыми и грозовыми. Срывался ветер.
— Я… — она боялась быть откровенной и честной до конца, но вспомнила, что только с Сальваторе и может быть такой. Ни с Мэттом, ни с Дженной, ни с Тайлером. Только с ним. — Я думала, что под позолотой скрыта чернота. А оказалось, что под чернотой скрыто золото.
Он опешил и наконец-то повернулся. Оперся о подоконник, скрестив руки на груди. Психологический жест — нежелание открываться. Елена сразу это подметила, сумев выдержать его взгляд на себе и не отвести глаз.
— Красиво ты, Мальвина, однако, говоришь, — хмыкнул он, решив скрыть свое восхищение под маской высокомерия и надменности. Что ж, тогда бы Доберман не был бы собой.
— Та девушка, которую мы встретили в клубе… Она… Она красивая. Я видела ее. У нее потрясающая фигура.
— Она долбанная анорексичка, это делает ее отвратительной, — с отвращением и пренебрежением. Он не понимал, к чему этот разговор, но словно предчувствовал, что все закончится очередным скандалом.
— И я видела ее взгляд. Она все еще любит тебя…
— Это делает ее еще более отвратительной.
Елена замолчала. Она смотрела на Деймона. Глаза в глаза. Без бешеного сердцебиения и пока что без эмоций, которые обычно в ней бушуют. Сальваторе же вновь был на взводе: готов был в очередной раз бросить вызов. Гилберт была готова принять его, но несколькими минутами позже. Сейчас, пока ненависть не застилает ей разум, она желала высказать все, что хотела.
— Я думаю, что она и смогла разглядеть в тебе твое нутро, которое ты прячешь под своим цинизмом и своим напускным безразличием, — ее голос тихий, хриплый. Он тягучий, уверенный, со сталью и уверенностью. Даже не верится, что его обладательница — девятнадцатилетняя шмокодявка.
Сальваторе начинает злиться. Желание покончить с собой позади, Тайлер рядом, учеба вновь становится неотъемлемой частью жизни. Чего еще надо?
— Мне кажется, я тоже.
Деймон Сальваторе сжимает кулаки и усмехается. Сейчас он совершит то, о чем мечтал с самого начала: откроет счет, в котором, несомненно, будет лидировать. Елена будет растоптана, уничтожена и унижена. Деймон же — циничен, высокомерен и безумен. Все вернется на круги своя. Ненависть в венах с новой силой взыграет. Их отношения перейдут на новый уровень.
Из врагов в соперников. Кто кого?
Мужчина отходит, медленно приближается к ней, взгляд не сводя с ее глаз, в котором смешалось все: доверие, благодарность, восхищение и нежность. Через пару секунд этот взор будет уже совсем-совсем иным.
— Значит, у меня получилось, — нависает над ней, заставляя вжаться в диван и не отводить взгляда. — Все вышло даже намного лучше.
— О чем ты? — шея ее слишком соблазнительная. Болезненное желание схватить, сдавить горло пульсирует опаленной кровью в висках. Сальваторе снова ощущает потребность в насилии над этой девушкой.
Но насилие будет не физическим.
— О том, что ты — дешевая, предсказуемая и фальшивая потаскушка, коих я терпеть не могу, — сквозь зубцы цедит, взглядом испепеляя свою жертву. Елена чувствует, как сердце ее щемит болью и непониманием. — Ты кричала, что ненавидишь меня, что презираешь меня, а теперь, — он приближается к ее уху, от него веет сигаретами и злобой, алкоголем и ненавистью. Елена задыхается. — А теперь ты вьешься возле моих ног как бродячая кошка, ища во мне дружбы, снисхождения и взаимности. Только знаешь, чем наши отношения отличаются от тех, о которых ты читала в своих дрянных, хуевых книгах? Я ненавижу тебя, Елена. Всеми фибрами своей золотой, как ты выразилась, души. Ненавижу настолько сильно, что сейчас хочу ударить тебя еще раз. Ненавижу настолько, что хочу задушить и увидеть, как ты будешь корчиться в конвульсиях беспомощности и непонимания. Ненавижу настолько, что решился быть с тобой нежным и добрым, заслужить твое доверие, а потом разъебать его в щепки, как ты когда-то разъебала мое, когда не пожала руку!
Он отстраняется медленно, словно никуда не торопясь. Пространство вокруг этих двоих наполняется углекислым газом. Он проникает в легкие, отравляет организм. Елена смотрит в глаза своего врага, впервые видя во взгляде столько неприкрытой и обнаженной ненависти. Она чувствует себя использованной во второй раз. Она не может сдержать слез, не может отвести взора от Сальваторе, словно тот ее гипнотизирует. Не может подобрать слов — они теряются. Не может пошевелиться — ее сковало анемия. Не может оттолкнуть его — он как коршун нависает на жертвой.
— Ты смотрела на меня с отвращением и брезгливостью, потому что ты — девочка другого класса, а теперь я смотрю на тебя с отвращением и брезгливостью, потому что сначала воссоздал, а потом разрушил твой ничтожный мирок. Потому что растоптал тебя. Потому что превратил тебя в ничто. А знаешь, почему ты растоптана, хоть пытаешься сейчас уцепиться за остатки своей гордости и убедить себя, что я для тебя — пустое место?
Слезы уже и нет смысла скрывать. Они стекают все быстрее и быстрее, а прежний мир рушится как карточный домик, как песочный замок. Шторма в груди нет, нет и исступления.
Он парализовал ее своими словами, как кобра — укусами. Он уничтожил, испепелил ее. Елены больше нет.
— Потому что ты никогда не сможешь рассказать Тайлеру о всем, что между нами было, иначе в его глазах ты будешь такой же дешевой как и в моих! И ты будешь чувствовать себя зависимой от меня каждый грабанный раз, когда будешь говорить свою лживую правду. И ты будешь вспоминать меня всякий раз, когда он будет зажимать тебя в подворотнях или целовать. Ты не сможешь рассказать правду, но сможешь вспоминать меня, наше прошлое и чувствовать себя использованной и доступной!
Он выдерживает паузу. Он стреляет в упор. Сердце разрывается на атомы.
— Один ноль, милая, — он скалится, получая бешеное удовольствие от того, что только что натворил. — Теперь ты не сомневаешься в моей черноте под позолотой?
Выдавить уже родное: «Я тебя тоже ненавижу» кажется бессмысленным. Елена точно знает, что человек напротив — это тот ублюдок, бить которого надо его же оружием. Вспыльчивость не поможет. Никогда не помогает. И будь Гилберт чуть постарше, поопытнее и помудрее, она бы придумала едкую фразу. И будь Гилберт чуть посмелее — она бы воткнула нож этому мерзавцу по самую рукоятку. Но все, что ей остается, — лишь слабо оттолкнуть мужчину от себя, схватить сумку и пулей выбежать из комнаты, забыв забрать свои вещи и свои рисунки.
