Текст книги ""Фантастика 2025-178". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Артур Гедеон

Соавторы: Екатерина Насута,Евгений Бергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 359 страниц)

Глава 17
О том, как опасно вызывать демонов

Помещение трактира наполнилось запахом паленого мяса и раздирающего душу воя.

Повествование о нелёгкой жизни повара в среднестатистическом фэнтезийном трактире

Логово сатанисты обустроили в заброшенном цеху, точнее в части его, отгороженной от основного помещения. Что тут было прежде – комната ли отдыха, склад или ещё какое важное в производстве помещение, Филин не знал.

– Как-то здесь… зловеще, – сказала девица, обнимая себя. – А почему тут, а не там?

И пальчиком указала в дверной проём.

А и вправду, почему? Там, в старом цеху, место явно побольше. И свет есть, хотя бы дневной. А тут из освещения – один фонарик, пятно которого прыгает со стены на пол.

– Потому что так надо!

– Фу, воняет… – произнёс второй, махая ладонью перед носом. – Слушай, а давай и вправду там? Реально же… тут и так дышать нечем, а ещё мы, да козлы… сдохнем же ж.

– Слушайте, – парень в хламиде аж подскочил. – Ну в конце-то концов, хоть один раз можно без нытья⁈ Тут – потому что тут! Потому что для адекватной циркуляции энергетических потоков и уменьшения степени их рассеивания необходимо замкнутое помещение!

– Чего?

– Какая ересь, – Профессор закатил глаза.

– Того, что энергия жертвы там, снаружи, развеется! А тут её задержат стены…

– Кирпич?

– Руны! – рявкнул парень. – На стенах нанесены руны! И на полу! И на потолке! Вы, что, слепые?

– Зелушка, ты не переживай. Тут просто темно, ничего не видно, вот и не заметили.

– Инструкцию, как понимаю, тоже никто не открывал.

– Это какую? Ту, что ночью? У меня интернет не тянул…

– А у меня мама телефон на ночь забирает, чтобы я не сидел и зрение не портил.

Филин покачал головой. Парня даже как-то жаль стало. У него вон и глаз задёргался. Он сделал глубокий вдох и заговорил нарочито спокойным тоном:

– Объясняю. Это помещение специально подготовлено для проведения обряда. В том числе и руны… вот… сейчас… тут где-то лампы должны быть…

И лампа зажглась.

– Магическая?

– Аккумуляторная, – буркнул парень, поднимая лампу. И свет выхватил белые линии на сером грязноватом полу. – Это место, которое идеально подходит под наши запросы. Именно потому что оно небольшое. Ограниченное. Рунный узор поможет энергии сконцентрироваться. А на открытом пространстве она уйдёт в небо там или землю. Здесь же мы её перенаправим.

В магии Филин понимал чуть больше, чем ничего, но стоило признать, что руны на полу выглядели впечатляюще. В центре пола поблескивал свежей краской круг, в который вписали звезду. Причём как-то халтурно, что ли. Вон линия то становилась толще, то истончалась.

– Пентаграмма, – произнёс Профессор, чуть наклонив голову. – А вот руны напрочь лишены смысла… но, коллега, не кажется ли вам эта ситуация странной?

– Я козёл. Они сатанисты. Мы прямо созданы друг для друга. Что тут может быть странного? – буркнул Филин, вглядываясь в узор, что лёг снаружи круга. Руны? Местами они обрывались. Слева виднелись пятна краски, а дальше вон и вовсе лужица, залившая рисунок.

– Так, не пялимся. Свет, там должна быть коробка. В ней свечи. Их надо выставить точно на метки.

– Я не о том, хотя ваш сарказм, безусловно, весьма уместен… скорее смотрите, само это место… – Профессор приподнялся на задние ноги и втянул воздух.

Воняло краской и ещё растворителем. Это и натолкнуло на мысль.

– Здесь убрались, – Филин окинул комнатушку взглядом. – Пыли почти нет, мусора не полу тоже.

– Именно… а ещё кто-то изобразил это подобие звезды вызова.

– Думаете, не наши детишки?

– Практически уверен… те трое явно не слишком понимают, что происходит. Да и четвёртый знает немногим больше.

– Козя, подвинься, – ладошка осторожно упёрлась в лоб, заставив Филина сделать шаг назад. А девчонка, присев на корточки, поставила круглый стакан, залитый чем-то смердящим. – Нет, козя, это нельзя кушать! Это для обряда.

– Рисунок, конечно, отвратительно неаккуратен. Но выполнен с некоторой претензией на достоверность. Взгляните, углы пентаграммы ориентированы не по сторонам света, как сделали бы дети, опираясь на классические рекомендации, но они направлены по основным энергетическим линиям… – Профессор отступил, цокая копытами, но прикоснуться к себе не позволил. – Какое коварство… она собирается меня зарезать и тут же гладит. Где логика?

– Это ж подростки. Какая там логика, – отмахнулся Филин. – Дурь одна…

К свече он всё-таки потянулся, чтобы вдохнуть аромат. Гнилью несёт. И болотом. И желание такое вот, шибануть огнём, чтобы сжечь эту погань.

– Не спешите, коллега… так вот, кто-то постарался. Приехал сюда. Нарисовал это вот всё. Свечи сделал, пропитав их тёмной силой.

– Это…

– Она самая, хотя какая-то странноватая, – Профессор наклонился и осторожно понюхал. – Нет, некромантией тянет, но не только ей… и значит, что-то тут затевается нехорошее.

– Жертвоприношение?

– Боюсь, что не только оно. Вы ведь должны понимать, что взрослые люди не станут играть с подростками просто так. И если бы речь шла о детях состоятельных людей или влиятельных, то можно было бы заподозрить, что кто-то собирается воздействовать на родителей через их пустоголовых отроков.

Но эти детишки явно из числа простых.

Главный хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

– Теперь смотрите, свечи зажигаем и становимся на углы пентаграммы. Козлов надо в центр. Вон, скобу видишь.

Филин видел. И отметил, что скоба эта поблескивает свежим металлом, и стало быть, появилась она недавно. Как и цепь, от неё исходящая. И вот это сочетание, скобы и цепи, навевало нехорошие мысли.

– А как по углам, если их больше? Смотри, нас ведь четверо, так? А углов… раз, два…

– Пять их, Светка.

Филин прищурился и голову поднял. Вот прав Профессор. Это всё тут не детишки устроили. Они, конечно, дурят, но подобное случается. Помнится, он и сам в их возрасте не отличался ни ясностью мышления, ни высотой морали. И к чему оно привело? То-то же…

А кто бы ни затеял игру в жертвоприношение, он бы всё это без присмотра не оставил.

– Вот, а нас четверо! Раз, два…

– Становимся, как есть. На пятый поставим замещающий камень. Наставник прислал. Или думаешь, я идиот и до пяти считать не умею⁈ – а парень почти на крик сорвался. Девчонка надулась, но хватило её не надолго.

– Думаю, пора уходить, – Профессор сделал шаг назад. – Кто бы тут…

– Стоять, – обрезал его Филин. – В центр давай. Подыграем… и посмотрим.

– Зачем?

– Дети же, – взгляд его зацепился-таки за блеск под потолком. Камера? Точно. И бликует, отражая электрический свет. И значит, всё, что тут происходит, пишется?

Как минимум.

А как максимум, где-то тут, в заброшенном цеху, сидят режиссёры нынешней постановки. И вряд ли они позволят важным участникам – а для успешного жертвоприношения важно как минимум наличие жертвы – уйти.

– Мы ведь не можем бросить детей.

– Можем, – сказал Профессор и чихнул. Потом снова чихнул и, наклонившись, почесал коленкой морду. – Хотя… какой удивительный, прямо-таки волшебный аромат…

Свечи зажигались одна за другой.

– А чего огонь зеленый? – робко спросил бабушкин внук. – Так надо, да?

– Это свечи на жире мертвецов, – зловеще произнёс главный сатанист. – Давайте, скоренько переодеваемся… и начинаем! А то время уже!

– А балахоны обязательно…

– Он тесный!

– Это просто ты жирный…

– И короткий!

– Потапов, не беси!

– А у меня по шву разошёлся! Ты что, самые дешевые взял? Вообще смотрится по-дурацки… можно, я в своём останусь?

– Светка! – рявкнул главный сатанист, сражаясь с глянцевою тряпкой, сшитой явно для костюмной вечеринки. Тряпка похрустывала и грозила рассыпаться от слишком резкого движения.

– Знаете, коллега, а дым этот весьма любопытен, – Профессор подошёл к ближайшей ниточке и, вытянув губы трубочкой, всосал её. После чего зажмурился. – Удивительный… просто-таки удивительный вкус… он раскрывается лёгкими нотами забвения. Такими, с нежным ореховым привкусом истинной тоски и душевной муки…

Филин принюхался. Дым вонял тухлятиной.

– Сердце аромата составляет сила тьмы, которая, мешаясь с дурманом и беленой, лишает воли…

– Почему козлы не привязаны!

– Палитру дополняют легчайшие мазки вытяжки из корня чёрного лотоса и проклятого безвременника…

– Тебе надо, ты и привязывай! Они ж спокойно стоят…

Парень, одёрнув подол балахона, рявкнул:

– Хватит уже!

– Надо же… я и не заметил… ведьмин корень почти не имеет аромата, однако в сочетании с ядовитым вехом и соком анчара вызывает вспышки раздражения…

Филина подтолкнули к центру и на шею лег кожаный ремень, который парень как-то попытался затянуть. А ведь эта дымная дрянь наполняла помещение. И сдаётся, именно поэтому его и выбрали, что маленькое и без вентиляции.

И значит, дело в дыме. Он что-то должен сделать.

– Да, да… иду… какая грубость, – Профессор позволил подтолкнуть себя в центр пентаграммы и привязать.

– Этот дым на них подействует?

– Безусловно… он уже действует. Весьма интересная смесь и, помимо трав, заряжена силой, той самой, тёмной…

– И что…

– Полагаю, при вдыхании она не только и не столько дурманит разум, сколько лишает объект силы воли, но при том делает его раздражительным…

– А теперь читаем заклинание… – парень потёр лоб.

– Видите, им уже тяжело сосредоточиться… но сейчас мы всё исправим… – Профессор широко улыбнулся, и Филин понял, что улыбающийся козёл выглядит жутковато.

Демонически прямо.

– Гаудеамус игитур. Ювенес дум сумус! – громко и грозно произнёс парень, бывший за главного.

– Пост юг… юг… югнадам, – зазвучал неуверенный женский голос, к которому присоединился нервный фальцет пухляка.

– Пост моли синтутем…

– Господи, какой позор! – Профессор закатил очи. – Мало того, что читают студенческий гимн с бумажки, так ещё и перевирают слова самым безбожным образом.

Дым наполнял комнату. Чем дальше горели свечи, тем более густым и плотным он становился.

– Ой, а там…

Камера никуда не исчезла. Надо бы её вырубить, только как… огнём? Филин дыхнул и из ноздрей вырвались искры.

Или…

– Светка! Читай! Не отвлекайся, а то обряд сорвётся! Начали. И останавливаться нельзя!

– Нос хабиби хумус… а при чём тут хумус? Его едят, а не вызывают…

– Там камера, – Филин указал взглядом. – И кто-то это всё смотрит…

– Уби сунт, кви анте нос! – голос уже звучал громко и с надрывом. – Уби сунт, кви анте нос!

– Камера? Камера… да… – Профессор прищурился. – Что ж… пусть смотрят… сейчас я им покажу, как издеваться над честными козлами!

Он поднялся на задние ноги и заблеял. Причём музыкально так.

– Ин мундо фуэре? Вадите ад Cуперос, Трансите ад Инферос! – козлиный голос перекрыл человеческие, а следом несуразную фигуру профессора окутала тьма. И дым свечей устремился к ней, чтобы закрутиться спиралью над рогами. Профессор же, чудесным образом балансируя на задних ногах, выдохнул облако тьмы, которое на мгновенье зависло. А потом, качнувшись, потянулось к потолку, чтобы расползтись по нему переливающимся покрывалом.

Оно скрыло камеру.

А потом Филин учуял характерный запах плавящейся пластмассы.

– Подыгрывай, – велел Профессор. – Давай, огонька задай…

– Ой… – донеслось из тумана, когда Филин выдохнул огненные искры. А потом и вовсе огненный столб, который впитал остатки дыма. – Петь… а разве оно должно быть так?

– Н-не знаю…

– Внемлите мне! – заблеял Профессор. – Отроки!

– Ой… – в девичьем голосе прорезались нотки ужаса. – Петь… а почему козёл разговаривает?

– Точнее, почему я понимаю козлиную речь? – уточнил тот, в джинсах. – Что за… хрень⁈

Глобальный вопрос. Можно сказать, местами жизнеопределяющий.

Запах паленой пластмассы стал резче, он как-то смешивался с вонью исходящего от свечей дыма и с не самым ароматным дыханием Профессора. Потому как, может, он и выдыхал тьму, но к ней примешивались характерные ноты переваренной травы.

И Филин решил дальше не принюхиваться.

– Тихо! – рявкнул он, пользуясь некоторой растерянностью Профессора, который, кажется, не ожидал, что его поймут. И парень икнул. И ещё кто-то там, в тумане. – Демонов, стало быть, вызываете⁈

– Д-да… м-мы… м-мы готовы служить великому Владыке! – парнишка, надо сказать, не растерялся. Балахон одёрнул, грудь тощую выпятил и плечи расправил, готовность служения обозначая.

И вот что дальше-то?

Сказать, что они придурки и удалиться в закат, напоследок снова пыхнув пламенем? Было бы дело в подростках, может, этого и хватило бы. Но вот те, кто камеры поставил, от детишек не отстанут.

И бросать их некрасиво.

Вот же… угораздило попасться.

– Готовы, стало быть… вот так сразу и готовы? – коварно поинтересовался Профессор, пользуясь паузой. И опустился на все четыре ноги. Копыта ударили в бетон так, что само здание содрогнулось, а из-под них поползли чёрные трещины.

– Ну… если так-то… не обязательно… вообще мы, пожалуй, передумали… так-то можем и уйти…

– Стоять! – Филин повернулся к парню в драных джинсах, который, впрочем, не столько сам отступал, сколько пытался утянуть к выходу ошалевшую девчонку. – Никто и никуда не уйдёт!

– С-совсем? – толстяк поднял руку. – И-и-извините… я так-то не п-против… но конкретно сегодня не могу. У бабушки юбилей! Она не поймёт, если я не приду…

Дети.

Как есть, дети…

– А знаете, коллега, – Профессор склонил голову набок. – Давно я как-то воспитанием подрастающего поколения не занимался. Теперь же прямо чувствую острое желание… опыт просится наружу.

Главное, чтоб только опыт.

Глава 18
Про подарки и отдарки

Когда – то у нее была лучшая подруга – Элиз, но потом из-за неожиданной ссоры они больше не общались, и в итоге ее подруга исчезла. Многие считали, что по невнимательности Элиз наткнулась на медведя или волка в лесу, и лишь из-за этого не вернулась в город.

О том, как тяжело приходится невнимательным девочкам.

– Ты, Ялинка, не крути хвостом… выбирай вон. Или гони, коль негожие, другие придут, – Леший топнул ногой, да только дочь его лишь усмехнулась и косу за спину отбросила.

– Тяжко, батюшка, – сказала она, – тут выбирать. Сам знаешь, мёртвое солнце глаза застит. А самой мне на ту сторону ходу нет, не пустит вода, как и тебя ко мне. Разве что кто сумеет за ворота вынести…

Она переводила взгляд с Шикушина на Земелю.

И обратно.

– Вот кто сумеет, за того и выйду, – промолвила девица и посохом о землю ударила. А тот зазвенел вдруг тонко, надрывно. И гуси-лебеди загоготали на многие голоса, словно заверяя, что слышали слово сказанное.

Что за…

– Я попробую, – Земеля, не дожидаясь согласия, подхватил девицу, которая гляделась тощею. И в первое мгновенье показалось, что легка она, будто пёрышко.

Взял и потащил к воротам.

А в голове вертится, что как-то оно и не обязательно вот. Что Шикушин здоровый, справится. Пусть он и тащит, а потом женится… и уж после Земеля подумает, как тут быть.

Мысли кружились.

Зудели.

И не давали покоя. Но в то же время что-то не позволяло выпустить девку из рук. А вот и ворота, стоят, распахнуты настежь. И ручеёк тут, раскинулся тёмной гладью. Ручеёк?

Ручей.

Или даже река. И вода в ней, ещё мгновенье до того чёрная, густая, что нефть, выпускает огненные дорожки. И вот уже по поверхности расползается дрожащее марево пламени.

Что за…

– Крепче держи, молодец. Войти сюда легко, а вот если выйти, то путь один, по мосту да через реку… – девица смеется, а бледные руки обвивают шею. – Так что…

А сама она вдруг тяжелеет. С каждым шагом Земели. С каждым вздохом его тяжелеет. Мост тоже виден. Но разве это мост? Какие-то палки, травой да паклей скрученные, ненадёжные даже с виду. И останавливается Земеля.

– Я… – говорит он, размыкая руки, – не рискну. Уроню ещё…

Девица спокойно отстраняется. Встаёт на землю и оказывается ростом с него. И в глаза глядит. А у самой – нечеловеческие.

Нежить.

Как есть. И желание толкнуть её туда, в огонь, застит разум. Потому Земеля убирает руки за спину. Нельзя. Не сейчас. Он и выжил, и поднялся именно потому, что всегда умел ждать. И момент чувствовал. Нынешний был опасен.

Для него.

А потому Земеля сыграл разочарование.

– Прости, прекраснейшая, но слаб человек.

– А ты? Тоже не рискнёшь?

Ну, Шикушин, черти бы тебя побрали… хотя они, кажется, уже… но давай, не подведи. И тот хмыкает, чешет подбородок и уточняет:

– А сама-то ты этого хочешь?

– Я? – девица удивляется.

– Мало ли. Вдруг нельзя тебе отсюдова.

– Можно. Если найдётся тот, кто сумеет путь проложить. Только такие редко встречаются. Это вам, людям, многое открыто, многое дозволено.

Интересно.

И Хозяину тоже будет, о чём рассказать. Шикушин же кивнул и, подхватив девку на руки, двинулся к реке огненной. И та будто уже стала, а пламя поутихло, поулеглось. Мост вдруг выпятился горбом, и поверх тонких веточек легла броня дубовой коры.

Подыгрывает, тварь.

Понравился, вот одному, значит, и вода хорошая, и мост надёжный, и вместо реки – ручеёк… пускай, Земеля запомнит. Всё запомнит. И подстегнув себя этой мыслью, он поспешил следом, пока всё назад не вернулось. На том берегу и дышалось будто бы легче.

– Ну вот, – сказал Шикушин, опуская девицу на землю. – Как и обещал. Аккуратно. Тут дорожка неровная.

Ну да, колченогой тропами лесными ходить, чай, неудобно.

– Спасибо, добрый молодец. Что ж, по делу и награда. Если хочешь, возьми воды из моей реки…

И протянула флягу. Армейскую.

– Спасибо…

Флягу взял.

И к ручью, который теперь самым обыкновенным видел, подошёл, наклонился, наполняя. И в этот момент снова захотелось ударить, чтоб прямо в спину.

А ведь непростая это вода. Как и само место.

– Смородиновым листом пахнет… – сказал Шикушин. – Свежим.

– Потому реку и кличут Смородиной, – девица тут поутратила красоты. Вроде и черты лица прежние, и бледна она, но вот болезненно как-то. Да и стоит, скособочившись. – А воду из неё мёртвою называют. Омой ей раны и затянутся. Дай напиться, и любая болезнь отступит.

– Совсем любая⁈

– Совсем. Старикам годы продлит…

Да это же сокровище, ценней золота! От понимания открывающейся перспективы в голове зашумело. Лекарство от всех болезней… продление жизни… это же…

– Спасибо, хозяюшка, если так-то, – Шикушин флягу убрал.

Надо бы забрать.

Нет. Не здесь. Девке он явно глянулся, а потому убирать придётся как-то иначе, тихо… или…

– Вода хороша, да капризна. Не во всякие руки пойдёт, – а вот взгляд у девицы прежний, пронизывающий. И пугает этот взгляд. До крайности пугает.

Для Земели она сказала.

Почуяла?

Но он же вслух ни словечка не произнёс. И лицо держит. Земеля давно уже научился лицо держать. А значит… мысли читает?

– Так что, молодец добрый, не передумал? Возьмёшь меня в жёны?

– А сама-то за меня пойдёшь?

– Отчего нет?

– Так… дом у меня небогатый. Квартира. И живём там, я с матушкой да Алёнка. Племянница моя. Ей пять лет. И больна она.

Девка слушает превнимательно.

– Сестра моя с мужем разбились. И Алёнка в аварии той пострадала крепко. Я далеко был. А мама долгов набрала. Сестру спасти хотела, и Алёнку. С сестрой не сложилось, а вот про Алёнку… обещали люди лекарство, но обманули.

– Коль жива душа в теле, то поправится, – кивнула Ялинка. – А что не богат, так я ведь не с пустыми руками. Приданое батюшка, чай, положит?

– А то! – Леший приосанился, явно довольный донельзя. – Клады дам, давно уж сундуки со златом часу своего ждали. Я ещё когда матушке твоей слово дал и от него не отступлюсь.

Злато – это золото?

Вот…

– Приданое – это приданое, пусть будет… но если не пугает тебя жизнь среди людей, то, – Шикушин руку протянул. – Идём. Или ты желаешь тут остаться?

– Домой возвращаться надо будет, за порядком приглядывать. Но коль тропа проложена, то теперь и сама справлюсь.

– А гуси?

– Вот за них точно волноваться не след, – засмеялась девка. – Не пропадут. Только, молодец, смотри хорошо, чтоб потом не жаловался, не говорил, будто не люба…

– Тогда уж и ты смотри. А что до любви… это дело нескорое. Не в один день она появляется.

Прям тошнит от этой сладости, а улыбаться надо. Радость изображать.

– Эй, – раздалось из-за ворот. – А я? А как я? Выпустите…

– Иди уже, – девка махнула рукавом. – Не пришёл ещё твой час мою реку переходить.

И на поляну выскочил этот, в костюме, пот рукавом смахнул.

– Господи… господи… точно теперь играть брошу. Клянусь!

И перекрестился.

– Что ж, – взгляд Лешего обратился на Земелю. И недобрый взгляд, внимательный, от него бы попятится, но за спиной ручей с чёрной водою, который в любой миг может рекой обернуться. – Слово своё, человече, ты сдержал. А коли так, то волен идти, куда пожелаешь. Только в мои владения не возвращайся боле. Третьим разом не пожалею.

Прозвучало это угрозой.

И она заставила сунуть руку в сумку.

– Погоди, хозяин лесной, – Земеля нащупал подарочек. – Тут… мой друг один… про тебя заслышавши… просил дар передать… вот.

И вытащил комок, перевязанный простою лентой. Ленту Земеля дёрнул, как было велено, свёрток развернул.

Нахмурились брови.

Сошлись над переносицей. И загудели, закачались ели, словно желая упредить о чём-то.

– Кровь… – лицо лешего пошло рябью и треснула оболочка. – Кровь…

Грязный комок, мгновенье тому невесомый почти, вдруг сделался тяжеленным. Такой не удержать. Пальцы и выпустили. И он камнем ухнул в зеленый рыхлый мог. И следом затряслась земля, задрожала.

– Кровь… кровь некроманта! – рёв Лешего перекрыл истошный птичий гомон. И в лицо дохнуло могильной сыростью. – Как… посмел ты… отравить удумал!

Земля разверзлась под ногами. Там, где упала тряпка, она трескалась и чернела. И с грохотом рухнула за спиной сосна, разом прорастая чёрной плесенью.

Земеля хотел сказать, что не виноват, что…

Корни опутали щиколотки.

Дёрнули, втягивая в раззявленную мягкую трясину, и тонкие, куда более прочные, нежели сталь, путы стянули и руки, и ноги, опутали грудь, сдавливая до треска в рёбрах. Дышать стало почти невозможно.

И Земеля хотел сказать, что не виноват.

Знать не знал.

Ведать не…

– Погоди, батюшка, – раздался тихий голос. – Кровь я заберу, чай, в хозяйстве пригодится. А что до этого, то по преступлению и наказание. Отдай его мне.

– В мужья? – гнев опалил, заставляя съёжиться.

– Да какой из него муж… в слугах пусть походит, немым да белоглазым, ни волком, ни соколом, но гусем-лебедем… – и это прозвучало почти песней.

Земеля не хочет ни волком, ни соколом, ни тем паче гусем-лебедем. Но вместо возражений из горла вырвался хрип и клёкот, а после и вой тоскливый. И тело затряслось, вытянулось в стороны, поддаваясь корням, теряя прежнюю форму. И было больно.

– Одно крыло железное, другое – медное… – доносилось издали мягким речитативом. – Клюв костяной, глаз пустой. Высоко сидит, далеко глядит, самую суть видит, имя позабывши, себя погубивши, память отдавши…

Позвоночник вывернуло, и самого Земелю прямо наизнанку. А потом обратно.

– Будешь слеп, будешь нем, будешь воле моей покорен. Служить тебе сто лет да ещё тридцать, да три года, пока не выслужишь…

Да нет в уголовном таких наказаний! У нас нет… двадцатка – максимум. Но девка явно уголовный кодекс не читала. Сто лет и…

Удар посоха сотряс землю, и та раскрыла мягкую пасть свою, выплёвывая Земелю или то, во что он превратился. Он чуял, как вдруг потянулась куда-то ввысь его шея, делаясь несуразно длинной, и тяжёлая голова было перевесила, но тут же, повинуясь воле колдовской, тоже переменилась. Нос стал выпячиваться, срастаясь с верхней губою. А нижняя словно одеревенела. Тело же потекло к земле, только руки раскинулись, обрастая перьями.

Это… это что…

– Встань, – он услышал голос, не повиноваться которому было невозможно. – Посмотри на меня.

И снова, он боялся и в то же время не смел ослушаться.

– Кто тебе дал эту дрянь?

Клюв раскрылся, ответ выплёвывая. И выходит, что гуси эти, которые лебеди, сами говорить способные.

– А он из чьих будет-то? Батюшка, вы о таких слыхали? Что-то не припомню я этаких бояр.

– Людишки, – донёсся гулкий и какой-то усталый голос. – Один день одни, другой – другие… небось, тоже какой-то скороспелок, шапкою высокой обзавёлся, а уму-розуму не набрал.

Земеля вытянул шею, разглядывая себя. Бок вроде серый, да с каким-то отливом, как на стали бывает. А другой – то ли рыжий, то ли с прозеленью даже.

И он…

Он всерьёз стал… гусем? Лебедем? а назад как?

– Иди, – махнула Ялинка, посохом указывая. – Хотя… нет, погоди.

Тонкая её рученька ухватила за шею и дёрнула, заставив задрать голову.

– А птицею ты мне больше по вкусу. Вот тебе первая служба будет, – губы её, ярко-алые на бледном лице, растянулись. На поверх клюва, опутывая, легла нить с крупными бусинами. – Лети, дружок, к старому хозяину да и отнеси вот подарочек. А то не хорошо получается. К нам с этаким-то почтением. Ответить на любезность надо. Верно, батюшка?

– Опять твои шутки?

– Какие шутки… так, мелочишко.

– Он не подпустит. Близко, – говорить в гусином обличье можно, но неудобно, особенно, когда клюв бусы опутывают.

– А близко и не надо. В терем его войди. Или там где дружина пирует. Передай, что Ялинка Врановна кланяться велела и отдариться за любезность, а там кинь бусы оземь. И возвращайся…

Сказала и шею отпустила.

Земеля попятился, что было нелегко. Новое тело ощущалось чужим и в то же время перечить он не посмел. Отступил. Выдохнул – звук получился на диво странным, трубным, словно из горна – да и крылья расправил. Оттолкнулись они от земли. Засвистел ветер, закружил сухие листочки и поднял Земелю по-над землёй, по-над чащобою. Вниз она ушла, елово-чёрная, расшитая узорами недоспелой брусники. И заныло сердце, пропуская через себя чародейскую нить, что привязала теперь Земелю к терему тайному. Длинна нить, тонка, да крепка – не разорвать, не разрезать.

А потом и вовсе увидел Земеля странное, будто бы мир на две части разделило.

Одна светлая.

Другая тёмная, дымами да туманами укрытая. И вьётся на границе огненная река, разделяя берега, а через неё, почерневший от гари, мост лежит, каменный.

От увиденного тело будто судорогой свело. И подломились крылья. И упал бы Земеля прямо в пламень, да только слева и справа вынырнули тени. Подхватили. Подпёрли медные крылья колдовских лебедей.

– Га-га… – загрохотал голос.

И отозвались на него прочие.

Братья?

Это… это как? У Земели только сестра была, да и та теперь одна осталась. Нет, деньги у неё есть, знает, как добраться, но…

Земля крутанулась и лес вдруг закончился, уступая городу. Куда лететь? Дружина… в особняк Земелю не пустят… точно не пустят… хотя он ведь не человек. Это человеку бы не пробраться, а лебедю… лебедей любят.

Лебеди красивые.

И если так… это ведь из-за Хозяина он попал. Вручил… подарок… что за дрянь, Земеля так и не понял. Не потому, что глупый, просто слишком уж тут всё иное. Будто игра по правилам, которые не известны. Хотя так оно и есть. И игра, и правила.

И прочее…

Но главное, что сам-то Хозяин знал, чем его подарочек обернётся. Или догадывался. Только Земелю не пожалел. Поставил, чтоб его, эксперимент. Но теперь и Земеля его не пожалеет.

Сверху всё было иным, потому он сперва заложил круг над городом, пытаясь разобраться, куда же лететь. Затем второй и третий. Нет, усадьбу Земеля нашёл и увидел, и даже почти решил спуститься, но вовремя вспомнил, что в ней Хозяин бывает редко. Что вовсе она пуста, разве что слуги за порядком приглядывают. А это не то, чего желала хозяйка.

Совсем.

Другое дело – «Вектра». И мысль показалась до того правильной, что Земеля не удержался, загоготал уже от радости, и голос его потонул в иных, но это вновь же не вызвало раздражения.

Гуси-лебеди вытянулись клином, позволяя Земеле вести. И он привёл.

Под «Вектру» Хозяин возвёл отдельное здание, пусть не в самом центре, но близко. И оно, сияющее стеклом и сталью, возвышалось над прочими. Лебединая стая заложила новый круг, держась уже близко. Земеля даже увидел собственную тень в глянцевых стёклах. Увидел и людей, что останавливались, указывая куда-то вверх… лебедей не видели, что ли?

Он опустился на землю и, едва коснувшись её, стал человеком.

И снова не удивился. Нащупал бусы. Снял с шеи, накрутив на руки и неспешной, расслабленной походкой, двинулся вверх по ступеням. Кивнул охраннику. Прошёл через рамку, которая должна была бы заорать дурным голосом, но видать бусы, если и являлись артефактом, то необычным. Вот рамка и промолчала. Широко и радостно улыбнулась девица, поставленная за порядком следить.

– Добрый день. Вы к кому?

– К Петру Игнатьевичу. Он на месте? – Земеля тоже изобразил улыбку. И сердце дёрнулась в надежде, что девица ответит, что да и на месте он, и готов принять вот прямо сейчас.

– Боюсь, что Пётр Игнатьевич отбыл. Когда вернётся – не известно. Он принимает по записи и…

– Ничего страшного, – Земеля почувствовал, как губы растягиваются ещё шире, и вновь же это было неудобно, как будто собственное, человеческое тело стало вдруг чужим. Будто костюм, который он вынужден был носить.

И костюм тесный.

Лебедем быть всяко легче.

Он развернулся и решительно направился к лифтам.

– Вы куда… нужно зарегистрироваться! – девица вскочила. – Извините, но…

Сигнал наверняка подала.

И хорошо.

Земеля не надеялся, что его пустят дальше. Где-то в стороне протяжно заныла сигнализация. И перед дверями лифта возникла мерцающая плёнка щита. Такие же перегородили коридоры.

Здесь не любили чужаков.

Пусть Земеле и случалось заглядывать, но всякий раз по приглашению. И всё одно проверяли документы. А на шею вешали карту. Посетителя. С ограниченным допуском.

Слишком много тайн здесь хранилось, слишком… и нос его уловил запах. Такой вот, знакомый, так пах дым над рекой и ещё вода, которой его хозяйка напоить пыталась. Раньше, когда он ещё был человеком.

– Стоять! – заорали сзади. И Земеля обернулся.

Охранники.

Трое. И подходят спокойно. Вежливо даже. Оружия нет. Интересно, сойдут за дружину? Чуял – сойдут. А ещё, что запах этот – неспроста. И что в удачное место он пришёл.

– Стою, – ответил Земеля весело. – Стою вот… и руки поднять могу.

Сказал и поднял, чуть разведя кулаки, так, чтоб нить натянулась до предела.

– Ты… кто такой?

– Да так. Старый знакомец Петра Игнатьевича. Сегодня я от него одним уважаемым… людям, – Земеля всё же сомневался, стоит ли причислять Лешего и его дочь к роду людскому, – подарок отвёз. И вот, с ответным прислали… Так что, если сможете, скажите, что, мол, Земеля приходил. С приветом от Ялинки Врановны, кланяться велел.

И дёрнул ниточку.

Она зазвенела да и разорвалась, выпуская алые бусинки. И те заскакали по гладкому полу, звонко так, с сухим стеклянным звуком. А потом… потом стало тихо.

– Ты дурак, что ли? – поинтересовался самый младший из охраны, заработав мрачный взгляд шефа.

– Не без этого, похоже… ну, я тогда пойду? – поинтересовался Земеля. – Или задержите?

Кстати, а что делать, если и вправду задержать решат? В голову ничего толкового не приходило. Старший задумался, а потом махнул, мол, вали.