Текст книги ""Фантастика 2025-178". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Артур Гедеон

Соавторы: Екатерина Насута,Евгений Бергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 359 страниц)

Глава 31
Речь идет о психологии и подводных камнях родственной любви

Надев рубашку и красивые брюки с расстегнутым воротником, он вышел из дома.

О жестоких реалиях современной моды

Ульяна и не надеялась, что получится добраться до автобуса. И что автобусик этот выпустят. Что… в общем, в какой именно момент всё пошло не так, она не знала.

Но всем вдруг стало не до них.

А потом она просто очнулась уже внутри этого несчастного автобуса. За рулём был дядя Женя, что, конечно, добавляло переживаний. Но, наверное, Ульянин ресурс переживательности себя исчерпал, потому что она только тихо вздохнула и прикрыла глаза, подумав, что если и разобьются, то так тому и быть.

Или вот задержат их.

Должны же.

Ладно, дядя Женя что-то сотворил, отчего все-то вокруг пустились в пляс, но ведь остались дроны там. Следящие установки. Другие войска… и подтверждая их существование, где-то рядом раздался истошный вой сирен.

– Засуетились, – сказал Мелецкий. – Уль, ты как?

– Никак, – Ульяна вытянула ноги и руки сцепила на груди. – Я уже никак. Меня нет. И всё вокруг только снится. Потому что наяву такое быть не может.

– Глаза открой.

Ульяна открыла. Но тут же закрыла, потому что чешуйчатая мышь, устроившаяся у окна и в окно это выглядывавшая с немалым интересом, в реальность никак не вписывалась. А в сон – вполне.

Во сне чешуйчатые мыши могут ездить на автобусе.

И даже держать в лапке леденцы. Почему бы и нет? Это не самое странное, что происходит в снах.

– Стадия отрицания, – сказала Ляля и ущипнула. – Там ещё другие есть, но какие – я уже забыла.

– А про отрицание помнишь?

– Мой бывший жених постоянно отрицал, что он мой жених и что вообще мы в отношениях. Вот я и запомнила. Я ещё у психолога консультировалась! А! Там ещё он про стадию торга говорил.

– И как?

– Не дошли. Это всё его матушка помешала.

Странно слушать эти голоса. И снова завыли сирены, но уже с другой стороны. Вот сейчас вой приблизится и их остановят.

А потом посадят.

И главное, теперь ведь не докажешь, что Ульяна всё это случайно. Эх…

– Мелецкий, ты прости, если что…

– Это стадия смирения, – кажется, Ляле понравилась психология.

– А такая есть? – Мелецкий наклонился. Так-то Ульяна глаза не открывала, но вот движение огненной силы ощутила ясно.

– Понятия не имею. Но ведь смирилась. Значит, есть.

Логично.

– Я не специально. Я не знала, что я ведьма. Так и говори. Вали, всё на меня…

– Что именно?

– Всё, – решительно произнесла Ульяна. – Я готова взять всё на себя. И признание подпишу.

– Какое?

– Какое-нибудь… вот хочешь, признаюсь, что ты меня бесишь?

– Боюсь тебя огорчить, Тараканова, но ты мне в этом уже не единожды признавалась.

Мог бы проявить капельку сочувствия и сделать вид, что удивлён. Никакого понимания.

– Нас сейчас повяжут. А потом посадят. И осудят.

– Может, сначала осудят, а потом посадят? – предположила Ляля.

– Нет. Боюсь, тут она права. Сначала посадят, до выяснения.

– Чего?

– Всего. К примеру, механизмов ментального воздействия. А потом и осудят. И снова посадят.

Мелецкий, кажется, начал понимать серьёзность проблемы.

– А если найдут бутылки с некротикой и те… конфетки, то сидеть нам долго. До конца дней наших. А ты мне нравишься.

– Я? – удивилась Ляля.

– Ульяна. Я к ней обращался.

Надо же. Приятно.

– А ты мне этого не говорил.

– Я показывал!

– На пруду?

– Нет. На пруду я так-то другое показывал.

– Заметила.

– Магию! – возмутился Мещерский. – И вообще там случайно и не в счёт. Я так… я, может, с первого дня тебе симпатию демонстрировал.

– Это когда дыхнул в лицо перегаром и, ущипнув за грудь, предложил перепихнуться по-быстрому? – Ульяна открыла глаза, но лишь затем, чтобы убедиться, что мышь никуда не делать. Правда, теперь смотрела не в окно, а на Ульяну.

И на Мелецкого.

И наверняка, слушала. Нет, что за жизнь? С другой стороны, слушает не только мышь.

– Ну… это ж от внезапно нахлынувшей симпатии! И я тогда чуть перебравший был… ну, тогда ещё перебирал…

– Или когда ты меня при каждом удобном случае облапать пытался?

– Вот! Как ещё показать девушке, что она тебе интересна⁈

– Или когда ты мою готовую лабораторку по начерталке спалил, над которой я три дня сидела?

– Нечаянно!

– А в столовой компот тоже нечаянно?

– Спалил? – уточнила Ляля.

– Выпил!

– Так… сушняк же… а тут ты и компот!

– Да, опасное сочетание, – вклинился дядя Женя. – Не боись, молодёжь. Никто нас не остановит. Машинка-то моя, начарованная. Не захочу, никто и не заметит.

Наверное, стоило бы выдохнуть с облегчением, но оно как-то не выдыхалось.

– Так что доедем с комфортом. С ветерком можно сказать! Нет, а хорошо сходили! Слушай, ты… как там тебя…

– Данила⁈

– Во… может, у тебя там ещё какой центр есть?

– Нет, – ответил Мелецкий несколько поспешно. – В том смысле, что остальные – это не мои, а отца. И этот тоже отца. Я им только управлял.

– Хреново ты управлял, – дядя Женя обернулся.

– Это да… и управленец из меня так себе. И в целом как-то оно… не заладилось. Права ты, Таракановаю.

– В чём? – аж интересно стало.

– Толку от меня никакого…

– Стадия отрицания, – Ляля надула пузырь из жевательной резинки.

– Так он вроде не отрицает, – дядя Женя как-то вот не сказать, чтобы пристально за дорогой следил. И руль держал одной рукой. И вообще он нетрезвый! – Наоборот, соглашается.

– Тогда принятия? – Ляля призадумалась и, глянув на Мелецкого, спросила: – Ты принимаешь факт собственной бесполезности в этом мире?

– Знаешь, как-то оно не совсем приятно звучит, – отозвался Мелецкий. – Радикально даже. Я принимаю факт, что был придурком. Но теперь осознал и готов исправиться! Доказать честным трудом свою полезность. Ну и в целом так… ты, Уль, не думай. Я тебя не брошу!

– И мы тоже, – поддержала Ляля.

– Ага, – Никитка и тот открыл глаз. Правый. – Мы тебя не оставим.

– Хотя бы до тех пор, пока некроманта не отыщем, – дядя Женя счёл нужным внести уточнения. – Да и с прочим разобраться надо.

Ульяна хотела ответить. Только что отвечать?

Что она рада?

А она рада?

Жила себе, жила. Спокойно. Размеренно. Без некромантов, мышей и нежити, мышами повелевающей. На работу ходила. Кредиты платила и смирялась с осознанием полной бессмысленности бытия.

И никакого тебе мародерства и побегов в клоунских костюмах.

Мелецкого вот.

Козлов странных. Силы…

– Тогда хорошо, – она даже улыбнуться смогла. И на душе стало спокойно, будто вдруг все неприятности не разрешились, скорее появилась глупая уверенность, что Ульяна действительно справится.

Не одна ведь.

Правда, продлилась она недолго. Зазвонил телефон. Резко так. Нервно. И трубку Ульяна сняла.

– Балуешься? – мурлычущий матушкин голос парализовал и недавняя уверенность испарилась, будто её и не было. – Силу, вижу, почуяла?

– Могла бы и рассказать.

– Спички детям не игрушка. Да и не было в тебе силы. Ни капли. Будь ты одарённой, я бы тебя учила.

И главное, звучит так, что хочется верить.

– Ты с первого дня меня разочаровала.

Это не новость.

– Вместо маленькой принцессы я получила… нет, не чудовище… в конце концов, чудовища по-своему очаровательны. Я получила среднестатистическое серое невыразительное нечто.

– Дай, – дядя Женя обернулся и протянул руку, в которую Ульяна молча вложила телефон. – Привет, сестричка. А ты всё продолжаешь? Да, приехал. Надолго? Как получится. Встретиться хочешь? Можно и встретиться… где? Ага. Найду. Не такой уж я дебил, как ты думаешь. Ой, да ладно, не говорила она. Тебе и говорить не надо. Все мысли на лбу написаны. Ты у нас недооценённая красавица, а вокруг одни как ты там сказала… унылые невыразительные нечты, мешающие тебе реализовывать потенциал. Ну-ну, не психуй. Сама ж постоянно повторяла, что люди должны знать правду о себе. А это в обе стороны работает. Ульку? Сейчас.

Телефон Ульяне протянули. А дядя Женя подмигнул и сказал тихо:

– Дело, конечно, твоё, но вот сейчас самое время трубку повесить.

Наверное, так и надо было сделать, но Ульяна зачем-то прижала эту трубку к уху и сказала:

– Да.

– Балда, – отозвалась матушка и голос её дрожал от гнева. Надо же, а у Ульяны никогда не получалось вызвать какие-либо эмоции, кроме брезгливости и ещё, пожалуй, презрения. Или вот недоумения. Но чаще всего эмоций в принципе не было.

Матушка резко выдохнула.

А затем другим, спокойным тоном, сказала:

– И всё-таки ты моя дочь. Поэтому хочу предупредить. Не верь им.

– Кому?

– Всем им. Где они были все эти годы? Небось, сочинили правдоподобную историю? Но это ложь. Правда в том, Ульянушка, что в тебе не должно было быть силы. А она появилась. И ты ведь помнишь закон сохранения энергии? Если где-то прибыло, то где-то убыло. Наверняка, что-то случилось. В роще ли родовой, в деревушке этой благостной. Кто-то или потерял силу, или не получил её, хотя должен был.

Матушка говорила очень спокойно, равнодушно даже.

– И почему? А потому что Улечка вдруг очнулась и потянула одеяло на себя, – она позволила себе смешок. – Пустое семя дало вдруг плоды. Бывает… только вот ты, дорогая моя, с силой или нет, так и осталась ничтожеством.

Ложь.

Ульяна вовсе не ничтожество.

– Силу надо не только получить. Главное – её удержать. И этому учат с пеленок. А знаешь, что случается с ведьмой, которая оказывается не способна подчинить свою силу?

Не отвечать.

И не спрашивать. Впрочем, маме вопросы и не нужны:

– Она сходит с ума, Ульянушка. А поскольку безумная ведьма способна натворить много бед, то при первых признаках его дар изымают. Даже согласие для того не надо. И да, поверь, моей матушке уже приходилось проводить обряд. А сила, чтоб ты знала, не пропадает. Ведьмы в целом весьма хозяйственные существа. Поэтому силу отобранную отдают кому-то, кто знает, как с ней обращаться. И вот кто-то становится сильнее, а кто-то…

Матушка всегда умела делать правильные паузы.

– Кто-то умирает.

Это ложь.

Или нет?

У лжи другой вкус. И цвет тоже другой.

– Сила – это часть души. А обряд выдирает её так, что и от души ничего, считай, не остаётся.

– Ты…

Рука онемела. И губы сухие. А там, внутри, гневным комом колобродит, ворочается, сила.

– Я не лгу, Улечка. Зачем оно мне? Понимаю, что родственнички мои произвели впечатление. Такие очаровательные. Такие понимающие. Готовые окружить любовью и заботой, только это всё иллюзия. Я тоже долго в ней жила. Верила, что мы семья, что всё-то друг для друга сделаем. А оказалось, что это всё – сказка для глупеньких доверчивых девочек. Не повторяй моих ошибок. Не верь им.

– А кому? Тебе?

– Почему бы и нет.

– Скажи ещё, что всегда говорила мне правду.

– Нет. Но все люди лгут. И я делала так, как считала нужным. Но это тебе не особо вредило.

– Даже коллекторы?

– Сама виновата, – матушка фыркнула. – Долги нужно отдавать.

– Это твой долг!

– Считай, что это была плата за полученный опыт.

– Ты моего отца приворожила…

– И это рассказали? – лёгкое удивление, но ни тени раскаяния. – Мне пришлось. У меня был лишь один шанс вырваться. И я им воспользовалась. Впрочем, о таких делах по телефону не говорят. Встретимся? Завтра? Не бойся, можешь взять с собой, кого пожелаешь. Или сразу всех. Похищать тебя не собираюсь. Вредить тоже. Только беседа… расскажу кое-что о любящих родственниках. Может, тогда ты думать начнёшь. Впрочем, вряд ли. Для этого мозги нужны.

Сила рвалась, требуя сделать что-то… что-то такое, что доказало бы… что?

Ульяна и сама не знала.

А потому сделала вдох. Это она хозяйка над силой, а значит, будет пользоваться ею, когда сочтёт нужным. Но вот нынешнее состояние стоило запомнить.

– Завтра. В полдень. В кафе «Магнолия».

И матушка отключилась.

Вот ведь.

– Много гадостей наговорила? – поинтересовался дядя Женя.

Ульяна кивнула. Сила внутри не исчезала. С другой стороны и сдерживать её получалось. Кажется.

– И чего хотела?

– Встретиться. Завтра. Сказала, что могу прийти не одна, что хоть всех могу взять.

– Ясно. Пойдёшь?

– Не знаю. А… надо?

Она поймала в зеркале взгляд: внимательный и совершенно трезвый.

– Тебе решать, племяшка. Только тебе и решать. Запомни. Кто бы чего там ни говорил, решать лишь тебе.

Звучало хорошо.

– И отвечать за то, что решила, тоже тебе. Только так.

И Ульяне хотелось бы верить, что она и вправду что-то может решить. Очень хотелось бы. Но не получалось.

– Я… не знаю.

– Бывает.

– Скажи, – она прикусила губу. – А… правда, что если ведьма не справляется с силой, то сходит с ума?

– Правда, – кивнул дядя Женя.

– И тогда у неё силу забирают?

– Тоже правда.

– А она умирает?

– И это правда.

Выходит… нет, ничего не выходит. То, что мама сказала правду, ещё не значит, что ей надо верить.

– И других вариантов нет?

– Есть. Отдать силу добровольно. Но… это как… не знаю, вот взять и отдать свои глаза. А заодно уши и руки с ногами тоже. В конечном итоге ты тоже сойдёшь с ума, но чуть попозже.

То есть, вариантов всё-таки нет.

– Тараканова, – Мелецкий внимательно прислушивался к разговору. – Конечно, не сочти, что вмешиваюсь, да паникуешь ты рановато. Нет, ты всегда была с прибабахом, но пока с ним и осталась. Так что перестань себя хоронить. Сила, конечно, давит, но я в тебя верю.

Ну, хоть кто-то.

Ноги гудели. И Наум Егорович с трудом сдерживался, чтобы не потереть мышцы. А ещё в голове звенела та, поднадоевшая когда-то, но теперь показавшаяся вдруг родной, мелодия. Главное, треклятый артефакт замолчал, что, собственно, и позволило вырваться из порочного круга танца. А мелодия осталась вот.

– То есть, вы утверждаете, что этот инструмент издавал звуки? – тощий тип с непомерно большой головой, этой головой покачал. И языком поцокал. А потом окинул Наума Егоровича взглядом, в котором читалось всё, что думает этот умник о самом Науме Егоровиче и обо всех его подчинённых. Те хотя бы держались. А вот умникам в автобусе пришлось совсем тяжко. Некоторые вон и лежали, раскинувши руки, и лишь печальные стоны да лёгкий мат выдавали, что люди живы.

Все живы.

Только у одного то ли давление скакнуло, то ли сердце прихватило. Но целители проблему решили прям на месте.

– Издавал, – Наум Егорович к проклятой арфе приближаться не хотел. Пусть и лежит себе тихонечко, но это пока. А вдруг да тронешь её, и она опять заиграет?

Ноги заныли.

Сердце заколотилось.

– Звуки?

– Мелодию! Он играл мелодию! Эту… как его… народную.

Чтоб. И название песни, как назло, из головы вылетело.

– Ясно.

Что ему ясно-то? Явился. С особистами, само собою. Консультант особого отдела. Специалист по редким артефактам. И теперь вон ручки за спиной сложил и склонился, арфу изучая.

– Любопытно.

Нос у консультанта был длинным и теперь шевелился, будто подёргиваясь.

– То есть, по вашим утверждениям сперва появились мыши. Саблезубые и чешуйчатые.

– Да.

– А за ними вышли клоуны.

– Люди в клоунских костюмах. Вероятно, люди.

– И вероятно, в костюмах, – поддержал умник с явною издёвкой. – И они предложили их пропустить?

– Да.

– А мышь принесла вам… конфеты?

– Да.

Благо, конфеты удалось отыскать и закрыть. Их уже изъяли и увезли куда-то, а куда – не его полковничье дело.

– А потом, когда вы приказали им сдаться, главный клоун что-то сделал, и арфа заиграла. Сама?

– Да.

– А до того?

– До того на ней играли мыши.

– Саблезубые и чешуйчатые?

– Знаю, что звучит это бредом! – не выдержал Наум Егорович. – Но так и было!

– Успокойтесь. В конце концов, видеосъемка частично подтверждает ваш рассказ. Пока я инструмент не разглядывал… – умник опустился на корточки. – Но очевидно, что это просто арфа.

– Просто⁈

Консультант провёл ладонью, потом вытащил из кармана пластину с камушками и провёл уже ею.

– Видите. Никакой реакции. Даже остаточных следов нет. А это говорит нам о чём?

– О чём?

– О том, что вы стали жертвой мощной ментальной атаки.

Аж дышать легче стало. Ментальная атака – это серьёзно! Это… это не саблезубые мыши, на арфе играющие… это всё объясняет.

– Вам внушили, что вы слышите музыку и должны танцевать. Это объясняет, почему у всех музыка была разной. Разум каждого человека выполнил указание в соответствии с собственными представлениями.

И позор снимет.

От ментальных ударов не всякая защита спасёт. А так… прям захотелось обнять этого головастого. Но Наум Егорович сдержался.

– Другой вопрос, конечно, откуда в городе взялся менталист такой силы… но ничего. Найдём. Всенепременно найдём.

Может, в больничку попроситься?

На освидетельствование там. И психолог штатный давно пенял, что Наум Егорович себя запустил. Что надобно чаще показываться и вовсе отдыхать. И что беречься от выгорания профессионального и подавленных страхов. А тут повод такой. Пускай этого менталиста кто-нибудь другой ищет.

А у Наума Егоровича здоровье уже не то.

И вообще, дочка вон замуж собралась. Какие, на фиг, менталисты?

Глава 32
Где на неведомых дорожках встречаются невиданные звери

Поэты XIX века были легкоранимыми людьми: их часто убивали на дуэлях.

О том, как тяжело быть поэтом.

Машина остановилась у перекрёстка.

– Охренеть, – сказал Лёнька и потёр щёку. – Откуда тут перекрёсток? Дим, не было ж перекрёстка!

– Не было, – Димка подавил зевок и подумал, что Лёнька опять куда-то не туда заехал, потому что придурок, а теперь начнёт виноватых искать.

И послать бы его…

Ещё и Олька звонила, закатила истерику, что у них там тридцать дней знакомства, юбилей, стало быть, а Димка зажал подарок. И она вечер вон замутила романтический, а он опять задерживается.

Дура.

И голосина, главное, такой, что прям в черепушку, что твоя дрель. А мамка сразу сказала, что от Ольки толку не будет. Что она бесхозяйственная и вообще стерва, которая только и думает, как бы на шею забраться и ножки свесить. Впрочем, маме никто из Димкиных девиц не нравился.

Ну да и леший бы…

– Куда ты заехал?

– Так… куда надо! Вон, поглянь, – Лёнька указал на навигатор, который вдруг мигнул и отключился. А потом так же мигнул и отключился сотовый. – Что за лажа?

– Хрень, – согласился Димка и шею вытянул, чтоб чего-нибудь разглядеть.

Нет, так-то Лёнька, конечно, скотина. И дядьке стучит, точно надеется, что тот Димку выгонит. Ага. Счаз. Чтоб оно так можно было, Димка бы и сам выгнался.

Ладно.

Ехали вдвоём.

И дорога тут такая, что не заблудишься. И никаких перекрестков днём не наблюдалось. А вот теперь взялся откуда-то.

– Может, иллюзия? – робко заметил Димка. – Иди глянь.

– Сам иди.

Нашёл дурака.

– Или зассал? – Лёнька повернулся и попытался завести машину. Вот только мотор чихнул, громыхнул как-то и заглох. – Толканёшь?

– Я?

– Ну не я же!

– А чего не ты?

– Так не моя тачка!

– Вообще-то на балансе стоит, – Димка руки скрестил.

– Вот-вот. Дают всякое дерьмо.

Тачка была не той, утрешней. Да и в целом вид имела сильно жизнью побитый. Ну да, небось, кто-то из должников скинул. А дядя и втюхал, чтоб родное ничего не палить. Наверняка, висит машина на каком-нибудь пенсионере или вовсе в угоне числится. Искать-то такие развалины некому, но потом уже, когда найдут, то и толку с того.

– Так и будем сидеть?

Перекрёсток никуда не исчезал. И чем дальше Димка глядел на него, тем оно неспокойней становилось.

– А что предлагаешь? – нервически спросил Лёнька и к пистолету потянулся. Пистолеты им тоже выдали из «особого резерву», хотя дядька и морщился, кажется, не больно-то веря, что Димка справится.

– Вдвоём? – прикосновение к оружию успокаивало.

Пусть и травмат переделанный, но как-то прям дышать легче.

Нет, смех.

Тут охраны нет. Они ж и до Филина по посёлку катались. И дядька самолично проезжал, прикидывая, как и чего. Потом ещё в сетях копали. Снимки там. Спутники. Много всякой мутотени, на взгляд Димки совершенно лишней, но теперь вдруг сердце заколотилось.

А если… если это иллюзия, то кто её поставил?

Маг?

На кой?

И главное, маг-то сильный быть должен. Слабый подобную не потянет. А она вон лежит, что натуральная, поблескивает даже в лунном свете. И луна, что характерно, какой Димка прежде не видывал – круглая и низкая. Такая, что ещё немного и не удержится на небесах, хрястнется оземь со всего размаху.

Он даже поёжился, представивши, как падает она прямёхенько на машину.

– Вдвоём, – согласился. – Выходим. Смотрим. И если чего…

В багажнике машины стояла коробка. Запечатанная. Причём коробку было велено трогать исключительно в перчатках, а после дела выкинуть где-нибудь неподалёку, чтоб нашли.

Филин, мол, грузил.

Там его пальчики и отыщутся. Ну а пожар с остальным следствие свяжет. О том позаботятся совсем другие люди, которые тоже дяде должны.

Димка поёжился.

– На счёт?

– Да задолбал ты! – неожиданно разозлился Лёнька. И дверцу дёрнул. – Как дитё малое! Ещё немного и подгузник понадобится.

Вот зараза. Самому ему подгузник понадобится. И… и вовсе…

Димка вывалился. В нос шибануло свежим воздухом, такой, сырой, цветочно-земляной аромат. Прям как на мамкиной даче весною. Надо будет съездить. Нет, так-то ему там особо делать нечего, но мамка каждый день звонит, ноет, что, мол, позабыта и позаброшена, и вовсе сейчас помрёт над грядками. Будто кто-то их сажать просил. Димка сразу сказал, что ему дача вовсе не упала, что он – человек городской и к ковырянию в земле неприспособленный.

Так нет же. Нужна дача.

Газончик.

Шашлычки. Баньку поставим.

Поверил, дурак. Ага… банька – дорого и участок маленький, и нет на нём места газонам с баньками, зато есть грядкам всяко-разным и прочей мутотени.

– Тихо, кажись, – неуверенно произнёс Лёнька, принюхиваясь. – Узнаёшь места?

– А то… – снаружи перекрёсток никуда не делся, зато теперь было видно, куда идти. Вон и дома проглядывают, будто дымкой укрытые. – Чутка не доехали.

– Чего?

– Вон, видишь? Ну… там.

Лёнька прищурился.

– Точняк! – он аж подпрыгнул. – Блин… машина встала…

– Да ладно тебе, сейчас вон пешочком. Тут недалече.

Сверху громыхнуло. И воздух переменился, появилось в нём характерная сырость. Дождь, значится, будет. И скоро.

– А это как.

– На руках запрём. Они нетяжёлые. Там делов-то – к забору подойти да кинуть. Не боись, там часовая задержка, когда сработает, мы далеко уж будем. Машину толканём. Тут как раз с горочки… или вон, если чего, один оставим и в неё? Выгорит так, что концов не найдут.

Всё складывалось лучше некуда. Димка аж выдохнул с облегчением.

– Только поспешать надо. Дождь. Этой фигне не помеха, а мы промокнем.

– Перчатки не забудь, – буркнул Лёнька, толкнув крышку багажника. Замок тоже заедал. И открылся раза с третьего, когда Димка всерьёз начал подумывать, как и чем этот замок ломать.

Не пришлось.

– Во… – он открыл коробку. – Как раз четыре. Три берём, а один на машину.

– А чего четыре?

– Так, небось, запасной. На всякий случай. Ну, если чего не сработает, чтоб было, как заменить.

– А если не сработает?

Ленька, собака сутулая, продолжал нагнетать. Димке и без того стремновато, но не показывать же. Он же ж, если так, после дядьки самый главный тут. И вообще, может, если сегодня выгорит…

Он хохотнул, потому как реально всё выгорит.

…может, тогда дядька и перестанет относится к Димке, как к придурку. И поручать будет дела серьёзные. А за серьёзные дела и платят серьёзно.

Он Ольке шубку купит.

Или колечко.

Или просто пошлёт, куда подальше, потому что задолбала со своими воплями, а себе найдёт девку другую, чтоб поспокойней. При бабках это ж вовсе не проблема.

Да, так всё и получится.

– Даже если какой и не сработает, – Димка вытащил артефакт, похожий на глиняную гранату, и сунул в карман. – Намёк всё одно поймут.

Второй Лёньке протянул.

– Может…

Тот, конечно, зассал.

– Не, – Димка мотнул головой и оскалился. – Так мы не договаривались. Ты получил аванс? Отрабатывай. Или думаешь чистеньким соскочить? Смотри, пропадёшь, как Филин…

Стоило помянуть, и сзади раздался шорох.

Димка обернулся.

– Мэ-е-е, – сказал уже знакомый козёл, который появился в центре перекрестка. И голову склонил, глядя премрачно. А главное, глаза у него в темноте светились. Тускло так, но светились.

– Демон, – выдохнул Лёнька и попятился.

– Стоять! – Димка перехватил его за руку. – Это козёл! Просто козёл! Деревенский. Ну, пасётся он тут. Или сбежал. Или что, козла боишься?

И заржал обидно.

Лёнька, правда, не стал оправдываться.

– У него глаза светятся!

– Это потому что козёл! У кошек вон тоже светятся. И что? Эй ты… козлище… слышишь? Шёл бы ты отсюда… кыш!

Димка топнул ногой.

А козёл не испугался, только голову наклонил, так, рогами вперед, и тоже топнул. Как-то у него получилось, что аж земля дрогнула. Хотя… не, примерещилось. Ночь же ж. ночью только в путь всякая хрень мерещится. То козлы, то вампиры.

– Он тебя не боится! Давай, я в него стрельну! – Лёнька и пистолет вытащил.

– Стоять, – Димка окончательно ощутил себя главным. – Я тебе стрельну! Тут же все всполошатся. Не, надо иначе. Погодь…

Он наклонился и, пошарив, нащупал камешек поувесистей.

– Счас я тебя, тварь…

Камень Димка подкинул на ладони, а потом, примерившись, охваченный непонятным азартом, швырнул в козла. Правда, тот ловко подставил рога и камень о них рассыпался.

– Это какой-то неправильный козёл.

И тот, словно поняв, что сказали, вдруг на две ноги поднялся, шею выгибая. И в следующее мгновенье бросился на Лёньку.

– С-скотина!

Ленька ловко запрыгнул на машину, и та загудела, принимая удар жёлтых изогнутых рогов. Металл смяло, как бумагу, да и сама машина поехала вбок, будто и не весила ничего-то. Ленька от удара кувыркнулся.

– Падла! – завопил он истошно. – Я тебя сейчас…

Он вскочил на ноги.

А козёл, дернув шеей, произнёс насмешливо так:

– Ме.

И главное, в голосе промелькнули до боли знакомые ноты. Вот аккурат Филиновские.

– Сейчас ты у меня… коза-коза… погляди, что есть!

– Лёнька, что ты творишь?

– Я? – Лёнька поднял руку с зажатым в кулаке артефактом. – Я нас спасаю, придурок. Разве не видишь, это не обычный козёл! Это натуральный демон! Козлодемон…

– Мя, – в козлином голосе прозвучало всё, что он думал о Лёньке. Причём так прозвучало, что и перевод не понадобился.

– Н-на, паскуда! – крикнул Лёнька, швырнув артефакт в перекошенную козлиную морду.

И Димка закрыл глаза, падая на землю. Земля больно ударила в грудь, а где-то совсем рядом раздался хруст.

Филину не спалось.

Было у него такое вот, когда мысли всякие в голову влезают и там поселяются. И шурудятся в извилинах, ползают, почёсывая. Оттого меж ушей зуд мыслительный.

Ну и вообще всякое преставляется.

А тут и рога вот зачесались. Главное, кто бы знал, до чего с рогами спать неудобно. Вот Профессор – сразу видать, привык человек за тридцать-то лет – траву обмял, обтоптал, кинул на землю подушку, которую приволок откуда-то и на ней обустроился. И даже свернулся калачиком, будто не козёл, а кот какой. Минуты не прошло, как захрапел. Нет, храп-то сам по себе ничего. Вон, в бараке и не такие рулады выводили. Там то храпят, то ёрзают, то бормочут. К этому Филин привычный. Мысли же…

И рога.

Он прилёг на землю на правый бок.

В рёбра тотчас камень впился, прям через всю шерстяную шубу. Перелёг на левый. И в ноздрю травинка какая-то лезет, мешается. Попробовал на спине, но очень быстро пришёл к выводу, что на спине – это совсем уже не для козлов. Рога в землю упираются, позвоночник выгибается…

А мысли никуда не делись.

И так, и этак… короче, измаялся весь. Когда совсем уж тошно стало – ну никогда Филин мыслителем не был – поднялся и пошёл дозор держать. То есть сперва просто пошёл, а потом уж постановил для себя, что это вроде как дозором.

Ну, чтоб хоть какая цель имелась. С целью бродить по округе как-то приятнее, что ли.

Филин сам не заметил, как за пределы посёлка выбрался. Вроде вот ещё на дороге стоял, а вот уже дорог четыре, разбегаются во все стороны. А прямо перед ним старая тарантайка, из тех, которые Земеля для особых случаев держит. Эту Филин и запомнил лишь потому, что сам забирал.

Тогда ещё хозяин на него бросался.

С молотком.

Оно понятно, что от отчаяния, только что тут поделаешь. Филин молоток отнял и двинул чуть, так, чтоб в сознание привести. А то ж оно, конечно, махнуть легко, но если попадёт ненароком и сядет, кому от этого легче?

То-то и оно.

Сейчас вокруг тарантайки нарезал круги Димка. И ящик тянул знакомый, от бумаги. Только вот чуткие ноздри – Филин и не предполагал, что у козлов такое обоняние – уловили совсем не бумажный аромат. Какой – не понять, но нехороший.

Прям так шерсть на загривке дыбом поднялась.

А там уж из болтовни придурков стало ясно, что за ящик. И так-то… дальше как-то само собой вышло. Филин ещё успел пожалеть, что он в козлином образе. Был бы человеком, мигом бы клоунов уложил. А так… копыта, рога? Как бить?

Выяснилось, что если рогами, то очень даже неплохо.

Комок земли, которым в него кинули, Филин и не почувствовал. А стоило наклонить голову и дальше уже само как-то получилось. Он врезался в бочину машины, и с удивлением почувствовал, что металл прогибается, будто фольга.

Охренеть.

И машина дёрнулась, а ведь в ней весу-то…

Дальше всё вообще странно было. Нет, что Лёнька пересрал, это понятно. Он никогда храбростью не отличался. И Димка не лучше. Два идиота.

Филин увидел, что в Лёнькиной руке полыхнуло красным, ярким таким. А потом это вот, полыхнувшее, полетело в него. И он не собирался ловить.

Не собирался.

Это треклятое козлиное тело.

Его вдруг подбросило, а в следующий момент Филин осознал, что кривоватые зубы раскрошили… что? Главное, пасть обожгло, будто кипятка хлебнул. И этот кипяток всем комом ухнул в желудок, заставив набитые травой кишки сжаться.

И подумалось, что смерть-то глупая.

Она умной не бывает, но эта совсем уж чересчур. А потом кишки крутануло, так, как оно бывает, когда воды с газами нахлебаешься. И отрыжка пошла.

Филин только и успел, что пасть открыть.

А из неё уж столп пламени выплеснулся. Хороший такой столп. Широкий. Мощный. Это что вообще за…

Заорал Лёнька, скатившись куда-то в сторону.

Димка за ним.

Запахло палёным. Зашипел металл. И вяло выстрелили старые покрышки. Филин икнул и огонь оборвался. Вот… ни хрена ж себе.

Он потряс головой.

Опять икнул. И из ноздрей вырвались облачка дыма. А там, внутри, стало тепло и приятно. Нет, бабка-то, когда живая была, то коз подумывала завести. Всё приговаривала, что скотина уж очень неприхотливая. Что жрать может даже камни.

Камни ладно. Но чтоб огненные артефакты?

– Вот же ж… – Филин посмотрел в темноту и повернулся к ней задом. А потом подошёл к коробке, в которой нашлось ещё несколько глиняных болванок. Интересно, а если их не разжёвывать?

Или…

Где-то в небесах упреждающе громыхнуло. А потом на землю тяжко шлёпнулась первая капля. Впрочем, такие мелочи, как дождь, Филина ничуть не беспокоили.

Огненные артефакты приятно хрустели на зубах, а содержимое их текло по глотке, слегка опаляя и оставляя привкус ядрёного мексиканского супа.